1900—1904 гг.

1900—1904 гг.

В большом саду, который казался остатком первобытного леса с могучими дубами и липами, с разнообразными кустарниками и ковром диких цветов, чудом сохранившихся посреди города Харькова, девушка развешивает на веревках разноцветные мундиры, черные, зеленые, синие, с золотым шитьем на широких воротниках и красных обшлагах, с погонами или эполетами, а иные с витыми шнурами на груди и плечах.

Это собрание старинных одеяний составляет содержимое большого сундука, который стоит в коридоре в нашей квартире. Изредка их вынимают, развешивают, выколачивают и снова укладывают с мешочками нафталина. В коллекции мундиров, сберегаемых по семейной традиции, заключается все, что осталось от нескольких поколений провинциальных бригадиров, судей, предводителей и прочих чинов, военных и гражданских, выцветшие портреты которых хранятся в наших семейных альбомах. Как правило, в молодости они проходили военную службу, воевали, достигали средних чинов, потом возвращались в родные места, занимали гражданские должности и понемногу проживали свои имения в Слободской Украине, Полтавской и Екатеринославской губерниях. Теперь их мундиры напоминают о персонажах старинных пьес.

Однажды они и были увезены в театр, который сразу обогатился подлинной музейной коллекцией официальных костюмов прошедшего столетия. Денежные дела нашего семейства были к тому времени уже весьма неблестящие, впрочем, как и у всех наших родственников.

А. А. Водяницкий, отец В. А. Водяницкого

Из семейных разговоров я знал, что, когда мне было четыре года, мать с пятью сыновьями, из которых я был младшим, продав крестьянам остатки имения, переехала в Харьков. Отец служил в Полтавской губернии. Он изредка приезжал к нам и иногда занимался со мной. В молодости он участвовал в Крымской кампании как гусарский офицер, но вскоре вышел в отставку, работал в разных комитетах «по освобождению крестьян» и «земской реформе», а затем служил, как тогда говорили, «по выборам», т. е. по земскому самоуправлению, дворянскому представительству, мировому суду или опеке. Его несколько раз выбирали уездным предводителем дворянства, и он дослужился до генеральского чина действительного статского советника, но карьера его оборвалась неожиданным образом. Он имел неосторожность явиться на вокзал встречать приезжавшего царя Александра II, надев не ордена, а миниатюрные копии орденов, что было его собственным изобретением. Царь сказал: «Не видел еще таких орденов». Много лет спустя я слышал об отце немало хороших отзывов, в том числе и от крестьян, с которыми я водил знакомство во время приездов на каникулы в бывшие родные места на стыке Полтавской и Харьковской губерний. Они рассказывали, что даже выбирали его в число своих представителей в уездное земское собрание, что вообще считалось очень редким случаем.

Отец и мать по национальности были смешанного происхождения, как очень многие русские и украинские семьи. Дед мой по отцу был женат на прибалтийской немке, а дед по матери — на грузинке. Один из давних предков был сербским офицером из числа тех, которые отказались подчиняться завоевателям-туркам и по приглашению Петра I переселились на Украину, получив земельные наделы. Считалось, что фамилия Водяницких зародилась в Русско-Литовском (полоцком) княжестве, где они занимали видное положение и владели значительным уделом. Один из моих предков, капитан Преображенского полка, активно участвовал в свержении Петра III и воцарении Екатерины II. Собственноручный ее рескрипт на его имя с пожалованием земель в Ахтырском повити (уезде) Слободской Украины «за большие государственные заслуги» с ее личной каллиграфической подписью и огромной государственной печатью хранился в нашей семье, но впоследствии старший брат решил его уничтожить. Потомки этого капитана постепенно расселились в восточных украинских губерниях.

В. М. Водяницкая, мать В. А. Водяницкого

Два раза в год у нас дома появлялись три-четыре почтенных крестьянина, с которыми мать вела обстоятельные разговоры о деревенских делах. Потом кухарка, их землячка, приглашала гостей на чай с доброй закуской. Это первое посещение считалось как бы визитом вежливости, а на следующий день они приносили очередной взнос за проданный сельскому обществу остаток материнского поместья.

Мать всю жизнь была «домашней хозяйкой», она уделяла большое внимание учению детей. При старших сыновьях и племянниках до переезда в Харьков содержался учитель-гувернер, но мать систематически сама занималась с детьми языками, географией и историей. Она была образованной женщиной и открыто разделяла убеждения передовых людей своего времени. Ее идеалом были Герцен, Пестель и Чернышевский, и с их портретов начинался наш семейный альбом. Она свято хранила комплект герценского «Колокола». Мы получали несколько «толстых» журналов, к чтению которых и я пристрастился с детства. Мать отлично знала историю и литературу, увлекалась театром и иногда брала меня с собой, предварительно объяснив содержание пьесы. Она приучала детей к правильной речи и умению хорошо пересказывать прочитанное. Окончив Институт благородных девиц с отличием — с «шифром», который давал доступ в «сферы», она поселилась в деревне, посвятив себя хозяйству, семье и чтению. В Харькове у нее был ограниченный круг знакомств — с несколькими бывшими институтскими подругами, которые собирались по очереди в разных домах потолковать и поиграть в винт.

