21 В. Г. Белинскому

21

В. Г. Белинскому

21 февраля 1838 г. [Петербурга].

Любезнейший Виссарион Григорьевич! Теперь речь пойдет о вашей грамматике. Н. А. Полевой говорить: «Вот и этим я бы был душою рад помочь ему; готовь сделать все, что только можно, а посудите сами, что я вовсе не могу ничего сделать. Во-первых, ежели я скажу о ней Смирдину, буду хвалить, я, как человек новый для него и не очень давно знаком, — ну, сам по себе, как человек, я в деле словесности немножко известный, — то Смирдин предложение мое, я уверен, приметь; но вполне он мне ведь не поверит, а у него есть другие знакомые, например, Булгарин, Сенковский, Греч. Посудите же: что на это скажет Греч, тут не трудно догадаться, Смирдин же, как человек, — купец, спекулятор; он только имеет одну предприимчивость, а сам в том деле не смыслить. В таком случае я Виссариону Григорьевичу помочь ничем не могу, хоть бы и предложил Смирдину. Во-вторых, эти вещи пишут люди, близкие к самому делу, или которые имеют вес и живут в этой сфере. Они видят, что нужно; в каком роде ученая книга пойдет, в том и пишут; и такие, какие в учебных заведениях приняты и употребляются, по тем правилам, какие преподаватели понимают. Белинского ж грамматика совсем другого рода, сделать по ней новое введение трудно. Следственно, и Смирдин, купивши, — она у него ни в каком случае пойти не может. Она, — как он говорить, — для детей, а вовсе не детская; это грамматика более философская. Дети ее не поймут, а взрослые немногие читают. Притом в ней много отвлеченности; он человек странной, чудак большой: пишет то, чего у нас еще не понимают. Вот почему я ничем пособить не могу». — Я к вам пишу, Виссарион Григорьевич, прямо, как говорил Полевой, потому что вы велели мне все писать, что он скажет. Из этого всего, по моему мнению, выходить вот что: насчет грамматики Полевой не хочет сказать Смирдину ничего и, может быть, по его обстоятельствам не вовсе может. Статью вашу о Гамлете напечатает тогда, когда вы позволите ему ее переправить; или я ее возьму у него и вам отошлю, если вы ему этого не позволите сделать. Сотрудником вам быть у Полевого нельзя до время, — и это одно, как он мне говорил, чистая правда, этому вы верьте; а быть вам у него летом, жить как друзья, помещать статьи как от человека не участвующего и постороннего, это тоже лучше, — и он насчет этого говорить сущую правду.

Еще говорит Полевой, что «Белинскому непременно надобно себя образовать более, а для этого он лучшего места не найдет, кроме Питера. Если он приедет сюда, то совершенно со мною согласится. Я сам, живши в Москве, думал иначе, а здесь совсем другое, куда! — Мне тоже необходимо переменить себя во многом надобно. Мы совершенно отстали далеко от современных новых понятий: необыкновенно как все идет скоро вперед; направление за направлением следует на-вскачь». (А правда ль это — не знаю.) «Я знаю, его нельзя в том уверить, а вот приедет ко мне сам, тогда я уверен, что он убедится в этой необходимости. — «Он человек добрый, умный весьма», — часто повторяет, — «да жаль, что пишет вычурно; мысль прекрасна, ума море, да кой-какие беспрестанно вставляет вещи, которые совсем не следует». — Вот теперь, кажется, все слова Полевого касательно вас; я их слушал со всем усилием понятия. Мне жаль до смерти, Виссарион Григорьевич, что вас в другом письме кормлю одними неприятностями. Досадую, что я в такую погоду попал в невыгодные для вас переговоры. И если б знал, ей Богу не взялся бы писать; но вы велели писать все; хоть с неохотой, пишу.

Я у Полевого еще не был, буду завтра; вы погодите к нему писать. Сначала я от него все мнения отберу, потом вам их напишу, без утайки: тогда вы все сами увидите безошибочно, а то, может быть, вы его поймете не так, как бы поняли после. А я придумал у него спросить еще кое о чем.

Краевский о вас говорил, что Белинский большой негодяй, пишет чорт знает что. «Он мне прислал две статьи, просил поместить в журнал, и чтоб участвовать сотрудником. Но его статьи никуда негодны. Человек начал писать о том, повел речь вовсе о постороннем; потом завлекся, что и не поймешь. Сделал мне предложение, чтобы в журнале быть в роде панибрата. Я ему пишу, что в этом журнале хозяин я, — а другого ни почему не надобно, и я, брат, в тебе не нуждаюсь».

Гребенка с Прокоповичем говорили при мне о вашей грамматике так: «Его грамматики начало очень хорошо, а после он сам срезался, пошел говорить чорт знает о чем, ввел бездну посторонностей, совсем ненужных, и заврался напропалую. И она не детская, а для знающих не нужная. Что де самая хорошая грамматика в свете — большая Греча; Греч великий человек. — А все-таки жаль, что другой части он не печатает: посмотреть бы любопытно, что в ней у него там за диковинки».

Любящий вас душевно

Алексей Кольцов.