ПОДВИГ ТИМОФЕЯ ДЕМИДОВИЧА
ПОДВИГ ТИМОФЕЯ ДЕМИДОВИЧА
В который раз перечитываю материалы торжественного заседания Центрального Комитета КПСС, Верховного Совета СССР и Верховного Совета РСФСР, состоявшегося 21 декабря 1982 года. И каждый раз волнуюсь. Ведь своими глазами видел все, о чем говорил в докладе «Шестьдесят лет СССР» Ю. В. Андропов:
«Реальные качественные изменения, происшедшие за 60 лет в национальных отношениях, свидетельствуют о том, что национальный вопрос в том виде, в каком он был оставлен нам эксплуататорским строем, успешно решен, решен окончательно и бесповоротно. Впервые в истории многонациональный состав страны превратился из источника ее слабости в источник силы и процветания».
И вспоминается сорок первый. Белоруссия…
«Граждане сознательные белорусы! Выдавайте коммунистов, офицеров и евреев», — взывали оккупанты к местному населению. А нас, тяжелораненых советских солдат и офицеров, у Демидовича жило шестнадцать человек. Тимофей Никифорович и его жена Лукерья Родионовна делали все, чтобы поднять нас на ноги. Помогали им в этом врач Мария, жительница Бобруйска, и соседи Демидовичей — Анна Никитична Шрубова, медработник, и молодые парни Борис Демешко, Григорий Бабич. А обшивали и обстирывали лазарет Катя и Нина, старшие дочери лесника.
Да и другие дети — Зина, Таня, Тамара, Соня, Аня и Фроня (всего у Демидовичей было восемь дочерей) — старались быть полезными для раненых. То воды подадут, то пот с лица вытрут. Даже просто рядом посидят, расскажут о чем-то — и уже легчает. Я быстро подружился с младшими Демидовичами. Им особенно понравилось, что служил я когда-то в кавалерийской части. И их стараниями за мной утвердилась кличка «казачок». Случалось, что и Тимофей Никифорович, обращаясь к жене, говорил.
— Ты бы, Лукерья, бульончику для нашего казачка сварила.
Здоровье мое заметно пошло на поправку. Уже начал, было, попрыгивать в комнате на костылях. Но вот однажды прибежала запыхавшаяся Катя. И с порога — отцу:
— Беда, батя, немцы у села!..
— Ах! — так и присела от неожиданности хозяйка и всхлипнула.
— Тихо, Лукерья, не паникуй, — спокойно заметил муж. — Давай-ка лучше самых тяжелых перетащим на сеновал. Остальных — в лес.
Был Демидович не то чтобы рослый, но коренастый и сильный. Опираясь на его плечо, я сравнительно быстро доковылял до сарая, стоявшего у самого леска, и поднялся на сеновал. Но в создавшейся ситуации была важна, пожалуй, не столько сила, сколько спокойствие Тимофея Никифоровича. Переправлять нас на сеновал было кому: Лукерья Родионовна — крепкая женщина, Катя и Нина тоже хорошая опора. А тут еще подошли наши докторши и Борис Демешко с Григорием Бабичем.
На сеновале нас оказалось семеро. Все были офицерами и все — с тяжелыми ранениями. В какое же трудное положение мы попали. Во дворы Демидовичей и их соседей входили автомашины. Наверное, расположится штаб какой-то немецкой части.
В спешке хозяева забыли сунуть нам хотя бы немного еды. Но хуже всего донимало отсутствие воды. В щель на сеновале мы не раз видели, как выходили на крыльцо то Тимофей Никифорович, то Лукерья Родионовна, то Катя, бросали украдкой на сарай беспомощные взгляды. Им, вероятно, разрешили быть только возле дома, потому что стоило кому-то отойти к дальним строениям, как раздавался сердитый окрик.
И все же Демидовичи нашли выход.
…У угла летней времянки кучка ребятишек лет семи-десяти. Среди них — Тамара, Соня, Аня. Играют в горелки. Почти без смеха, под взглядами чужих жестоких солдат детям не очень-то весело.
Вот лицом к бревенчатой стене становится малышка Аня. Старшие веером брызнули в разные стороны — к стожку сена, к бане, за колеса грузовика. Тамара с Соней, кажется, бегут к нашему сараю. Выглядят они какими-то неуклюжими. День теплый, а девчурки что-то понакрутили на себя одежонки.
