«НАРКОМАМИ НЕ РОЖДАЮТСЯ, ИМИ ДЕЛАЮТСЯ…»
«НАРКОМАМИ НЕ РОЖДАЮТСЯ, ИМИ ДЕЛАЮТСЯ…»
1
Трудный, а главное — запущенный участок работы достался Вадиму Николаевичу Подбельскому. Огромная страна имела всего лишь около десяти тысяч учреждений связи, из них только одна шестая приходилась на азиатскую часть страны. Из ста сорока тысяч верст почтовых путей больше трети проходили по проселочным и шоссейным дорогам. По знаменитым неустроенным российским дорогам!
Очень медленно шло строительство телефонных и телеграфных линий.
Через несколько дней после назначения новый Народный комиссар почт и телеграфов был принят Владимиром Ильичем Лениным. Наконец исполнилась заветная мечта Подбельского — он встретился с Лениным.
Беседа, начавшаяся в десятом часу вечера, затянулась до полуночи.
Владимир Ильич говорил о необходимости улучшить работу связи, о приближении почты, телеграфа и телефона к населению, о привлечении широких масс почтово-телеграфных служащих к управлению ведомством.
Его интересовал и состав комиссариата, дисциплина и партийная прослойка. Неожиданно он задавал вопросы, касающиеся лично наркома — о его самочувствии, семье.
Вадим Николаевич все время чувствовал на себе внимательный взгляд собеседника.
Прощаясь, Владимир Ильич просил Подбельского подготовить проект декрета об управлении почтово-телеграфным ведомством.
Через несколько дней Подбельский снова был у Председателя Совнаркома. Владимир Ильич, внимательно прочитав проект декрета, предложил кое-что изменить и тут же принялся править.
На следующий день проект был представлен Совнаркому.
2
Чтобы управлять большим и разветвленным почтово-телеграфным ведомством, надо хорошо знать положение на местах, и Подбельский предпринял объезд целого ряда губернских городов.
Он волновался, отправляясь в первую поездку. «Приедешь, устроят торжественную встречу, наговорят уйму хороших слов, отрапортуют всеми правдами и неправдами, что все обстоит благополучно, а потом сами же будут посмеиваться: «Ну и чудак же этот народный комиссар — наворотили ему целый воз всякой чепухи, а он и доволен». Подбельский решил выяснить истинное положение дела не по бумажным отчетам и не в кабинетах начальников контор и агентств.
Скромно одетый, в кожаной тужурке, какие в то время носили многие, народный комиссар появлялся в почтовых отделениях, на почтамтах, на телеграфе в разных городах. Он ничем внешне не отличался от обычных посетителей.
Вот он в Нижнем Новгороде. С вокзала он не пошел сразу к начальнику конторы. Несколько часов провел на почте и телеграфе как рядовой посетитель. На почтамте ходил от окошка к окошку и наблюдал за тем, как обслуживают клиентов. А их здесь толпилось много — крестьяне, рабочие, служащие. В основной массе — люди неграмотные, в политической обстановке не разбирающиеся.
У окна приема телеграмм нарком задержался. Подошел крестьянин и робко спросил:
— В Луганск можно телеграмму отправить?
Принимавший телеграммы служащий недоуменно посмотрел на соседа,
— Слышишь, в Луганск можно, что ли, принять телеграмму?
Сосед, нисколько не смущаясь, «авторитетно» разъяснил:
— Ежели срочная, то можно.
Служащий так и заявил мужику:
— Подавайте срочную телеграмму, дойдет.
Мужичок покряхтел, почесал в затылке, но все же раскошелился и заплатил за срочную телеграмму.
Подбельскому хотелось себя ущипнуть — не во сне ли увидел он эту сцену! А что, если проверить? Нарком обратился в то же окошко:
— А в Киев и Екатеринослав можно отправить телеграмму?
— Срочную можно, — последовал совершенно определенный ответ.
«Как это так, — возмущался нарком, — сидеть в Нижнем Новгороде и преспокойно принимать телеграммы в Киев и Одессу, если эти города, как и вся Украина, захвачены немцами!»
Выяснилось, что в конторе имелся список местностей, куда был прекращен прием телеграмм; в этом списке значились Ревель, Нарва, Минск, Псков и другие города, занятые во время февральского наступления немцев, но не было ни одного города Украины. Администрация конторы пыталась оправдаться тем, что Народный комиссар почт и телеграфов не присылал распоряжения о прекращении приема телеграфных отправлений на территорию Украины.
Возмущенный таким объяснением, Подбельский, стараясь быть спокойным, вразумлял чиновников:
— Может быть, центральный аппарат комиссариата и допустил какую-либо оплошность. В нем, признаться, много непорядков. Но нам не нужны администраторы, которые настолько закостенели в бюрократизме, что, зная совершенно определенно о занятии Украины немецкими войсками, принимают туда телеграфные отправления лишь потому, что комиссариат не прислал формального уведомления. Да еще обманывают при этом народ, что стоит, мол, только подать срочную телеграмму, как телеграмма обязательно дойдет по назначению.
Больше месяца продолжалась поездка Подбельского по стране. Кроме Нижнего Новгорода, он побывал в Казани, Смоленске, Ярославле.
