НА ЗАПАД НАМ ДОРОГА

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

НА ЗАПАД НАМ ДОРОГА

2 февраля. Темная морозная ночь. Идем по глубокому снегу, сначала лесом, потом по не промерзшему толком болоту. Пушки артиллеристам и пехотинцам приходится тащить на себе. Так же передвигаются кухни и повозки тыловых хозяйств — выбившиеся из сил лошади то и дело вязнут в трясине.

Вместе с 413-й стрелковой дивизией генерала А. Д. Терешкова перед нами ставилась задача: от Мосальска пройти лесными массивами и болотами на север, скрытно выйти к Варшавскому шоссе, внезапным ударом пересечь его и отрезать войска противника, оборонявшие Юхнов, от основных сил группы армий «Центр».

К утру достигаем намеченных рубежей. На рассвете части нашей 154-й дивизии внезапным ударом в районе деревни Барсуки перерезали шоссе и взорвали мост через реку Шмею.

Первая часть задачи, поставленная командующим армии, выполнена: мы — в тылу противника, его юхновская группировка отрезана от рославльской базы снабжения.

Теперь предстояло выдержать бешеный натиск немцев, не желавших получать еще один котел. Завязались горячие бои.

Противник все вводил и вводил свежие части. Ключом к его позициям на варшавском шоссе являлась высота 186,1, как она значилась тогда на наших фронтовых картах. Мы противостояли очень малыми силами. Дивизии не имели общего фронта. Даже «коридора» не было для сообщения с собственными тылами. Оставалась лишь единственная лесная дорога, чуть ли не тропа, и ею небезопасно было пользоваться.

5 февраля, около десяти вечера, меня вызвал командир полка Гордиенко. Как всегда, немногословен:

— Вот что, капитан Воробьев. Выезжайте сейчас же на розыск полковых тылов. К утру чтобы было все необходимое для боя.

Приказав Бузулукову выбрать самую лучшую лошадь, я зашел в штабную землянку. Застал там начальника штаба капитана М. И. Смирнова и заместителя командира полка капитана В. М. Шугаева, который незамедлительно обрисовал обстановку.

— Ты вот что, Миша, имей в виду, — Шугаев подошел, положил свои жилистые руки мне на плечи. — Дорога, связывающая нас с Большой землей, может оказаться перерезанной. Так что обязательно возьми с собой автоматчиков.

Мы обнялись, расцеловались. У штабной землянки уже ждал ординарец.

— Товарищ капитан, — доложил он, — к выезду готов. В сани запряжена Серуха, ездовым взял Ивана Прощелыгу.

Не знаю, с чьей легкой руки, а только к пареньку с хорошим русским именем Иван прилипла эта нелепая кличка. Был он толковый, бойкий, веселого нрава. Для нашей поездки, да еще на такой доброй коняге, как Серуха, и не нужно желать лучшего ездового.

Я решил обойтись без автоматчиков — Серухе тяжело. А вот патронами и гранатами запаслись.

Выехали ровно в полночь. Ночь морозная, на редкость светлая. Поют полозья саней, звучно похрустывает свежий снежок. Луна щедро разливает по земле молочную белизну. Шустро бегут рядом с санями громадные наши тени. И как-то забылось, что совсем рядом война. Молча любовались лесной сказкой вокруг нас.

Через километра три выехали на большую поляну. Наезженная дорога, как ножом, разрезает ее на аккуратные две половинки. Справа, метрах в пятидесяти, серый кустарник в низине, слева — большая возвышенность с мощными соснами. И тишина, тишина… Но что-то чернеет около дороги. Останавливаемся. Это два трупа. Убитые — наши, босые, без шапок. Судя по всему, произошло это совсем недавно.

— Едем дальше, — говорю. — Проскакиваем опушку галопом, «аллюр три креста».

Подобрались мы, как по заказу: все кавалеристы, понимаем один другого с полуслова:

— Появятся немцы: я и Гриша — стреляем, забрасываем гранатами, Ваня — хлыстом по Серухе.

До опушки оставалось не больше ста метров, как рядом с дорогой поднялись в полный рост люди в белых маскировочных халатах. Резкое, как выстрел:

— Хальт!

