«Асторийская декларация»
«Асторийская декларация»
В письменном столе Гитовича после смерти были найдены документы: «Асторийская декларация четырех ленинградских поэтов» и приложение к ней. Они прошли вместе с ним длинный путь от стен Ленинграда до Балтийского моря, а затем через всю страну к Тихому океану и обратно. В обоих, как мне кажется, спрессованы и отголоски кипевших до войны в Доме писателя имени Маяковского страстей, и глубокая вера единомышленников в правоту избранной ими линии, и просто стремление позабавиться.
Нашим поэтическим кумиром был прежде всего Маяковский. Мы любили стихи Светлова и Тихонова, Уткина и Саянова, Луговского и Багрицкого. Но это не мешало нам дарить симпатии своим ровесникам, тогда еще совсем молодым ленинградским поэтам. Их стихи мы знали наизусть задолго до того, как они появлялись на страницах газет и журналов. Авторы их тогда еще не были членами Союза писателей, не всегда получали возможность выступить с высокой трибуны, но в наших общежитиях, на студенческих вечерах находили самых внимательных и отзывчивых слушателей.
Пути молодых поэтов в конце концов приводили их на улицу Воинова, в Дом писателя имени Маяковского. Многие из них группировались вокруг Гитовича. По его инициативе было создано одно из наиболее крупных довоенных литературных объединений Ленинграда.
Называли его по-разному: кто Центральной поэтической группой, кто Ленинградским объединением молодых. Были, кажется, и другие названия. Однако суть не в названии. Важно отметить, что, едва появившись на свет, объединение привлекло к себе всеобщее внимание. В него входили бесспорно одаренные люди, и уже одно это многое объясняет. Но было и другое немаловажное обстоятельство. Тревогу иных критиков вызывало чрезмерное, по их мнению, пристрастие молодых поэтов к русской классике, отсутствие в их работе прямого использования методов Маяковского. Молодые обвинялись в традиционализме. Куда еще ни шло учиться у Пушкина. Так нет же, они вытаскивают на свет божий «занафталиненного» Фета, «старомодного» Баратынского, «аполитичного» Тютчева! Подобные обвинения сыпались на объединение как из рога изобилия. Но молодые проявляли завидную выдержку.
Кто же входил в это объединение?
Самым «старым» по возрасту и опыту литературной работы был Михаил Троицкий. Дружба его с Гитовичем относится еще к временам «Смены». Троицкий «придумал» обложку первой книги стихов своего товарища «Мы входим в Пишпек», искусно вырезав ее из бумаги. Троицкий, как и Гитович, гордился тем, что может взять винтовку и действовать ею «как надо». Гитович очень любил стихотворение Троицкого «Музей муравьев», а на фронте он часто читал нам его «Стерегущего», не скрывая своей зависти к автору, так ярко написавшему «святые строки» о «великом равенстве в бою».
По сравнению с Троицким Вадим Шефнер был юн, застенчив и тих, он еще целиком был в плену книжной поэзии, но даже в его первых стихах бросалось в глаза умение поэта не только видеть мир, но и глубоко задумываться над тем, что останавливало его внимание.
Анатолий Чивилихин тоже осваивал традиционный стих. Он стремился
…с людьми, что слышат гомон птичий,
Что огнем владеют и водой,
Поделиться верною добычей:
Солью, счастьем, песнями, рудой.
Интересно начинали и другие члены объединения.
На мраморной доске в Ленинградском доме писателя имени Маяковского высечены имена литераторов, погибших на полях Великой Отечественной войны. Половину этого горестного и почетнейшего списка занимают члены литературного объединения молодых.
Друзья Гитовича отчетливо понимали, что их литературная жизнь начинается в период военного предгрозья. Естественно, что молодые поэты хотели определить свое место в общем строю. Чаще всего это был солдатский строй. Впрочем, иначе и быть не могло: ведь наставником молодых был автор «Андрея Коробицына» и «Артполка». Гитович не только проводил с ними занятия. Он был редактором их первых книг, радовался каждой их удаче, как своей собственной. Павел Шубин рассказывал мне, как Гитович безжалостно браковал его стихи, предназначенные для «Литературного современника», заставлял переделывать строфы, строки, выверять, как подогнано в цикле одно стихотворение к другому. Много лет спустя мы прочтем в записной книжке Гитовича: «Весь смысл быть учителем заключается в том, чтобы ученик стал выше тебя; иначе вообще прогресс исключен».