3
Советской России угрожала смертельная опасность. Молодая республика была охвачена железным кольцом вражеской блокады. 25 мая 1918 года вспыхнул мятеж пятидесятитысячного чехословацкого корпуса. Действуя вместе с генералами старой армии, чехословаки в короткое время захватили большие районы на линии Пенза — Владивосток. На Севере и на побережье Каспийского моря хозяйничали англофранцузские войска, на юге бесчинствовали красновско-германские банды. Враг рвался к Царицыну, к Москве. Он уже овладел Борисоглебском и Балашовой, грозил Тамбову, — южная часть Тамбовской губернии сделалась прифронтовой полосой.
Каждая телеграмма с фронта щемящей болью отдавалась в сердце Подбельского. Тамбов! Город, в котором прошло его отрочество, где он учился, вступил на путь борьбы, стал профессиональным революционером, — над его родным Тамбовом нависли грозовые тучи.
Подбельского неожиданно вызвали в Центральный Комитет партии.
— Вам надо немедленно выехать в Тамбов. Только сейчас получены известия о ликвидации мятежей в Козлове и Тамбове. Ваша задача — поднять партийную организацию и местные власти на ликвидацию последствий мятежей. Главное — мобилизовать все силы на помощь фронту, на изъятие излишков хлеба для голодающих районов страны.
В двадцатых числах июня Вадим Николаевич Подбельский приехал, в Тамбов. Город встретил его настороженной тишиной улиц, суровыми лицами жителей.
Сразу же уполномоченный ЦК И ВЦИК созвал совещание партийных, советских и военных руководителей губернии. Наметили, кому в какой уезд следует ехать, с чего начинать, чтобы укрепить Советы на местах, привлечь на свою сторону бедняков и среднее крестьянство и получить хлеб, который ждут тысячи людей.
Выяснилось, что в дни мятежа почти все работники почты и телеграфа оказались в стане врага. Пришлось Подбельскому наводить порядки и в «собственном хозяйстве». В почтово-телеграфной конторе была создана партийная организация.
4
4 июля 1918 года открылся V съезд Советов.
Заседания проходили бурно. Какой бы вопрос ни ставили большевики, — касался ли он деятельности Совета Народных Комиссаров, комитетов бедноты, укрепления дисциплины в армии, — представители фракции левых эсеров стремились сорвать его обсуждение.
Председательствовавший на съезде Яков Михайлович Свердлов, с трудом сдерживая возмущение, не раз призывал к порядку шумливых левоэсеровских делегатов.
Во всем поведении левоэсеровской фракции, да и в той деятельности, которую в последние дни развернули левые эсеры, чувствовалось, что они решили попытаться завоевать на съезде Советов большинство и захватить в свои руки власть. Но подавляющая масса делегатов поддерживала большевиков. И тогда в моменты голосования фракция левых эсеров покидала зал заседаний.
С трибуны съезда в адрес партии эсеров звучали гневные речи Владимира Ильича.
«Партия, — говорил он, — которая доводит своих наиболее искренних представителей до того, что и они попадают в это болото обмана и лжи, такая партия — погибшая партия…»
Левые эсеры, не полагаясь на мирный исход борьбы, тщательно разрабатывали планы насильственного захвата власти. Они вербовали сторонников в армии и в важных правительственных учреждениях, создавали свои боевые отряды.
Всероссийской Чрезвычайной комиссии уже удалось обнаружить нити заговора. В дни съезда Советов Москва все больше и больше принимала облик города, объявленного на осадном положении. По многим улицам, особенно там, где размещались правительственные учреждения, патрулировали матросы, разъезжали конные дозоры. Патрули останавливали автомобили, у входа в учреждения проверяли документы.
6 июля 1918 года левые эсеры Яков Блюмкин и Николай Андреев, выполняя задание своей партии, пробрались по подложным документам в здание германского посольства в Денежном переулке и, вызвав посла Вильгельма Мирбаха для беседы в одну из гостиных посольского здания, убили его.
Заседание съезда Советов пришлось прервать. Требовались быстрые и энергичные действия.
Левоэсеровские главари были арестованы. Но выступили созданные ими боевые отряды. Нарком почт и телеграфов имел основание предполагать, что мятежники прежде всего попытаются завладеть средствами связи — почтамтом, и главное — телефонной станцией и телеграфом. Тем более что среди руководителей профсоюза почтово-телеграфных служащих имелись сторонники эсеров.
Еще до перерыва Подбельский собрал присутствовавших на съезде работников наркомата в кабинете секретаря ВЦИК и рассказал им о готовящемся мятеже. Он предложил срочно принять меры к охране узлов связи. Тут же отдал распоряжение комиссару телеграфа прекратить передачу всех телеграмм, за исключением телеграмм, подписанных Председателем Совнаркома Лениным и председателем ВЦИК Свердловым.
Сам нарком решил проверить на местах положение дела. Когда он приехал в наркомат, там уже собрались в одной из комнат на экстренное заседание коммунисты — члены Центрального исполнительного комитета почтово-телеграфных служащих,
— Товарищи, нам нужно быть начеку, — говорил Подбельский. — Почта и телеграф могут оказаться первыми объектами борьбы.
Из наркомата Подбельский решил в автомобиле отправиться на телеграф. Машина петляла по глухим переулкам. В одном из переулков, выходящих на Чистые пруды, у гостиницы «Прогресс», дорогу преградили два всадника, как будто из-под земли выросшие перед машиной.
— Кто едет? — раздался окрик.
— Комиссар почт и телеграфов…
— Его-то нам и нужно…
Нарком глянул из машины. Перед ним на непослушном скакуне гарцевал одетый в морской бушлат коренастый, здоровенный детина. На ленточке его бескозырки Подбельский прочитал «Бобр».