Действуем, как договорились. Немцы открывают ответный огонь.

Скошенная автоматной очередью, со всего маху падает на дорогу наша верная Серуха. Громко вскрикивает Ваня и с залитым кровью лицом замертво валится навзничь в сани. Мы с Бузулуковым вылетаем в рыхлый сугроб. Быстро вскакиваем, бросаем по гранате и, пока грохочут один за другим два взрыва, бежим по глубокому снегу к серому кустарнику, что справа от дороги. По нам ударяет трассирующими пулемет.

Чувствую, как ожгло шею и горячее, липкое потекло за ворот. Бега не замедляю. А Бузулуков вдруг спотыкается, раскидывает руки, но, словно раздумал падать, снова бежит. Только уже скорость не та и след на снегу петляющий. Догоняю.

— Ты что, ранен?

— Легко, — тянет на бегу Григорий Иванович.

Вот и кусты. С ходу влетаем в какое-то жидкое месиво. Мокрый снег почти до горла, а внизу вода. Похоже, мы попали в ручей, который под глубоким снегом ухитряется не замерзать зимой.

На какое-то мгновение теряю сознание. Когда очнулся, не сразу понял, где я и что со мной. Стал доходить до слуха голос Григория Ивановича:

— Ну давайте еще немного, товарищ капитан, и вылезем.

Выбравшись на твердую землю, валимся под елью, распластавшей над сугробами мохнатые лапы. Мороз сковал наши полушубки, валенки и ватные брюки так, что не согнуть, не разогнуть руки, ноги. С трудом, помогая друг другу, подымаемся. Одежда блестит и звенит, как стальная.

Стоило немалых усилий, чтобы заставить рукава и штанины хоть немного повиноваться нашему желанию, делать какие-то движения. А с автоматами совсем плохо. Затворы и спусковые крючки — ни с места, намертво схвачены льдом. Случись встретиться с противником, исход был бы плачевный.

Но и оставаться на месте нельзя. Надо выходить к дороге. Идем рядом с ней. Бузулуков вдруг останавливается, настораживается.

— Вроде бы кто-то едет, — неуверенно произносит он.

Ему говорить нелегко. Щеки и губы опухли, из ноздрей сосульки. Я тоже прислушиваюсь. Действительно, тонко посвистывают полозья, легкий ход хорошего коня.

Вышли на опушку. Вороной конек, красиво выгнув шею, идет играючи, в кошевке на скамейке и на облучке несколько человек в полушубках. Это были люди из 413-й стрелковой дивизии — адъютант комдива с двумя автоматчиками. В нескольких словах рассказываем им, что с нами произошло. Адъютант генерала Терешкова приглашает в кошевку и приказывает ездовому поворачивать обратно.

Дорогой узнаем, что Терешков, услышав стрельбу в глухом лесу, приказал адъютанту выяснить, что стряслось на участке его дивизии. Произошло самое худшее — немцы на лесной дороге. А это уже окружение.

В плачевном виде предстал я перед генералом А. Д. Терешковым. Видел его впервые, но слышал как об очень смелом комдиве. У него могучая грудь, гимнастерка того и гляди поползет по швам. Властные губы, строгий взгляд…

Хочу представиться, как положено по уставу, но не могу этого сделать. Ноги налиты свинцовой тяжестью, правая рука онемела.

— Ладно, ладно, — жестом успокоил он. — Объясни лучше, как и где это произошло.

Я рассказал, комдив озабоченно смотрел на карту.

— Эта поляна? — карандаш уткнулся в круглое зеленое пятно.

— Эта, — подтвердил я.

— Та-а-ак, — тяжело выдавил он из себя. И резко: — Адъютант! Капитана переодеть во все сухое, ко мне командира лыжного батальона.

Алексей Дмитриевич позвонил начальнику штаба нашей дивизии, сообщил обстановку, сказал, чтобы не теряли меня — задерживает у себя. Пока искали для меня сухое обмундирование, генерал расспрашивал о службе: когда, где, у кого, в каких участвовал операциях.

— Вот что, капитан, вижу, вы не новичок, — заключил он. И продолжал: — Сейчас прибудет командир лыжного батальона, которому поставлю задачу уничтожить просочившуюся группу немцев. Но он у нас в боях мало участвовал. Ваша задача: точно проинформировать его и помочь в бою. За операцию отвечает командир лыжного батальона, но и с вас ответственности не снимаю.

