1950—1954 гг.

1950—1954 гг.

Станцию посетил академик-секретарь Отделения биологических наук А. И. Опарин. Разговор касался ее деятельности и дальнейшей судьбы. «Станция, несомненно, будет институтом,— сказал Александр Иванович,— если раньше в этом отношении была некоторая сдержанность, то после юбилейного заседания, на котором выявилась оценка деятельности станции научной общественностью, этот вопрос по существу уже не вызывает сомнения. Но для этого нужно значительно укрепить материальную базу станции, улучшить оборудование, приобрести экспедиционный корабль и, главное, нужно создать молодые специализированные кадры. Пишите в Президиум докладную записку обо всем этом, просите учредить аспирантуру». Вскоре мы послали такую записку, и А. И. Опарин получил постановление Президиума Академии наук о мерах по укреплению станции, в том числе созданию ее аспирантуры.

На 1950 г. нам дали три вакансии для аспирантов. Вскоре станция приняла первых аспирантов: ихтиолога Ю. Г. Алеева, зоолога-бентониста М. И. Киселеву и микробиолога М. Н. Лебедеву. Представляя Совету станции Марту Киселеву и Майю Лебедеву, я сказал, что «на станции запахло весной и мы надеемся вскоре увидеть цветы и плоды». В этом я не ошибся. Это был очень удачный прием аспирантов. Не говоря о том, что все трое представили диссертации в срок (а Ю. Г. Алеев даже на год раньше), все они быстро вошли в состав основных работников станции и создали хорошие лаборатории, а позже отделы института, которыми успешно руководили.

Ю. Г. Алеев до аспирантуры работал два года в Институте рыбного хозяйства (Керчь). Его диссертация была посвящена черноморской ставриде, которая в то время вызвала чрезвычайный интерес.

Дело в том, что кроме обычной ставриды, достигающей размера 25 см, в Черном море изредка встречались крупные почти полуметровые экземпляры. О них упоминал еще С. А. Зернов. И вдруг за годы войны в Черном море появилось огромное количество этих крупных ставрид, которые и вели себя иначе, чем обычная ставрида,— они зимовали не у южного берега Крыма, а у турецких берегов и летом распространялись в открытые воды, ведя себя как настоящие пелагические хищники, питающиеся хамсой и шпротом. За счет этого новоявленного стада улов ставриды в Черном море резко увеличился. Самые крупные экземпляры оказались в возрасте до 11 лет. Что это такое? Пришли ли эти стада ставриды из Средиземного моря, или наша ставрида при каких-то благоприятных условиях дала такую вспышку развития? Во всем этом требовалось досконально разобраться.

Уже было высказано несколько гипотез, но углубленного исследования никто не проводил. Прежде всего, для порядка нужно было проверить, к каким видам относятся обычная и крупная черноморские ставриды. На протяжении ста лет все ученые относили их к виду Trachurus trachurus, самому распространенному виду ставрид, обитающему чуть не по всему земному шару. Но неожиданно оказалось, что это другой вид: так называемая средиземноморская ставрида, но в некоторых признаках несколько изменившаяся в условиях Черного моря.

Ю. Г. Алеев открыл любопытную географическую закономерность в изменениях размеров рыб в разных морских водоемах. Многие черноморские рыбы мельче своих одноименных средиземноморских собратьев. Раньше это объясняли «низкой кормностью Черного моря». Но наши работы показали: и планктон, и бентос в Черном море обильнее, чем в Средиземном. Алеев установил, что в Черном море мельчают те виды рыб, которые перестают питаться в условиях зимнего понижения температуры воды. В Средиземном море, где зима гораздо теплее, рыбы или продолжают кормиться, или перестают, но на небольшой срок. Подобный факт во многом подтверждает поведение черноморских кефалей, переселенных в Каспийское море. На зиму они уходят к южным берегам, где в это время значительно теплее, и там питаются и растут круглый год, достигая значительно большей величины, чем в Черном море.

Итак, обычная черноморская ставрида — это измельчавшая вследствие зимних голодовок средиземноморская ставрида. Что же касается крупной ставриды, то вероятнее всего, она потомство представителей какого-то значительного стада, проникшего единовременно через Босфор в Черное море. Здесь, у южных берегов в момент проникновения и в ближайшие годы стадо столкнулось с благоприятными условиями, в частности с обильной пищей в виде мелких пелагических рыб, и дало вспышку развития. Не выловленное за годы войны, оно в дальнейшем постепенно мельчало. Часть этого стада попала в сети, часть вымерла, а потомство превратилось в знакомую нам черноморскую измельчавшую ставриду.

