«Пиры в Армении»
«Пиры в Армении»
Вместо двери в узкой щели, ведущей в землянку, висела обыкновенная плащ-палатка. С внешней стороны к ней был приклеен листок бумаги с надписью: «Корреспондентский пункт газеты „На страже Родины“».
Если войти в землянку и посидеть в ней минуту-другую, пока глаза не привыкнут к полутьме, на внутренней стороне двери можно заметить рисунок. Что-то очень знакомое, не раз виденное на фотографиях, ярлычках, картинах. Ну конечно же, гора Арарат!
Хозяином землянки был ленинградский критик Сократ Кара. Как и многие его друзья, в дни войны он стал военным корреспондентом и на Волховском фронте представлял газету ленинградских воинов.
Землянка, отведенная ему, была маленькой, плохо обжитой. Но кто в то время обращал внимание на удобства! Была бы крыша над головой, а если для нашего брата газетчика находилось и что-нибудь вроде стола, где можно положить блокнот да чистый лист бумаги, то ничего нам; пожалуй, и не надо было.
По соседству с Карой в таких же землянках поселились корреспонденты «Правды», «Известий», ТАСС. Так на околице деревушки Пустая Вишерка появилась небольшая колония журналистов.
Неподалеку от нее располагался фронтовой резерв командного состава. Сюда после госпиталя прибыл за назначением Александр Гитович.
В ожидании должности он дневал и ночевал в гостях у журналистов, а потом и вовсе переселился сюда, приняв предложение Кары разделить с ним кров и досуг.
Рисунок на двери появился после переселения Гитовича. Пустая Вишерка затерялась среди бесконечных волховских болот, и, наверное, поэтому Кара особенно часто вспоминал свои родные края и охотно рассказывал о них, в частности об Арарате.
Гитович, хотя и был страстным путешественником, не смог до войны побывать в Армении. И теперь в долгие зимние ночи рассказы Кары, чтение им вслух отрывков из «Давида Сасунского», стихов армянских классиков стали чем-то вроде путешествий по далекой республике. Армянский эпос, стихи мудрых поэтов, десятки то забавных, то грустных, то озорных историй, которых Кара знал великое множество, позволили Гитовичу получить представление об армянском народе, его культуре, традициях и обычаях. Он завел специальную тетрадь, в которую записывал отдельные строчки, присказки, байки, просто слова, чтобы сказать другу утром по-армянски «здравствуй», а вечером пожелать «доброй ночи».
Гитович обладал завидным уменьем понимать душу другого народа. Патриотизм и интернационализм были в нем всегда слитны. Это можно было заметить и в стихах о Киргизии, и в цикле стихов Анри Лякоста. Поэтому обращение его к Армении, при всей случайности непосредственного повода, не было чем-то из ряда вон выходящим.
Мать писала Каре: закопала в землю кувшин с вином. Он будет ждать возвращения сына с победой. Древний армянский обычай понравился Гитовичу. Он стал мечтать вслух сперва о том, чтобы испить из этого кувшина. Но потом появилась идея о гигантском застолье у подножья Арарата, всемирном пире поэтов, никогда не утрачивавших веры в торжество правды, в победу светлого и доброго над злом.
Да будет так, как я того хочу:
И друг ударит друга по плечу,
И свет звезды пронзит стекло стакана,
И старый Грин сойдет на братский пир
И скажет нам, что изменился мир,
Что Зангезур получше Зурбагана.
Стихи об Армении — вначале полушуточные («Зима — она похожа на войну») — затем все больше приобретают характер серьезного разговора с читателем о самом главном — об отношении к жизни, о месте и долге поэта. Думая о будущем, поэт осмысляет прожитое:
Не крупные ошибки я кляну,
А мелкий день, что зря на свете прожит.
В первом цикле «Пиров» Армения — лишь экран, на который проецируются мысли о жизни и работе после войны. Он убежден, что после всего пережитого нужно жить иначе, чище, сердечнее, ведь «в блиндажах сырых мы породнились — брат стоит за брата». Пусть еще старый мир, «слепой и безобразный», бьется «в ярости напрасной», но поэту снится «пир поэтов»:
…Вся в кострах,
Вся в звездах, ночь забыла про невзгоды,
Как будто лагерь Братства и Свободы
Поэзия раскинула в горах.
И, отвергая боль, вражду и страх,
Своих певцов собрали здесь народы,
Чтобы сложить перед лицом Природы
Единый гимн на братских языках…
Эти стихи были написаны в феврале 1944 года, когда от Черного моря до Белого ворочала свои жернова война. С особой силой прозвучала в этом цикле очень органичная для Гитовича тема высокой ответственности поэта, ответственности за все происходящее в мире:
Не для того я побывал в аду,
Над ремеслом спины не разгибая,
Чтобы стихи вела на поводу
Обозная гармошка краснобая.
Нет, я опять на штурм их поведу,
И пусть судьба нам выпадет любая, —
Не буду у позорного столба я
Стоять как лжец у века на виду.
Всю жизнь мы воевали за мечту,
И бой еще не кончен. Я сочту
Убожеством не верить в призрак милый.