На рассвете мы выступили. Но только начали подходить к поляне, немцы открыли ураганный огонь. Били не только из автоматов и минометов. Они успели подтянуть артиллерию и танки. Все же дорогу удалось освободить, и по ней прошло несколько санных обозов в 154-ю дивизию. Но успех был недолгим. Немцы снова замкнули кольцо окружения.

Из боя за лесную поляну я вышел в таком виде, что генерал Терешков удивленно спрашивал:

— Неужели цел?

— Цел. А что? — не понял сразу.

— Да осмотри себя, капитан.

Осмотрел и тоже удивился. Полушубок мой, казалось, состоял из одних дыр. Это я угодил под немецкую мину. Поразительно, но ни один осколок не задел тогда. А ранен был через несколько дней, 13 февраля. Рана тяжелая — в живот. Оказать медицинскую помощь некому. Положили меня в блиндаж командира полка.

Там Гордиенко собрал офицеров штаба и командиров батальонов.

— На ночь назначен прорыв. Поднять всех, кто еще способен идти, будем пробиваться к своим, — объявил он.

Будто что-то оборвалось у меня внутри. Стал просить командира полка:

— Не оставляйте, лучше пристрелите.

Гордиенко нагнулся, обнял меня. Потом позвал:

— Старший лейтенант Таранников!

— Я! — отозвался заместитель начальника штаба полка.

Командир полка редко обращался к нам по имени-отчеству, а сейчас говорил Таранникову:

— Саша, с Воробьевым вы старые друзья, еще по коннице. Надеюсь, ты сумеешь сохранить жизнь капитану.

— Не беспокойтесь, товарищ майор, сохраню, — взволнованно ответил Таранников.

Мы, действительно, были с ним старыми друзьями, с тридцатых годов. Вместе служили в 4-й Донской казачьей дивизии.

Таранников взял себе в помощники завделопроизводством штаба полка П. М. Степочкина и двух писарей. Меня положили на плащ-палатку и понесли. А впереди — уже жаркий бой. Немцы осветили все вокруг ракетами и били, били из автоматов и пулеметов почти в упор. У прорывающихся основное оружие — штыки и приклады.

Как готовился прорыв, о подробностях ночного боя я, конечно, узнал позднее.

…Командир группы генерал А. Д. Терешков вызвал к себе командира 473-го стрелкового полка М. П. Краснопивцева и командира разведроты В. А. Вьюникова.

— Вы будете в авангарде своей дивизии, — сказал он. — Ваша задача: ночной атакой сломить сопротивление противника в долине реки Пополта и соединиться с главными силами нашей армии.

Для операции отберите самых смелых и выносливых.

Первыми двинулись вперед разведчики Вьюникова. Шли без дорог, по колено в снегу. За ними отряд прорыва полковника Краснопивцева, а в метрах в ста он него — остальные.

Главный опорный пункт у фашистов на Пополте — село Вышняя. Расположение его очень удобное — на возвышенности, с обширной зоной обстрела. И когда противник осветил ракетами подходы к деревне, атакующие были, как на ладони.

Но выбора нет, только путь вперед. Краснопивцев сам возглавил атаку. В этом бою он и погиб, прошитый очередью из автомата. Но группа прорыва вышла из окружения. На следующий день, 14 февраля, все сосредоточились в селе Ленском, уже в расположении 50-й армии. И здесь же провожали в последний путь Михаила Петровича Краснопивцева.

В том бою погибли еще два командира полков нашей дивизии: 510-го стрелкового — майор А. Гордиенко и артиллерийского — подполковник Э. Браже.

…В эту ночь нашей группе не удалось выбраться из вражеского кольца. И следующий день мы пролежали в густом ельнике, в снегу. Гитлеровцы прочесывали лес. С криками, непрерывно ведя огонь из автоматов, проходили совсем рядом.

А мне виделись совсем другие картины — тоже охота, только не на людей.