Объединение было любимым детищем Гитовича. Нельзя было не удивиться, сколь самозабвенно и безотказно отдавал он себя воспитанию молодых друзей. В самом деле, поэт, только что порадовавший всех несколькими отличными книжками стихов, добровольно отложил в сторону перо, чтобы целиком сосредоточиться на работе других. Он делал это по велению души, заботясь о будущем дорогой его сердцу советской поэзии. Его внимание к объединению было подогрето и тем обстоятельством, что молодые очутились под перекрестным обстрелом разного рода недоброжелателей, людей, которые в силу своей ограниченности не могли заглянуть в завтрашний день. Воздух дискуссии, спора был всегда самым желанном для Гитовича.
Он ставил в центре всех практических и теоретических дел объединения — вопросы учебы, учебы, разумеется, у классиков, и прежде всего у Пушкина, которого он боготворил. «Пушкин — красный угол нашей литературы», — любил повторять Гитович.
Гитович обладал безупречным вкусом, или тем, что на языке музыкантов называют абсолютным слухом. Он умел улавливать в строчках не только фальшь, но и малейший отблеск искры божьей, чтобы тут же помочь автору раздуть ее если не в пламя, то хотя бы в огонек.
Своих учеников он учил широкому взгляду на литературу умению правильно оценивать ее явления, без предубеждений, независимо от вкусов, привязанностей и т. д.
Известный ленинградский литературовед Б. И. Бурсов, который часто общался с Гитовичем на фронте, рассказывал мне, что он случайно узнал, будто Александр Ильич не читал «Тихий Дон» Шолохова. Однажды после какого-то застолья Гитович взял в руки книгу.
— Я думал, что он тотчас заснет, — продолжал Бурсов. — Но каково было мое удивление, когда утром следующего дня Александр Ильич почти дословно стал рассказывать мне прочитанное. Потом, когда была перевернута последняя страница, он сказал: «Все превосходно, но последняя часть романа стоит в первом ряду мировой классики».
«Объединение было по сути дела мастерской, где поэты, встречаясь, обсуждали стихи друг друга, придираясь к каждой строке», — говорил Гитович в одном из своих публичных выступлений. Занятия в нем отнюдь не напоминали занятий в классе. Их лучше сравнить с диспутом. А. Л. Ахматова, бывавшая на этих занятиях, рассказывала мне, что споры молодых поэтов были не только темпераментны, но и обнаруживали солидную подготовку спорщиков, глубокое знание отечественной литературы. Кроме А. А. Ахматовой на занятия объединения приходили другие видные ленинградские литераторы: Н. Заболоцкий, Ю. Тынянов, М. Зощенко… Да и в Москве у молодых оказалось немало друзей и благожелателей.
В архиве Гитовича сохранилось письмо Ильи Эренбурга.
«Дорогой товарищ Гитович, спасибо за письмо. Я помню споры вокруг ЛО. Прекрасные помню стихи Ваши, Шефнера и еще одного поэта, если угодно, архаика (забыл его фамилию, а стихи помню). Судьба поэтов и „критиков“ закономерна. Дополню: об одном писателе говорили, что он „оторвался“, „чужой“, „гнилой парижанин“ и т. д. Нужно ли указывать, где хулители?.. Поздравляю с медалью[1]: такие слова прекрасны на сердце поэта.
Желаю Вам от души удачи и крепко жму руку
Ваш Илья Эренбург»
Объединение молодых отнимало у Гитовича не только время, но и духовные силы, но он не жалел об этом, понимая, как важна для развития литературы новая смена.
В седьмом номере журнала «Литературный современник» за 1940 год он опубликовал «Главу, не вошедшую в поэму» («Город в горах»). В ней нет прямого указания на объединение, но строки, которые будут процитированы ниже, навеяны общением с молодыми друзьями:
А лучше — мне подумалось —
Движенье
Той молодежи, рвущейся вперед,
Что не продаст республику в сраженье,
Не хнычет в жизни
И в стихах не врет.
Мир хорошо, по-моему, устроен.
Я — за него.
И я веду к тому,
Что вот уже — не двое и не трое
Теперь любезны сердцу моему.
