3. МАУЛУДАН В ДЖОКЬЯКАРТЕ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

3. МАУЛУДАН В ДЖОКЬЯКАРТЕ

 Знаменателен тот исторический факт, что Маджапахит пал под натиском молодого султаната. Выполнившие свою историческую роль политико-религиозные представления индийского происхождения уступили дорогу динамичному исламу с его доступностью для широких масс, идеей «равенства» всех перед богом, доведенным до предела принципом единобожия, а значит, и единовластия.

Проводниками новой веры на индонезийской земле были обитатели арабских поселений, появившихся на берегах Зондских островов в VII-VIII столетиях. Они стали первыми очагами исламизации, которая растянулась на века, а в некоторых местах, например на Калимантане, продолжается и сейчас. Колонии арабов вырастали вдоль оживленных морских путей, связывавших Ближний и Дальний Восток. Ислам и торговля шли рука об руку, помогали друг другу пробивать дорогу в новые места.

Эта взаимосвязь, кстати, заложила основу для превращения в будущем малайского языка в государственный язык Индонезии. В период распространения и утверждения ислама в Юго-Восточной Азии малайский язык был языком главного торгового центра региона — Малакки. Поэтому он стал средством общения сначала купцов, а потом и народов островов Южных морей. Впоследствии, когда перед лидерами национально-освободительного движения Индонезии встала проблема выбора государственного языка, то малайский оказался самым подходящим на эту роль. Его издревле знали в той или иной мере на всех островах, а выбор его государственным не ущемлял национальных чувств ни яванцев, ни сунданцев, ни какой-либо другой крупной этнической общины, поскольку родным он был только для немногочисленной и не претендующей на политическое или какое-то иное лидерство одной из народностей острова Суматра. Благодаря этому мудрому решению республика лишена доставляющей хлопоты многим развивающимся странам языковой проблемы.

И все же веру в Коран индонезийцы переняли не от арабов, а от индийских торговцев из Гуджерата. Их миссионерская роль особенно возросла после утверждения в XIII веке на делийском престоле мусульманской династии, Гуджератцы не только торговали на индонезийских берегах, но и стремились получить доступ к дворам местных правителей, женились ради этого на их дочерях, распространяли сведения о могущественном и противостоящем «белолицым кафирам» мусульманском мире.

Это их имел в виду Марко Поло, первым из европейцев посетивший Индонезию в 1292 году. Знаменитый венецианец в своей «Книге» отметил, что «у сарацинов есть здесь оседлость», а горожан они «обратили в Магометову веру». Примерно там, где побывал Марко Поло, в наши дни была найдена могила одного из правителей, датированная 1297 годом. Надпись на могильной плите выполнена арабской вязью.

Как и в случае с индуизмом или буддизмом, новое вероисповедание восприняла вначале только правящая верхушка. И тоже не сразу, а постепенно, шаг за шагом. Показателен в этом отношении пример Малаккского султаната — первого значительного исламского государства в Юго-Восточной Азии.

Основатель Малакки, принц-индуист Парамесвара в 1414 году женился на дочери султана северосуматранского княжества Пасай, с тем чтобы укрепить свои позиции в борьбе за сферы влияния против Сиама. Одним из условий брачной сделки был переход Парамесвары в мусульманскую религию. Церемония не заняла много времени: принц совершил омовение, смыл все прегрешения прежней жизни и произнес краткую, каноническую фразу: «Нет бога, кроме аллаха, а Магомет — пророк его!» В соответствии с новой верой принял он и новое имя — Мегат Искандар Шах. В дальнейшем правители Малакки стали титуловаться султанами.

Похожие истории имели место при дворах яванских князей. В исламе, подстегивающем торговлю, проповедующем веру в одного бога, объявляющем «священной» войну против иноверцев, они видели средство обогащения, укрепления своей абсолютной власти, знамя борьбы против европейцев, оправдание территориальной экспансии.

