В годы мирные

В годы мирные

Война позади! Наступил долгожданный мир. Но он не сулил нам безмятежной жизни. Слишком глубоки были раны, нанесенные нашей стране, нашему народу войной. Не было, пожалуй, семьи, которая бы не пострадала от нее. Приехав в 1945 году в Дроздово и встретившись с немногими вернувшимися с фронта сверстниками, мы подсчитали, что из 35 односельчан, ушедших защищать Родину, домой вернулись лишь шесть человек. А сколько советских людей стали инвалидами! А сколько разрушено и сожжено городов, сел и деревень, сколько уничтожено фабрик и заводов!

В стране не хватало хлеба, промышленных товаров и многого другого.

Хотелось скорее начать работать. Каждый понимал, что нужны годы и годы для ликвидации тяжелых последствий войны. Однако требовалось время для расформирования армии.

Большинство наших офицеров влилось в Львовский военный округ. Некоторые мои товарищи перешли в штаб округа, некоторые были уволены из армии.

Мне очень хотелось вернуться на работу по специальности.

В отделе кадров округа я попросил откомандировать меня в распоряжение Главного военного прокурора, но получил отказ. Кадровики объяснили, что за пределы округа откомандировать меня без соответствующего распоряжения они не имеют права. Тогда я пошел к начальнику нашего управления и стал просить его предоставить мне отпуск, для того чтобы съездить в Москву, зайти в Главную военную прокуратуру и решить вопрос о дальнейшей службе. Отпуск мне разрешили.

Побывав на родине, я приехал в Главную военную прокуратуру, где мне предложили работу в органах военной прокуратуры за границей. Я отказался, ибо хотел служить в своей стране.

Возвратившись во Львов, случайно встретился с председателем военного трибунала Юго-Западного округа ПВО подполковником юстиции Ивановым. На фронте он был председателем военного трибунала 31-й армии, и мы немного были знакомы. Иван Андреевич предложил мне должность члена военного трибунала округа. Я согласился. Вскоре был получен приказ начальника Главного управления военных трибуналов Министерства юстиции СССР о моем назначении, и я приступил к исполнению служебных обязанностей.

Так по счастливой случайности я стал трибунальским работником.

Коллектив работников трибунала округа был небольшой — председатель, заместитель, три члена и несколько технических работников. В нашем ведении было всего три трибунала на территории округа. Объем судебной работы был незначителен, и мы успешно справлялись со своими обязанностями.

Я изучал, а затем докладывал в суде уголовные дела, рассматриваемые в кассационном и надзорном порядке, подготавливал определения по ним, составлял обзоры о судебной практике по делам, рассмотренным трибуналами округа, составлял представления и информации о состоянии судимости по войскам округа и выполнял другую работу.

По ряду дел мне пришлось председательствовать в судебных заседаниях при рассмотрении их военным трибуналом округа по первой инстанции. Сначала было очень трудно, сказывалось отсутствие навыка; но с каждым рассмотренным делом приходил опыт, появлялась уверенность, повышались знания.

Из числа рассмотренных под моим председательством уголовных дел мне особенно запомнилось одно. Был предан суду военного трибунала солдат, обвинявшийся в убийстве гражданина. Этот солдат, будучи часовым, в нарушение правил караульной службы, без предупреждения открыл огонь из винтовки в человека, оказавшегося в зоне охраны. Подсудимый характеризовался положительно и искренне сожалел о случившемся и раскаивался в совершенном преступлении. В совещательной комнате мы долго думали о мере наказания. Учтя все смягчающие вину обстоятельства совершенного преступления, суд определил подсудимому три года лишения свободы. Моими начальниками приговор был признан слишком мягким, или, как было принято называть, либеральным. Мне говорили, что такой приговор не способствует решительной борьбе с преступностью, что он не имеет превентивного (предупредительного) значения. Я ждал, что военный прокурор округа опротестует этот приговор, но протеста не последовало.

В данном конкретном случае совесть меня не мучила, я был убежден в справедливости наказания и не считал его мягким. Рассмотрев со всей тщательностью материалы дела и выслушав объяснения подсудимого, мы, судьи, как мне представляется, дали правильную оценку его действиям, поведению, мотивам преступления и отношению к нему молодого солдата.

В этой связи мне вспоминаются слова великого русского полководца А.В.Суворова, который говорил: «Умеренное военное наказание, смешанное с ясным и кратким истолкованием погрешности, более тронет честолюбивого солдата, нежели жестокость, приводящая оного в отчаяние» [12]. Правда, говоря эти слова, А.В.Суворов имел в виду дисциплинарные и физические наказания, но, как мне кажется, они полностью относятся и к наказаниям уголовным.

Нередко мне приходилось слышать суждения, что борьба с преступностью должна проводиться путем усиления мер наказания. По этому поводу хотелось бы высказать следующее.

Советскому уголовному законодательству и практике его применения чужд абстрактный гуманизм. Наше государство никогда не отказывалось от строгих мер наказания за тяжкие умышленные преступления. Однако строгость и жестокость не равнозначные понятия. Суровость, несоразмерная содеянному, отрицательно влияет на нравы общества, незаметно воспитывает пренебрежение к личности. К сказанному нелишне напомнить исполненные глубокого смысла слова К.Маркса: «…Жестокость, не считающаяся ни с какими различиями, делает наказание совершенно безрезультатным, ибо она уничтожает наказание как результат права» [13]. Следует отметить и то, что требование жестокости наказания отвлекает широкие народные массы и общественность от борьбы с преступностью, тогда как эта борьба — дело всего народа.