Поэт радовался не только и даже не столько увеличению численного состава объединения. Быстро шел творческий рост молодых литераторов. Этому в немалой степени способствовало то, что у объединения была своя «посадочная площадка». Ею стал журнал «Литературный современник» (Гитович был членом редколлегии).
Журнал охотно предоставлял молодым свои страницы. В 1938, 1939, 1940 годах, пожалуй, не найти ни одного номера, в котором не были бы напечатаны стихи членов объединения. Журнал не только печатал молодых стихотворцев. Он рецензировал их первые книжки, критиковал, предостерегал от ошибок. Правда, нередко критика шла по касательной: подмечались отдельные погрешности в стихе, но менее всего говорилось о главной опасности, угрожавшей некоторым молодым стихотворцам, — рассудочности, готовности удовлетвориться книжными знаниями.
Впрочем, случалось, что и самые дружеские критические замечания иные из молодых переживали болезненно. Обиженные пытались найти сочувствие у товарищей, защиту у Гитовича. Но тщетно. Дружба членов объединения не низводилась до взаимного амнистирования. Короче говоря, молодые поэты получали хорошую закалку.
«В результате трехлетней общей работы, — отмечал Гитович, — поэтам, входящим в объединение, несмотря на все различие их поэтических индивидуальностей (ибо, конечно, Чивилихин столь же мало похож на Лифшица, как Шефнер на Лебедева и т. д.), стало ясно, что очень многое их объединяет.
Но это объединяет их и со „Стихами о Кахетии“ Тихонова, и с многими стихами Прокофьева и Саянова, и т. д. — то есть со всем тем, что кажется нам передовым и прогрессивным в советской поэзии».
Отстаивая творческие принципы, которых придерживались члены объединения, Гитович доказывал, что настоящий читатель стихов должен столь же болезненно ощущать неряшливость или небрежность поэта, как любящий музыку человек ощущает фальшивую ногу. Он говорил также о том, что никакие комбинации из весьма ограниченного количества слов, таких, как «знамена», «слава», «звезды» и пр., не могут удовлетворить читателя, вызвать в нем иные чувства, кроме раздражения, если налицо измена поэзии, ее законам, ее художественным средствам. Вот почему ряд молодых ленинградских поэтов, а вслед за ними и москвичей поставили своей целью «избежать всего того сумбура и невнятицы, которыми совсем еще недавно отличались стихи многих, даже наиболее известных наших поэтов».
Эти мысли Гитович высказал на ленинградской дискуссии о поэзии, состоявшейся в начале 1940 года. Тогда некоторые ораторы пытались обвинить поэтов объединения в групповщине. Отвечая им, Гитович сказал:
«Это показалось мне непониманием (у людей, бесконечно испорченных литературными нравами) того, что кроме групповщины может ведь существовать у поэтов и простая человеческая дружба. Вот что писал когда-то тот же Чехов:
Объединение молодых писателей не может произойти только от того, что фамилии их будут напечатаны в одном оглавлении… Для объединения нужно кое-что другое: нужны если не любовь, то хоть уважение друг к другу, взаимное доверие и абсолютная честность в отношениях, т. е. нужно, чтобы я, умирая, был уверен в том, что после моей смерти г. Бибиков не будет печатать во „Всемирной иллюстрации“ нелепых воспоминаний обо мне, что товарищи не позволят г. Леману читать на моей могиле речь от имени молодых писателей, к которым г. Леман принадлежать не имеет права, ибо он не писатель, а только прекрасный игрок на биллиарде, что при жизни я не буду завистничать, ненавистничать и сплетничать; и быть уверенным, что товарищи будут платить мне тем же… (А. П. Чехов, 1888 г.).
Я не хочу говорить лестных слов таким поэтам, как А. Чивилихин, В. Лифшиц, В. Шефнер, А. Лебедев, Е. Рывина, П. Шубин, Б. Шмидт, И. Федоров, Э. Горлин и др., большинство из которых являются моими личными друзьями, хотя я и старше многих из них, вероятно, лет на пять.
Но я свидетельствую о том, что на собраниях объединения они критикуют друг друга с резкостью, часто поражающей меня.
И если, несмотря на это, они сумели остаться друзьями, то это потому, что ни у кого из них нет основания не уважать работы другого».