Первыми обратились к исламу торгующие морские города северных княжеств Явы — Демак, Тубан, Гресик, Джепара. Они имели давние торговые связи с Малаккой. Поставляли туда главным образом рис. Ради успеха дела яванским купцам было важно подкрепить деловые отношения единой с малаккским двором верой. Кроме того, многие яванцы служили в наемном войске султана Малакки. Солдаты удачи тоже приобщались к исламу и потом, возвратясь домой, были готовы с помощью оружия сбросить индуистское ярмо Маджапахита.

Народ принимал новую веру, надо полагать, охотно. В отличие от мудреных индуизма или буддизма с их множеством богов, сложными, полумистическими ритуалами, многочисленной братией мздоимствующих священнослужителей она была предельно проста: веруй в одного аллаха, общайся с ним в любое время, где угодно, без посредничества третьих лиц. Самый нищий крестьянин получил равную с самим государем возможность пять раз в день обращаться к богу. Для простых смертных ислам стал откровением. В этом одна из причин безболезненного утверждения религии скудных и суровых аравийских пустынь в пышных и благодатных тропиках.

Обращение в ислам не означало категорического отказа от предшествующих верований. Признав Коран священным, индонезийцы остались приверженными и своему анимистическому обычаю населять мир духами, и унаследованной от индуистско-буддийских времен привычке к торжественно-праздничным религиозным обрядам. В маулуд — третий месяц по исламскому календарю — в Индонезии, как и во всех мусульманских странах, отмечается день рождения пророка Магомета. Первым церемонию «маулудан» ввел на Яве правитель Демака Сунан Калиджага в 1479 году.

За долгие века господства индийских вероучений яванцы привыкли к пышным и многодневным фестивалям с музыкой, танцами, представлениями, красочными жертвоприношениями, полными глубокой символики ритуалами. Чтобы новая религия, отдающая предпочтение аскетизму, строгой молитве, отрешению от мирских удовольствий, не показалась артистичным и любящим праздник индонезийцам слишком уж пресной, султан, говорит предание, распорядился усадить перед мечетью традиционный оркестр гамелан и сопроводить молебен подношениями аллаху даров из цветов и фруктов.

Завороженные волшебными звуками, люди сбежались к минарету «со всех концов и уголков Демака и стали целыми деревнями обращаться в ислам». Нестройным поначалу хором они произносили клятву верности — сахадат-тайн: «Нет бога, кроме...» Но поскольку гортанное арабское название этой присяги оказалось для них труднопроизносимым, то они тут же переделали его на свой лад и стали называть Секатеном. Так церемония маулудан и вошла в религиозную жизнь исламской Индонезии. В наши дни он наиболее пышно отмечается в Джокьякарте на Центральной Яве.

Миновать этот город в путешествии по острову — значит не получить верного представления об Индонезии. Нет в стране другого города, который был бы так богат культурными традициями. Он лежит в плодородной долине Кеду. В IX веке он был колыбелью буддийской династии Шайлендра, восемь столетий спустя — центром исламского государства, принявшего древнее название Матарам.

В 1812 году восставшую против чужеземного ига Джокь-якарту разграбили англичане. Описывая это событие в своем дневнике, уже известный нам Стэмфорд Раффлз отметил: «...штурмовали непрерывными атаками, одной за другой, пока не захватили артиллерийские батареи противника, повернули его же оружие против него и в 9 часов взяли дворец, а султана пленили». Через 136 лет султанская цитадель, называемая здесь «кратон», вновь оказалась во вражеской осаде. В 1946 году Джокьякарта стала временной столицей независимой Индонезии, поскольку в Джакарте еще хозяйничали голландцы. Когда голландские танки в декабре 1948 года окружили кратон, то находившийся в нем султан Хаменгку Бувоно IX, горячий сторонник независимости, отказался вести с ними переговоры, кроме как по вопросу о «выводе интервентов из города».

Велика роль Джокьякарты и в культурной жизни республики. В большинстве искусствоведческих работ по Индонезии в центре внимания неизбежно оказывается Ява, а на Яве — Джокьякарта. Выше говорилось о величественном Бо-рободуре, блистательном Прамбанане, величавом Мендуте. Хотя эти монументальные памятники расположены не в самом городе, их нельзя рассматривать в отрыве от него, поскольку они связаны прочными нитями истории и традиций. Грандиозные, высокохудожественные сооружения воспринимаются с Джокьякартой единым целым, как Кремль с Москвой, Колизей с Римом или Акрополь с Афинами.