Суды при избрании вида и меры наказания обязаны строго руководствоваться принципом индивидуализации, учитывать характер и степень общественной опасности содеянного, данные, характеризующие личность виновного, обстоятельства, как смягчающие, так и отягчающие ответственность. Таковы требования закона.

В.И.Ленин и коммунистическая партия учат, что главным и первостепенным в борьбе с преступностью является воспитательная, профилактическая работа. Разумеется, строжайшее соблюдение дисциплины и законности немыслимо без принуждения. В.И.Ленин называл смешными утопистами тех, кто считал, что обеспечить борьбу с преступностью и другими правонарушениями можно без принуждения. «Без принуждения такая задача совершенно не выполнима, — писал В.И.Ленин. — Нам нужно государство, нам нужно принуждение» [14]. Важно, однако, и другое. Говоря о необходимости принуждения, В.И.Ленин всегда предостерегал от опасности его переоценки. Он видел гарантию эффективности принуждения в сочетании с убеждением, в опоре на убеждение. «…Мы, — говорил он, — правильно и успешно применяли принуждение тогда, когда умели сначала подвести под него базу убеждения» [15].

Судейские обязанности сложны и ответственны. Суд призван не только карать, но и воспитывать. Он воспитывает тех, кто попал на скамью подсудимых, тех, кто присутствует в зале судебного заседания, и тех, кому становится известным о совершившемся акте правосудия.

Суд не имеет права на ошибку. Если ошибку следствия может и должен исправить суд, то ошибку судебного органа исправить значительно труднее, а иногда и невозможно, поскольку речь идет об осуждении человека, лишении его свободы или применении других принудительных мер. Пожалуй, ни к какому другому органу, кроме суда, неприменима старая русская пословица: семь раз отмерь, один раз отрежь. Здесь будет уместным привести слова наркома просвещения А.В.Луначарского, сказанные им об обязанностях воспитателя: «Если золотых дел мастер испортит золото, золото можно перелить. Если портятся драгоценные камни, они идут на брак, но и самый большой брильянт не может быть оценен в наших глазах дороже, чем человек. Порча человека есть или огромное преступление, или огромная без вины вина. Над этим материалом нужно работать четко, заранее определивши, что ты хочешь сделать из него» [16]. Думается, что эти требования можно полностью отнести к суду.

Суд должен принимать решение только тогда, когда твердо уверен, непоколебимо убежден в правильности своего вывода, базирующегося на объективном, полном и всестороннем исследовании всех материалов уголовного дела, на бесспорных доказательствах. Приговор суда должен быть не только законным и обоснованным, но и справедливым, подчеркиваю, справедливым. Он должен быть грамотным и понятным.

Советский уголовный процесс, все его демократические и гуманные принципы и институты, его форма направлены на то, чтобы не допустить ошибки, избежать привлечения к уголовной ответственности, а тем более осуждения невиновного, а если это произошло, то своевременно исправить допущенную ошибку.

Определенное влияние на судейскую совесть оказывает общественное мнение, создающееся в связи с совершенным преступлением. Разумеется, суд должен учитывать это мнение, но подходить к нему нужно критически. К сожалению, бывают случаи, когда общественное мнение создается на основе неправильного информирования о фактах преступления или чрезмерного эмоционального накала. Ясно, что суд не может и не должен принимать во внимание такое неправильное мнение. И плохо, если суд поддастся на это, не проявит должной твердости и мужества.

Мне вспоминается один случай, когда суд под влиянием общественного мнения вынес неправильный приговор. Четверо пьяных молодых людей, среди которых были два студента, стали кататься на лодке. Вскоре между студентами и их собутыльниками вспыхнула ссора, перешедшая в драку. Когда студенты увидели, что один из их противников схватил весло и стал им размахивать, они выпрыгнули из лодки и, не сумев справиться с быстрым течением реки, утонули. Слов нет, случай трагический. И не случайно общественное мнение было сильно накалено и требовало сурового наказания виновных. С учетом трагических последствий и общественного мнения суд вынес подсудимым крайне несправедливый приговор, определив им чрезмерно суровую меру наказания. Суд признал подсудимых виновными в покушении на убийство, хотя для такой квалификации преступления не было никаких оснований. Вышестоящий суд приговор по этому делу отменил, и при вторичном рассмотрении подсудимые были признаны виновными в совершении хулиганских действий, и суд определил им справедливую меру наказания.

Но продолжим наш рассказ. Жизнь во Львове в то время была неспокойной. Во время войны и в первые годы после нее в западных областях Украины действовали коварные и злобные враги советской власти, пособники немецких оккупантов — украинские националисты. Их называли бандеровцами, по имени главаря банды Степана Бандеры, укрывшегося после разгрома гитлеровцев в Мюнхене. Бандеровцы нередко нападали на сельские Советы и районные комитеты партии, убивали активистов, партийных и советских работников, поджигали их дома. Скрываясь в устроенных в лесах схронах, они в ночное время внезапно совершали налеты и убивали заранее намеченные жертвы. Это они в 1949 году зверски убили во Львове активного общественного деятеля, лауреата Государственной премии СССР писателя Ярослава Галана. Особенно жестоко расправлялись бандеровцы с людьми, которые выходили из их банды, порывали с преступным прошлым и возвращались к честной трудовой жизни. Как правило, бандеровцы вешали таких людей, а иногда и уничтожали их семьи и сжигали дома.