…Меня, мальчонку, брат отца Александр Федорович, страстный охотник, всегда брал с собой на охоту — и на волков, и на лис, и на зайцев, и на горностая. Но больше всего я любил охоту на косачей. В ноябре, декабре выезжали мужики из нашей деревни Воробьево обычно километров за 20—30 в леса. Ставили в облюбованных местах шалаши, балаганы, размещали на ветках деревьев чучела-приманки.

«Косачи, косачи», — шепчу я. Надо мной лицо Таранникова. Двигаются губы, Саша что-то говорит — не могу понять. Горит голова, в ушах какой-то свист. Ах, это же не Таранников, а мой дядя. Свистом подманивает косачей к чучелам. Значит, и мне надо свистеть.

Только где же косачи? Вон они, как раз надо мной. Качаются на сосновых ветках. Но почему розовые? И все увеличиваются в размерах. «Все равно надо свистеть», — решаю я. Тяжелая рукавица Таранникова закрывает мне рот.

— Миша, что с тобой? Перестань, — шепчет он. — Немцы же вокруг…

Значит, я бредил. Этого еще не хватало.

Все же до ночи пролежали под спасительными елями. У нас карта, компас. Намечаем маршрут. С наступлением темноты трогаемся и… напарываемся на немецкий караул.

Фашисты открыли отчаянную стрельбу, ранили одного из писарей. На огонь не отвечаем — нечем. В наганах всего по одному патрону — для себя, когда придет последняя наша минута…

Положение группы еще более ухудшилось. С двумя ранеными передвигаться намного сложнее. Все же к рассвету подошли к деревне Ситское. Она занята противником. Возвращаться в лес уже нет сил.

— Что будем делать, товарищ капитан? — обращается Таранников.

Когда группа в сборе, он всегда подчеркивает, что я старше по званию.

— Что делать? — переспрашиваю. — Сколько дней питаемся одним снегом. Двум смертям не бывать, одной не миновать. Давай вон в тот сарай. Может, чего раздобудем там.

Саша вернулся возбужденный, довольный: в сарае никого нет.

Устроились как нельзя лучше. В конце сарай до самой крыши забит соломой. Вырыли вместительную нору, залезли в нее, лаз завалили соломой. Лежим, ожидая начала сумерек. Изредка перебрасываемся короткими фразами. О том, что отлично устроились. О том, что еще бы лучше было, найдись у кого-нибудь в карманах по сухарю. Ну хотя бы два — на всех.

И вдруг — двери распахиваются, немцы вкатывают полевую кухню. Час от часа не легче! Наши голодные желудки едва выдерживают запахи аппетитного варева. Насытившись, фашисты высыпали из сарая. Возле кухни остался один повар. Он зажигает фонарь. Сквозь солому из темноты на свет нам хорошо видно, как он моет посуду.

— Да кончит он когда-нибудь? — раздается совсем рядом горячий шепот Степочкина.

— Надо разделаться с ним, — неуверенно предлагает раненый писарь.

Я кладу свою руку на руку Таранникова, пожимаю и шепчу:

— Осторожней, Саша.

Старший лейтенант осторожен. Мы даже не слышим, как он выбирается из лаза. Потом метнулась по стене сарая угловатая тень, слышим удар по чему-то мягкому, еще и еще.

Один за другим выползаем из своего укрытия. Таранников тем временем осматривает кухню. Пустые котлы, ни куска хлеба. Нашел только с пригоршню соли.

Решаем немедленно уходить. Таранников и Степочкин снова укладывают меня на плащ-палатку. Идем на восток. Неожиданно впереди, метрах в 150, не более, вспыхивает ракета. Мои спутники плашмя падают в снег. Но все обходится, противник нас не заметил.

Прошли еще с километр, вспыхивает вторая ракета. Коварно-неожиданная, она застала врасплох. Немцы обнаружили нас, резанули из пулемета. Но совсем рядом снежный вал, и мы укрываемся за ним. Приглядевшись, Таранников вдруг простонал:

— Братцы, а ведь это трупы! Наши солдаты…

Спасибо же вам, погибшим, что снова берете на себя пули врага, спасаете нас, своих товарищей…

Уходим в лес. Очень скоро оказываемся на небольшой поляне. Теперь бы остановиться, перевести дух. Но резкий окрик: «Стой, кто идет?» заставляет броситься за стволы деревьев. Уже оттуда Таранников откликается:

— Свои, ходили в разведку!