Только тогда Подбельский понял, что наскочил на патруль левых эсеров. Раздумывать было некогда. Решение пришло в какую-то долю секунды. Выскочив из противоположной дверцы автомобиля, Вадим Николаевич мигом вбежал в гостиницу. Время, которое потребовалось левоэсеровским молодчикам, чтобы спешиться, оказалось вполне достаточным для опытного подпольщика; он успел подняться наверх и, пробежав через ресторан гостиницы, выпрыгнуть в окно на крышу соседнего дома, а там уже незаметно спуститься на другую улицу и дойти до телеграфа.
Теперь надо было выручать невольного заложника — шофера, а также спасти машину. Но для этого необходимы люди, а из охраны телеграфа невозможно выделить даже одного человека. На телефонной станции охрана была более многочисленна, и, взяв оттуда несколько человек, нарком снова направился к месту, где его пытались арестовать. Однако автомобиля и шофера там не оказалось. Должно быть, их уже увели.
Пока Подбельский собирал людей, на телефонную станцию явился человек в полном вооружении и представился, как уполномоченный Всероссийской Чрезвычайной комиссии, прикомандированный для наблюдения за безотказными действиями некоторых телефонов. Пришелец сунул комиссару станции записку с перечнем этих номеров.
— Ваш мандат, — потребовал комиссар, интуитивно почувствовавший неладное.
— Мандата нету. Дзержинский арестован, — выпалил самозванный «уполномоченный ВЧК».
Видя, что здесь так просто дело не обойдется, кто-то из сопровождавших его предложил:
— Пойдем вниз, там есть телефон, оттуда мы позвоним в отряд…
Подбельский, успевший к этому времени вернуться на телефонную станцию, услышал часть разговора.
В это время позвонили с телеграфа. Туда, оказывается, явился отряд человек в сорок и, заявив, что он прислан наркомом Подбельским, вошел в здание.
Подбельский вспоминал позже:
«Телеграф был занят первым отрядом поповцев (мятежников. — Ред.)… около восьми часов вечера при следующей обстановке: как только я освободился из-под ареста (это было недалеко от телеграфа), я прибежал на телеграф, чтобы взять десять солдат и попытаться отбить автомобиль и освободить шофера, но начальник караула телеграфа отказался мне дать солдат. Тогда я поспешил на телефонную станцию, откуда удалось отправить отряд латышей к месту моего ареста, но там уже автомобиля и шофера не оказалось — поповцы успели увести автомобиль.
Как раз в это время с телеграфа сообщили, что туда явился отряд в сорок человек и, заявив, что он прислан Подбельским, вошел в помещение телеграфа, не встретив со стороны начальника караула возражений. Я немедленно созвонился с начальником телеграфа Тимаковым, отправил его на разведку и выяснил, что отряд Попова явился без ответственного руководителя и находился совершенно не в курсе о цели своего назначения. Позондировав почву, Тимаков выяснил, что отряд считает, что он прислан для охраны телеграфа и, не понимая сущности борьбы, готов подчиняться распоряжениям нашего комиссара. Воспользовавшись этим, я предложил Тимакову постараться изолировать отряд, что Тимакову и удалось сделать путем введения отряда в караульное помещение, где при помощи небольшой воинской силы его можно было обезоружить. Немедленно же я сообщил о происшедшем Троцкому и попросил его прислать отряд хотя бы в 50 человек верных войск. Не знаю, по каким причинам, но отряд не был прислан в течение нескольких часов, хотя я после этого добивался еще несколько часов присылки его.
Между тем в этот промежуток времени на телеграф уже успел явиться второй отряд Попова, уже во главе с Прошьяном, который и стал распоряжаться на телеграфе…»
Прошьяну удалось проникнуть на телеграф, пользуясь неосведомленностью охраны. Вскоре его небольшая фигура уже замелькала в аппаратной. Здесь собралось человек двадцать служащих. Прошьян подошел к столу и, стукнув кулаком, быстро заговорил:
— Мы убили Мирбаха…
Выждав немного, чтобы увидеть, какое это произведет впечатление, он продолжал:
— Совет Народных Комиссаров арестован…
Он окинул всех взглядом и только тогда заметил среди присутствующих в аппаратной двух-трех активных коммунистов, его старых противников.
— Товарищи, оставайтесь на местах и спокойно работайте! — обратился к телеграфистам один из них.
Прошьян быстро спустился в караульное помещение, где находился отряд моряков-поповцев, крепко обругал их за разболтанность и, взяв с собой несколько человек, снова поднялся в аппаратную. Видно было, что он торопится и нервничает. Оставив вместо себя члена ЦК почтово-телеграфных служащих Василия Лихобабина, Прошьян покинул станцию. Но, уходя, он успел отдать распоряжение об аресте комиссара телеграфа и замеченных им в аппаратной коммунистов.
Несколько крепких парней вывели арестованных из здания телеграфа, предварительно отобрав у них оружие. Арестованных вели по потемневшим улицам и закоулкам Москвы. Везде стояли левоэсеровские патрули. В Покровских казармах горели огни. Конвоир сказал, что все войска, находящиеся в Покровских казармах, перешли на сторону восставших и что сейчас там идет митинг. Недалекий сравнительно путь от телеграфа до дома Морозова в Трехсвятительском переулке, куда привели арестованных, показался им изнурительно длинным и долгим.