В связи с враждебными террористическими действиями бандеровцев население Львова жило напряженной, тревожной жизнью. С наступлением темноты входные двери больших домов (брамы) запирались, и, чтобы попасть в квартиру, надо было звонком вызывать дворника, который после долгих расспросов вызывал хозяина квартиры и только после этого открывал входную дверь.

Вскоре с бандеровцами было покончено. Западная Украина стала жить спокойной жизнью.

Город Львов мне нравился: благоустроенные, оригинальные по архитектуре дома, каштановые бульвары, памятники старины. Особенно привлекал к себе в летнее время красивый и древний Стрийский парк — место массовых гуляний львовян. Любил я и львовские театры, часто посещал их, и больше всего — драматический театр имени народной артистки УССР М.Н.Заньковецкой.

Примерно в мае 1946 года штаб Юго-Западного округа ПВО передислоцировался из Львова в Харьков. Здесь условия нашей жизни были иные. Жилья в разрушенном городе не хватало, ютились мы там, где работали. Однако на жизнь и условия работы не жаловались.

В августе 1946 года мне предложили перейти на работу в Главное управление военных трибуналов Министерства юстиции СССР. Я принял это предложение и вскоре уехал в Москву. Меня назначили на должность инспектора Управления военных трибуналов сухопутных войск Главного управления военных трибуналов, или, как его называли сокращенно, ГУ ВТ.

Недели две я жил в квартире своего фронтового товарища Михаила Федоровича Липатова. Он со своей семьей в шесть человек проживал в то время в небольшой трехкомнатной квартире в одном из домов на Смоленском бульваре. Мне было неудобно стеснять семью Липатовых, и я стал подыскивать другое жилье.

Вскоре я совершенно случайно встретил друга студенческих лет Алексея Алексеевича Зудкова. Мы учились в одной группе, вместе работали в стенной газете и комитете комсомола, жили в одном общежитии Алексеевского студенческого городка. Работал Алексей прокурором одного из отделов Прокуратуры СССР, а жил в Мамонтовке, в 30 километрах от Москвы, в собственном доме. Семья у Зудкова небольшая: он, жена и дочь.

Алексей предложил мне поселиться в его доме. Я с радостью принял это предложение. Прожил я у Зудковых всю зиму, а весной переселился в офицерское общежитие на набережной Москвы-реки. В это время я познакомился с сотрудницей отдела статистики Министерства юстиции СССР Еленой Ивановной Медведевой, и вскоре мы поженились. С тех пор идем по жизни вместе, деля все радости и печали.

В общежитии, которое в те годы полностью занимали семейные офицеры, комната у нас была скверная. Единственное окно выходило в колодцеобразный двор, и в комнате недостаточно было естественного света. Даже в самое светлое время дня непрерывно горело электричество.

Так началась моя жизнь в Москве.

Я рассказываю о своих жилищных затруднениях не в порядке жалобы на судьбу, а для того чтобы современная молодежь знала о послевоенных лишениях и неустроенности. Подобные трудности переживали миллионы советских людей.

Коллектив сотрудников ГУВТа встретил меня приветливо. Наряду с ветеранами — трибунальцами, работавшими в военных трибуналах и в ГУВТе многие годы, была молодежь, пришедшая в управление, как и я, в послевоенные годы. Поэтому я не чувствовал себя одиноким и быстро подружился со многими офицерами.

Министром юстиции в то время был Николай Михайлович Рычков — внешне строгий и суровый, но в жизни чуткий и отзывчивый человек, талантливый работник. Однако по не известным мне причинам в 1947-м или в 1948 году он был освобожден от должности и вместо него назначен Константин Петрович Горшенин, работавший до этого Генеральным Прокурором СССР.

Начальником Главного управления военных трибуналов в то время был генерал-лейтенант юстиции Евлампий Лаврович Зейдин. Одновременно он являлся заместителем министра и членом коллегии министерства. Человек умный, опытный, но осторожный и немного суховатый. В целях контроля за работой офицеров ГУВТа он ввел дневниковую систему учета сделанного за каждый прошедший день. Однажды с этой системой учета произошел курьезный случай. Один старший инспектор управления подполковник с большим трибунальским опытом, приехав из командировки и не получив от начальника задания по работе, в течение нескольких дней сидел за столом и читал газеты. В дневнике он так и писал: такого-то числа читал газеты. На очередном оперативном совещании после соответствующей проверки дневников генерал подверг офицера критике. Возмущаясь, он говорил:

— Как вы смеете на работе читать газеты? В рабочее время вы обязаны заниматься делом.

Все присутствующие на совещании сидели понурив головы, а виновник события отмолчался. Однако после совещания, перекуривая с товарищами, иронически заметил:

— Один раз написал в дневнике правду, да и то за это получил нагоняй.

Вскоре дневниковая система учета работы была отменена, что вызвало одобрение всего коллектива ГУВТа, понимавшего ненужность этой затеи.

Основная задача инспекторов ГУВТа состояла в проведении проверок, называемых в то время ревизиями военных трибуналов. Поэтому в Москве мы подолгу не засиживались, а большую часть времени находились в командировках.

За период работы инспектором управления мне пришлось побывать на Дальнем Востоке, в Средней Азии, Прибалтике, Белоруссии, во многих городах Центральной России. Надо сказать, что в то время поездки в командировки были сопряжены с определенными трудностями. Железнодорожный транспорт за годы войны сильно поизносился. Вагоны старые, неудобные, поезда ходили медленно, нередко выбивались из графика, намного опаздывали с прибытием. А поток пассажиров был огромен.