Дома хранились книги брата Анатолия, погибшего в 18 лет от воспаления мозга. Это был, по-видимому, незаурядный юноша. Исключительно способный математик, самостоятельно освоивший основные университетские курсы, он изучал также историю философии и естествознания. Постепенное знакомство с его библиотекой, хотя бы поверхностное, вводило меня в новый мир. Началось это с того, что «энциклопедистка» тетя Катя, которая была завзятым любителем-ботаником и собирала гербарий везде где бы ни жила, обнаружила среди книг Анатолия ботанические атласы и определители, и я принял участие в определении растений.

Со старшими братьями у меня не было большого контакта. Алексей был военный, его перевели на Дальний Восток, где он погиб в конце войны с Японией, заслужив много наград и репутацию храброго офицера. Борис был студент-юрист, Михаил кончал реальное училище. Оба они и их товарищи были поклонниками и завсегдатаями оперного театра.

Мой интерес к биологии заметно укрепился во время длительной болезни, когда я был вынужден просидеть несколько месяцев дома. Мне подарили для утешения большую клетку с птицами, аквариум с растениями и рыбками и две замечательные книги: «Из царства пернатых» Д. Н. Кайгородова и «Аквариум любителя» Н. Ф. Золотницкого, которые я изучил досконально, а потом познакомился и со многими другими популярными книгами по естествознанию. Одна из подруг матери оказалась большим знатоком цветоводства, я начал знакомиться с этим занятием и вскоре получил от нее книгу «Комнатное садоводство».

Летом 1902 г. мы поехали на дачу в село Кочеток, расположенное на высоком лесистом берегу реки Северный Донец, вблизи города Чугуева. Здесь же жила семья Бобика — одного моего товарища по реальному училищу. В компании с местными ребятами мы ходили на реку, в лес. Однажды встретили охотника, человека средних лет, с которым ребята поздоровались.

— Это профессор из Харькова, — сказали они.— Он каждое лето живет здесь на даче и собирает разные коллекции.

— Да,— сказал Бобик,— бабушка говорила, что она его встретила на почте, он ее старый знакомый.

— Вот бы походить с ним на экскурсии,— внес я предложение.— Может быть, он будет брать нас с собой, если бабушка попросит?

Бабушка и мать Бобика подтвердили, что Александр Михайлович Никольский, профессор Харьковского университета,— их земляк и старый знакомый по Астрахани. Несколько поколебавшись, они решили походатайствовать за нас. К великому нашему торжеству, разрешение было получено, и вскоре мы в назначенный утренний час явились к Александру Михайловичу.

— Ну-с, условимся вот так,— сказал он нам,— не бегать впереди меня, не шуметь и за птицей не бросаться.

Александр Михайлович по дороге в лес объяснил нам, что вообще охота в это время запрещена, но что он имеет специальное разрешение на научную охоту и стреляет только то, что нужно для учебных целей студентам или для изучения. И мы должны смотреть на птицу не как на мишень для стрельбы, а как на часть природы, которую нужно изучать и беречь.

Кочетковский лес был удивительно богат птицами, которые носились и пели вокруг нас. Нередко прилетали крупные лесные голуби, с вышины слышались характерные крики парящих хищников — канюков, подорликов. Александр Михайлович стрелял птиц по выбору. Он отлично различал их на большом расстоянии по повадкам и голосу, иногда смотрел в бинокль, прежде чем принять решение, стрелять или нет. За день он набирал немного — 10—12 птиц, каждую тщательно заворачивал в бумагу и делал записи. Попутно многое нам рассказывал о разных животных.

Постепенно выяснилось, что я кое-что уже знаю о птицах и рыбах. Однажды он разрешил нам прийти к нему посмотреть, как нужно препарировать птиц и делать шкурки для хранения их в коллекции. Разделав птиц, он спросил нас: «Ну-с, молодые люди, признавайтесь, кем вы собираетесь быть?» Бобик сразу ответил, что хочет быть морским инженером и моряком-подводником. Он действительно к этому стремился и уже знал много о подводных лодках. Я сказал, что еще лет в 6—7 принял твердое решение быть директором сахарного завода, но в последнее время интересуюсь больше животными и растениями. Дома над моим решением стать директором сначала посмеялись, но потом пришли к выводу, что в общем это правильно, в нынешнее время, мол, лучше быть инженером.