В архиве Гитовича сохранилось письмо П. Шубина от 12 мая 1940 года. К тому времени Шубин жил уже в Москве, но продолжал считать себя ленинградцем и не порывал с друзьями по объединению. Он писал:
«…Еще раз утверждаю, убедившись в Москве, что честная наша ленинградская выучка, строгость и четкость стиха, осмысленность и чистота — все это придет к настоящему признанию…»
Шубин стоял несколько особняком в объединении. Не все, что там делалось, нравилось ему, не всегда он готов был соглашаться с Гитовичем. На фронте мне довелось быть свидетелем многих их бесед. Они продолжали спорить, но не было сомнений, что в главном — во взглядах на поэзию — они оставались единомышленниками.
Некоторое время Гитович и Шубин работали в газете 54-й армии «В решающий бой». Именно тогда Шубин написал свою знаменитую «Волховскую застольную».
Будут навеки в преданьях прославлены
Под пулеметной пургой
Наши штыки на высотах Синявино,
Наши штыки подо Мгой.
Шубин ценил Гитовича как поэта и руководителя литературного объединения, но несколько иронически относился к его идее собрать во время войны «пленум друзей».
— Александр Ильич, — говорил Шубин, — как квочка, все норовит разгребать для нас просо. А мы стали сами с усами. Ему же трудно поверить в это.
— Если бы я услышал такое от… (называлась фамилия одного литератора), я не удивился бы, — отвечал Гитович. — Но так докатиться Шубину!..
В тот вечер спор не закончился примирением. Однако утром на полевой сумке Гитович обнаружил записку:
«В БЮРО ЦЕНТРАЛЬНОЙ ПОЭТИЧЕСКОЙ ГРУППЫ
от П. Н. Шубина
Заявление
Т. к. я всю свою сознательную творческую жизнь связываю с ЦП Г Ленинграда, в организации которой я принимал участие непосредственно, прошу и впредь, во время войны и после, рассматривать меня как члена этой высокой организации и все мое творчество считать подотчетным данной организации.
Павел Шубин
21/VII-43 г.»
«Пленум друзей» все же частично состоялся, и вот свидетельства.
«АСТОРИЙСКАЯ ДЕКЛАРАЦИЯ ЧЕТЫРЕХ ЛЕНИНГРАДСКИХ ПОЭТОВ
Мы, ленинградские поэты, входившие в состав объединения молодых поэтов, а именно: Александр Гитович (прибыл с позиций Волховского фронта), Владимир Лифшиц (прибыл с позиций Ленинградского фронта), Анатолий Чивилихин (прибыл с позиций Волховского фронта) и Вадим Шефнер (прибыл с позиций Ленинградского фронта), встретясь в осажденном Ленинграде в гостинице „Астория“ (№ 124 — неотапливаемый) 13 декабря 1943 года и обменявшись мнениями, установили, что:
1. Принципы нашей творческой работы, объединявшие нас до войны, объединяют нас и теперь и выдержали проверку военного времени.
2. Члены содружества поэтов, все до одного, в чем мы не сомневались и раньше, оказались активными участниками героической борьбы советского народа с немецким фашизмом. Наша повседневная работа на фронте и кровь, пролитая нашими товарищами, — свидетельство этому.
3. Наша дружба, подвергавшаяся гонениям в предвоенные годы, оказалась одной из тех сил, которые помогли нам в труднейших условиях войны и блокады служить своему Отечеству.
4. Наши творческие принципы продолжают быть простыми и ясными: писать правду („Не лги самому себе, и ты не будешь лгать другим“). В 1940 году Юрий Николаевич Тынянов сказал нам: „Я знаю, за что вы боретесь: вы боретесь за то, чтобы вернуть поэзии утраченную цену слова“. Мы отнюдь не желаем, чтобы на поэзию наших лет распространилась оценка: „…многое исчезло: совесть, чувство, такт, мера, ум, растет словесный блуд“.
5. Пользуясь милостью судьбы, которая свела нас в третий год войны здесь, в 124 неотапливаемом номере „Аcтории“, мы подтверждаем крепость нашей дружбы и нашу решимость бороться за правдивое и высокое советское искусство.
А. Гитович, В. Лифшиц, А. Чивилихин, В. Шефнер».