Мне вспоминается, например, поездка на Дальний Восток в ноябре 1947 года. В общей сложности в командировке мы были 50 суток, из них 22 дня провели в вагоне: 11 до Владивостока и 11 обратно. Тем не менее инспекторскую работу я любил. Она расширяла кругозор, помогала изучать жизнь и деятельность войск, глубже познавать работу органов военной юстиции, совершенствовать свою профессию военного юриста, которой я решил посвятить всю жизнь.

Работать в командировках приходилось очень много. Над изучением дел, рассмотренных военными трибуналами, которые подвергались проверке, просиживали дни, вечера, а то и часть ночи. Как всегда, не хватало времени. Помимо дел надо было познакомиться с людьми и с многими другими сторонами деятельности трибуналов. По итогам проверки необходимо было составить обстоятельный акт, подробно проинформировать командование того соединения, в котором находился трибунал.

Условия работы военных трибуналов в первые послевоенные годы были сложными. Ряд военных трибуналов рассматривал дела на фашистских военных преступников и их пособников, карателей и изменников Родины. Эти дела требовали большого внимания и массу времени. Судьи военных трибуналов работали самоотверженно, стремились не допустить ошибок, не нарушить закон. И к чести этих скромных тружеников — они выполнили свой долг перед партией и народом.

Разумеется, не обошлось и без ошибок. Некоторые из них были результатом обстановки культа личности и связанных с ним нарушений социалистической законности и конституционного принципа неприкосновенности личности. Все эти перегибы и ошибки в последующие годы по указанию партии и Советского правительства были ликвидированы, а необоснованно репрессированные лица реабилитированы.

Более двух лет продолжались мои поездки в военные трибуналы. А потом я был переведен на другую работу: назначен старшим инспектором одного из отделов ГУВТа.

В этом отделе трудились четыре офицера, среди них полковник юстиции Александр Николаевич Чуватин, ветеран военной юстиции, работавший в ней со времен Гражданской войны. У Александра Николаевича была прекрасная память. К нему постоянно обращались офицеры управления за различными справками, касающимися истории военной юстиции. Он помнил многие события далекого прошлого, сотни имен и фамилий, знал лично много командующих округами, ответственных работников Наркомата обороны, работников органов военной прокуратуры и военных трибуналов. Александр Николаевич был большой любитель и знаток книг, собиратель редких и ценных изданий. Все свое свободное время он проводил в букинистических магазинах. Его личная библиотека насчитывала около 15 тысяч книг, среди которых много редких и уникальных. Находясь уже в отставке, Александр Николаевич Чуватин охотно помогал своими советами, справками по вопросам военной юстиции. Когда в 1969 году он скончался, все, кто его знал, искренне жалели об утрате нашего замечательного ветерана.

Начальником отдела обобщения был полковник юстиции Федор Иванович Пелевин. Он всю свою жизнь посвятил работе в органах военной юстиции, начав ее в годы Гражданской войны в системе революционных военных трибуналов. Обладая огромным опытом работы, Федор Иванович щедро делился им с нами — молодыми юристами.

Работой в отделе обобщения я был доволен, мне нравился ее творческий характер. Мы занимались исследованием материалов военных трибуналов округов, составляли на их основе документы для Министерства обороны, различные обзоры для трибуналов и проекты указаний по судебной и организационной работе.

В один из весенних дней 1949 года меня вызвал к себе министр юстиции К.П.Горшенин и предложил, не оставляя своей должности, временно поработать начальником канцелярии министерства. В то время такие назначения практиковались, хотя и были известным нарушением штатной дисциплины. Отказаться от предложения министра я не мог, однако желания работать начальником канцелярии не имел. Новая работа еще больше осложнила мою жизнь. Рабочий день в то время начинался в министерстве с 11 часов дня и официально заканчивался в девять вечера. Но это только официально. Фактически же работали значительно дольше. Что же касается руководителей, то они, как правило, находились в министерстве до четырех-пяти, а иногда и до шести часов утра.

Такой режим в министерствах и ведомствах сложился во время войны и продолжался до кончины И.В.Сталина.

Министр приходил на работу примерно в 12 часов дня. Около пяти часов уезжал на обед, часов в восемь вечера возвращался с обеда и работал до утра. Я, как начальник канцелярии, находился на работе еще больше. Приходил к 11, обедал час-полтора и покидал министерство после ухода министра.

День и ночь буквально смешались, голова гудела от переутомления. Так продолжалось два года, которые были для меня каким-то кошмаром. Иногда казалось, что не выдержу и сойду с ума или заболею какой-нибудь нервной болезнью. Дело в том, что мои жилищные условия оставались прежними. Мы продолжали ютиться в полутемной комнате гостиницы. К тому же у нас родился сын. От развешанных в комнате пеленок и электрической плитки, на которой готовилась пища, в комнате было душно. Приходил я со службы в то время, когда ребенок просыпался. Вместо отдыха брал его на руки и шел гулять — жена тем временем готовила завтрак. После завтрака бежал на рынок или в магазин за продуктами.

И так каждый день.

В конце концов я стал засыпать на службе. Однажды в кабинет зашел министр и застал меня спящим на диване. Я рассказал ему о своих трудностях, к которым он отнесся сочувственно. Он пообещал помочь мне получить комнату, но только через год удалось выделить мне в бывшем общежитии Министерства юстиции СССР на Фрунзенской набережной две комнаты. Все бы ничего, но был в этом жилье один серьезный недостаток: под нами находилась котельная, и с началом отопительного сезона непрестанно гудели два мотора. Их разноголосый вой действовал на нервы, не давал спокойно спать.