Он должен жизнью стать. Не трусь, не лги —
И ты увидишь, как течет Занги
И день встает над вражеской могилой.
«В стихах Гитовича военных лет Армения — романтическая страна, страна поэтических мечтаний, — пишет Левон Мкртчян в своем предисловии к книге „Пиры в Армении“, изданной в Ереване. — Когда я сказал Александру Ильичу, как понимаю эти его стихи об Армении, он ответил: „Это вы правильно заметили. У каждого поэта должен быть свой Зурбаган, своя Армения“».
Поэт всегда свободно владел формой. Самую трудную техническую задачу он выполнял легко, может быть именно поэтому от его стихов подчас тянуло холодком. Читая же «Пиры в Армении», мы не замечаем, что перед нами такая архаичная форма как сонет — столь захватывает волнующая живая мысль.
В Пустой Вишерке Гитовичу удалось написать шесть стихотворений задуманного большого цикла. Началось наше знаменитое зимнее наступление 1944 года. Войска Ленинградского и Волховского фронтов погнали фашистов от Ленинграда. Вновь забросил за спину вещевой мешок армейский поэт Гитович. Фронтовые дороги уводили его все дальше и дальше от Ленинграда. Обязанности военного корреспондента вновь требовали от него всех сил, и в походной тетради почти не появлялось новых лирических стихов.
Два десятилетия «Пиры» ждали возвращения тамады. Он как будто бы не спешил вернуться к ним.
В 1964 году Гитович наконец начинает работать над вторым циклом «Пиров». Отошли в прошлое тяжелые послевоенные годы, оставившие рубцы на душе. Все чаще и чаще он мысленно, будто в заповедную рощу, уходит в свою Армению, много читает о ней, продолжает знакомиться с армянской поэзией, живописью и архитектурой.
В первом цикле «Пиров» Армения почти была лишена реальных географических примет. Теперь же республика обретает в стихах плоть и кровь. Поэт узнал о ней столько нового, что это само по себе вдохновило его на стихи, посвященные действительной Армении.
Как и первому циклу, продолжению «Пиров» предпослан эпиграф, на этот раз несущий предельно точную «служебную» нагрузку: «Поэзия и поэты с древнейших времен высоко почитались в Армении. Враги поэтов были врагами армян». Гитович горячо и сердечно пишет о людях творческого вдохновенья, о тех, кто заставляет говорить холодный мрамор, краски на полотне — петь. И конечно, первое слово посвящено замечательному художнику Сарьяну. Обращает на себя внимание политическая заостренность этих стихов:
Трудился мастер, рук не опуская,
Не требуя от ближних ничего,
Чтобы собрала эта мастерская
Весь свет, все краски родины его.
Настанет день — и повлекутся к ней
Те, что бредут за гранью океана, —
И Сароян вернется в дом Сарьяна,
Как блудный сын Армении своей.
Для Гитовича Сарьян дважды велик: и тем, что его полотна впитали «весь свет, все краски родины его» (потому дом Сарьяна олицетворяет всю республику), и тем, что живописец работает, «не требуя от ближних ничего». Это — наивысшая оценка, которой Гитович может удостоить товарища по труду.
У Сарьяна в «Пирах» — много соседей: Хачатур Абовян, Чаренц, Ованес Шираз…
Армения стала для поэта чем-то вроде земли обетованной.
Нам ни к чему преуменьшать удачи,
Столь редко посещающие нас, —
В Армении мы стали побогаче
И кое-что скопили про запас.
На склоне лет мы сможем вспомнить пир
Во всем его языческом размахе —
Свободу, а не ханжеский трактир,
Где втихомолку пьянствуют монахи.
Этими строками заканчивался цикл «Пиров», написанный в 1964 году.
В новом цикле стихов Армения, сохранив романтический ореол, стала населенной людьми, приобрела приблизительные границы, стала узнаваемой. Читая первый и второй циклы, вряд ли кто-нибудь мог подумать, что автор не бывал в Армении.
— Легко сказать «поезжай», — не без иронии ответил Гитович на мое недоумение по поводу того, что он до сих пор не съездил на берега Занги и Севана.
Лишь в 1964 году мечта поэта осуществилась. За день до отъезда, когда билеты были уже в кармане, Гитович пришел ко мне возбужденный, радостный. В Ленинграде уже стояла поздняя осень. Вдоль тротуаров ветер гнал мокрый желтый лист. В Фонтанке, сжатой гранитными берегами, плескались волны.
Поздняя осень, увы, и в Армении — не лучшая пора для туристов. В некоторые горные районы, в частности на Севан, проехать уже было рискованно. Но, тем не менее, армянские друзья, и прежде всего семья и друзья литературоведа Мкртчяна, сделали все от них зависящее, чтобы Гитович больше увидел, чтобы его заочная досель любовь к Армении материализовалась и еще больше окрепла.
«Студенты университета, — вспоминает Мкртчян, — очень просили Ал. Гитовича прийти на встречу с ними, почитать им свои стихи. — Я хочу посмотреть Армению, хочу в деревню. А студенты везде одинаковы, — отвечал Александр Ильич».