С противоположного конца поляны предлагают:

— Положите оружие и идите к нам.

Странное предложение. В подобных случаях обычно пароль спрашивают. Дивизионная разведка доносила: здесь провокационно действуют два батальона финнов. Русским языком владеют в совершенстве, одеты в красноармейскую форму.

Советуемся, кому идти. Вызвался здоровый писарь. Договариваемся, если заподозрит неладное, даст знать. Он уже был около них, когда резанули автоматы. Наш товарищ падает. Стрельба продолжается. Пули сбивают кору с деревьев. Надо уходить.

Ко мне с плащ-палаткой пристраиваются Степочкин с Таранниковым. Но откуда что берется — я ползу сам, по борозде, проложенной раненым писарем. Уже преодолено порядочное расстояние, когда сзади раздается:

— Прощай, Миша!..

Это Таранников. Стиснув зубы, ползу на голос. Вот и Саша. Уже приставил к виску пистолет. Хватаю его за руку. Сил у меня совсем мало, но и у Таранникова их не больше. После короткой борьбы отнимаю пистолет.

— Умереть… всегда… успеется, — говорю, с трудом глотая воздух. — Надо… живым… остаться…

— Нет, Миша, — отвечает Таранников, — отвоевался я. Расскажи обо всем Аньке.

Анька — жена его. Оказывается, Саша ранен. Разрывная пуля ударила в ягодицу.

Заставляю Таранникова ползти. И сам рядом, время от времени подтягивая друга за рукав полушубка.

Вообще было трудно понять, кто кому помогал. Я ранен, Таранников и писарь — тоже, Степочкин обморозил ноги. Заползли в густой ельник. Прижались друг к другу, лежим. Слышно каждое движение товарища и, конечно же, малейший шорох поблизости. Нервы и слух напряжены до предела. Нужны силы, а их нет. Ведь мы уже, кажется, больше десяти дней всерьез не ели, и раны нас ослабляют. А тут еще такой мороз.

И вдруг до слуха доносится: Хру-уп!.. Хру-уп!.. Кто-то идет. Идет с востока, от наших. Толкаю локтем Таранникова, тот Степочкина, Степочкин — солдата-писаря. Все четверо приготовились к встрече. Как только красноармеец поравнялся с нами, в голос закричали:

— Стой!

От неожиданности он даже присел. Но быстро изготовил винтовку к бою.

— Кто такой? — спрашиваю.

— Связной первой роты лыжного батальона, — отвечает.

— Вот что, дружище, доставь-ка нас побыстрее в свой лыжный батальон.

Боец убежал. И вскоре возвратился с товарищами. Через полчаса мы уже были на командном пункте лыжного батальона, километрах в полутора юго-западнее деревни Гороховки. Комбат не стал долго мучить расспросами — отослал в медсанбат своей дивизии. А когда сделали перевязки, я стал упрашивать переправить всех в медсанбат 154-й стрелковой.

— Понимаете, там ведь всех ждут, кто выходил из окружения…

Нам выделили сани, лошадь. В дивизии нас действительно ждали. Хирург Хапов сделал мне операцию, извлек из живота пулю. Прооперировали и моих товарищей. Потом всех отправили в Тулу. Там, в госпитале в школе № 20 по улице Ленина, через несколько дней нас с Таранниковым подготовили к отправке в Алма-Ату. Я решительно отказался. Не хотел отставать от полка. Врачи уступили.

Перед самым выходом из госпиталя получил письмо от девушек из санроты нашего полка:

«Ваш друг Снегурочкин был тяжело ранен, и мы его отправили в медсанбат в район Юхнова, деревня Мочалово».

Язык фронтовиков было не трудно понять: ехать в район Юхнова, в деревню Мочалово. Там найду свой 510-й стрелковый полк.

Вышел из госпиталя апрельским днем. В кармане — направление на сборный пункт облвоенкомата. Там мне сразу сказали:

— Слушай, Воробьев, ты еще довольно плох. Оставайся пока работать у нас.

Но как я мог без своего полка! Без своей дивизии!

— Ладно, езжай, — сжалился военком.

