Глава пятая
Глава пятая
Казалось, путь Москва — Алма-Ата будет вечным и они, советские военные добровольцы, никогда не доедут до далекого Китая. Страна расстелила рельсы на многие километры, перетянула их через несколько часовых поясов, климатических зон.
Проскочив сотни километров, пройдя ночь, как тоннель, поезд стремительно ворвался в солнечное утро.
Бурное таяние снега, великолепная игра солнечных бликов, голубой воздух, окутавший все вокруг от земли до неба, который можно было вдыхать, наслаждаясь ароматом земли и снега, кусать, как слоистый пирог, размахнувшись, пронзать мускулистой рукой.
Эта весна была как все весны этого века: с хрустальными сосульками, раскрепощенными деревьями, серыми плешинами оттаявших бугров, ноздреватым снегом, полными талых вод оврагами, трелями вертких птиц.
Но эта весна была и другой. При всей повторяемости природы, ее гармонических циклах, она всегда разная для человека. Не повторялась она и для Антона Губенко. В познании ее были своеобразные ступени. Он познавал ее чувством, разумом, а потом и возрастным опытом, соединившим все ипостаси человеческих ощущений.
Антону было радостно, что была весна, что он ехал на трудное дело, романтическое и опасное, что рядом были прекрасные люди.
Высокий худой полковник, с обожженным правым ухом, голубыми усталыми глазами, говорил о военно-политическом и стратегическом положении воюющих сил Китая.
«Военно-воздушные силы Японии, — говорил глухим голосом этот бывалый авиатор, прошедший все тернии воинской службы, продутый холодными ветрами многих аэродромов, — по оценке иностранных специалистов, имеют 1206 летчиков, вооружены самолетами И-96, И-97, И-98. Их можно поставить на шестое место в капиталистическом мире. Структура авиационного полка…»
И он говорил о том, чего не знали капитан Губенко, его товарищи, но теперь, став добровольцами, обязаны были знать.
Советские добровольцы по просьбе китайского правительства должны были обучать национальные авиационные кадры, с этой целью в Китае открывалось несколько летных и технических школ. Инструкторами становились советские авиаторы. Так замышлялось. Но человек предполагает, а обстоятельства располагают. Война нещадно ломала установки, вносила свои коррективы, неожиданные и опасные. Никто не знал, что ждет их впереди, жили ожиданием встречи с культурой другого народа, жаждали проявить свое мужество, чтобы помочь Китаю…
В Алма-Ате летчиков радушно встретил хлебосольный «начальник воздуха», командир авиационной базы Адам Залевский. В недавнем прошлом он летчик-испытатель, бесстрашный исследователь и экспериментатор, друг Чкалова, списанный с летной работы после очередной аварии, просит направить его на самое трудное дело, но обязательно в авиацию. Создать в короткий срок авиационную базу, способную бесперебойно снабжать китайскую армию вооружением, техникой, боеприпасами было фантастически трудно.
Залевский, с головой уйдя в работу, сумел организовать людей и создать постоянно действующий аэродром. Стеснительный в поведении, обязательный в своих обещаниях, Адам Залевский уже на следующий день экипировал добровольцев, подобрал лучший экипаж на ТБ-3 (тяжелый бомбардировщик конструкции А. Н. Туполева) и, невзирая на начавшуюся пургу, сумел обеспечить безопасный взлет. Обстановка требовала риска: летчиков ждали в Китае. ТБ-3, пробив серую облачность, взял курс на Ланьчжоу.
Через несколько часов утомительного перелета наши летчики приземлились в Ланьчжоу, пересели в автобусы и пустились в новое нелегкое путешествие по бездорожью. Теперь путь лежал в город Ханькоу — временную базу советской авиации, подвижную столицу фронтового Китая.
Перед взором Антона Губенко проплывали серые угрюмые земли истощенного многолетними войнами Китая, нищенские деревни, рахитичные дети с усталыми пугливыми глазами, худыми руками, протянутыми к взрослому с просьбой о хлебе.
К вечеру, преодолев сотни километров, летчики прибыли в конечный пункт назначения.
У городских ворот советских добровольцев ждали государственные и военные руководители Китая, представители советского посольства, военный атташе полковник Жигарев; встречали в полном соответствии с протоколом, соблюдая дипломатический этикет.
После долгой официальной церемонии приветствия — витиеватых речей, двусмысленных обещаний и закамуфлированных посул, после исполнения гимнов — советские летчики попали наконец-то в могучие объятия своих коллег, прибывших несколько раньше.
Чувство Родины… Все здесь ожидали вестей: «Как там дома?» Каждому хотелось расспросить приезжего, узнать новости, получить письмо. Никто из ветеранов-добровольцев не жаловался на свою судьбу, не проявлял растерянности, уныния, каждый жил законами военного времени, интересами своей Родины, скучал, конечно, по ней, мечтал о возвращении. Но все хранили в сердце столько тепла и любви к своей стране, что, боясь быть уличенными в сентиментальности, молчали об этом, ждали своего времени на персональное внимание.
Антон Алексеевич заинтересовался пейзажем. Смотрел на высокие пирамидальные горы, на снежные вершины, укрывающие свои верхушки в дымчатых облаках, на перевал, за которым была его страна. Горы были так величественны и неприступны, что казалось, никогда не откроют они обратного пути.
Праздничный обед, устроенный в тихом красивом саду, велеречивые тосты, ответные речи затянулись до позднего вечера.