— Пожалуй, верно,— сказал Александр Михайлович.— Однако запомните, в будущем нужнее станут биологические науки. И если есть к ним интерес, отнеситесь к этому серьезно. Биология — основа жизни будущего человечества.

На прощание он дал нам две свои замечательные книги: «Летние поездки натуралиста» и «Путешествие крысы Хрупа».

После возвращения в Харьков к началу занятий я стал завсегдатаем городской библиотеки, откуда брал много книг по биологии и истории, а также приносил матери новые «толстые» журналы. К этому времени я уже знал довольно хорошо наиболее обычных животных и растения пресных вод, лесные и полевые растения, птиц и бабочек. Как полагается, собирал коллекции.

Прочитав книгу К. А. Тимирязева о Ч. Дарвине, я на одном из уроков зоологии в третьем классе, воспользовавшись каким-то удобным поводом, выпалил за несколько минут теорию происхождения видов. В другой раз рассказал об искусственном рыбоводстве. С этого началась моя дружба с одним из замечательных наших педагогов — Николаем Константиновичем Кничером, который сам тогда только что окончил университет и был полон новых идей о преподавании естествознания. Он отлично знал окрестности Харькова и приобщал нас к знакомству с ними.

Одним из мест, издавна пользовавшихся особым вниманием харьковских биологов, было так называемое Клюквенное болото, расположенное вблизи Основы — пригорода Харькова. Основа — это бывшее имение знаменитого украинского писателя Квитка-Основьяненко, где в то время среди местного населения еще жили некоторые старинные украинские обычаи и обряды. Сразу за имением начиналась холмистая песчаная равнина, некогда, как и многие левобережья наших южных рек, заросшая сосновым бором. В ледниковый период и после него на Украине господствовал суровый климат, и значительные пространства были заняты торфяными болотами со всеми сопутствовавшими им характерными растениями и животными. При отступании ледника на север в отдельных местах, преимущественно на песках, среди сосновых лесов сохранились и до нашего времени сфагновые болота с карликовой березой, клюквой, пушицей и росянкой, т. е. с растениями, не выносящими значительной минерализации воды.

От былого бора под Основой остались лишь редкие крупные сосны. В разных направлениях пролегли железнодорожные насыпи, но Клюквенное болото держалось стойко. На голом песке среди небольших дюн, покрытых редкой растительностью, издали были видны его темно-коричневые воды и светло-зеленые подушки мха-сфагнума. В нескольких километрах от Харькова, среди еще сохранившихся в то время боров, были известны и другие, более обширные торфяные болота, но пригородное Клюквенное болото находилось как бы на особом положении — это было своего рода чудо природы, удержавшееся перед натиском города.

Конечно, Николай Константинович в один из немногих дней, когда было разрешено взять класс на экскурсию, привел нас на Клюквенное болото. Его рассказ был наглядным введением и в физическую географию, и в историческую геологию, и в экологию водных и болотных растений и животных. Какая удача для учеников иметь такого преподавателя!

Это было время, когда наглядные и активные методы обучения только-только проникали в школы. В нашем реальном училище был и другой преподаватель естествознания, почтенный педагог и инспектор училища, автор известных учебников, который не делал ни шага дальше узаконенной книги, моделей и настенных таблиц.

С появлением в училище Николая Константиновича Кничера положение, после некоторых сомнений начальства, изменилось, но только для тех классов, где он преподавал. Были введены практические занятия в кабинете естествознания. Три-четыре экскурсии в год на разнообразные природные ландшафты внесли небывалое оживление и осмысливание в преподавание. Но самое главное — Николай Константинович горячо верил в силу науки, а к ученикам относился, как к сознательным людям. Такие натуралисты, живые и ищущие люди, как он, в то время создавали новое направление в русской школе.

Клюквенное болото с его своеобразным реликтовым миром, заброшенным в пригород Харькова и явно обреченным на скорую гибель, явилось для меня увлекательным открытием. Я уже был заядлым аквариумистом и решил попытаться перенести уголок этой своеобразной реликтовой природы домой или в училище — в аквариумы с естественной почвой и водой, наблюдать и выяснять, какие растения и животные будут обнаруживаться, в чем отличие этого сообщества от обитающих в других водоемах окрестностей Харькова. Незадолго перед этим в аквариуме с грунтом и водой, взятыми из пруда в дачной местности Покотиловке, выросла великолепная колония гидроидного полипа кордилофоры, которого никогда раньше в харьковских водоемах никто не обнаруживал.