Аналогичный пример кратковременной вспышки развития мы видели в случае с проникновением в Черное море дальневосточного хищного моллюска рапаны. Он был завезен оттуда в Новороссийскую бухту в предвоенные годы. В дальнейшем моллюск размножился и распространился по Черному морю, истребляя устриц и мидий. Размеры моллюска достигли 15 см. Но постепенно он стал мельчать и теперь такие экземпляры очень редки.

После защиты отличной диссертации Ю. Г. Алеев развил энергичную деятельность в экспериментальном изучении функциональной морфологии рыб. Иначе говоря, он искал закономерности их внешнего строения, связанные с образом жизни каждой систематической группы. Алеев использовал результаты биофизических исследований, проводившихся с 1934 г. В. В. Шулейкиным с сотрудниками на Черноморской гидрофизической станции АН СССР (Кацивели). В ходе этих работ были проанализированы особенности движения различных рыб и дельфинов, а также доказано, что последние движутся в водной среде благодаря тому, что по их телу пробегает волна поперечных колебаний (от головы к хвосту) со скоростью, превышающей скорость поступательного движения животного. Кроме того, Шулейкин и его сотрудники нашли (теоретически) связь между размерами тела рыбы дельфина (или кита) и максимальной скоростью их движения. Эти исследования выявили различия в движении, с одной стороны, угрей, с другой — преобладающих видов иных рыб, у которых амплитуда поперечных колебаний резко возрастает по мере приближения к хвосту. Расширяя фронт своих работ, Ю. Г. Алеев с учениками перешел к аналогичному изучению различных групп нектона, т. е. водных животных, обладающих способностью к плаванию и преодолевающих течения и волнение — китов, дельфинов, кальмаров, черепах. Это направление гидробиологических исследований можно назвать «нектонологией».

Сто лет тому назад Э. Геккель ввел термин «нектон». С тех пор во всех руководствах по гидробиологии и общей экологии повторялось, что водное население состоит из планктона, бентоса и нектона. Но если первые две группы подвергались глубокому и разнообразному изучению, то «нектон», как совокупность организмов с присущими им характерными признаками и прежде всего способностью к самостоятельному плаванию, по существу планомерно не исследовался. Забегая вперед, хочется отметить последовательный путь молодого ученого, взявшего прямо с аспирантуры правильный старт специализации. Организованный Ю. Г. Алеевым отдел нектона занял важное место в общей системе работ нашего коллектива. Сотрудники отдела достигли серьезных результатов теоретического и практического значения, подойдя вплотную к решению ответственных задач бионики — науки об использовании в технике данных о строении организмов.

М. И. Киселева вела кропотливые исследования природы личинок черноморских многощетинковых червей. Изучение биологии планктонных личинок донных животных — важная задача морской гидробиологии: от судьбы личинок и их метаморфозы зависит возобновление поколений взрослых стадий организмов. Начав с изучения яиц и личинок рыб, наша станция на протяжении ряда лет последовательно развивала исследование личинок беспозвоночных животных — ракообразных, червей, моллюсков, т. е. основных обитателей моря, образующих его донные биоценозы и служащих пищей рыбам. Трудность таких работ заключается в том, что многие личинки — довольно нежные и требовательные существа, и для их выращивания нужно суметь подобрать соответствующие условия. Никогда нельзя сказать заранее, удастся это или нет.

Предлагая такую «ненадежную» тему аспиранту, мы исходили из убеждения, что задача аспирантуры заключается не в том, чтобы побыстрее и без больших хлопот получить кандидатскую степень, а в том, чтобы основательно овладеть исследовательскими навыками, выработать настойчивость в преодолении трудностей, научиться находить самостоятельно пути решения поставленной задачи и при этом выполнить полноценную научную работу, действительно нужную в общем плане исследований коллектива.

Как часто приходится видеть, что тема аспиранту дается наверняка «диссертабельная»: для ее выполнения необходимо только провести определенное количество анализов или наблюдений по трафаретным рецептам. И нередко после такой «надежной» диссертации новоиспеченный кандидат наук оказывается беспомощным в дальнейшей самостоятельной деятельности и десятилетиями топчется на одном месте, около привычного круга методик и фактов. Такая подготовка молодых кадров нас не устраивала. Нам нужно было обеспечить будущее станции, воспитав активных и инициативных деятелей науки. И во многом нам это удалось, хотя кое-кто из аспирантов, конечно, и отсеялся.

М. И. Киселева имела хорошую морскую подготовку — она еще студенткой работала в Зоологическом институте, участвовала в ряде экспедиций на дальневосточных морях и умела обращаться с орудиями лова, знала руководящие формы донных биоценозов, занималась систематикой многощетинковых червей. Эта подготовка пригодилась ей в дальнейшей работе. Но сейчас она начинала экспериментальную работу с живыми организмами, в чем личного опыта у нее еще не было.