Антон устало смотрел на людей, сидящих за длинным праздничным столом, заставленным по-восточному красивой посудой, узнавал советских советников по их скромному штатскому костюму. Поражался нарядности китайских военачальников, украсивших свои мундиры многочисленными орденами, нашивками, вензелями. Речи хозяев были высокопарными, длинными, непрограммными, и очень трудно было понять, о чем они говорят. Тема войны, идеи освобождения страны от оккупантов и борьбы с нищетой, бедствием народа никем не затрагивались. Они говорили о величии древней истории и заслугах предков, превозносили департаменты, во главе которых стояли, части, которыми они командовали. Со стороны могло показаться, что эта встреча носит временный характер, что люди здесь не связаны общностью борьбы, помыслами изгнания захватчиков.
Полковник Жигарев, информированный о сложной обстановке в стране и отношениях между военной элитой и административной верхушкой, четко, с дипломатическим тактом, присущим его необычному положению, говорил о роли военных советников.
— Мы хорошо сознаем трудности борьбы. — Жигарева слушали внимательно. На него смотрели как на официального представителя правительства, излагающего его взгляды. Заявление военного атташе можно принять к сведению, можно опротестовать. — Нелегок путь, на который ступил Китай, но он ведет к национальному объединению, подъему экономики, повышению жизненного уровня народа. СССР — ваш союзник… Мы отдадим свои силы, знания подготовке ваших военных кадров для вооруженной защиты вашей страны.
Полковник Жигарев не говорил о том, что эта борьба потребует жертв, гибели людей, в том числе и наших военных специалистов, но он знал об этом.
Прием затянулся. После него летчики возвратились в одноэтажный дом-гостиницу. Пять минут для перекура, обмена впечатлениями. Душная ночь. Сменили рубашки и занялись делом. Командир авиационной группы Алексей Благовещенский сообщил, кто закреплен в каком экипаже, о боевом расчете, о действиях по боевой тревоге, об особенностях местного рельефа.
Вновь появившийся полковник Жигарев кратко информирует об обстановке. Разговор длится почти всю ночь; никакой скидки на тяжелую дорогу, на усталость первого дня и на утомительность приема. Здесь фронт.
Советские летчики приехали переучивать китайских, но если… если японцы будут бомбить аэродромы, на которых расквартированы советские пилоты, надо защищаться. Составляются учебные группы и боевые расчеты…
Приближалось утро… Выступил батальонный комиссар Андрей Рытов, он же главный штурман. Невысокий, с напряженным взглядом серых глаз под могучими бровями, он говорил о необходимости информировать о политической обстановке в стране… Его рассказ — о Чан Кай-ши.
Губенко слушает внимательно, силится запомнить фамилия, даты, и ему не сразу это удается. Он достает блокнот, карандаш, чтобы записывать выступление, но Рытов замечает ему:
— Записывать не надо, Антон, запоминай!..
Губенко хотел возразить, но никто не записывал. И он запоминает…
— После смерти Сунь Ят-сена фактическим правителем Китая стал Чан Кай-ши. Но удержаться у власти труднее, чем ее взять. Нужны дипломатия, маневры, союзники. Чану не доверяют, его сторонятся, его не признают, и он ищет выход.
Ловкий и предприимчивый, Чан Кай-ши, стремясь восстановить собственный престиж, обращается к спасительному имени первого президента народного Китая Сунь Ят-сена. Китайцы любили Сунь Ят-сена, называли его учителем. Сунь — эталон политического лидера в Китае. Раз так угодно народу, то Чан будет новым Сунем. Президенту доверяли русские, они называли его товарищем. Пусть будет так, как хотят могущественные русские, пока пусть. Чан многолик.
Сунь Вэнь, приобретя всемирную известность как политический деятель, став президентом Китая, нарекает себя именем Сунь Ят-сен. Бывший начальник военной школы Вампу Цзян Чжун-чжэн объявляет себя учеником, последователем великого учителя и отныне тоже подписывается новым именем — Чан Кай-ши. В этом, видимо, тоже есть своя историческая закономерность, а не жалкое подражательство, как пишут газеты.
Первого сентября 1917 года чрезвычайная сессия парламента утвердила Сунь Ят-сена генералиссимусом всех военно-морских и сухопутных сил Китайской республики. По примеру учителя Чан Кай-ши собирает чрезвычайное заседание Гоминдана и добивается утверждения себя в звании генералиссимуса. Честолюбие удовлетворено. Но аппетит приходит во время еды…
В 1919 году китайцы, проживающие в Канаде, узнав о мытарствах отца Китайской революции, купили ему на собранные деньги небольшой двухэтажный, в пять комнат, дом в Шанхае. Дом Сунь Ят-сена всегда был открыт для всех. Уж таков Сунь.
Утвердившись на всех высших постах в Китае, Чан Кай-ши тоже приобретает в Ханькоу двухэтажный дом. Правда, в нем двенадцать комнат; четыре Чан отводит под личные апартаменты, остальные — под приемные, охрану, секретариат. Такая параллель симптоматична. Потеряв одного отца, Китай приобрел другого.
Жена Сунь Ят-сена, красивая Сун Цин-лин — его боевая помощница, участница всех съездов и заседаний Гоминдана. Жена Чан Кай-ши, очаровательная Сун Мей-лин, негласно опекает армию, вмешивается в военно-торговые закупки, является фактическим руководителем Военно-авиационного комитета. Она позволяет себе иногда лишь советоваться с его председателем Цянь Да-цзюнем.
Если власть не дают, ее приобретают.
Великих роднит сходство.
Чан внешне похож на Суня. Сунь был худ, не курил, не пил, он одевался просто, быстро устанавливал контакты с людьми, он не носил никаких отличительных знаков. Много работал. Сунь был спокоен, сдержан в любой обстановке. Чан раздражителен, большим усилием воли сдерживает нервные вспышки, иногда ему удается искусно скрыть свое настроение, но постоянное напряжение очень его утомляет, он становится болезненным. Для вождя внешний вид важен, как новые идеи.