Тем временем Лихобабин начал хозяйничать на телеграфе. Прежде всего он передал телеграмму во все отделения телеграфа, предложив задерживать все депеши за подписью Ленина и Свердлова, а равно и депеши, направленные кадетами и монархистами, как вредные для советской власти, которая будто бы находится в руках левых эсеров.
Конвоир, сказавший, что войска, расквартированные в Покровских казармах, перешли на сторону эсеров, солгал. Может быть, он это сделал, чтобы запугать арестованных, а может быть, просто высказал вслух то, что ему хотелось бы увидеть наяву.
Действительность же была иной.
В одном из зданий Покровских казарм разместился Интернациональный батальон, в основном состоявший из латышей, преданных революции, сознательных, уже обстрелянных бойцов.
В помещении штаба батальона было людно. В разгар шумного спора раскрылась дверь, и высокий худой человек с заостренной бородкой стремительно вошел в комнату. Увидев внезапно ворвавшегося гостя, все утихли. В наступившей тишине раздался его грудной голос:
— Я Дзержинский. Кто здесь командир?
К нему подошел бравого вида мужчина. На довольно хорошем русском языке он представился:
— Я есть командир Интернационального батальона Янчик Ференц.
Дзержинский направился к стоявшему посреди комнаты столу. Бойцы посторонились, уступая ему дорогу. Дзержинский вынул из бокового кармана карту Москвы и разложил ее на столе.
— Здесь, — начал он, — недалеко от вашей казармы, находятся здания центральной почты, телефона и телеграфа. Левые эсеры захватили их. Необходима ваша помощь, товарищи, нужно выбить врагов оттуда, — это крайне важно. Без телефона и телеграфа мы отрезаны от остальных районов страны.
Феликс Эдмундович принял руководство операцией на себя. Он разъяснил, что только внезапность и быстрота могут решить ее успех.
План Феликса Эдмундовича заключался в том, чтобы разбить весь отряд на отдельные группы, занять улицы, ведущие к почтамту, и одновременно захватить почтамт и телеграф. Внезапно ворвавшись через главный и боковые входы в здание телеграфа, отряд быстро разоружил засевших там мятежников, не дав им вывести из строя телеграфное оборудование. Затем отряд приступил к очистке соседних с телеграфом улиц.
Прибыв из наркомата на телеграф вслед за отрядом Дзержинского, Вадим Николаевич Подбельский оказался в самом огне событий. Требовались быстрые, энергичные действия, сочетаемые с чрезвычайной осмотрительностью.
С телеграфа нарком переходил на телефонную станцию, оттуда на почтамт. Бои шли в течение двух дней — приходилось «выкуривать» контрреволюционеров из каждого здания.
5
По части организации связи Красная Армия получила от старой армии весьма скромное наследство. В самом деле, разве можно было говорить о серьезной постановке связи в царской армии, если в ней даже не имелось специального управления связью. Армейские почтово-телеграфные конторы подчас размещались в нежилых комнатах, без полов и печей. Своих квалифицированных кадров связистов армия не имела. Пришлось на первых порах привлечь для обслуживания армии более 2 400 почтальонов, более 4 тысяч рабочих-линейщиков и монтеров и тысячи других сугубо гражданских людей из почтово-телеграфного ведомства. Эта мобилизация специалистов совершенно обескровила связь в тылу.
Вопрос об организации связи в армии следовало решить быстро и капитально.
Поэтому, как только Подбельский вернулся в Москву после объезда многих прифронтовых районов страны, он немедленно позвонил Ленину, а поздно вечером явился к нему для беседы.
Это была первая встреча с Владимиром Ильичем после его выздоровления.
Известие о злодейском покушении на Ленина застало Подбельского в командировке. Он тогда немедленно вернулся в столицу. Сразу же нарком разослал по всем почтово-телеграфным учреждениям письмо. Гневно клеймил он организаторов убийств и покушений. «Белогвардейская сволочь, — писал он, — пошла по пути предательского нападения из-за угла на вождей нашей рабоче-крестьянской революции». Наркомпочтель призывал выгнать из «трудовой почтово-телеграфной среды всех, кто в какой-нибудь степени прикосновенен к этой преступной банде белогвардейских социалистов-революционеров…».
Беседа с Лениным была долгой и откровенной. Нарком подробно изложил главе правительства положение со связью в стране и в армии.
— Я глубоко убежден, Владимир Ильич, — возбужденно говорил он, — что основную причину царящего хаоса в области связи на фронтах следует искать прежде всего в отсутствии в военном ведомстве того полномочного органа или даже того должностного лица, которое бы обладало полнотой власти и несло бы ответственность за положение телеграфной, телефонной, радиотелеграфной и почтовой связи на фронтах.
Картина, которую Подбельский рисовал, была не из радостных.
— Ежедневно у нас берут для армии громадное число телеграфистов, механиков, надсмотрщиков, а также аппараты, проволоку, элементы и прочее, — говорил он. — Мы отдаем Красной Армии почти треть всех тех материалов, которые получает ведомство, да и то в очень ограниченном количестве, для наших оседлых учреждений. Мы бедны как техническими силами, так и материалами. А при той недопустимой преступной расточительности, с которой эти богатства растрачиваются, скоро может наступить момент, когда у нас не будет ни того и ни другого.
— Но в одной ли здесь преступной расточительности дело? — спросил Владимир Ильич.