Я сел на московский поезд. Из Москвы легче добраться до любого места фронта — не было еще такого, чтобы в столице возвращавшиеся из госпиталя не встречали кого-нибудь из своих дивизий. Повезло и мне. На Киевском вокзале, готовясь перебегать улицу, заметил совсем рядом нашу дивизионную машину. Я бы узнал ее среди тысяч других: у видавшего виды грузовика рядом с номером был нарисован белый конверт!

Оказалось, шла колонна из десяти машин. Я поднял руку. Головной грузовик резко затормозил. Распахнулась дверца кабины, выскочил высокий стройный офицер и заключил меня в объятия. Целуя, приговаривал:

— Да откуда ты здесь взялся, дорогой мой! Вот не ожидал.

Не ожидал и я. Это был полковник Б. Н. Воронин, в ведении которого находилось дивизионное тыловое хозяйство. Борис Никанорович — коренной москвич.

— Сейчас сдадим груз и заедем ко мне, — говорил он, продолжая обнимать меня своими мощными ручищами. — А к вечеру тронемся до дому.

Да, для солдата даже родной дом не дом. Настоящий дом — это его дивизия.

Бориса Никаноровича в дивизии любили, считали замечательным человеком. И не менее замечательным снабженцем. Для него не существовало безвыходных положений, и я, к слову сказать, многому у него научился. Вот и сейчас полковник Воронин привез в Москву 30 тонн мяса убитых при артобстреле и бомбежке лошадей. И 40 процентов от их веса (12 тонн) получил свежей колбасы.

Борис Никанорович рассказал о событиях, свидетелем которых мне не довелось быть.

Из окружения дивизия вышла очень поредевшей, но боеспособной. Занимала она оборону юго-западнее Юхнова, освобожденного нашими войсками 5 марта. Пострадал город сильно, уцелевших домов оставалось не больше десяти.

Город стоял на стратегическом направлении, и немцы атаковали его почти беспрерывно. Потери в дивизии были большие. Но оставшиеся отчаянно дрались — каждый за десятерых.

* * *

16 апреля 154-я стрелковая выводится в Малоярославец на доукомплектование. Там включается в состав 58-й резервной армии. Дни до предела заполнены хлопотами об обмундировании и обучении прибывающего пополнения.

Первое мая для меня было вдвойне радостным: друзья в этот день поздравили с очередным воинским званием — майора.

А вскоре дивизия опять на новом месте, севернее Тулы. В составе другой армии — 3-й танковой. Командовал ею генерал-лейтенант П. Л. Романенко.

Дивизию стали доукомплектовывать на этот раз по штатам значительно большим, чем обычная стрелковая. Особенно много получили новой техники. Понимали, не зря уделяется такое внимание. Были уверены: готовят нас для больших дел. Только вот куда направят?

Подразделения снабжались всем необходимым. Руководители партийных и советских организаций, трудящиеся Тулы помогали во всем. Часто приезжали делегации туляков, давали концерты артисты.

У 510-го стрелкового полка были и свои особые шефы — жители поселка Лаптево. Того самого, который мы обороняли в ноябре сорок первого года. Слишком многое связывало нас. Военное лихолетье сроднило, совместно пролитая кровь сцементировала дружбу. Да и новым комиссаром полка был уроженец Лаптево Павел Захарович Мусатов.

Днем и ночью шла боевая подготовка. В основе — испытанный суворовский принцип: тяжело в ученье — легко в бою.

Каждый лень приходили тревожные сводки Совинформбюро: бои уже на подступах к Сталинграду, в тисках жестокой блокады Ленинград…

В один из августовских дней дивизию в полном составе построили на лагерном стадионе. В форме, что называется, «с иголочки», замерли ряды пехотинцев, саперов, артиллеристов, медиков. Все уже знают: снова приехала делегация трудящихся. На этот раз, чтобы вручить Красное знамя Тульского обкома ВКП(б) и облисполкома — за бои в дни обороны Тулы.

Принимая знамя, комдив Я. С. Фоканов сказал:

— Стойко билась 154-я стрелковая дивизия в дни героической обороны славного города Тулы. Готова она громить врага до полной победы! Готова отстоять свободу и независимость нашей Родины!