На одном из банкетов Чан великодушно объявил о награждении советских советников орденами…
Чан — психолог, политик, стратег. Он знает, что все люди слабы, любят секреты, и потому доверительно говорит о китайских наградах… руководителям Красной Армии. Тишина. Недоумение. Настороженность. К чему такая таинственность? Хорошо, цель достигнута, люди теряют ориентацию, их умы загружены новыми фактами.
Да, да, он, Чан Кай-ши, обращается к советским руководителям со словом «товарищ». Ему это ничего не стоит, но ему необходимо доверие. Война войной, но ему нужна власть. Он умеет ценить и своих людей. Он награждает и Цянь Да-цзюня — начальника Военно-авиационного комитета. Советские товарищи доверяют ему, он стремится к союзу с ними. Советские теперь больше будут доверять и Чану.
Цянь Да-цзюнь, присутствующий здесь же, склоняется в восточном поклоне. Действительно, он верен советским, считает их надежными союзниками. В своем комитете он проводит честную линию торгово-экономических контактов с русскими и настаивает на новом заказе советских самолетов. Цянь хорошо знает авиацию, квалифицированно убеждает китайское правительство в преимуществе советских аэропланов. Чан искренне восхищается председателем комитета, доверяет ему. Пока доверяет. Через несколько месяцев он, вероятно, его уберет, но пока награждает орденом.
Чан хочет объявить и о том, что он награждает орденом и командующего авиацией Мао Бан-чуна, поднимает вверх худую желтую руку, устало вскидывает на него глаза, но передумывает. Слишком много сразу, так можно лишиться доверия. Мао Бан-чун военный летчик, несколько лет провел в СССР, хорошо знает принципы доктора Суня, активно их пропагандирует. Призывает учиться у советских. Чан устало опускается. Только бы не переиграть. Все правильно, сегодня все правильно. Но нервный тик… Ах, черт, возраст, усталость, дает себя знать политическая борьба.
Свои впечатления о Чан Кай-ши лектор умеет рассказать. Комиссара Рытова слушают с большим вниманием. Его личные встречи с правителем Китая и впечатления от них легли на прочные знания действительного положения в Китае.
Заканчивая беседу, Андрей Герасимович почесал в задумчивости затылок и, улыбаясь, сказал:
— Вот, кажется, и все, с чем я хотел вас познакомить. Спать еще рано. Посмотрите восход, ведь здесь край восходящего солнца. Спокойного утра вам, если, конечно, оно таким будет…
Ночь заглушила неумолчно гудевший аэродром, звуки национальных музыкальных инструментов, далекое горное эхо. Она приносила прохладу, ощущение какой-то отчужденности. Все уже утомились. Но комиссар Рытов усилием воли возвращает себе бодрость, оптимизм, даже некую игривость, свойственную людям сильным и целеустремленным, продолжает шутить, заражая юмором и всех других. Антон Губенко чувствует себя превосходно. Он даже удивляется, что ему не хочется спать.
Утро спокойным не оказалось. Засыпая, Губенко услышал крики и взрывы. Бомбы падали рядом, крушили дома — вероятно, их сбрасывали на гостиницу, но промахнулись. Антон выскочил из постели, задирал голову, щурил глаза, пытаясь в густой путанице солнечных потоков отыскать неприятельские самолеты. Они появились неожиданно, зловеще рыча моторами, перерезав тугие золотистые струи, посыпали землю многочисленными бомбами.
В грохоте взрывов, как далекий полуреальный шелест, Губенко услышал единственно запомнившееся ему китайское слово:
— Тим-бо! Тим-бо!
Ясная и короткая, как вспышка, мысль тут же пронзила его тело: тревога!
К этому одинокому голосу присоединились другие, тонкие, плохо различимые женские и мужские, детские и стариковские. И во всем этом многоголосье Антон уловил русские слова.
Губенко быстро оделся, осторожно вышел в холл, прислушался. Через окно он видел, как пугливо, поглядывая на безоблачное небо, бежали люди. Где-то слева, тонко вонзаясь в жаркое небо, заголосила сирена. На сигнальной мачте взвился красный флаг. В холле появились заспанные летчики, неумело оправляя на себе штатские костюмы, разбуженные не криком, а каким-то тревожным предчувствием. Послышался шум машин.
Вот так начинаются войны. Нет, так началась война для них, вчера приехавших советских авиаторов. Во сне Губенко уже видел войну, какова же она наяву?
Снова послышался свист падающих бомб. Он машинально прыгнул в проем двери и упал в кювет; и тут же раздался взрыв, посыпались стекла, комья земли забарабанили по крыше и обрушились на спину Антона. И тотчас стало тихо. Никто не кричал, не звал в убежища, не выла сирена. Антон встал из кювета и расправил отекшую спину; он увидел покореженный автомобиль, опрокинутый на бок, и в метрах двух-трех ткнувшегося ничком мужчину, тенниска его со спины набухала кровью. И только в этот момент он понял, как близко он был со смертью, и непонятное чутье помогло ему выскочить из гостиницы до того, как в нее угодила бомба. Он побежал в поле. Взрывов он не слышал, но видел взметнувшийся перед ним огромный фонтан земли, отбросивший его назад. Губенко упал на правый бок, и в этот момент ему показалось, что земля вздыбилась, наклонилась и он покатился.
