Глава 11 Письмо

Глава 11

Письмо

Самое раннее из сохранившихся писем Джейн Остин обращено к Кассандре — она поздравляет сестру с днем рождения. Джейн написала его в субботу 9 января 1796 года, сидя дома, в отцовском пасторате. Это письмо — совершенно замечательный документ. В их семье все любили писать письма. Легко представить, как она строчила аккуратно и быстро, наслаждаясь и самим процессом, и возможностью пообщаться с нежно любимой сестрой. Письмо это не предназначалось для чужих глаз, а потому кое-где требует расшифровки. С небольшими же объяснениями оно делается столь же занимательным, как первая страница романа — романа того хорошо всем нам знакомого рода, где молодые женщины обмениваются новостями о своих приключениях, увлечениях и обсуждают постепенное продвижение к тому, что должно увенчать всю их жизнь, — к браку. Так получилось, что Джейн Остин как раз сама писала такой роман, и это совпадение, надо думать, ее забавляло.

Кассандра находилась в отъезде, с Рождества гостила у своих будущих свекров Фаулов в Беркшире. Она отправилась туда, чтобы разделить с ними тревоги, связанные с предстоящим их сыну Тому отплытием из Фалмута в Вест-Индию. Конечно, путешествие через океан было достаточно опасным, но, с другой стороны, его уже неоднократно и вполне благополучно проделывал не один из членов семейства Остин, что немного успокаивало Фаулов. К тому же отсутствие Тома не должно было быть таким длительным, как, например, Фрэнсиса. Так что Джейн не выражает сочувствия сестре, а лишь добродушно поддразнивает ее, обыграв в конце письма странноватое название корабля Тома Фаула «Понсборн». Упоминает она и его брата Чарльза, который довольно смело пообещал купить ей несколько пар шелковых чулок. По словам Джейн, сама она истратила столько денег на белые перчатки (для бала) и розовый шелк (для нижнего белья), что на чулки просто ничего не осталось.

Главной темой письма вроде бы является описание бала, состоявшегося накануне в Мэнидауне у Биггов, но на самом деле Джейн дает сестре понять, что ее интересует более важный и более личный предмет. Вторая фраза письма гласит: «Вчера был день рождения мистера Тома Лефроя, так что вы почти ровесники». Еще один Том, и, собственно говоря, фактически ровесник самой Джейн — им обоим только-только исполнилось двадцать лет. Этот блистательный незнакомец явился из Ирландии. В Хэмпшир он приехал погостить, так что к танцевальным партнерам, знакомым сестрам Остин с самого детства, не относился. Он был светловолос и хорош собой, умен и обаятелен. Получил степень в Дублине и собирался изучать юриспруденцию в Лондоне, а перед тем как начать занятия, приехал на рождественские каникулы к дядюшке и тетушке Лефрой в Эш. После этого первого упоминания Том Лефрой то и дело появляется в письме Джейн. Похоже, она просто не может удержаться от упоминаний об этом «воспитанном, привлекательном, приятном молодом человеке», весело выписывая строчку за строчкой и окуная хорошо отточенное перо в маленькую чернильницу.

Джейн только что достигла того возраста, в котором Кассандра обручилась со своим Томом, и обеим сестрам это, безусловно, кажется важным: девушки обычно подмечают такие вещи. Джейн описывает мельчайшие подробности вчерашнего бала: кто там был, и что произошло, и какие строились планы дальнейших увеселений. Ей нужно пересказать сестре уйму сплетен и перечислить всех гостей — все имена Кассандре знакомы, список не нуждается в дополнительных объяснениях. На балу присутствовали соседи со своими друзьями и родственниками, бывшие ученики их отца со своими сестрами, оксфордские друзья Джеймса и Генри. Оба брата тоже были там, хотя Джейн и упоминает среди танцоров лишь старшего, Джеймса. Она ничего не говорит о его недавней тяжелой утрате, зато пишет о том, что «он в последнее время весьма продвинулся в своих танцевальных способностях». Сестры поощряли Джеймса совершенствоваться в танцах — так, считали они, ему будет легче найти новую жену.

Среди джентльменов на этом балу преобладали духовные лица, словно Хэмпшир являлся какой-то особо плодоносной почвой для них. Но были среди гостей и землевладельцы, и даже один баронет, а вдова другого баронета, который в свое время служил каноником в Уинчестерском соборе, привезла с собой в карете трех дочерей и сына, чтобы они порадовались, поразмялись и расширили круг своего общения. Еще Джейн в письме упоминает среди присутствующих сына бейзингстокского доктора Джона Лифорда, подчеркивая свое расстройство по этому поводу и облегчение, что избежала необходимости с ним танцевать, а также Джона Портала — присутствие этого джентльмена порадовало ее гораздо больше (а его красавец-кузен Бенджамин накануне приходил в Стивентон с визитом).