Скрипит старая лестница. Открывается тихо и так же тихо закрывается дверка сеновала, и вот уже к нам ползут на коленках две девчушки.
— Казачок, где ты? — зовет кто-то из них.
— Сюда, сюда, — подаю я голос.
— Это на всех дядичек, — громким шепотом объявляют они и попеременно выкладывают из-за пазухи на подстилку, на которой я лежу, тонко нарезанные ломтики хлеба, картофелины, пластики сала. Потом ставят каждая по маленькой «чекушке» молока.
— Мои хорошие, — говорю я, и на глаза навертываются слезы. — Как это вы догадались обмануть так проклятых фашистов?
— А то батя придумал, — сообщают они. — Мы еще придем, казачок.
Все эти дни не покидали мысли об оставшихся на боевых позициях. Как они? Пробились? Стоило только закрыть глаза, как виделись родные лица курсантов, прокопченные дымом, перепачканные землей и кровью. Сколько раз «беседовал» с боевым своим комдивом…
Вначале я еще как-то ползал возле своих товарищей, помогал им с перевязкой. Но все меньше оставалось сил. Наступил день, когда и я уже не мог передвигаться.
Дети продолжали посещать нас. Приносили еды и воды. Но сколько они могли принести для нас, семерых… Да и нужна была помощь врача. Гнили раны.
Ежедневно мы устраивали «проверку». Где-то к началу второй недели на обычной нашей перекличке не отозвались сразу двое. Не услышали мы их голоса и на следующий день.
Нам, оставшимся в живых, просто повезло, что штаб немецкой части простоял в Малиновке только две недели. Состояние у всех было тяжелое: нужна квалифицированная медицинская помощь.
Демидович слышал, что в лесу вроде снова объявился какой-то госпиталь. И он разыскал его. Рассказал про нас начальнику госпиталя майору медицинской службы Алексееву. «Везите», — разрешил майор.
Я поцеловал на прощание малышей, подарил на память свою пилотку, а чернокосой Кате, нашей славной «няне», почти месяц обстирывавшей нас, — наручные часы в золотом корпусе. Попросил Тимофея Никифоровича понадежнее зарыть мой командирский планшет, карты и некоторые документы.
Куда бы потом ни кидала меня война, не забывал о своих белорусских спасителях и все искал возможности снова встретиться с ними, еще раз сказать свое сердечное спасибо, помочь, если они нуждались в моей помощи. Но такая возможность представилась только в сентябре 1944 года.
Наша 47-я гвардейская Нижне-Днепровская Краснознаменная ордена Богдана Хмельницкого стрелковая дивизия стояла тогда на Магнушевском плацдарме, южнее Варшавы. Дивизией командовал генерал-майор С. У. Рахимов — первый узбекский генерал. Талантливый военачальник, простой в обращении с подчиненными, Сабир Умарович пользовался большим авторитетом в войсках. Когда в марте сорок пятого он погиб, по воле узбекского народа урна с его прахом была доставлена в Ташкент и захоронена в парке имени Кафанова. В канун 20-летия Победы Указом Президиума Верховного Совета СССР генералу Рахимову было присвоено звание Героя Советского Союза. Его именем названы один из районов Ташкента, десять колхозов, пять средних школ, три Дома культуры, тридцать улиц в городах Узбекистана. А судостроители Польши в память о Герое, погибшем за освобождение польских городов и селений, один из построенных ими танкеров назвали «Генерал Рахимов».
На Магнушевском плацдарме я был у Рахимова заместителем по тылу. Воспользовавшись тем, что на плацдарме относительное затишье, я обратился к генералу с просьбой помочь мне повидать Демидовичей. Отличавшийся большой сердечностью, Сабир Умарович внимательно выслушал меня и сказал:
— Как не помочь в таком деле! Пиши, полковник, рапорт на имя командующего, я буду ходатайствовать о десятидневном отпуске.
47-я гвардейская дивизия входила в состав 8-й гвардейской Сталинградской армии, которой командовал генерал-полковник В. И. Чуйков. Я подал на его имя рапорт с подробным изложением мотивов просьбы об отпуске, Рахимов написал на нем: «Ходатайствую».