В работах такого рода заключался очень большой смысл. Ведь морская гидробиология за последние десятилетия в значительной степени развивалась как описательная наука: добытые в экспедициях материалы изучались лишь в виде «зафиксированных» в формалине или спирте мертвых организмов. Пришло время, когда потребовалось перейти к изучению непосредственной жизнедеятельности организмов. Конечно, с живыми организмами всегда работали физиологи. Но они интересовались преимущественно функциями отдельных органов или систем, а нам нужно было подойти к организму как к целому, изучить, сообразуясь с его отношениями со средой и в совокупности с другими организмами, с его ролью в сообществах и в водоеме вообще. Мы поставили задачу максимальной «биологизации» гидробиологии, и для этого требовалось широкое внедрение экспериментальных методов.

Очень спокойно и настойчиво взялась М. И. Киселева за дело. Она сумела проследить размножение и развитие многих видов полихет, сделав попутно одно любопытное наблюдение, представляющее общий океанографический интерес для исследователей Черного моря.

Киселева обнаружила, что личинки некоторых червей встречаются систематически в планктоне срединных частей моря, удаленных от берега, которые было принято называть халистатическими, т. е. имеющими постоянную устойчивую соленость. Эти зоны, опоясанные круговыми течениями, считались как бы отрезанными от прибрежных вод, во всяком случае имеющими с ними весьма ограниченную связь. Но личинки червей родились от донных животных на неглубоких местах (бентос в Черном море не встречается глубже 100—150 м вследствие наличия сероводорода в более глубоких слоях). Хотя некоторые черви и всплывают со дна в поверхностные слои для размножения, но они движутся здесь беспорядочно («роение») и не могут самостоятельно совершать отдаленные походы: существование их в плавающем состоянии кратковременно. Очевидно, личинки переносятся течением вместе с водой и их постоянное нахождение в срединных частях моря, при примерной продолжительности жизни в две-три недели, доказывает наличие значительных перемещений поверхностных вод в любых направлениях (в зависимости от складывающихся метеорологических условий). Следовательно, срединные районы моря, опоясанные течениями, вовсе нельзя считать изолированными от прибрежных вод, а это очень важно для общей океанографии Черного моря.

После защиты диссертации Киселева организовала лабораторию бентоса и приступила к планомерному детальному переисследованию донных биоценозов у берегов Крыма и Кавказа с целью вскрыть изменения, происшедшие за последние 25—30 лет. При этом она обратила внимание и на так называемый мейобентос, т. е. более мелкие формы, которые предыдущие исследователи в своих работах не учитывали и которые имеют существенное значение в общих пищевых цепях донных сообществ. Были развернуты также экспериментальные исследования различных сторон жизни донных животных. М. И. Киселева и сотрудники отдела бентоса провели впоследствии большие работы по изучению бентоса и донной фауны в Средиземном и Красном морях и в прикубинских водах.

Микробиолог М. Н. Лебедева до прихода к нам работала в Москве в заводской лаборатории и совершенно не была знакома с морем. Но она смело и организованно взялась за новое дело. Темой ее диссертации стал вопрос о количественном развитии микробов в толще вод Черного моря. Ее руководителем был А. Е. Крисс, начавший работать у нас в 1946 г. в упоминавшейся первой послевоенной экспедиции. В последующие годы он вплотную занялся морской микробиологией, создал в Институте микробиологии АН СССР специальную лабораторию, работал на многих морях.

Надо сказать, что морская микробиология, чьи первые шаги были связаны в значительной степени с именами русских исследователей Б. Л. Исаченко и В. С. Буткевича, в течение длительного времени была мало связана с гидробиологией (за исключением, пожалуй, санитарной биологии пресных водоемов). Дело ограничивалось общими данными о роли бактерий в циклах азота, фосфора и т. д. Но когда гидробиология перешла к количественной характеристике водного населения и круговорота веществ в водоемах, потребовалось уже более детальное изучение роли микробов в основных жизненных процессах в водоемах. Как и в отношении организмов растительного и животного планктона, прежде всего пришлось установить количество микробов, характерное для различных вод, и их роль в циклах основных биогенных веществ. Первые попытки в этом направлении сделал Ф. И. Копп на Севастопольской станции еще в довоенные годы. Теперь предстояло развернуть эту тему в широком плане.