Издревле славится Джокьякарта как лучшая школа традиционных форм сценического искусства. Классический яванский танец, танец-драма, оркестр гамелан джокьякартской сцены считаются эталонами высокого творчества. Батик — ткань традиционной ручной выделки,— вышедшая из-под терпеливых рук мастериц Джокьякарты, расходится как подарок далеко за пределами архипелага. Не меньшей славой пользуются местные серебряных дел мастера.

По городу можно часами бродить и не уставать соприкасаться с артистичностью яванцев. Будь то в превращенном на пару часов в «школу классического танца» гараже, на рынке, выделившем место для музыкантов гамелана, на превращенной в «выставочный зал» самодеятельных художников обочине дороги, под навесом пропахшего расплавленным воском батикового цеха. Город, который местные жители любовно называют Джокья, пропитан творческим духом. Причем таким, который счастливо сочетает всеобщность и изящество, народность и утонченность. Чтобы почувствовать эту удивительную связь, надо свернуть с главной улицы Малиоборо и пройтись по лабиринту боковых улочек. Там и скрыто главное богатство Джокьякарты.

Малиоборо — длинная, прямая, плотно забитая пешеходами, велорикшами-бечаками, машинами магистраль. Ее проезжая часть окаймлена широкими тротуарами, которые то и дело ныряют под арки нависающих над ними вторых этажей жилых домов. Прохладные даже в полуденные часы тротуары находятся во власти уличных торговцев, разложивших свои товары у ног прохожих. Улицу называют «копеечной», ибо торгуют на ней всяческой дешевкой. Тут и одежда, и обувь, и косметика, и галантерея, и книги, и еда, и напитки — всего не перечислишь.

Здесь же примостились предсказатели судьбы, которые гадают по руке, на картах, а то и с помощью камешков, костей или просто закрыв глаза. У них можно приобрести амулет из черного древесного корня, высохшей, сморщенной лапки какой-то птицы, зуба тигра. Вещуны зазывают к себе проникновенным взглядом глаз, мягкими и повелевающими жестами рук, вкрадчивыми голосами. Редко увидишь предсказателя судьбы без притихшего возле него на корточках клиента, внимательно прислушивающегося к каждому слову. Торговцы лекарственными средствами предлагают мази, настойки и прочие снадобья, приготовленные из трав на «святой» воде. Чтобы убедить людей в действенности своих препаратов, раскладывают на плитах невесть откуда взятые цветастые анатомические карты. Один такой «аптекарь» для пущей убедительности вооружился даже разборным анатомическим муляжем и с ловкостью фокусника показывал прохожим пластмассовые сердце и желудок. Вокруг горластых алхимиков всегда стоит плотный полукруг любопытных, которые, однако, только глазеют да слушают и редко покупают.

Южным концом Малиоборо упирается в алун-алун — широкое травяное поле, которое ровным зеленым ковром раскинулось перед кратоном. Строительство дворца началось в 1755 году и продолжалось около сорока лет. После этого внутри дворцового комплекса сооружались новые здания, перестраивались старые, но крепостная стена осталась такой, какой ее воздвигли в XVIII столетии. К сожалению, на этот раз мне не удалось попасть внутрь. Дворец в определенные дни открыт для посетителей, но в этот день за его стенами шла подготовка к завтрашнему секатену, и ворота были закрыты.

На следующий день, в 8 часов утра, я уже был у дворцовых ворот с вензелем султанского герба. Алун-алун было плотно забито народом. В центре площади возвышались широкие кроны двух священных деревьев варинггин. В прежние времена под их сенью терпеливо ждали приглашения на аудиенцию подданные султана, посольства вассальных княжеств, заморских стран.