— Сомневаюсь, что дело здесь в безобидной расточительности. Я думаю и, пожалуй, в этом убежден: здесь не обошлось без предательства и саботажа. Вполне возможно, что здесь ведется именно преступная линия: растратить наши телеграфные технические силы и средства, а затем оставить фронт без связи.
— Какой же вы предлагаете выход из положения?
Этого вопроса Подбельский как будто только и ждал.
— Единственный выход из положения — немедленно создать тот полномочный орган, который бы имел право диктаторски распоряжаться радиотелеграфной, телеграфной, телефонной и почтовой связью на фронтах.
Прощаясь с Подбельским, Владимир Ильич заметил:
— Трудно, должно быть, вам приходится. Никогда ведь не думали, что таким хозяйством придется управлять.
— Конечно, порой трудно бывает…
— Что делать… Наркомами не рождаются, ими делаются.
…Беседа с Владимиром Ильичем состоялась 23 ноября 1918 года, а уже через три дня по докладу Подбельского Совнарком принял решение об учреждении Верховной комиссии телеграфной связи. Председателем комиссии был утвержден Вадим Николаевич Подбельский.
Спустя почти год — 20 октября 1919 года — было создано Управление связи Красной Армии. Начальником управления был назначен член Коллегии Наркомпочтеля, ближайший помощник Подбельского — Иннокентий Андреевич Халепский.
6
Как-то, беседуя с Владимиром Ильичем, Подбельский обратил его внимание на то, что все основные стационарные радиостанции в стране принадлежат военному ведомству, которое, кстати, их довольно плохо эксплуатирует. Из-за этого в стране почти нет гражданского радио.
И он изложил Председателю Совнаркома свои соображения по поводу передачи в ведение Наркомпочтеля всей радиосвязи в стране. В июне 1918 года уже было принято постановление Совнаркома о передаче из военного ведомства в ведомство Народного комиссариата почт и телеграфов нескольких радиостанций. В числе переданных Наркомпочтелю военных радиостанции были Ходынская, Царскосельская и Тверская.
Особое внимание народного комиссара привлекла Тверская радиостанция. И к этому имелось достаточно оснований.
Довольно мощные Ходынская и Царскосельская радиостанции, предназначавшиеся для международных сношений, были построены в конце 1914 года в рекордно короткий срок — за сто дней. Чтобы работа этих станций не могла мешать приему, на разном расстоянии между ними — в Твери — выстроили приемную станцию.
…В 1916 году на Тверскую станцию был прислан талантливый инженер поручик Михаил Александрович Бонч-Бруевич, настоящий энтузиаст радиодела.
С юношеских лет Бонч-Бруевич увлекался радиотехникой. Служа в искровых частях армии, он вскоре благодаря своим исследованиям искрового разряда был признан крупным специалистом в этой области. Получив назначение в Тверь, Бонч-Бруевич рассчитывал найти там благоприятные условия для экспериментальных работ. Но оказалось, что член Главного военно-технического управления профессор радиотехники полковник Муромцев, отличавшийся косностью взглядов и недоброжелательным отношением к молодым талантливым кадрам, запрятал Бонч-Бруевича на Тверскую радиостанцию, чтобы помешать ему заниматься научно-техническими исследованиями.
Однако полковник Муромцев ошибся в своих расчетах. Михаил Александрович Бонч-Бруевич, обходя Муромцева и не обращая внимания на косые взгляды начальника станции капитана Аристова, солдафона и рутинера, продолжал свои исследования. Добывая всеми правдами и неправдами простейшие приборы, он с большим трудом оборудовал у себя на квартире лабораторию и начал работать над созданием катодных ламп и разработкой схемы ламповых усилителей и генераторов.
После революции Бонч-Бруевич неутомимо продолжал свои исследования, хотя ему и приходилось слышать, что неграмотным рабочим и крестьянам его работы не потребуются.
— Это нужно России, — отвечал Михаил Александрович Бонч-Бруевич.
А вскоре стало известно, что Муромцев удрал за границу.
В 1918 году на станцию пришел энергичный и деловой Владимир Михайлович Лещинский. Новый начальник сразу нашел общий язык с Бонч-Бруевичем, горячо одобрил его экспериментальные работы над созданием отечественных катодных ламп.
Опытный, любящий свое дело инженер, Лещинский подбирал работников для радиостанции среди радистов, с которыми он служил еще в искровых частях старой армии. И все, кто знал этого энергичного, чуткого человека, с удовольствием откликались на его вызовы. Так стали работать на радиостанции Петр Алексеевич Остряков, Иван Васильевич Селиверстов, Иван Алексеевич Леонтьев.
Почти одновременно с Подбельским в Наркомпочтеле начал работать Аким Максимович Николаев. Одногодок Подбельского, Николаев тоже прошёл большую жизненную и революционную школу. В Коммунистическую партию он вступил в 1904 году, участвовал в первой русской революции, а в годы реакции вынужден был эмигрировать. В Цюрихе Николаев познакомился с Лениным. В годы первой мировой войны он вел большевистскую агитацию среди солдат. В дни Октябрьского переворота состоял в «пятерке» по руководству восстанием во Владимире. Здесь он и работал с первых дней революции губернским комиссаром почты и телеграфа.