Обязанностей у начальника канцелярии было много: надо принять и просмотреть все документы, поступающие на имя министра, и доложить ему, проконтролировать исполнение поручений министра, обеспечить четкую работу канцелярии, принять сотрудников министерства и других лиц, обращающихся к министру с различными вопросами и просьбами, и т. д. и т. п.

Министр относился к сотрудникам канцелярии хорошо. В обращении он был всегда ровен, спокоен, корректен. Не было случая, чтобы он когда-либо повысил голос, нагрубил. Его указания мы всегда выполняли точно и в срок. Нередко Константина Петровича вызывали в ЦК КПСС, Президиум Верховного Совета СССР, Совет Министров СССР. В таких случаях, как правило, срочно требовались соответствующие документы. Работники канцелярии спешно готовили их. Хотя время и подпирало, министр никогда не напоминал нам и не торопил. Он был уверен, что приняты все меры к быстрой подготовке нужного документа и лишнее напоминание внесет лишь нервозность, суету и не ускорит дела.

В решении важных вопросов Константин Петрович был нетороплив. Заседания коллегии вел деловито, свои мысли излагал четко и ясно, умело выделяя главное.

Работа и общение с К.П.Горшениным очень многому меня научили.

Когда в 1956 году Министерство юстиции СССР было ликвидировано, Константин Петрович перешел на научную работу.

Проработав два года начальником канцелярии, я вновь вернулся на свою работу — в отдел обобщения ГУВТа. Вскоре меня назначили заместителем начальника управления кадров Главного управления. Моим непосредственным начальником стал полковник юстиции Петр Алексеевич Лихачев, опытный трибуналец, спокойный, доброжелательный человек. В работе он давал нам полную самостоятельность, поддерживал инициативу подчиненных. Такой стиль руководства мне нравился. Я никогда не любил опеки и всегда считал и считаю, что только при максимальной самостоятельности человек может раскрыть свои способности или показать свою несостоятельность.

Все наше время было заполнено активной деятельностью: приемом работников военных трибуналов, решением вопросов, связанных с расстановкой офицеров по службе, с их перемещением, распределением выпускников Военноюридической академии…

В этой должности я проработал до марта 1953 года, а затем был переведен на партийную работу — в аппарат ЦК КПСС.

Было очень жаль расставаться с коллективом ГУВТа, к которому за семилетний период работы я привык. В то же время новое назначение волновало: а вдруг не справлюсь, не оправдаю доверия. Ведь предстояла ответственная работа в самом высоком партийном органе страны. Было, конечно, трудно, особенно первое время. Но коллектив, товарищи помогли освоить порученное дело.

Работа в аппарате ЦК КПСС — огромная школа подготовки кадров. Лично я за пять лет работы в этом аппарате многому научился, многое познал.

Вместе со мной работали в отделе прекрасные люди — чуткие и отзывчивые, внимательные и в то же время требовательные.

Непосредственным моим начальником был Василий Васильевич Куликов. Я сохранил к этому человеку самые добрые чувства. Он был трудолюбив, к подчиненным относился как к равным, советовался с ними и прислушивался к их мнению. В 1958 году его назначили заместителем Генерального прокурора СССР, а через несколько лет Верховный Совет СССР избрал его на должность заместителя Председателя Верховного суда СССР.

Моими ближайшими сослуживцами были Кузьма Николаевич Новиков, Василий Иванович Лапутин, Александр Васильевич Лаптев. Эти люди, беззаветно преданные Родине и партии, были строгими блюстителями законности. К.Н.Новиков и В.И.Лапутин впоследствии были выдвинуты на руководящую работу в органы прокуратуры и суда. К сожалению, оба они умерли в расцвете творческих сил. А.ВЛаптев сейчас на пенсии.

Хороших людей в отделе было много, и о каждом можно было бы сказать добрые слова. Хочу упомянуть лишь еще одного — Афанасия Александровича Старцева — бывшего заместителя заведующего отделом. В прошлом он работал педагогом, и это чувствовалось. Он являл собою образец интеллигентности, корректности, доброты и отзывчивости. Работать с таким человеком — поистине удовольствие.

1 июля 1958 года я был утвержден в должности начальника одного из управлений Комитета государственной безопасности при Совете Министров СССР.

Об этом нелегком, но, как мне кажется, интересном периоде моей жизни я уже рассказывал. Сейчас же мне хочется продолжить повествование с апреля 1964 года, когда после пятилетней работы в КГБ я был избран членом Верховного суда СССР и утвержден председателем Военной коллегии этого суда. Таким образом, снова вернулся на трибунальскую работу.

Верховный суд СССР является высшим судебным органом нашей страны.

Первый состав Верховного суда СССР был сформирован в январе — феврале 1924 года. Его председателем был утвержден А.Н.Винокуров — соратник В.И.Ленина. Врач по профессии, он 30 августа 1918 года после злодейского покушения на нашего вождя одним из первых оказал помощь тяжело раненному Владимиру Ильичу.

На посту Председателя Верховного суда А.Н.Винокуров находился 14 лет.

В первые годы своей деятельности Верховный суд СССР помимо судебных и судебно-надзорных функций был наделен также функциями конституционного надзора. С образованием в 1933 году Прокуратуры СССР эти функции перешли к ней.