В качестве приложения к этой декларации, в полном соответствии с пародируемыми дипломатическими протоколами, были присоединены
«ЧАСТНЫЕ РЕШЕНИЯ, ПРИНЯТЫЕ ОДНОВРЕМЕННО С АСТОРИЙСКОЙ ДЕКЛАРАЦИЕЙ
1. День исторической встречи оставшиеся в живых после войны должны отмечать ежегодно 13 декабря в гостинице „Астория“, в парадной форме при орденах и медалях. За дружеским столом оставлять нетронутыми налитые бокалы в память павших товарищей.
2. Каждый член нашего содружества поручает в случае его гибели издание своих произведений живым членам содружества.
3. Содружество поэтов берет на себя подготовку посмертных изданий произведений Глеба Чайкина, Ивана Федорова, Алексея Лебедева, Михаила Троицкого.
4. Содружество поэтов после войны будет раз в год издавать свой альманах.
5. День памяти погибших товарищей устанавливается 1 ноября ежегодно».
На войне еще больше окрепла простая человеческая дружба между поэтами уже давно не существовавшего объединения. Гитовичу, Шефнеру и Лифшицу повезло: им удалось раз или два встретиться. Остальные могли пожать руки друг другу с помощью полевой почты или, в лучшем случае, на газетной полосе. Жаль, что мало сохранилось писем, которыми обменивались тогда друзья. Аккуратнее других был в переписке Чивилихин. Нередко его письма были в стихах. Вот с некоторыми сокращениями одно из них. Оно адресовано Гитовичу и помечено 1 сентября 1944 года.
Дорогой и несравненный!
Шлю привет Вам и поклон.
Где Вас носит вихрь военный
И легко ли носит он?
…Я вчера глядел на карту,
Поглядев, предположил:
Может, Вы входили в Тарту,
Где Языков милый жил,
Где читал, тоску изгнанья
Понимая и деля,
Александровы посланья,
Как король от короля?
Может, в клубах дыма, пыли,
С чуть поникшей головой
Вы в Тригорское входили
Вслед за ротой штурмовой?
…О себе скажу не много.
День мой — чем он знаменит?!
Завела меня дорога
На холодных скал гранит.
Не в чести и не в опале.
(Вспомнил, может быть, к добру:
Мы в одной тарелке спали
С Вами как-то на пиру)
………………
В мир гляжу спокойным взглядом
В ясный день и в ночи мрак.
Мы с Вадимом чуть не рядом,
А не свидимся никак.
Весть о нем одну имею:
У него, — сказали мне, —
Гимнастерка тяжелее
Стала в правой стороне.
Что еще о жизни нашей
Мне поведать в этот час?
Может быть, назвать Вас Сашей,
«Ты» сказать Вам в первый раз?
Скоро будем бородаты
И солидны и умны,
Вспомним: были мы когда-то
Молодыми — до войны!
Скоро юность, как подруга
Давних дней, приснится нам:
Будет поздно нам друг друга
Называть по именам!
…Что еще? Хоть мы далече
И судьба не гладит нас,
Я пишу: до скорой встречи!
Да приидет встречи час!
Труден срок, хоть и недолог.
Пусть же в дни вражды земной
Мимо Вас летит осколок,
Пуля мчится стороной!
Ни скорбен, ни мук, ни болей
Пусть судьба Вам не сулит!
Ваш как прежде Анатолий
(Каково? Силен пиит?!).
Час встречи все-таки пришел. Не все вернулись в родной город, иные остались на дорогах войны, в братских могилах. А те, кто уцелел, не были похожи на себя, довоенных. С войны возвратились солдаты, обожженные всеми ветрами, принесшие в вещевых мешках не только книги новых стихов, но и заповеди человеческих отношений, проверенные на поле боя. Об этом удивительно точно сказал Анатолий Чивилихин:
Мы любим труд и жизнь. Пристрастьям нет числа.
Под небом родины, прекрасна и светла,
Завидная нашлась любому доля
Нас на пиру земном судьба не обнесла.
Она бы обнесла, да не хозяйка боле.
Здесь мы хозяева, мы, люди ремесла.
Вчерашние солдаты, узнавшие почем фунт лиха, изведавшие радость победы, хотели жить лучше, чем жили до войны, писать о жизни ярче, суровей и честней.
И действительно, одна за другой к читателю шли книги поэтов-фронтовиков. Это было время удивительного взлета нашей поэзии, умножения ее рядов за счет вчерашних танкистов и летчиков, партизан и пехотинцев.
А. Чивилихин и А. Гитович. Волховский фронт, 1942