В Наркомпочтеле Николаеву было поручено познакомиться с положением радиодела в стране, — Аким Максимович был хорошим специалистом в области радио. В годы эмиграции во Франции окончил высшую радиотехническую школу, и ему приходилось даже работать в радиолаборатории одной из французских фирм. Еще тогда его волновала и возмущала мысль: его родина открыла миру радио, а какая была в России радиотехническая промышленность? По существу, никакой. Разве можно считать несколько небольших заводиков — на Шаболовке в Москве да на Лопухинке в Петрограде? Спустя два года после создания Айзенштейном завода в Петрограде его хозяином стала, по существу, фирма Маркони. Были еще заводы Сименса[15], но ведь и ими владели иностранцы.
Николаев вскоре после назначения в Наркомпочтель отправился на Тверскую радиостанцию.
Познакомив его со станцией, Лещинский сказал:
— А сейчас я покажу вам нечто такое, что мы называем «для души»…
И он повел гостя в стоявший невдалеке тесовый барак.
— Это наша маленькая лаборатория. Здесь мои товарищи по службе занимаются исследованиями.
Он познакомил члена Коллегии Наркомпочтеля с небольшим коллективом лаборатории.
В тот же день Николаев докладывал Подбельскому о результатах своей поездки в Тверь и о положении в радиолаборатории.
— Да это ведь настоящие подвижники! А этот Бонч, как его там все называют, всех заражает своим энтузиазмом. У преподавателя физики местной школы он выманил воздушный насос, почти всю москательную лавку скупил для своей менделеевской замазки. В писчебумажном магазине не найти ни одной палочки сургуча — все скупил Бонч…
Вадим Николаевич рассмеялся.
— А из аптеки, — продолжал Николаев, — исчезли стеклянные и резиновые трубки. Говорят, чтобы добыть вольфрамовую проволоку, он покупал обычные осветительные лампы, ломал их и извлекал из них вольфрамовую нить.
В середине июня 1918 года Лещинский докладывал на Коллегии Наркомпочтеля о работах, выполняемых лабораторией, или, как ее официально именовали, мастерской. Коллегия признала весьма полезной деятельность лаборатории и утвердила для нее штат. Управляющим лабораторией был назначен Лещинский, а техническим руководителем — Бонч-Бруевич.
Прощаясь после заседания Коллегии с Лещинским, Вадим Николаевич Подбельский пообещал ему:
— Приеду посмотреть, как вы там живете.
7
И вот в конце июня 1918 года Подбельский поехал на Тверскую радиостанцию. Старомодный лимузин остановился у одиноких невзрачных бараков на Желтиковом поле на берегу Волги.
Приезда наркома на станции не ждали, поэтому никто и не встречал гостя.
Нарком предъявил пропуск и прошел на станцию. В первой же комнате он представился:
— Здравствуйте! Я народный комиссар Подбельский. Зовут меня Вадим Николаевич.
Народный комиссар ходил из кабинета в кабинет, внимательно все осматривал.
— А это, наверное, то, что вы называете «для души»? — показал нарком на стоящий в отдалений тесовый барак. — Мне рассказывал Аким Максимович.
Лещинский повел его в лабораторию Бонч-Бруевича.
— Все наши люди в основном военные, — рассказывал Лещинский. — И работают они прямо-таки с остервенением.
От острого взгляда Подбельского ничто не ускользнуло. Он поразился, в каких тяжелых условиях работали люди… В комнате воздух был насыщен бензиновыми парами: под столом стоял бачок с бензином для питания горелок, а воздух нагнетался при помощи мехов. Оборудование выглядело убого. Закопченные стены лаборатории казались насквозь пропитанными маслами и бензином.
— Как это вы тут до сих пор не сгорели?
Нарком сразу оценил, какое огромное значение имеют работы по производству ламп. Во время поездок по стране он встречался с одним и тем же положением: нет катодных ламп, и станции часто выходят из строя.
Эти лампы в основном ввозили из Франции, стоили они дорого, работали же очень непродолжительное время. Те лампы, что изготовляет лаборатория, как утверждают Бонч-Бруевич и Лещинский, работают дольше, а если наладить их массовое производство, то и стоимость их будет невелика.
Тут же на улице у здания радиостанции нарком собрал всех работников лаборатории и повел разговор о возможностях увеличения выпуска ламп.
— Из-за их отсутствия у нас бездействуют военные радиостанции в армиях, на кораблях. Говорите, что вам нужно, чтобы выпускать побольше этих ламп.
— Сколько надо ламп? — спросил, в свою очередь, Бонч-Бруевич.
— Ну, скажем, тысячу в месяц.
— Прежде всего необходимо стекло. Нужно примерно двадцать килограммов.
— А взять его где?
— На «Дружной горке» под Гатчиной, — ответил Бонч-Бруевич.
— Еще что?
— Многое еще нужно. И вольфрам, и никель, и вакуумная резина, и алюминий для электродов, — быстро перечислял руководитель лаборатории.
— А сейчас откуда вы это достаете?
Бонч-Бруевич вздохнул.
— С миру по нитке, Вадим Николаевич, — ответил за него Лещинский. — Достаем, где что можем: на заводе Айваза[16] из отходов, в химических лабораториях, даже в местной аптеке.
— Н-да…
— Но главное — газ. На бензине трудно работать. Нужен газ. Хорошо бы построить здесь газовый завод.
— А это уже нереально, и вы сами это хорошо знаете. Надо искать другое решение, — ответил нарком.
— Пожалуй, можно найти и другое решение — возить сюда газ из Петрограда, — сказал Бонч-Бруевич. — Но как?