Разрешение пришло быстро. Я стал собираться. Комдив посоветовал ехать на «полуторке», чтобы можно было захватить побольше муки и продуктов, кое-что из трофейного обмундирования. Намеревался я еще попытаться разыскать семью своего бывшего комдива генерал-лейтенанта Ф. А. Осташенко, Героя Советского Союза, с кем воевал под Сталинградом и на Северном Донце. Федор Афанасьевич уже командовал корпусом. Семья его, по слухам, жила в Бресте. Найти ее оказалось делом не легким. Я щедро поделился с Ольгой Михайловной Осташенко своими запасами, сообщил координаты ее мужа — три года не могли они наладить связи друг с другом.
До Бобруйска добрался без особых приключений. А чтобы доехать до Малиновки, на оставшиеся километры не хватило горючего. Что же делать? Еще не решив, что именно, зашел в столовую перекусить. И тут — неожиданная встреча.
— Товарищ полковник! Казачок наш! — с этими словами ко мне бросилась рыдающая женщина.
Это была наша докторша Мария. Как же она изменилась! Бывало, там, у Демидовичей, поражались силой ее воли. И вдруг — слезы…
От нее узнал печальную историю семьи Демидовичей. Кто-то донес немцам, что у Демидовичей скрывались раненые командиры. Фашисты схватили Тимофея Никифоровича и его старшую дочь. Потом Мария слышала, будто бы Малиновку немцы сожгли, а Демидовича и Катю повесили. Лукерья Родионовна с остальными дочерьми ушла в партизаны, а из леса вышла уже одна.
— Сейчас она живет недалеко от Малиновки, не стала селиться на пепелище. Я встретила сегодня старика из тех мест, могу привести его, — так закончила свой грустный рассказ Мария.
Она довольно скоро возвратилась в сопровождении сухонького седого старичка. Дал я ему денег и продуктов для передачи Лукерье Родионовне. А сам стал ждать счастливого случая. Только через три дня удалось разжиться бензином. На Малиновку, конечно, не оставалось времени. Так и уехал в дивизию.
Л. Р. Демидович все-таки разыскал — откликнулась она на мое письмо. Переписывались. Время от времени помогал ей материально. Но вдруг в 1954 году перестала отвечать. А выяснить причины было мне делом сложным, так как служил я тогда в ГДР.
Наступил год 30-летия Великой Победы. Решил еще раз попытаться узнать что-либо о семье Демидовичей. Написал в Могилевскую область по нескольким адресам.
Жду ответа. И вот приходит письмо от общественного корреспондента районной газеты «Кировец» М. М. Ярчака.
«Малиновки в настоящее время нет. Жители ее погибли. Установил, что действительно до войны и в первые дни войны в деревне, а точнее в поселке Малиновка, жил местный лесник Демидович Тимофей Никифорович со своей женой Лукерьей Родионовной. У них было восемь детей… Я лично имел встречу с Катей и Аней. Вот что они сообщили мне: Демидович укрывал 16 человек советских воинов. Среди них был и казак Миша (так якобы звали вас)…»
А через несколько дней еще одно — с не совсем понятным обратным адресом: «п. о. Добрица, Кировского, Могилевской, Гайдук Анне Тимофеевне или…» И взялся за сердце. Последняя строчка обратного адреса была такой: «…или Демидович Анне Тимофеевне».
Неужели письмо от той самой малышки Ани? Боюсь поверить. Дрожащими руками вскрываю конверт, читаю:
«Привет из Белоруссии. Здравствуйте, многоуважаемый, часто нами вспоминаемый дорогой человек, Михаил Данилович, и в Вашем лице Ваша жена и детки! С глубоким уважением к Вам знакомые, Вами не забытые такие долгие годы после Великой Отечественной войны дети Демидович Тимофея Никифоровича…»
Анна Тимофеевна сообщила, как к ней на работу пришел общественный корреспондент районной газеты «Кировец» учитель М. М. Ярчак и показал мою фотокарточку.
«Я сразу сказала, — писала она, — это тот солдат, который во время войны жил у нас».
Чтобы разрешить окончательно сомнения, если они могли появиться у меня, Анна Тимофеевна сделала приписку:
«Ежели Вы разыскиваете семью Демидович Тимофея Никифоровича, который проживал в поселке Малиновка, то это мы».