В апреле 1974 года Верховный суд отметил свое пятидесятилетие. Все эти годы он стоял на страже социалистической законности, давая судам руководящие указания о правильности применения уголовного и уголовно-процессуального, гражданского и гражданско-процессуального законодательства, о необходимости повышения культуры судебной деятельности и воспитательной роли судебных процессов, об улучшении правовой пропаганды и правового воспитания граждан СССР.

Когда я пришел на работу в Верховный суд СССР, его председателем был Александр Федорович Горкин. Под его руководством довелось проработать восемь лет. До прихода в Верховный суд я знал Александра Федоровича мало, иногда встречался с ним по служебным вопросам, когда он был секретарем Президиума Верховного Совета СССР.

Александр Федорович остался в моей памяти образцом коммуниста и руководителя. Это человек ленинской школы, член партии с 1916 года. Высокие партийные качества, требовательность к себе, личное обаяние, чуткость снискали к нему глубокое уважение всего коллектива Верховного суда и всех, кто его знал и вместе с ним когда-либо работал.

Весьма поучительным является прием Александром Федоровичем людей, обращавшихся к нему по судебным делам. Всякого, кто к нему обращался с просьбой о пересмотре дела, он выслушивал самым внимательным образом и помимо существа дела интересовался жизнью семьи посетителя, ее материальным положением, здоровьем и многими другими вопросами, искренне сочувствовал беде. Если доводы посетителя заслуживали внимания, Александр Федорович поручал истребовать дело и тщательно в нем разобраться. Нередко он и отказывал в просьбе, но силой фактов и неотразимых доводов заставлял посетителя убедиться в том, что в данном случае ничего сделать нельзя. Уходя из кабинета, эти люди не были обижены, они понимали, что Председатель Верховного суда прав, что он не может и не имеет права нарушить закон. Они были благодарны Александру Федоровичу за его внимание, тактичность и сердечность во время приема.

К советским законам Александр Федорович относился с исключительным уважением и требовал их пунктуального выполнения. Вместе с тем он был ярым противником формализма при применении законов, противником неоправданной жестокости в определении мер наказания.

Мне вспоминается случай, когда Военная коллегия Верховного суда СССР однажды отменила приговор Военного трибунала одного из округов за мягкостью меры наказания. Когда я доложил Александру Федоровичу о нашем решении, он сказал:

— Зачем вы это сделали? Суду первой инстанции было виднее, какую применить меру наказания. Он видел подсудимого, подробно проанализировал материалы дела, все взвесил и, несмотря на тяжесть преступления, пришел к выводу, что именно такая мера наказания должна быть определена подсудимому. Надо более уважительно относиться к судебным приговорам и не ломать их без особой надобности.

Александр Федорович был, конечно, прав. В данном конкретном случае Военная коллегия поступила неправильно, формально.

За время моей работы с Александром Федоровичем я не знаю случая, чтобы он когда-либо повысил голос, сказал грубое слово, унизил человека или обидел его.

К офицерам Военной коллегии он относился особенно хорошо и неоднократно говорил:

— Люблю я вас, военных. Все у вас солидно, организованно, четко.

Он никогда не допускал мелочной опеки, доверял в работе, верил в людей. Он как-то в шутку сказал:

— Что значит быть руководителем? Это значит на 95 процентов не вмешиваться в работу подчиненных и на 5 процентов им помогать.

Сказано вроде бы в шутку, а смысла в этих словах много.

В кабинете Александра Федоровича на письменном столе всегда стоял небольшой портрет Михаила Ивановича Калинина, с которым он вместе работал многие годы и к которому относился с благоговением и особенной теплотой. Он не раз рассказывал нам о М.И.Калинине, подчеркивая его исключительную человечность и высокие партийные качества. И когда думаешь об этих людях, то начинает казаться, что они своими лучшими чертами похожи друг на друга.

Но было бы неправильным представлять Александра Федоровича Горкина всегда спокойным, добродушным. Нет, он был нетерпим к равнодушию, несправедливости, бесчеловечности, формализму, бездушному отношению к людям. На одной из комиссий Президиума Верховного Совета СССР рассматривался вопрос о помиловании осужденного к смертной казни. Когда закончилось заседание, один из работников, участвовавший в деятельности комиссии, остановил Александра Федоровича и высказал упрек:

— Зачем вы в своих справках расписываете, что человек ранее воевал, был ранен, занимался общественно-полезным трудом и т. д.? Ведь он убийца, и суд правильно приговорил его к смертной казни.

Александр Федорович побледнел от негодования.

— Как вы смеете так говорить! Вопрос решается о жизни человека, о его помиловании. Нам не безразлично, как жил этот человек и приносил ли он пользу. В данном случае речь идет о человеке, который был на фронте и пролил кровь за Родину. Неужели вы этого не понимаете?

5 сентября 1967 года Александру Федоровичу исполнилось 70 лет. Президиум Верховного Совета СССР присвоил ему звание Героя Социалистического Труда. Коллектив Верховного суда тепло и торжественно отметил юбилей и высокую награду Александра Федоровича.

В 1972 году в возрасте 75 лет он ушел на пенсию, но, несмотря на возраст, продолжает работать.

В сентябре 1974 года я случайно встретил в здании Верховного суда Александра Федоровича. Поздоровавшись, он мягко и душевно сказал:

— Слышал, слышал, что вы уходите на пенсию. Самое главное — не отрывайтесь от народа, от коллектива, продолжайте трудиться.

Военные трибуналы являются судами Союза ССР. Они не входят в судебную систему союзных республик. Поэтому приговоры военных трибуналов выносятся именем Союза Советских Социалистических Республик, а не именем союзной республики.