Вызывали немало сомнений и требовали уточнения методы сбора и обработки материала с целью количественного учета. Параллельно с этим нужно было создать музей живых культур морских водорослей и вести изучение их биохимической активности. М. Н. Лебедева сумела дать убедительную картину количественного распределения бактерий по всей толще водной массы Черного моря, уловив при этом характерные черты каждого из его слоев. Она вскрыла различие в заселенности бактериями слоев верхней кислородной зоны моря и подтвердила наличие промежуточных смешанных вод, обогащающихся глубинной микробной флорой, главным образом в зимний период, когда усиливается вертикальное перемешивание вод.

Это наблюдение послужило началом дальнейшего применения микробиологических данных при решении всевозможных вопросов гидрологии, например для характеристики отдельных слоев и течений. Таким образом, бактерии были введены наряду с организмами фито- и зоопланктона в число так называемых биоиндикаторов, указывающих на различия водных масс. Впоследствии М. Н. Лебедева применила опыт этих наблюдений при работах в Индийском океане, в Средиземном и Красном морях. Совместно с Евгенией Максимовной Маркианович она изучила систематический состав и биохимические свойства микробов Черного и Средиземного морей.

Итак, первый выпуск аспирантов оказался удачным. Каждый молодой ученый стал во главе самостоятельной лаборатории. На их примере мы могли проверить правильность установки на поощрение самостоятельного поиска. В дальнейшем на станции и в институте было много аспирантов, и неудачи у них обычно случались именно тогда, когда они шли в своих работах по проторенной дорожке. Случалось, что иногда аспиранты запаздывали с подачей диссертации (большой недочет с официальной точки зрения), но зато зачастую у них получались выдающиеся работы. По сути дела многие сотрудники станции, официально не числившиеся аспирантами, располагали возможностями основательно заниматься своими диссертациями. Так что если говорить о создании высококвалифицированных и самостоятельных кадров, то нашу станцию, пожалуй, можно было выделить среди других аналогичных провинциальных учреждений. Мы ежегодно принимали нескольких аспирантов и большинство из них оказывались хорошими научными работниками.

Станция довольно быстро пополнялась способной молодежью, овладевающей прогрессивными направлениями морской биологии. Учитывая это, Президиум Академии наук в 1952 г. решил преобразовать станцию в Институт биологии моря. Однако Министерство финансов отказалось признать это решение, ссылаясь на то, что на станции еще слишком мало старших научных сотрудников (их было в то время всего четыре).

Итак, нам нужны старшие сотрудники. А где их взять? Готовых морских специалистов немного, да и квартир для семейных людей у нас нет. Решаем строить свои жилые дома. Но для этого необходимо попасть в генеральный план жилищного строительства Севастополя, которое в это время осуществлялось уже полным ходом под руководством специально созданного правительственного комитета по строительству города.

Вскоре благодаря поддержке местных органов власти для нас выстроили хороший жилой дом вблизи станции и обещали в будущем еще два (в последующие годы они были сооружены). Теперь мы смогли значительно пополнить состав сотрудников как старших, так и младших. К сожалению, заселение новых ведомственных домов практически всегда складывается таким образом, что через 2—3 года половину квартир в них занимают посторонние люди.

Ростовский университет направил к нам четырех выпускников. Первыми прибыли Т. С. Петипа и Е. П. Делало — ученицы Ф. Д. Мордухай-Болтовского. Делало держала вступительный экзамен в аспирантуру и произвела на нас большое впечатление хорошей подготовкой и основательностью изложения. Петипа, сославшись на плохое самочувствие, отказалась от экзаменов и попросила зачислить ее лаборантом. В дальнейшем обе они стали зоопланктонистами. При этом Т. С. Петипа проявила большую настойчивость и инициативу в исследованиях, выросла в крупного специалиста по экологии планктонных рачков — копепод — и получила степень доктора биологических наук за работу, представленную как кандидатская диссертация.

Две другие выпускницы — Л. А. Долженко и В. Д. Третьякова, уроженки кубанских станиц, каким-то образом оказались сначала в Симферополе, в недавно организованном Крымском филиале Академии наук. Но через несколько дней они примчались несколько перепуганные в Севастополь: «Нам дали задание — изучить птичье население лесополос, выдали ружья и все охотничье снаряжение. Нас отпустят, если вы согласитесь нас принять». Из них получились старательные сотрудники, и каждая стала в определенной области специалистом: Л. А. Долженко (Дука) — в биологии личинок рыб, В. Д. Третьякова (Брайко) — в биологии организмов обрастаний. Их путь к ученой степени был нелегким и довольно длительным, но в конце концов успешным.