Минут тридцать спустя он пришел в себя, встал, осмотрелся: ссадины на руках, разорваны брюки, рубашка в зеленых пятнах. Руки-ноги целы. Да… Бомбят не шутя. Ему показалось, что он испугался, что даже струсил. Так ни за что ни про что, не сделав ни единого выстрела, он мог погибнуть. Вокруг никого не было. Гостиница — экзотический одноэтажный дом — набухала дымом, маячила вдали. По высокой мачте с цветным конусом Антон определил место расположения аэродрома и, понуря голову, направился туда.
Алексей Сергеевич Благовещенский стоял в кругу летчиков и что-то показывал руками. Антон Алексеевич хотел подойти незамеченным, крадучись приблизился, но тут его окликнули. Благовещенский, невысокий, круглолицый, с озорным блеском больших глаз, не желая делать паузу, махнул рукой, подзывая к себе:
— …Одиннадцать минут на подготовку. Первый завтрак у самолета, второй после боя. — И повернулся в сторону Губенко. — Антон, идешь со мной в паре. Второй твой вылет с Кравченко.
Через несколько дней станет известно о том, что японское командование по разведывательным каналам получило донесение о новом пополнении китайских ВВС, решило, используя внезапность, ударить одновременно по всем аэродромам. Китайцы проявили благодушие, предложение наших советников подготовиться к возможному налету японцев оставили без внимания. Но неугомонный Благовещенский на своем аэродроме приказал рассредоточить самолеты, подготовить их к взлету со стоянки. Проведя инструктаж прибывших летчиков, создав боевые расчеты, он не ушел спать, а, отобрав самых подготовленных летчиков, занял место в кабине истребителя.
Благовещенский был летчиком-испытателем, имел огромный налет, знал многие самолеты мира, летал на всех типах советских машин. Здесь, в Китае, во всей широте проявился его блестящий воинский талант командира-организатора, человека с широкой тактической эрудицией, умеющего предвидеть развитие боевых действий и способного навязать свою инициативу противнику. Он был опытен, храбр, изобретателен… Китайские руководители уважали его и почти всегда прислушивались к его советам.
В это раннее утро японская авиация весьма ощутимо потрепала китайские войска. Не было потерь лишь у предусмотрительного Благовещенского.
Сейчас, находясь на командном пункте, Благовещенский ждал повторения налета, и действительно, японские бомбардировщики появились в небе. Они шли на небольшой высоте четким, почти парадным строем. Филигранное искусство коллективного вождения тяжелых самолетов справедливо вызывало зависть у многих авиаторов. Умение водить большие группы стало демонстрационным фарсом, выработало стереотипную тактику… Это и учел в своем расчете Благовещенский…
Он дал команду на взлет. Наши истребители поднялись в небо и стремительно атаковали неприятельский строй, завязали воздушный бой.
Неожиданно ослепительная ярко-желтая вспышка озарила небо. Взорвался японский бомбардировщик. И тотчас, словно это было сигналом к боевой атаке, сверху на бомбардировщики свалилась новая группа истребителей И-16. Замысел Благовещенского был верным. Своей стремительностью наши истребители ошеломили японских летчиков, и те, видя безысходность своего положения, стали уходить восвояси.
Антон Губенко видел, как загорелся еще один японский бомбардировщик, как он свалился на правое крыло и в плавном скольжении, не имея сил развернуться, прочерчивая небо черным густым дымом, пошел к земле. В черной мгле, пробивая ее плотность, вырываясь из ее непроглядности, выкинулся белый купол парашюта. Видимо, отчаявшись выбраться из самолета, японский летчик открыл парашют в надежде, что это вырвет его из кабины. И действительно: на стропах висел человек. Он спасался на парашюте, а Губенко на какое-то мгновение раздумывал, как поступить ему с этим японским летчиком; но тотчас увидел — купол парашюта вспыхнул злым синим пламенем.
Японский летчик беззвучно и обреченно падал. Судьба до конца распорядилась его жизнью.
Бомбардировщики еще кружились в воздухе, ошалело рокоча моторами, захлебываясь пулеметными очередями, но постепенно уходили дальше от аэродрома.
…После завтрака Благовещенский собрал всех летчиков.
— Вот мы и на войне, — весело сказал он, — туристская экзотика нам вредна. Нужно воевать. Сегодня у нас потерь нет. Это хорошо. Но так всегда быть не может. Враг сообразителен, он изменит тактику, будет продумывать каждую операцию. Поэтому для нас главное — бдительность, второе — мастерство, третье — тактика. Учить китайских летчиков будем быстрее, главным образом, в воздухе, в бою. Сейчас знакомьтесь со своими курсантами и будьте готовы взлететь в любую минуту.
Так началась боевая жизнь Антона Губенко.
В этой стране все было необычным: и климат, и природа, и взаимоотношения между летчиками, командирами и подчиненными, штатскими и военными, и язык, и культура. И все это, вместе взятое, усложняло боевые действия советских авиаторов.
Антон видел, как китайские офицеры бьют своих подчиненных, худых, неграмотных, загнанных солдат, как китайские дети попрошайничают, как доведенные до полного отчаяния юные китаянки за весьма скромную плату предлагают «экзотическую ночь любви».
Иногда Губенко казалось, что штабным офицерам безразличны результаты боев, огромные потери их войск, положение на фронте, моральный дух солдат. Они были глухи к просьбам наших летчиков.
Советские военные советники просили наладить разведку, снабжение аэродромов топливом, боекомплектами, прекратить избиение солдат. Китайские военачальники обещали, давали многочисленные заверения, но ничего не меняли…
А масштабы воздушных сражений расширялись. Японская авиация наносила опустошительные бомбовые удары по городам, мирным безоружным жителям. Моральный дух китайской армии заметно падал.
В апреле 1938 года ввиду крайне трудного положения на фронтах авиационные школы и курсы, созданные с помощью СССР, сделали первые ускоренные выпуски национальных кадров. На фронт прибыло двести китайских летчиков, проходивших обучение в советских авиационных школах. По просьбе китайского правительства СССР поставил новую партию боевой техники.