Мимо трибун — на них представители партийных и советских организаций Тулы и области, командование дивизии и командующий 3-й танковой армией генерал-лейтенант П. Л. Романенко — парадным шагом проходят роты, батальоны, полки…

Командующий говорит Фоканову:

— А хорошо идут, комдив, хорошо! Выправка, опрятность. Хорошо!

И вдруг сдвигает брови.

— Генерал Фоканов!

— Да, товарищ командующий, — отзывается комдив.

Но на лице командарма уже веселые лучики смешинок.

— Что это за «кот в сапогах»?

Фоканов смотрит туда, где проходит сейчас санрота 510-го стрелкового полка. И не знает, то ли смеяться, то ли возмущаться: в шеренге медиков идет, с трудом поднимая ноги в больших сапогах, маленькая наша фельдшерица Соня Латухина. Заметив, что смотрят на нее, девушка по-своему оценивает внимание. И старается показать свою выправку. Это вызывает улыбку у всех на трибуне.

Соня Латухина член партии, добровольцем пошла на фронт. В свои 22 года много пришлось ей вынести. Вместе с дивизией, формировавшейся на ее родине, в Горьком, военфельдшер Латухина попадает в окружение, выходит из него. В Туле остатки дивизии вливаются в нашу 154-ю. Соня становится фельдшером медпункта 510-го стрелкового полка. И уже забегая вперед, скажу, дошла с этим полком до Берлина.

У девушки был славный характер и громаднейшая сила воли. Бывало, после изнурительного боя всего тебя тянет к земле, а запоет Латухина, и — прочь усталость у всех.

С того случая на стадионе Соню так и стали звать «кот в сапогах». Но сапоги все же ей перешили — с сорок первого размера на… тридцать третий!

Двое суток провел в нашей дивизии генерал-лейтенант П. Л. Романенко. Побывал не только в полках и батальонах, но и в ротах, разговаривал с солдатами, интересовался их подготовкой, настроением. Во все вникнул, все проверил до мелочей. Замечаний у генерала было немного — мы исправляли их буквально на ходу.

В день отъезда командарм собрал офицеров:

— Дивизией я доволен, — сказал, — и вашей работой тоже.

Такой отзыв генерала приятно было слышать.

В свой полк я возвращался вместе с майором Шугаевым. Василий Минаевич после излечения стал командиром полка. Я у него теперь был заместителем.

— Ну, Миша, уже недолго ждать, — радостно-возбужденно говорил Шугаев. — Попадем обязательно на ответственный участок.

Он как в воду глядел. 17 августа ночью дивизию подняли по тревоге, погрузили в железнодорожные эшелоны, и оказались мы в районе Козельска. Туда, как стало известно, прорвалась мощная немецкая группировка, которой командовал фельдмаршал фон Клюге.

В «Военном дневнике» начальника генерального штаба гитлеровских сухопутных войск генерал-полковника Франца Гальдера есть такая запись, сделанная им 14 августа 1942 года: «Операция «Смерч» развивается довольно успешно». Но буквально через несколько дней, 22-го, он вынужден признать, что «наступление по плану «Смерч» из разряда решающих переводится в категорию сковывающих». И дальше следующая строка — об оценке положения теми, кто «наверху»: «Уже понимают, что достигнуть ничего не удастся».

Запись примечательная и имеет непосредственное отношение к нашей дивизии.

20 августа 154-я стрелковая прибывает в район Новогрынь, Чернышино, Мешалки, Воронов, Калининский и занимает исходное положение для контрнаступления. В этот же день, вечером, боевой разведкой начинаем активные действия. 510-й полк выходит к Сметским Выселкам, стремительной атакой занимает одну из высот, имевшую важное тактическое значение.

На следующий день части дивизии очищают от противника леса северо-восточнее населенного пункта Мызин. А в 8 утра 22 августа после мощного артиллерийского удара идут в решительное наступление. Противник ожесточенно сопротивляется, против одной нашей дивизии действуют его 26-я и 56-я пехотные, усиленные двумя артиллерийскими полками и различными спецподразделениями. Наконец он вводит в дело до пятидесяти танков. Активизируется вражеская авиация. Но и это не могло остановить нас!