— У нас достаточно своего почтового транспорта, пусть транспортировка вас меньше всего беспокоит.
— Еще нужна электроэнергия, вставил Бонч-Бруевич. — Да и вода нужна. Нужно бы построить свою электростанцию…
— И это нереально, — так же решительно ответил нарком.
Немного подумав, Подбельский предложил:
— Вот что, товарищи. Я вижу, что дело вы делаете большое и очень нужное, планы у вас большие и хорошие. Но нам срочно необходимы лампы, а вы тут предлагаете заняться капитальным строительством. Не проще ли немедленно переехать вам в другой город и там наладить массовое производство ламп?
Не успели еще Лещинский и Бонч-Бруевич опомниться от неожиданности этого предложения, как нарком сказал, обращаясь к Лещинскому:
— Вот что, Владимир Михайлович. Завтра в двенадцать часов я буду ждать вас в наркомате. Надеюсь, вы адреса не забыли: Большая Дмитровка, двадцать два! Подготовьте список пообстоятельнее — все, что вам потребуется для расширения производства. Учтите: нам нужны свои лампы, и чем скорее, тем лучше…
По правде говоря, Бонч-Бруевич, Лещинский и другие работники лаборатории не особенно полагались на порыв молодого наркома. Ведь и год-полтора тому назад приезжали на радиостанцию представители Временного правительства, тоже интересовались работами по изобретению и изготовлению радиоламп, наобещали «с три короба», но так ничего и не сделали. Не повторится ли и теперь то же самое?
И все-таки до глубокой ночи работники лаборатории составляли список необходимого оборудования. А утром следующего дня Владимир Михайлович Лещинский уже был на приеме у Наркомпочтеля,
Подбельский внимательно прочитал докладную записку и заявку Лещинского.
— Вот что, — сказал он начальнику лаборатории — к первой годовщине Октября должна быть готова первая партия ламп. Переезжайте, куда хотите. Место выбирайте сами. Я обещаю вам, со своей стороны, полное содействие…
Нарком открыл дверцу несгораемого шкафа, извлек оттуда довольно объемистый пакет и передал Лещинскому.
— Здесь вам на переезд и на первое обзаведение. И еще подумайте-ка о привлечении к работе специалистов, а если нужно» и ученых-консультантов. Денег на это мы вам дадим.
Лещинский робко взял пачки ассигнаций. Десять тысяч рублей! Да это же целое состояние! Значит, правительство не только придает серьезное значение производству радиоламп, но и возлагает большую ответственность на скромный коллектив лаборатории.
В Твери с нетерпением ждали возвращения Лещинского. С чем он вернется? Что сказал нарком?
И вот Лещинский вернулся. В этот вечер никто не покидал лабораторий.
А наутро Лещинский и Бонч-Бруевич уже мчались в Казань — в первый город, который показался им подходящим для устройства новой лаборатории. Но после внимательного знакомства с городом решили, что он не подходит — далековато от столицы. Кроме того, где-то поблизости идут бои с белогвардейскими генералами. Из Казани отправились в Нижний Новгород. Местные власти назвали несколько адресов. Длинные помещения казенных винных складов оказались очень неудобными. «Вдовий дом» имени Бугровых и Блинова на Монастырской площади хотя и был добротным, но тоже не подходил для мастерских лаборатории. Более всего отвечало необходимым требованиям совсем недавно оставленное семинаристами здание общежития на Набережной улице, расположенное на живописном высоком берегу Волги.
Здесь, на берегу великой Волги, и суждено было родиться радиотехнической лаборатории.
Уже через несколько дней в здании бывшего общежития семинаристов работа шла полным ходом. Лещинский и Бонч-Бруевич торопились. Осталось всего лишь несколько месяцев до годовщины Октября, и надо было успеть наладить массовый выпуск ламп.
Волновался и народный комиссар, хотя он сразу же почувствовал, что эти люди не подведут. И не ошибся. К годовщине Октября первая большая партия отечественных радиоламп была готова.
В середине ноября нарком доложил об этом Владимиру Ильичу и предложил узаконить положение лаборатории.
2 декабря 1918 года Председатель Совнаркома подписал положение о радиолаборатории Наркомпочтеля. Надо, чтобы «лаборатория явилась первым этапом к организации в России государственного радиотехнического института…» — так записано в декрете правительства, подписанного В. И. Лениным.
Спустя несколько месяцев один за другим в лабораторию пришли крупнейшие ученые в области радио. С петроградского завода «Дека» перебрался в Нижний талантливый инженер Валентин Петрович Вологдин. В начале следующего года, когда развернулись бои с Юденичем под Петроградом, начальник Детскосельской радиостанции Александр Федорович Шорин вывез все оборудование и, взорвав помещение станции, переехал со всем ее штатом в Нижегородскую радиолабораторию. В качестве консультанта был приглашен профессор Владимир Константинович Лебединский, который вскоре сделался душой лаборатории, стал редактором журналов «Радиотехника» и «Телеграфия и телефония без проводов». В лаборатории начались работы по созданию мощных ламп, радиопередатчиков, антенн, машин высокой частоты, ртутных колб, выпрямителей, закладывались основы пишущего радиоприема, телемеханики…
8
Первая годовщина Великой Октябрьской социалистической революции была в стране отмечена как самый большой праздник.
6 ноября 1918 года связисты Москвы собрались в просторном зале Московского почтамта на праздничный митинг-концерт.
Ждали выступления наркома.