Из всех прилегающих улочек на площадь вливались все новые группы празднично одетых мужчин и женщин. Прозрачным желтоватым столбом стояла в воздухе пыль, приглушенный гул многолюдья усиливался. Но вот он, как будто по какому-то неведомому знаку, стих, все повернулись лицами к воротам. Через минуту они открылись. Двумя колоннами вышла дворцовая стража в длинных клетчатых саронгах с широкими кожаными поясами, украшенными огромными блестящими пряжками, в маленьких малиновых фесках. Воины были обнажены по пояс, вооружены копьями, крисами, саблями.

Потом из ворот выплыла сложенная из снопов риса, связок фруктов и овощей, венков живых цветов двухметровая пирамида — гунунган. Это был символ Махамеру, горы, где обитают боги и духи. Она покачивалась в ритм шагов несущей ее на плечах челяди в отутюженной униформе. Замыкал процессию оркестр, в плавной музыке которого чистые звоны традиционных инструментов перемежались с торжественным звучанием европейских медных труб.

Гунунган плыла в толпе по большому кругу к белевшему справа куполу мечети. Верующие пытались коснуться рукой платформы с дарами, некоторые умудрялись привязать к ней цветную ленточку. Большинство же довольствовалось лишь чтением суры из Корана, когда пирамида .медленно проплывала мимо них. При ее приближении люди без толчеи и давки расступались и так же спокойно смыкались, когда процессия, замыкаемая оркестром, удалялась.

Около мечети пирамиду внесли в огороженный невысоким забором двор и опустили на землю. В нарядной от цветных оконных витражей мечети состоялся молебен, в котором непосредственное участие приняла городская элита. Те, кто запрудил площадь, внимали проповеди, изливавшейся на них из мощных динамиков. После короткого богослужения главный распорядитель церемонии, священник в белой шапочке и белом до пят балахоне, трижды обошел платформу с дарами, шепча подобающие случаю цитаты из священной книги, и потом направился к мечети. Это было знаком для верующих. В мгновение они обступили пирамиду, и через минуту от нее ничего не осталось.

Меня удивило, что все это произошло без свалки. Взять что-нибудь из подношений удалось, разумеется, только близко стоящим. Те, для кого они были недосягаемы, не делали даже попытки пробиться к гунунгану.

  — Как вы можете брать то, что предназначено богу?— спросил я пожилого мужчину, укладывавшего рисовый снопик в пластиковый пакет.

Тот несколько покровительственно улыбнулся и, как школьнику, четко разделяя слова, вежливо пояснил:

  — Бог — существо духовное. Ему не надо материальной пищи. Важно то, что ему ее предлагают. Он может насытиться только запахом и видом еды. Саму же еду можно съесть людям. Даже хорошо, что они делают так. Делят еду с богом. Значит, общаются с ним.

В индонезийской общине, таким образом, в причудливом сплетении объединились исламская традиция, элементы индуистской обрядности, отголоски анимистических представлений, и, наконец, как свидетельствовали медные трубы, не обошло его стороной и европейское влияние. Это еще одно подтверждение способности индонезийцев синтезировать элементы различных культур, воспринимать новое, не отказываясь от старого. Такая гибкость в значительной степени обусловила мирный характер проникновения в Индонезию чужеродных религиозных учений. Отчасти это связано с тем, что индонезийцы приняли ислам как бы из вторых рук. Он уже был смягчен и приглажен в Индии, поэтому заметно утратил свою непримиримость к другим вероучениям. В Индонезии ислам претерпел новые изменения под влиянием местного образа жизни и поэтому стал весьма отличаться от своего ближневосточного «оригинала». В Индонезии женщины никогда не знали чадры в отличие от женщин Ближнего Востока. Индонезийские артисты в нарушение мусульманских норм остались верными основе своего сценического искусства — танцу. Им и в голову не приходило отказать себе в удовольствии выразить отношение к жизни изображением людей или животных в театре ли, на полотне ли, в маске ли. Окончательно утвердился ислам на Яве в первой половине XVII столетия, в годы второго расцвета династии Матарам, когда султан Агунг, что значит «великий», подчинил себе почти весь остров.