Появляется возможность формировать новые части. Создается сеть аэродромов, в том числе грунтовые, организуется снабжение частей топливом, фуражом, обмундированием, продовольствием. Советские военные специалисты помогают установить четкое взаимодействие частей, наладить воздушную разведку, нанести на карту военную обстановку. 2 апреля в соответствии с оперативно-стратегическими планами, советские и китайские летчики нанесли бомбовый удар по японской авиационной базе Датун и уничтожили девять самолетов противника; при этом были убиты сотни солдат и офицеров.
Китайская печать широко осветила эту смелую операцию, надеясь на перелом в настроении народа, моральном духе армии.
Чан Кай-ши устраивает по этому случаю банкеты, дает интервью газетам, произносит пышные речи, награждает отличившихся. Пусть знают, как щедр вождь и генералиссимус Чан. Теперь и он верит, что Япония не всесильная, что воевать с нею можно, и даже раздумывает о победе.
В эти дни Антон Губенко впервые увидел Чан Кайши. Чан показался ему скромным, деловитым и любезным. Лучшее качество политика — слушать. И Чан без лишних слов удостоил Антона Губенко своим вниманием, пожал ему руку, снисходительно улыбнулся, покровительственно похлопал по плечу.
Чан Кай-ши — политик хитрый и целеустремленный. Он рвался к полновластию. 25 апреля 1938 года на конгрессе Гоминдана рассматривался вопрос «О взаимоотношениях партии и правительства». Это был новый политический маневр, большой стратегический ход. Выигрыш будет потом… Надо уметь ждать, надо уметь предвидеть. Коммунисты расширяют свое влияние, захватывают провинцию за провинцией, требуют усиления в ЦИКе Гоминдана. Но они непоследовательны и этим очень вредят себе. Конгресс должен ответить на вопрос: «Кто власть?» Сейчас все средства хороши, говорилось на конгрессе. Но в будущей борьбе могут пригодиться и японцы. А пока миллионы китайцев настаивают вести войну с Японией до победного конца. Это настроение сильно, оно поддерживается русскими. Китайцы знают, что СССР оказывает помощь, дает самолеты, прислал летчиков. Советские летчики оказывают всемерную помощь китайцам. Взамен советским летчикам китайцы оказывают восторженные приемы, помогают им. Но Чан Кай-ши смотрит вперед и думает: война — это политика. Сунь был политиком — стал военным. Чан — военный, а политиком становится поневоле. Он вновь возвращается к спасительному имени первого президента, приказывает в кинотеатрах перед демонстрацией фильмов показывать портрет Суня. Люди неглупые, они хотят иметь живого вождя. Что ж… Скоро им покажут живого Суня, в роли которого будет Чан…
В Китае много политических партий и группировок. Среди отдельных партий сильно прояпонское настроение. Но есть и настроенные антияпонски. Чан понимает, что никого откровенно поддерживать нельзя: неясен исход борьбы — лучше их натравливать друг на друга.
Чан поддержит сильную партию, но только тогда, когда она победит. Поэтому Чан придумывает отвлекающие маневры. Он приказывает расстрелять командующего войсками провинции Шаньдун генерала Хань Фу-цю за связь с японской армией! Большая птица не кормится зернышками. Так говорили предки. Чан, убрав генерала, показал всем, что он ведет войну с Японией до победного конца…
Теперь в указе гения нуждается армия. Чан весь нацелен на армию. Военный министр Хо Ин-цин — верный ему человек. С русскими он общается постоянно… Чан будто бы делает ставку на Хо Ин-цина, но думает иначе: если сторонники русских победят, Чан уберет Хо Ин-цина. Чану нужны безликие люди: вне политики, вне армии, вне борьбы. Хо тоже не простак, он не занимается армией, не руководит боевыми действиями. Ему нравится снабжать ее: там есть чем поживиться. Итоги его деятельности выражаются новыми вкладами в банк. Чан доволен собой и вроде бы доволен Хо Ин-цином.
Однажды после беседы с Хо у Чан Кай-ши неожиданно родилось решение — созвать совет обороны и поддержать публично, с сообщением в печати о патриотической работе военного министра.
— Страна разрушена, у нас нет промышленности. Люди не обеспечены товарами, — прочувствованно говорит Чан. — Цены на продукты выросли на сорок-пятьдесят процентов. Для победы нам необходимо увеличить армию, приобрести военную технику… Министр Хо верит идеалам Китайской революции и своим беззаветным служением ей приближает победу. Без помощи русских мы не победим…
Скоро Чан Кай-ши попросит комдива Дратвина перевести на китайский язык все наставления и инструкции ВВС СССР. Через посла СССР в Китае Луганец-Орельского Чан направляет письмо Сталину и Ворошилову с просьбой о дополнительной поставке вооружения. Нужны самолеты. Китайцы испытывают панический страх перед японской авиацией, боготворят советскую. Чан просит Советское правительство продать Китаю дополнительно 60 истребителей.
Советское правительство, верное союзническому договору, направляет 62 истребителя. К каждому самолету придан боекомплект на пять вылетов…
Чан очень доволен. Пока ему это выгодно.
«Кто не знает, куда он пришел, не будет знать, как уйти», — любит повторять Чан. Нельзя не считаться с обычаями мудрецов. «Надо поспешно делать то, что не так важно», — думает про себя Чан. И спрашивает себя: кто же сказал? Ах да, жена. Вечно она суется не в свое дело! Пусть занимается своим делом — благотворительством. А ему необходимо закупить за рубежом 1200 самолетов. Он добивается решения: 600 купить в СССР. О них широко подать в печати, не скупиться на слова. Отличные самолеты. Еще 600 самолетов Чан намерен закупить в других странах. Пусть это будет Америка, даже такая непочитаемая в Китае Америка. Фирма «Беланка» уже предложила 200 самолетов. Дороже эти самолеты, но Чан считает, что деньги жалеть не следует.