Вадим Николаевич Подбельский пришел на митинг к самому началу. Целый день он присутствовал на заседаниях VI Чрезвычайного съезда Советов. Он целиком находился под впечатлением только что прослушанного доклада Ленина о первой годовщине Октябрьской социалистической революции и о дальнейших задачах советской власти.
Многолюдный зал бурно встретил Подбельского. И когда гул оваций немного смолк, нарком начал речь:
— Товарищи! Приветствую вас с годовщиной рабоче-крестьянской революции! Тяжелый путь оставили мы позади себя; потоками крови залит этот путь; тень голода и холода витала над нами непрерывно…
Во имя разрушения мира насильников и эксплуататоров, во имя победы труда, победы рабочих и крестьян должны были мы пережить этот период. И сегодня, в день годовщины пролетарской революции, я счастлив приветствовать вас именно с этой величайшей в мире победой…
Снова аплодисменты покрыли слова оратора.
— Дрогнули грозные до сих пор ряды империалистов. Международная буржуазия уже не может скрыть своего страха перед мировым большевизмом. Красный призрак делается неизлечимой болезнью ожиревшей в своем благополучии мировой буржуазии. И это мы должны признать для себя лучшим красным подарком, какой только могла нам поднести мировая история…
Российский рабочий класс и наше беднейшее крестьянство совершили величайшую в истории дерзость. Как же! Рабочие и крестьяне самой бедной, самой некультурной из европейских стран вздумали свергнуть вековое рабство помещиков и капиталистов и взять власть в свои трудовые руки. Какая дерзость!..
Целый год прожили мы вместе, перенесли на своих плечах все тяжелые испытания кровавой волны мировой социальной революции… За это время мы достаточно поняли друг друга, туман лжи и клеветы рассеялся под ударами самой жизни. И те- из вас, в ком действительно бьется горячее трудовое сердце, кто честно и искренне заблуждался, те пришли теперь к нам и сказали: «Наше место среди рабочих и крестьян!»
Зал встретил громовой овацией последние слова наркома.
Вслед за Подбельским выступили комиссар телеграфа Булак, заместитель наркома Любович.
Седьмого ноября яркое солнце с утра заливало улицы и площади Москвы.
Никогда еще столица не знала такого живого и радостного потока людей. Почтово-телеграфные работники впервые вышли на демонстрацию большой массой.
До площади Революции народный комиссар шел вместе с колонной почтово-телеграфных служащих. Вместе с ними пел революционные песни, шутил, смеялся. На площади Революции Вадим Николаевич оставил колонну почтовиков. Предъявив пропуск, он прошел к импровизированной трибуне, у которой уже стояли Ленин, Свердлов, Дзержинский и другие руководители партии и государства. Здесь открывали памятник основоположникам научного коммунизма Марксу и Энгельсу. С речью к собравшимся обратился Ленин.
— …Нас ждут еще тяжелые битвы. В общей борьбе будет сломан гнет капитала, будет окончательно завоеван социализм!
С площади Революции все двинулись на Красную площадь. У Кремлевской стены состоялось открытие мемориальной доски борцам Октябрьской революции. Снова выступил Владимир Ильич.
— Тысячи и тысячи гибли в борьбе с царизмом, — говорил он. — Их гибель будила новых борцов, поднимала на борьбу все более и более широкие массы.
…Перед их памятником дадим себе клятву идти по их следам, подражать их бесстрашию, их героизму.
Народ, запрудивший площадь, в напряженной тишине, слушал вождя, безмолвно повторяя за ним священную клятву.
9
В начале января 1919 года Владимир Ильич Ленин вызвал к себе Подбельского. Военная связь все еще действовала плохо. Необходимо было усилить помощь армии.
— Хочу поэтому поручить вам дело огромной важности: основательно просмотреть состояние связи не только на местах, но и в центре и даже в Штабе Реввоенсовета республики… Это поручение правительства и партии, и вам даются чрезвычайные полномочия. С вами будет комиссия — Халепский и Бакинский. Распределите сферу действия и немедленно приступайте к делу.
На следующее утро Подбельский уже был в Козлове, где размещался штаб Южного фронта.
Армии Южного фронта вели ожесточенные бои с войсками Деникина, сдерживая натиск противника, рвавшегося к Москве и Царицыну.
Военную связь Южного фронта возглавлял член Реввоенсовета фронта Сергей Иванович Гусев. Старый большевик, вместе с Лениным и Бабушкиным работавший в петербургском «Союзе борьбы за освобождение рабочего класса». Подбельский познакомился с Гусевым в августе 1917 года на VI съезде партии, делегатами которого они были.
Гусев помог Подбельскому представить яснее картину состояния связи на фронте. Оказалось, что существуют только должности начальников связи при штабах армий, но штатов при них никаких нет.
— Нам придано мало рабочих колонн, — говорил Гусев. — И они не успевают справляться с восстановлением даже постоянных линий, не хватает связистов, мастерских для ремонта телеграфного оборудования.
Подбельский обещал помочь.
— Надо только лучше оберегать оборудование и охранять линии связи, — посоветовал он. — На Тамбовском участке повсюду на дорогах валяются срубленные телеграфные и телефонные столбы, оборванные провода.
В тот же день по Тамбовскому участку фронта был издан приказ об охране телефонной и телеграфной сети. На всем протяжении линий связи Тамбовского участка фронта устанавливались специальные вооруженные сторожевые посты.