В жизни современной Индонезии рожденная в аравийских песках религия имеет немаловажное значение. Девять индонезийцев из десяти пять раз в день произносят: «Аллах акбар!» — «Велик аллах!», при встречах приветствуют друг друга арабскими словами «ассалям алейкум». Однако официально государственной религией ислам не провозглашен.

Еще до завоевания независимости в августе 1945 года комитет, разрабатывавший конституцию будущей республики, принял так называемую Джакартскую хартию. На первое место в этом историческом документе был поставлен принцип веры в бога и обязанность каждого мусульманина строго соблюдать предписания шариата. Но вместе с тем религиозные убеждения и практику комитет рекомендовал сочетать с «принципом гуманности, справедливой и цивилизованной», со стремлением к созданию «единой и демократической» Индонезии на основе «социальной справедливости».

Таким образом, хартию можно толковать двояко: в духе и религиозности, и секуляризма. Мусульманские ортодоксы ссылками на первую часть хартии добивались и добиваются и сейчас превращения страны в теократическое исламское государство. Светские же круги подчеркиванием второй части настаивали и продолжают настаивать на подчинении ислама государственной идеологии Панчасила, в которой постулат веры в бога — один из пяти принципов. Нечеткое формальное определение места и роли ислама в социально-политической жизни дает власть имущим возможность маневрировать и использовать это в своих целях. Поэтому в Индонезии практика правительства в религиозном вопросе имеет особое значение.

В октябре 1981 года в Мекку из Индонезии несколькими партиями на самолетах государственной авиакомпании «Гаруда» отправились 75 тысяч паломников. Самой старой из них была 90-летняя Салиа Сусанта с Восточной Явы. Всю жизнь она копила деньги для хаджа — одного из пяти обязательных для правоверного мусульманина обрядов. Поездка к священному черному камню Каабы стала для Салии Сусаниты последней в ее жизни. Не выдержав дальней дороги, она навеки упокоилась в священной земле пророка. Ее участь в разное время разделили около 700 других индонезийцев, имена которых добросовестно напечатали газеты.

Так «повезло» не всем страждущим в горячей молитве прикоснуться лбом к серым, отполированным миллионами ног плитам главной мусульманской мечети. Многие сотни из них оказались жертвами мошенников. В сентябре, накануне паломнического сезона, в глухие деревни разъехались респектабельно одетые молодые люди с черными, сверкающими замочками «дипломатами». Вежливо, убедительно они предложили не выезжавшим ни разу за пределы родной деревни крестьянам услуги в чрезвычайно сложной организации хаджа, оформлении многочисленных, непонятных деревенским жителям бумаг.

Потом собрали пожизненные накопления стариков, документы и, назначив день «отлета», исчезли. Напрасно приехавшие в назначенное время в джакартский аэропорт Перданакусума в специально сшитых белых, строго праздничных одеждах крестьяне, обвешанные узлами, сумками и чайниками, высматривали в чужой многоликой толпе «организаторов» путешествия в Саудовскую Аравию. Без денег, билетов, документов они несколько дней ждали чуда, которое перенесло бы их на священную землю за тридевять морей, пока полиция не запретила им жить в зале ожидания аэропорта.

В сентябре 1982 года военный трибунал лишил воинского звания и приговорил к 20 годам тюрьмы капитана Самади за то, что тот спрятал на ночь в мечети кусок свинины. В том же году в марте суд Центральной Джакарты признал виновным в «подрывной деятельности» и приговорил к высшей мере наказания Имрон Мухаммед Зайна, руководителя мусульманской экстремистской организации Исламский революционный совет Индонезии. В приговоре было указано, что он повинен в создании «нелегального движения» с целью свержения законного правительства и замены Панчасилы другим мировоззрением». В речах прокурора и адвокатов ни разу группа боевиков Имрона не была названа ее подлинным «названием — «Команде джихад». Священное мусульманское слово было исключено из слушаний. Прессу также строго предупредили не связывать этот судебный процесс с религией.