Пройдет несколько месяцев, в печать попадет сообщение о закупке самолетов, совершенно не пригодных для ведения боевых действий. Кто же виноват? Чан будет вынужден председателя военно-авиационного комитета Цзянь Да-цзюня сместить, отдать под суд. Не мог же Чан Кай-ши допустить, чтобы инициатором этой аферы называли его!
Чан не устает от правительственных интриг, но он еще больше жаждет боевых, военных действий и подвигов. Генералиссимус не может этого не желать.
На встрече с советскими добровольцами он объявляет о сформировании новых 20 дивизий, которые должны добиться долгожданной победы. Война, заявляет Чан, превратила Китай в современное индустриальное государство, при мирном развитии для которого потребовались бы десятилетия. Война нужна, чтобы добиться технического прогресса.
Не все было ясно советским летчикам в китайской политике той поры. Но они искренне хотели помочь Китаю и не жалели ни сил, ни своего опыта.
Антон Губенко не знал, что через несколько дней, реализуя оперативно-стратегический план, он вновь встретится с Чан Кай-ши.
Несколько дней японская авиация бездействовала, установилось затишье, и можно было наконец заняться обучением китайских летчиков. Командир отряда Алексей Благовещенский и комиссар Андрей Рытов такое затишье считали опасным. Каждый час они ожидали налета. Авиаторы продолжали изучать язык: русские — китайский, китайцы — русский. Но служба слежения и оповещения работала круглосуточно.
Установилась жаркая, безоблачная погода. Солнце беспрепятственно катилось по небу, с раннего утра до позднего вечера пекло головы авиаторов.
Летчики, техники, мотористы в тревожном волнении поглядывали на сигнальную мачту: нет ли флага боевой тревоги? И такой сигнал появился неожиданно. Сразу же в этом жутком полуденном мареве, подкравшись, появился тихий гул, который рассеивался по аэродрому. Японские летчики, не дождавшись спасающей их облачности, рискнули лететь в безоблачную погоду.
Тревога! Летчики занимают места в кабинах истребителей и по заранее продуманному варианту поднимаются в воздух.
Капитан Губенко со своей слетанной тройкой стремительно набирает высоту: это дает оперативную свободу, право быстрого и внезапного маневра, неожиданной атаки.
На горизонте Губенко замечает точки шести японских бомбардировщиков. Это его не страшит. Антон знает технические преимущества советских машин. Нужно выиграть время. Видимо, где-то на подходе новые группы японских бомбардировщиков, значит, следует поспешить вступить в схватку с первой шестеркой. Не этими же шестью самолетами они собираются разгромить одну из крупнейших авиационных баз китайских войск! Покачиванием крыльев Губенко дает приказ идти в атаку.
Истребители сваливаются сверху на тяжеловесных бомбардировщиков и открывают огонь. Воздух наполняется треском пулеметных очередей, ревом моторов. Неприятельский строй рассыпается.
Антон пристраивается к хвосту японского самолета. Противник делает отчаянную попытку уйти от преследования, ринуться в новую атаку. Губенко подходит ближе и длинной очередью бьет по кабине: вражеская машина теряет устойчивость, переворачивается колесами вверх и беспорядочно падает.
Воздушный бой захватил летчиков, вовлек в сложную неповторяющуюся круговерть. Первая победа придала звену больше уверенности, тактического натиска, боевого азарта.
Земля выкладывает знак (тогда на самолетах не было радио): «К аэродрому подходит еще тридцать вражеских самолетов». Антон усиливает наблюдение и передает своим летчикам: «Внимание! Выше осмотрительность!» И снова устремляется в бой. Пять вражеских самолетов надо сбить или обратить в бегство.
В воздух поднимается звено Григория Кравченко; тотчас на них со стороны солнца заходят пять японских истребителей, видимо, из группы сопровождения — авангардная пятерка. Звено Кравченко, не успев развернуться и занять боевое эшелонирование, уплотнить строй и установить огневое взаимодействие, оказалось под огнем неприятельских самолетов. Оценив боевую обстановку, Губенко рассыпает свое звено и дает полную оперативную самостоятельность летчикам: так легче помочь летчикам звена Кравченко.
В воздухе кружатся десятки самолетов, у каждого летчика свой замысел, своя собственная оценка обстановки, свой боевой почерк. Антон всматривается в этот клубок вертящихся самолетов, высовывает голову за козырек — свежий ветер обдувает, придает бодрости. На секунду расслабившись, Антон снимает руку с ручки управления, шевелит онемевшими пальцами. И жмет левую педаль, набирает скорость, а затем устремляется вниз. Он ловит в перекрестье прицела японский самолет, нажимает гашетку… И вдруг огненные всполохи заслоняют панораму боя. Ярко рдеющая пелена, скачущая по капоту, приближается к лицу Губенко, окутывает кабину, и он, увертываясь от обжигающего огненного вихря, клонится в сторону, спасительно закрывает глаза и тотчас ощущает падение самолета. Машина подбита. Антон слепо ловит ручку управления и, не найдя ее, безнадежно откидывается на спинку сиденья.
Японский летчик, уходя от преследования, произвел выстрел и попал в самолет Губенко. Объятый огнем, истребитель падал вниз, входил в опасное вращение.
Вражеские бомбардировщики — их осталось три, — потрепанные огнем советских истребителей, ложились на обратный курс.