В одну из деревушек он приехал, когда женщины приготовляли на зиму лаваш. Удивительный ритм этой доброй работы захватил поэта. А когда одна из хозяек угостила его свежевыпеченной, еще пахнувшей огнем и полем лепешкой, он почувствовал себя не гостем, а земляком простых и радушных людей.
Вино и хлеб, рожденные из камня, —
Гостеприимство трудовой души, —
Вся эта жизнь ясна и дорога мне,
И люди здесь добры и хороши.
Он восхищался вершинами и ущельями, вслушивался, как реки перемывают камни. Но главное для него, что «люди здесь добры и хороши». Недаром он убежден, что в Армении все «будет так, как Ленин завещал».
Видимо, еще в Армении он стал набрасывать стихи будущего третьего цикла «Пиров». В отличие от первых двух третий цикл больше всего по своему характеру напоминает путевой дневник. «Деревенский праздник», «Валуны», «Ереванский пейзаж», «Облака над Севаном», «В горном монастыре» — вот взятые почти без выбора названия стихотворений цикла. Поэт щедро делится впечатлениями, накопленными во время поездки. Их оказалось так много, что даже в Ленинграде они не оставляют его. Недаром он писал:
Так будет до самого марта:
Я сплю среди зимних ночей —
А горы Гарни и Гегарта
Стоят у постели моей.
Он не успел написать и опубликовать и малой доли того, что хотел. Помешала болезнь. Но в посмертной книге «Дорога света» появился все-таки новый большой цикл «Пиров», еще, по-видимому, не выстроенный так, как это умел делать Гитович, Чувствуешь, что вот после этого стихотворения должно было, видимо, идти другое, к сожалению ненаписанное или оставшееся в «заготовках». Тем не менее и этот цикл производит сильное впечатление.
Двумя годами раньше Гитович писал о деятелях культуры Армении, которых он знал только по их книгам и картинам. На этот раз он познакомился с ними лично.
Еще до поездки он написал полушутливые стихи «Воображаемое свидание с Ованесом Ширазом». В Ереване он познакомился с этим замечательным поэтом и тотчас приобрел в его лице друга. Он хорошо знал живопись Сарьяна, а в Ереване встретился еще с одним великолепным живописцем Арутюном Галенцем. Они понравились друг другу, и Галенц написал портрет Гитовича. Портрет удался. Видимо, художник сумел уловить что-то очень важное, определяющее в характере поэта. Гитовичу нравился портрет, и он дважды обращался к нему в стихах. Он писал:
Отчетливо-твердо
Представилось мне:
Такому бы черту
На добром коне
Лететь в бездорожье
Навстречу врагу.
А проседь похожа
На бурку в пургу.
В 1967 году за лучшие работы Галенцу посмертно была присуждена республиканская премия. В числе картин, отмеченных высокой наградой, был и портрет А. Гитовича.
— Моя поездка в Армению была бы оправдана, если бы я увидел здесь только работы Галенца, — говорил Л. Мкртчяну Александр Ильич. На фотокарточке, подаренной Гитовичем художнику, — надпись: «Великому и внезапному другу — Галенцу. 6.XI.65 г. Ереван».
Трудно переоценить значение этой поездки поэта в Армению. После почти двадцатилетнего перерыва, то есть по существу впервые за послевоенные годы, он снова пристально всматривался в жизнь простых людей, близко и непринужденно общался с ними. Он преклонялся перед искусством армян-архитекторов, армян-художников и поэтов. В горах он познакомился с теми, кто воспитал всех этих мастеров, вооружил их мудростью. Ведь
Спала под снегами Европа,
А тут уже знал человек
Звериную злобу потопа,
И разум, и Ноев ковчег.
У Гитовича мы слышали обычно две похвалы людям. Одних, которые умели видеть мир по-своему, он называл поэтами, других — прямых и непреклонных — солдатами. Люди советской Армении, казалось ему, были одновременно и поэтами и солдатами. Вот почему ему так легко дышалось там. Вот почему Армения была для него чем-то вроде «волшебного колодца». В одном из «двух вариантов писем к Арутюну Галенцу» он писал:
Когда устану я и затоскую
Среди литературных передряг —
Я к Вам приду, как странник, в мастерскую
И постучусь, и задержусь в дверях.
«Я очень много видел гор. Но Арарат я чувствую. У меня такое ощущение, что он все время рядом, — говорил Гитович. — Просыпаюсь утром — и будто рядом Арарат…»
Он намеревался ежегодно ездить в Армению.
Я весною вернусь в Ереван,
А пока —
Под надзором жены —
Путешествует мой караван
По снегам — От сосны до сосны.
Я весною вернусь в Ереван:
Надо только дожить до весны.
Весной 1966 года Гитович заболел. Поездку пришлось перенести на осень.
«Через четыре месяца, через 120 дней — я прилечу в Ереван. В конце концов не так уж долго ждать», — писал он Л. Мкртчяну. Но 9 августа поэт умер.