В письме содержались некоторые сведения о семье:
«Живые мы остались после войны все, помимо отца. В 1958 году умерла мать, в 1965 году умерла сестра Нина…»
Анна Тимофеевна приглашала приехать к ним всей семьей. Недолгими были сборы. Выехали вчетвером: я, жена Нина Андреевна, сын, офицер Советской Армии, с женой.
В Кировске заехали к Михаилу Михайловичу Ярчаку, так много сделавшему для розыска Демидовичей. Вместе с ним и корреспондентом газеты «Кировец» В. Шевчуком отправились в село Добрица, где жила Анна Тимофеевна.
Встречала не только она — все село…
Спустя 30 лет. Встреча с сестрами Демидович.
Потом в соседнем селе Осовник встреча со старшей из Демидовичей — Екатериной Тимофеевной. Обнимая меня и плача, она, словно извиняясь, проговорила:
— А я ведь не сумела, Миша, сберечь твой подарок: немцы забрали…
— Ну, полно, полно, — только и нахожу слов в утешенье.
Потом в мои объятия попадают Тамара и Зина. К Соне пришлось ехать в больницу, она болела. Не удалось увидеть Таню — она жила в Карелии, не смогла приехать из Гурьева и самая младшая из сестер — Фроня.
На встречах с сельчанами в колхозном клубе вспоминали и вспоминали о том, что было тогда, в те суровые годы.
…За Тимофеем Никифоровичем каратели пришли вскоре после того, как все мы, раненые, были переправлены в лесной госпиталь. Они узнали, что в Малиновке продолжительное время скрывались раненые советские командиры. Но у кого? Хватали всех, кто вызывал подозрение. Жестоко избивали, в надежде, что кто-то не выдержит. Тимофея Никифоровича тоже избили, однако отпустили.
Но зря понадеялся Тимофей Никифорович, что беда прошла. Каратели приехали во второй раз.
— Где золотые часы? Где командирские вещи, документы? — требовали они.
Тимофей Никифорович молчал. Его раздели догола, повалили на землю возле дома и начали избивать сырыми оструганными палками. Били, пока у него не пошла носом и ртом кровь. Потом завели в дом и снова стали бить. Катя не выдержала, вырыла из тайника часы.
Но немцам нужны были документы. А Тимофей Никифорович молчал. Его повели в соседнее село Бачичи в комендатуру, продолжая избивать, Лукерья Родионовна и дети с плачем бросились вслед. Каратели открыли стрельбу. По дороге и погиб Тимофей Никифорович.
Погибли Григорий Бабич, Борис Демешко — молодые помощники патриота-лесника. Озверевшие каратели схватили четырнадцатилетних Таню Демидович и Лиду Бабич и стали травить их собаками. Таня выжила, а Лида была растерзана.
Лукерья Родионовна ушла с дочерьми в лес. А Малиновку немцы сожгли. Земля с пепелища этой деревни, как и земля с пепелищ 136 других белорусских деревень, сожженных фашистскими палачами, была передана в мемориальный комплекс «Хатынь».
В Хатыни я побывал, правда, позднее, в 1976 году. Тогда белорусское телевидение готовило фильм «Мальчишки-мальчишки…» Фильм о слете белорусских орлят — детей, которых жестокая война сделала солдатами. На слет были приглашены мы с Ниной Андреевной — через нашу судьбу тоже прошел такой сын полка.
Я не мог не посетить мемориал: пепел Малиновки стучал в сердце. Постоял в скорбном молчании у каменного надгробья с названием деревни, сказал еще раз «прости» Тимофею Никифоровичу и его бесстрашным землякам, погибшим вместе с ним…
Так уж устроен человек, что в особые минуты жизни перед мысленным его взором, как перед фотокамерой, может пройти многое из того, что пережито, дорогие ему люди.
Тогда, уже перед отъездом из села Добрица, выступая в колхозном клубе с воспоминаниями о фронтовых эпизодах, я сказал:
— Прощаясь в сорок первом, я подарил Кате Демидович свои часы. Фашисты их забрали. В 1973 году я был в Днепропетровске на 30-летии освобождения города. Вручили мне на этом празднике именные часы. Но если бы не семья Демидовичей, я бы не участвовал в освобождении Днепропетровска. Поэтому дарю эти часы тебе, дорогая Екатерина Тимофеевна, — и надел на руку ей часы — подарок украинских друзей.