Отнесение военных трибуналов к числу судов Союза ССР обусловлено двумя обстоятельствами: во-первых, они ведут борьбу с посягательствами, затрагивающими интересы всего государства, независимо от того, на территории какой союзной республики они совершены; во-вторых, это обусловлено особенностями организации Вооруженных Сил СССР, с жизнью и деятельностью которых военные трибуналы связаны.

В то же время военные трибуналы нашего государства не образуют изолированной судебной системы, как это имеет место во многих капиталистических странах. Так, например, в Соединенных Штатах Америки система военных судов совершенно отделена от системы гражданских судов. Военное командование в США осуществляет руководство и полный контроль над организацией и деятельностью военных судов, что обусловливает реакционный характер этих органов.

Военные трибуналы в СССР составляют органическую часть единой судебной системы, в которую входят все судебные органы страны. Это обстоятельство порождает ряд важных правовых последствий для организации и деятельности военных трибуналов. Они организованы и действуют в соответствии с общими демократическими принципами осуществления правосудия в нашей стране: равенство всех граждан перед законом и судом, выборность судов, гласность судопроизводства, независимость судей и подчинение их только закону, рассмотрение дел с участием народных заседателей и т. д.

В судебной деятельности они руководствуются как общесоюзными, так и республиканскими законами.

После победы Великой Октябрьской социалистической революции в России были упразднены все ранее действовавшие судебные установления, в том числе военные и военно-полевые суды, вызывавшие особую ненависть трудящихся своей открытой расправой со всеми, кто пытался поднять голос протеста против самодержавия, против существовавшей в царской армии муштры и гнетущей палочной дисциплины.

«Пусть кричат, что мы, не реформируя старый суд, сразу отдали его на слом, — говорил В.И.Ленин. — Мы расчистили этим дорогу для настоящего народного суда… сделали орудие воспитания на прочных основах социалистического общества» [17].

В постановлении V Всероссийского съезда Советов по военному вопросу подчеркивалось, что Красная Армия должна быть построена на основе революционной дисциплины, беспрекословного подчинения требованиям и приказам командиров, преданности революции. Эти задачи можно было выполнить лишь решительной борьбой с дезертирами, грабителями, шкурниками и иными чуждыми Красной Армии и Флоту элементами. В условиях Гражданской войны так же остро стоял вопрос о борьбе с внутренней контрреволюцией. Серьезную опасность для нашей армии представляли пробравшиеся в ее ряды враги советской власти. Они устраивали заговоры, диверсии, занимались шпионажем, совершали террористические акты, вели контрреволюционную агитацию и пропаганду.

В целях борьбы с этими элементами и установления в армии и на флоте железной воинской дисциплины по инициативе командования и партийно-политических органов в армии стали создаваться специальные военно-судебные органы — революционные военные трибуналы (РВТ).

Особенно тяжелая обстановка сложилась на Восточном фронте. Здесь, в Заволжье, полыхали антисоветские мятежи и кулацкие восстания. Участились случаи измены и перехода военных специалистов и командиров на сторону врага (побег командующего Северо-Урало-Сибирским участком фронта Богословского и других командиров, измена командующего фронтом левого эсера Муравьева). Все это оказывало вредное влияние на политико-моральное состояние войск и их боеспособность.

Поэтому именно здесь, на Восточном фронте, и прежде всего в 1-й армии, в июле 1918 года был создан первый революционный трибунал. В приказе реввоенсовета этой армии указывалось, что военный трибунал должен «решать и рассматривать контрреволюционные дела, а также дела о саботажах и неповиновении революционному начальству, о дезертирстве, принимая во внимание их важность и обстановку». В этом же приказе подчеркивалось, что трибунал обязан решать дела «со строгостью военного времени вплоть до расстрела, принимая во внимание важность момента и ответственность перед революционной Россией» [18].

В июле — октябре 1918 года революционные военные трибуналы были созданы при всех армиях Восточного и Северного фронтов, а в некоторых армиях — и трибуналы дивизий. В октябре 1918 года учреждаются РВТ Восточного, Северного и Южного фронтов. К концу 1918 года революционные военные трибуналы действовали уже при всех армиях и фронтах Красной Армии.

Большинство возникавших дел рассматривалось на месте совершения преступления, непосредственно в боевой обстановке, в самой гуще красноармейских масс.

Наряду с суровыми репрессиями, применявшимися к враждебным элементам, сознательно вредившим делу революции, военные трибуналы проявляли чуткость и внимание к лицам пролетарского происхождения, случайно ставшим на путь преступления. К ним нередко применялось условное осуждение, а также иные меры, связанные не столько с принуждением, сколько с убеждением.

Например, военный трибунал 6-й армии Северного фронта рассмотрел 24 октября 1918 года дело по обвинению красноармейцев Дебрецова, Коннова, Егорова и Шерхова в опоздании из отпуска без уважительных причин и приговорил: «Подвергнуть денежному штрафу в размере по 25 рублей каждого в пользу семей погибших красноармейцев и объявить в приказе по армии выговор». В том же заседании трибунал рассмотрел дело Орлова и за небрежное исполнение приказания подверг его аресту на 7 суток. Иначе подошел трибунал к определению меры наказания Шарапову и Жукову, совершившим ограбление полковой кассы, избиение комиссара и побег из части. Военный трибунал приговорил этих лиц к расстрелу. 21 ноября 1918 года этот же РВТ приговорил к расстрелу Курбатова за участие в мятеже в Ярославле и Белинского за контрреволюционную деятельность и попытку с подложными документами бежать к белым [19].