Антон уловил момент, перевалился через борт, стабилизируя тело (вот когда пригодился опыт парашютных прыжков!). Оглушенный треском пулеметных очередей, отделяясь от чихающих, перегревшихся моторов, Губенко дернул за спасительное кольцо. Парашют раскрылся. Работая стропами, Антон убыстрял свое движение вниз, к земле.
Японские истребители, увидев раскрывшийся парашют, тотчас бросились к нему. Антон оказался в поединке с тремя неприятельскими истребителями. Кравченко, передав управление истребителями своему напарнику, стремглав бросил свою машину к Губенко, ведя обстрел японских самолетов. Кравченко кружил над парашютом, не позволяя врагу приблизиться.
Антон коснулся земли, снял парашютные ремни и быстро ушел в укрытие.
Григорий Кравченко прошел на бреющем над леском, где укрылся Антон, убедился в безопасности своего друга, сделал бочку и вновь ринулся в атаку.
После боя молодые китайские летчики, теряя привычную степенность, обнимали наших пилотов, хлопали их по плечу, оказывали им разные знаки внимания. Китайские офицеры косились на подчиненных: они не одобряли братания.
На 29 апреля японцы спланировали нанести удар по Ханькоу. Через сложные каналы разведки сведения об этом ударе поступили в наш штаб. Японские авиаторы летали, как правило, одним и тем же курсом, не меняя боевого построения и тактических приемов. Зная оперативные шаблоны японцев, Благовещенский ждал нападения… И скоро большая авиационная группа японских бомбардировщиков под прикрытием истребителей пошла на Ханькоу — на его военный аэродром и на школу летчиков. Японцы одним ударом хотели уничтожить главные силы китайской авиации.
Благовещенский готовился к этому сражению.
Рано утром он собрал летчиков и рассказал о своем замысле.
— Всем ясна задача? — спросил он и, высоко подняв широкое скуластое лицо, волевым взглядом обвел летчиков и, уловив в их молчаливом согласии полное понимание, добавил: — Новичков не беру. Наблюдайте бой с земли. Со мной полетят Губенко и Кравченко. Думаю, что японцы, не найдя наши самолеты на аэродроме, пролетят мимо, а затем вернутся обратно. Вот тогда, когда они расслабятся, мы и ударим. По самолетам!
Все случилось так, как и предполагал Благовещенский. Японские летчики были удивлены исчезновением аэродрома… Не изменяя курса, они прошли дальше за Ханькоу, развернулись. И тогда совершенно неожиданно, со многих направлений, на них налетели китайские и советские самолеты. Японские истребители сопровождения были оттеснены и, вместо того чтобы прикрывать бомбардировщики, стали защищать сами себя.
Еще две группы наших истребителей со стороны солнца невидимо подошли к бомбардировщикам. Загруженные до предела бомбами, тяжелые и неповоротливые многомоторные японские самолеты спешно сбрасывали бомбы, торопясь уйти на свои базы.
Итоги боя были внушительными: японцы потеряли более десяти самолетов, а китайцы — ни одного.
Благовещенского чуть ли не боготворили за предвидение и за умелое руководство боем.
После этой воздушной схватки китайское командование увидело в советских летчиках образец военного искусства. Неоднократно приезжал на аэродром старший сын Чан Кай-ши. Он недавно вернулся из Советского Союза, где прожил десять лет, посещал Борисоглебскую школу летчиков, женился на русской девушке. На Наньчанском аэродроме он устраивал банкеты в честь новых побед над японскими войсками, делал подарки нашим авиаторам, хвалил советские самолеты, летал на них — одним словом, старался заручиться дружбой Рычагова, Благовещенского и Губенко.
Об итогах воздушного сражения писали все японские газеты. Одну из газет привезли в Ханькоу и показали советским летчикам. В газете было сообщение о геройской гибели известного японского аса и скорбные строки японского императора в связи с потерей любимого летчика. Заслуги погибшего подняли авторитет Алексея Благовещенского. Но командир группы по-прежнему был простым, веселым человеком, любил своих боевых товарищей, настойчиво оберегал каждого советского пилота. А потери уже были, и немалые. В Ханькоу возникло русское кладбище…
— Антон, будь осмотрительнее, — требовал командир от своего подчиненного. Губенко улыбался и упрямо заявлял:
— Меня они больше не собьют.
Усилия всех советских авиационных эскадрилий были сосредоточены на решении важнейших военно-стратегических задач.
Наступило временное затишье. После 29 апреля 1938 года японцы предприняли налет на Ухань 54 самолетами и потеряли в этом бою 21 самолет — они тщательно скрывали свои замыслы, готовились к новым схваткам.
К 1 мая 1938 года китайскими и советскими летчиками было сбито 625 самолетов, потоплено четыре военных корабля, убито и ранено несколько тысяч солдат и офицеров. Практически были уничтожены непобедимые японские авиационные эскадрильи «Воздушные самураи», «Четыре короля воздуха», «Ваки кодзу» и «Сасэбо».
Советские военные советники организовывали ежедневные удары по важным японским военным объектам.
11 мая в воздушном бою над Южно-Китайским морем было сбито два японских самолета. В тот же день один боевой корабль был потоплен и два повреждены. 13 мая над Уханем японцы потеряли 14 самолетов, 20 мая китайские самолеты совершили демонстрационный полет над городами Японии: Нагасаки, Фукуока, Сасэбо и сбросили листовки с предупреждением: «Если ты и дальше будешь творить безобразие, то миллионы листовок превратятся в тысячи бомб».