Сестры Бигг вместе со своим пятнадцатилетним братом Гаррисом убедили отца иллюминировать оранжерею, чтобы добавить вечеру блеска.

Джеймс Остин танцевал с Алитеей Бигг — Джейн была уверена, что Кассандра порадуется, услышав об этом. Но еще больше она думала развлечь сестру рассказом о поведении Элизабет Бигг в пикантной ситуации: та отвергла одного поклонника и поощряла другого. Элизабет открывала бал с преподобным Уильямом Хиткоутом, привлекательным, веселым и состоятельным молодым священником, и к концу вечера все знали, что Хиткоут оттеснил Джона Харвуда, незадачливого сына мелкого землевладельца из Дина, который лелеял надежду жениться на Элизабет. Харвуды давали бал на предыдущей неделе, но даже привлекательность Дин-хауса не смягчила сердце мисс Элизабет Бигг.

Джейн пишет: «Мистер Х. [Хиткоут] танцевал первый танец с Элизабет и затем вновь танцевал с ней, но они понятия не имеют о том, как произвести впечатление. Впрочем, льщу себя надеждой, что они извлекут пользу из трех подряд уроков, что я им дала». Она имеет в виду свое поведение с Томом Лефроем. Джейн называет его «мой ирландский друг» и дразнит Кассандру (которая и так уже побранила младшую сестру в предыдущем «милом длинном письме»): «Вообрази самое безрассудное и скандальное обращение друг с другом, вот именно так мы и вели себя — танцевали, а потом сидели вдвоем». Она так и сияет от восторга, провозглашая это, но затем признает: «…я смогу показать себя… еще только раз», ведь Том Лефрой уезжает вскоре после следующего бала. У них было только три бала, чтобы продолжить знакомство. Дядя и тетя Лефрой так «высмеяли его из-за меня», что теперь ему «стыдно появляться в Стивентоне», и он «сбежал», когда Джейн в последний раз приходила в Эш навестить миссис Лефрой. Очередной бал должен был состояться у самих Лефроев, в их доме священника в Эше, в следующую пятницу, 15 января.

Здесь письмо на какое-то время прерывается. Джейн вновь берется за него, чтобы сообщить еще кое-что о своем «ирландском друге». Дело в том, что, пока она писала, он явился с визитом. Так было принято: джентльмены навещали дам, с которыми танцевали, на другой день после бала. Тома сопровождал его кузен-подросток, тринадцатилетний Джордж. «Этот последний весьма преуспел в смысле хороших манер; что же до другого [т. е. Тома], у него есть лишь один недостаток, который время, я полагаю, совершенно излечит, — его визитка слишком светлая. Он большой почитатель Тома Джонса, а потому носит одежду того же цвета, что тот, когда был ранен».

Ссылка на «Тома Джонса» Филдинга — еще одна провокация Джейн. Речь идет о романе, в котором откровенно и с юмором подаются физическое влечение, внебрачные связи, незаконнорожденные дети и вкрадчивое лицемерие служителей Церкви, а грехи плоти объявляются гораздо менее значительными, чем низость духа рассудительных воздержанных людей. Сообщив Кассандре, что они с Томом Лефроем обсуждали эту книгу, она намекнула, какие свободные и даже смелые разговоры они вели. Она встает на сторону главного героя — «безрассудного и скандального» — против правильных благоразумных персонажей, которые являются его врагами в книге (и могли бы стать ее врагами в реальной жизни, поскольку многие были бы оскорблены в лучших чувствах, узнай они, что за непристойную книгу читает дочь священника). И с эффектным росчерком пера она откладывает свое письмо до следующего дня.

Кто еще был в стивентонском доме, пока она сидела и строчила свое послание сестре? Она не упоминает об отце, который, должно быть, читал, дремал или обдумывал завтрашнюю проповедь в своем кабинете, выходящем окнами в сад, или разговаривал с управляющим Джоном Бондом во дворе. Конечно, на кухне и в надворных службах суетились слуги, но сейчас они не настолько ей интересны, чтобы о них писать; впоследствии ситуация изменится. Из всех братьев дома находился только Генри. С ним приехал друг Джон Уоррен, знакомый Остинам с детства, поскольку он учился у мистера Остина. Ему без всяких церемоний отвели одну из комнат на чердаке, хотя он и стал теперь младшим преподавателем оксфордского Ориэл-колледжа. Он и Джейн были давними приятелями и накануне тоже танцевали друг с другом. После бала Остины оставили его в придорожной гостинице, чтобы он мог с утра пораньше поймать почтовую карету в город. (Джон вернулся в Хэмпшир через несколько дней и дал Джейн повод усомниться в прежнем предположении, что влюблен в нее, подарив ей собственноручно нарисованный портрет Тома Лефроя. Вот еще одно свидетельство, что взаимное увлечение Тома и Джейн привлекло всеобщее внимание и сделалось предметом обсуждений.)