Праздник Идул Адха, который сопровождается принесением в жертву животных и раздачей их мяса верующим, я решил встретить у стен самой старой мечети Явы. Из подготовленного американскими авторами справочника явствовало, что она построена проповедником Сунан Гунунг Джати в деревне Чилинчинг, чуть к востоку от джакартского морского порта Танджунг-Приок. С трудом удалось отыскать мечеть почти у самой воды. Называлась она Масджид ал-Алам. Ее серые, в темных подтеках стены, тусклая, покосившаяся луковица купола, холодные внутренние залы действовали угнетающе. Не верилось, что это первая мечеть на яванской земле. Она не радовала, не приманивала. Наоборот — отталкивала.

За несколько дней до Идул Адха на базарах и на импровизированных торжищах верующие могут купить козла или буйвола. За день до заклания животных свозят к мечетям. Около каждой образуется маленькое стойбище. А здесь было пусто: ни людей, ни животных. Мечеть явно была заброшенной.

Оказалось, что составители справочника ошиблись. Им надо было проехать еще миль пять на восток, до деревни Мирунга, и там бы они увидели то, о чем хотели написать. В заблуждение их, видимо, ввело название святилища. Мирунгская мечеть тоже называется Масджид ал-Алам. Вот ее-то и построил, согласно преданию, Сунан Гунунг Джати — один из девяти первых проповедников ислама. По яванскому обычаю, его как выдающуюся личность похоронили у подножия горы Джати и стали именовать впредь по названию места захоронения.

Чтобы добраться до мечети, пришлось нанять лодочника. Молодой парень за 150 рупий вызвался отвезти меня туда и обратно. Уже по невероятно низкой плате за перевозку можно было догадаться, что иностранцы появляются в Мирунге далеко не каждый день. Лодочник долго лавировал меж затопленных разлившейся рекой кустов, сплетенных из бамбука ловушек для рыбы — келонгов, наконец высадил на берег.

Место оказалось весьма живописным. Между тем, пока я ехал на машине вдоль берега, все время отмечал его нагоняющий тоску неприглядный вид. Серые, длинные складские помещения, закаменевшие от придорожной пыли чахлые деревца, замусоренный голый берег. А здесь — зеленая трава, древние, с могучими кронами деревья, опрятное старинное кладбище и, наконец, сама мечеть — маленькая, ладная, светлая, с резными деревянными решетками на окнах. Вокруг был народ. Но не много.

Мужчины разместились внутри мечети и, опустив глаза к полу, сосредоточенно выслушали маленькую проповедь. Сзади них истуканами в белых балахонах сидели женщины. Детишки во дворе вились около приговоренных к закланию животных. Дергали козлов за хвосты, совали им в морды пучки травы, с визгом рассыпались в стороны, когда какой-нибудь рогатый, потеряв терпение, пытался их боднуть.

Животных резала нанятая группа из пяти профессиональных забойщиков. Двое хватали скотину за лапы, валили на землю, третий острым длинным ножом чиркал по шее, остальные подносили очередную жертву. Через несколько минут в центре небольшой площадки лежала груда истекающих алой кровью тел.

Окружившие «арену» с живым интересом наблюдали за побоищем. Дети не переставали жевать орешки, доставая их из свернутых кулечком лоскутов старой газеты, и уже без опаски трогали рога на отсеченных головах. Взрослые беззлобно их одергивали, когда они путались под ногами свежевавших туши забойщиков.

Тонкими ножами парни ловко отделили шкуры, завернули в них внутренности. Порубленное на куски мясо перетащили к священнику, который тут же принялся раздавать свежатину. Печенку, сердце — жертвователю, остальное — всем желающим.

В этот день кровь текла широкой горячей рекой почти у каждой мечети Индонезии. В ее дымящихся потоках захлебнулись тысячи животных. Среди них — два белоснежных буйвола, поводья которых передали председателю правительственной комиссии по жертвоприношениям президент и вице-президент. Красавцев забили у стен главной мечети страны — Истикляль. В репортаже об этой церемонии диктор телевидения подчеркнул, что ислам — «один из важнейших элементов национального строительства», поэтому в республике нет места тем, «кто вынашивает планы отделения религии от государства», равно как и тем, кто «использует ислам для раскола индонезийской нации».