После таких успехов советских и китайских летчиков надо было серьезно готовиться к новым и неожиданным налетам японской авиации на основные базы Китая. Японцы непременно захотят взять реванш за прошлые поражения, за бесславное 29 апреля.
К предстоящему сражению готовились скрытно и серьезно, произвели рассредоточение самолетов, создали необходимые резервы. Посты наблюдения 31 мая 1938 года подтвердили правильность расчета.
В отражении налета неприятельских самолетов участвовали все советские и китайские летчики.
Антон Губенко дрался, как всегда, отчаянно, смело, задиристо. Он имел уже пять сбитых японских самолетов. Осмотрительность, качество, конечно, важное, но попробуй догадаться, кто будет в тебя стрелять в этой карусели. Бой уже подходил к концу, когда Губенко вдруг увидел одинокий японский истребитель, торопливо уходящий в сторону своей территории. Он погнался за ним, желая заставить его сесть на нашем аэродроме. Губенко незаметно приблизился к противнику и рукой показал: иди на посадку. Японец зло осклабился, качая головой, передернул черными усиками и в довершение всего показал кулак. Антон опешил от такой дерзости и, уязвленный, решил уничтожить самурая. Напористость Антона тотчас вызвала испуг у противника, и он, желая избавиться от опасного преследователя, сделал маневр, чтобы оторваться от погони. Самолет Губенко как пришитый шел рядом. На лице японского летчика четко обозначились растерянность и желание быстрее найти выход. И в этот момент Губенко подвел свой И-16 к элерону правого крыла японского истребителя и винтом самолета разрушил его. Неприятельский самолет дернулся, накренился и, теряя управление, заскользил к земле. Удостоверившись в падении врага, Губенко благополучно приземлился на своем аэродроме.
Таран Антона Губенко вызвал многочисленные разговоры. Жена Чан Кай-ши тотчас прибыла на аэродром и довольно велеречиво поздравила капитана Губенко с награждением китайским орденом. Она делала заявление о награждении раньше, чем было принято решение… Вечером на банкете в честь такой победы в воздухе она вручила всем советским летчикам, принимавшим участие в воздушной операции, китайские ордена.
Антон Губенко был удостоен высшей чести сидеть рядом с Сун Мей-лин. Она оказывала ему всяческие знаки внимания и счастливо рдела от почтительного возвеличивания ее персоны.
Весть о таране мгновенно облетела все аэродромы. Дошла она и до Чан Кай-ши. Усталый, вялый, он приехал на аэродром и долго беседовал с Губенко. В тот же вечер он устроил прием в честь советских авиаторов, приказал разместить их в центре Ханькоу на берегу Янцзы (Голубая река) в лучшей гостинице.
На следующий день китайское командование выразило неудовлетворение 14-й авиационной эскадрилье американских ВВС, приглашенной для участия в борьбе с японскими захватчиками: ежедневно на протяжении нескольких месяцев, демонстрируя виртуозный пилотаж над аэродромом, эскадрилья ни разу не вступила в воздушные бои. Ее командир, американский ас Винсент Шмидт, собрав своих пилотов, укатил в Гонконг на многодневный отдых «после боевых действий». «За успешные боевые операции» пилоты получали и медали, и крупные гонорары.
В Японии, узнав о таране Антона Губенко, объявили национальный траур. Желанная победа обернулась поражением. Император потребовал полного досье на русского «камикадзе».
Камикадзе — это японские летчики-смертники, подготовленные для выполнения лишь одного боевого задания; эти фанатики, верящие в божественную силу своего императора, существенного влияния на ход боевых действий все-таки не оказали. Они скорее призваны были служить моральными генераторами, вдохновителями других…
В переводе слово «камикадзе» означает «ветер богов». Легенды рассказывают, что более 700 лет тому назад тайфун разметал у берегов Японии эскадру монгольского завоевателя, направившуюся за богатой добычей. Не имея сил для отпора захватчикам, японцы уповали на случай, который мог бы их спасти. И словно внемля их мольбам, небывалый шторм разметал корабли чужестранцев. Японцы этот ветер назвали святым, стали поклоняться ему.
В канун второй мировой войны японское военное командование решило создать отряды камикадзе, предназначая этот «священный ветер» для внезапного и всесокрушающего удара по любому неприятелю.
На острове Формоза усиленно комплектовались такие отряды смертников. В каждом отряде по 24 человека. Они хотели удивить русских оперативностью, умением быстро реагировать на ход войны. Нравственный дух этих людей спрессован в кодексе чести — «бусидо»: «Жизнь человеческая легка, как перо, а долг перед императором тяжелее горы».
В годы второй мировой войны погибло 2778 камикадзе. Военный эффект их был невелик, но само явление показало, что в условиях систематического насилия над моральным сознанием индивидуумов, сознанием всего общества реакционные силы могут подготовить такой «человеческий материал», который будет фанатично выполнять чужую волю…
После П. Нестерова Антон Губенко первым из советских летчиков совершил воздушный таран. Причем противник был уничтожен, а Губенко не только остался жив, но и спас свой самолет. Это не просто случайность! Это обоснованный научный эксперимент, подкрепленный большим летным опытом.
Помощь советских военных специалистов китайскому народу была столь велика, что замолчать ее было невозможно.
Чан Кай-ши пишет Сталину: «Наш прежний вождь Сунь Ят-сен, умирая, оставил письмо дружественному Советскому государству, в котором он выражает глубокую надежду, что передовое революционное государство поможет завершить национальную революцию в Китае».
Главного военного советника он просит передать маршалу Ворошилову, что все советские советники работают превосходно.
Советское правительство рассмотрело итоги оказания военной помощи Китаю и приняло решение за выдающуюся доблесть, проявленную в боевых операциях, наградить орденами 455 советских военнослужащих.