Генри на следующий день должен был отправиться в Оксфорд, чтобы защитить степень магистра перед тем, как возвратиться в свой полк, находившийся в Челмсфорде. Он на самом деле не так уж сильно прикипел к милиции и иногда подумывал, не вступить ли в другой полк, вскоре отправлявшийся к мысу Доброй Надежды. (Джейн писала: «От всего сердца надеюсь, что он, как обычно, разочаруется в своем плане».) При всей любви к Генри она ясно видела неосновательность его притязаний и его непостоянство, хотя, может быть, и не знала о том, что одновременно он вынашивал совершенно другой план — сделаться священником в соседнем приходе, в Чотоне[101]. Генри был также вовлечен в запутанные финансовые дела: ему предстояло выплатить долг своему отцу и занять гораздо большую сумму у Элизы. В то же самое время он добивался внимания молодой девицы с хорошим приданым, дочери сэра Ричарда Пирсона, который заведовал морским госпиталем в Гринвиче. «Ох уж этот Генри!» — как однажды воскликнет Джейн по другому поводу.

Миссис Остин в письме дочери появляется лишь мимоходом: руководит переделкой нескольких старых бумажных колпаков, которые были затем «отданы», вероятно, деревенским детям. Кажется, это занятие было задумано, чтобы развлечь Анну в зимний полдень. Из остальных братьев Джейн упоминает только о Чарльзе. Ему исполнилось шестнадцать, он служил мичманом в Портсмуте под командой Уильямса, мужа их кузины Джейн (урожденной Купер). Фрэнк был в плавании в составе флота метрополии и, в частности, поддерживал дисциплину среди матросов, о чем вряд ли особенно распространялся в присутствии сестер. Запись в его вахтенном журнале, сделанная почти одновременно с письмом Джейн, гласит: «Шестнадцать матросов наказаны, получили по дюжине плетей каждый — за то, что отсутствовали на палубе во время вахты». Фрэнк был хорошим, исполнительным офицером, честно выполняющим свой долг.

Последний абзац письма, добавленный в воскресенье, — это обсуждение даты приезда Кассандры, а также тех новостей, что она сообщала сестре из Беркшира. Смерть ребенка кого-то из знакомых и карточные выигрыши-проигрыши упомянуты в одном предложении. Это объясняется не только недостатком места в конце листа, но и философским отношением Джейн к смерти. И она подписывает письмо: «…всегда твоя, Дж. О.».

То, что где-то в доме лежала завершенная рукопись «Элинор и Марианны», придает особое значение этой подписи. Более того, это единственное из сохранившихся писем Джейн Остин, которое она пишет совершенно как героиня одного из своих же первых произведений. На какое-то время она словно становится собственным персонажем, проживая короткий яркий период, когда женщина раздумывает над выбором спутника и взволнованно ощущает и собственную силу, и прелесть приключения. Мы не можем не думать о том, что на самом деле линия ее жизни развернется вовсе не в том направлении, в каком ей тогда мечталось, и что, как окажется, судьбой Джейн станет не Том Лефрой и не кто-либо вроде него, а рукопись, лежащая в одной из комнат. Не замужество, а искусство. И в своем искусстве она будет воссоздавать эту особую мимолетную пору в жизни молодой женщины с таким остроумием, таким психологизмом, что их с лихвой хватило бы не на одного писателя. Но, читая это ее январское письмо 1796 года, мы чувствуем, с какой радостью в тот миг она променяла бы свой гений на возможность выйти замуж за Тома Лефроя, и уехать в неведомую Ирландию, и жить там, воспитывая многочисленных детишек.

Если вернуться к началу письма, то первое же предложение выдает ее мысли о будущем: «Прежде всего надеюсь, ты проживешь еще двадцать три года». Это пожелание в день рождения Кассандры переносит сестер в 1819 год, когда младшей исполнится сорок три, а старшей — сорок шесть. Обе они к тому времени будут, как им представляется, жить в разных частях страны, под разными именами, с мужьями и ватагой детей. Это модель жизни, переданная им матерью, — рожать детей и воспитывать их, вести хозяйство, ухаживать за садом, надзирать за птичником и коровником, помогать бедным, принимать у себя соседей и, в свой черед, посещать их. А еще обдумывать партии для своих дочерей. И разумеется, они по-прежнему будут писать одна другой такие же бодрые, полные семейной конкретики письма, как их мать пишет своим друзьям и родственникам. А важнейшее приключение их жизни — тот самый короткий захватывающий миг, когда девушка словно бы стоит на авансцене и все будущее зависит от ее теперешних действий, — будет давным-давно позади… Тысяча восемьсот девятнадцатый! Этот год уже из следующего века, казавшийся таким далеким и невероятным, словно по мановению волшебной палочки возник под пером Джейн.