14 октября 1918 года приказом Реввоенсовета Республики был создан Революционный военный трибунал Республики (РВТР), призванный руководить деятельностью всех РВТ Красной Армии и Красного Флота. Он же являлся судом первой инстанции по наиболее важным делам.

Первым председателем РВТ Республики стал Карл Христофорович Данишевский, член партии с 1900 года. В.И.Ленин характеризовал К.Х.Данишевского как «старого партийца и революционера», которого он знал «по истории партии, годы и годы до революции…» [20].

Революционный военный трибунал Республики приступил к работе 8 декабря 1918 года. Эта дата и вошла в историю военных трибуналов Советской Армии и Флота как дата их организации.

Вот что говорили о деятельности РВТ командующий Западным фронтом М.Н.Тухачевский и члены РВС этого фронта в начале 1922 года:

«Революционные военные трибуналы, возникшие в ходе первоначального строительства Красной Армии, имеют тесную органическую связь с дальнейшим развитием последней. Этой тесной связью с Красной Армией РВТ обязаны гибкости своей карательной политики. Изменяя ее в полном соответствии с интересами диктатуры пролетариата, чутко отражая в своих приговорах каждую особенность данного политического момента, РВТ, усиливая или ослабляя меру репрессии там, где это было необходимо, быстро пресекали преступления, принимавшие систематический характер» [21].

С тех пор военные трибуналы, осуществляя правосудие, неукоснительно ведут борьбу с посягательствами на безопасность нашей Родины, боеспособность Вооруженных Сил СССР, воинскую дисциплину и установленный в Вооруженных Силах порядок несения воинской службы.

С июня 1921 года организационное руководство революционными военными трибуналами стала осуществлять Военная коллегия Верховного трибунала при ВЦИК, которая в 1924 году вошла в состав Верховного суда СССР.

Первым председателем Военной коллегии Верховного суда был Валентин Андреевич Трифонов, вступивший в партию шестнадцатилетним юношей накануне Первой русской революции. Он был в числе создателей первых красногвардейских отрядов, вместе с которыми прошел через пламя Гражданской войны. Одним из первых судей военного трибунала Балтийского флота был Владимир Дмитриевич Трефолев, участник подавления кронштадтского мятежа. Его именем назван военный корабль, который в наши дни бороздит воды Балтики.

В первые годы деятельности военных трибуналов еще не было кодексов, не хватало юристов и в трибуналах работали люди в большинстве без специального образования, но всей душой преданные революции, советской власти, своему народу. Они с честью выполнили свой долг.

Военные трибуналы стали острым оружием пролетариата. Они беспощадно карали врагов революции и несли в народные массы новые законы. Быстрота реакции, хорошее знание обстановки, тесная связь с командованием, партийными и политическими органами, а также с красноармейской массой — вот те качества, которые были присущи работникам военных трибуналов тех далеких героических лет.

После изгнания иностранных интервентов и разгрома внутренней контрреволюции советский народ приступил к восстановлению разрушенного войной хозяйства. Изменилась обстановка в стране, соответствующие изменения произошли и в организации и задачах военных трибуналов. С июня 1921 года они прочно вошли в общую систему судебных органов. Главной задачей военных трибуналов стала борьба с хозяйственными, должностными и воинскими преступлениями. Вместе с тем они продолжали вести борьбу с остатками контрреволюционных элементов и националистических банд, существовавших еще в некоторых районах страны.

В июле 1922 года Военной коллегией рассматривалось дело по обвинению главаря вооруженного мятежа в Ярославле бывшего полковника царской армии Перхурова. Выступления белогвардейщины в 1918 году в Ярославле, а также Рыбинске и Муроме были инспирированы и материально поддержаны иностранной буржуазией в целях облегчения высадки англо-французских войск в Архангельске и последующего продвижения их к Москве.

Мятежники во главе с Перхуровым разгромили в Ярославле местные Советы, убили их руководителей, более ста коммунистов и советских работников утопили в Волге. После подавления мятежа Перхурову удалось бежать к Колчаку, где он «отличился» и был произведен в генерал-майоры. Впоследствии он был задержан и разоблачен.

Военная коллегия приговорила Перхурова к расстрелу.

В 1922–1923 годах Военный трибунал Туркестанского фронта рассмотрел ряд дел по обвинению главарей басмаческих банд Муэтдина, Рахманкупа, Ляшкара-Баши (Ислам-Кули) и их подручных, действовавших в 1920–1922 годах в Фергане.

Созданные и вооруженные феодалами-баями и реакционным мусульманским духовенством банды басмачей терроризировали население целых областей. Нападая на поселки и кишлаки, бандиты, как правило, поголовно истребляли русское население и всех заподозренных в содействии советской власти мусульман. Насчитывающие в своем составе тысячи хорошо вооруженных людей басмаческие банды вели борьбу с частями Красной Армии.

По приговору военного трибунала Муэтдин, Рахман-кул, Ляшкар-Баши и ряд других руководителей басмаческих банд были расстреляны.

В августе 1924 года Военная коллегия рассмотрела дело Савинкова — одного из самых непримиримых и активных врагов советской власти. Организация вооруженных восстаний, заговоры и мятежи, террор, диверсии, вредительство и во всем этом полное единение с махровой белогвардейщиной и монархистами, а затем и с иностранными разведками — таков путь этого «социалиста-революционера» в борьбе с Советской Республикой.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.