Использовали мы и еще один путь привлечения специалистов — приглашение молодых кандидатов наук, закончивших аспирантуру в других учреждениях, но не получивших там назначения на работу. Именно так пришел к нам радиобиолог Г. Г. Поликарпов. В течение двух-трех лет он развернул на станции настолько интересную и нужную работу, что наша лаборатория радиобиологии заняла видное положение не только в СССР, но и за рубежом. Конечно, в новой малоразработанной области всегда легче выдвинуться, чем в «классических» отраслях науки, и, кроме того, экспериментальные исследования быстрее дают результаты, пригодные для публикаций, чем громоздкие биологические работы, требующие обычно массового материала и длительного его собирания. Но не только в этом дело. Без большого труда, без инициативы, настойчивости, тщательной методики и умения вовлечь коллектив в комплексную работу успеха нельзя ожидать нигде. Г. Г. Поликарпов сумел «зажечь» своих сотрудников и получил ценные результаты, пригодные для важных обобщений. Все это принесло ему степень доктора наук, а позже звание члена-корреспондента Украинской Академии наук.

В одну из поездок в Москву я участвовал в совещании по подготовке научной программы предстоявшей Всесоюзной конференции по рыбному хозяйству. Мне и профессору С. В. Карзинкину поручили сделать на конференции доклады о проблеме биологической продуктивности водоемов. Я в некоторой степени был подготовлен к такому заданию: систематически знакомился с появлявшимися работами по общим вопросам этой проблемы, к тому же они многократно дебатировались на научном семинаре, регулярно проводившемся на станции. Я предполагал, что вряд ли встречу среди деятелей рыбного хозяйства полное сочувствие теоретической постановке вопросов продуктивности. Многие из них понимали под продуктивностью только полезную, промысловую продукцию, а общие процессы, частью которых являлся и выход полезной продукции, их не интересовали. Мне было ясно, что С. В. Карзинкин представит доклад в совершенно другом духе, чем я, но все же решил изложить вопрос в принципиальной научной форме.

Вскоре после возвращения в Севастополь я прочитал в очередном номере «Зоологического журнала» дискуссионную статью Г. В. Никольского под интригующим названием «О динамике численности рыб и так называемой проблеме биологической продуктивности водоемов». Значит, готовится столкновение двух линий — и мне уже обеспечен неблагоприятный прием на конференции как представителю сугубо «академической» науки. В своей статье Г. В. Никольский вообще ставил под сомнение существование гидробиологии как науки. Ясно было, что академик Е. Н. Павловский — главный редактор «Зоологического журнала», одобрив помещение этой статьи, также хорошо понимал, на что она направлена.

Надо сказать, что «Зоологический журнал» в те годы превратился в совершенно безликий орган, заполняющий свои страницы в основном мелкими работами очень частного характера, чуждый не только каких-либо общебиологических проблем, но даже и сколько-нибудь широких вопросов зоологии. Его руководители явно не желали совершить какой-либо шаг, который мог бы потревожить господствовавшую тогда в биологии линию. В этом отношении совершенно иначе выглядел «Ботанический журнал», главный редактор которого академик В. Н. Сукачев соблюдал полное достоинство ботаники как науки. Ни о каких дискуссиях в «Зоологическом журнале» до сих пор не могло быть и речи. И если теперь она начинается, то, несомненно, главный редактор считает ее верным делом.

Вскоре появилось подтверждение — звонок из Москвы. Очень осторожно мне сообщили, что по предложению Е. Н. Павловского и Г. В. Никольского и с согласия Т. Д. Лысенко проблема продуктивности водоемов (по которой я был официальным куратором) в планах Отделения будет заменена проблемой динамики численности рыб, а вопросы гидробиологии пойдут как изучение среды обитания рыб. Я поблагодарил за информацию и ответил, что считаю это решение результатом субъективизма, и тот, кто это придумал, не может отличить фундаментальных проблем от отраслевой науки. Если уж быть последовательным, то в этом случае Зоологический институт должен переименовать свой отдел гидробиологии в отдел динамики численности рыб, ибо последняя есть часть процессов более общего характера, которые и должна изучать Академия наук, оставив рыбохозяйственные вопросы Институту рыбного хозяйства. Можно разрабатывать проблему динамики численности рыб и как теоретическую проблему, но вовсе не за счет гидробиологии. Я сказал, что буду писать о судьбе гидробиологии в Академию наук и уверен, что меня поддержат многие. Мне ответили, что сейчас не время для обострения вопроса и что сделать ничего нельзя, так как руководство уже приняло окончательное решение.

Я написал для «Зоологического журнала» статью «О проблеме биологической продуктивности и так называемой динамике численности рыб», перефразировав в обратном смысле заглавие статьи Г. В. Никольского. В статье я пытался доказать первичное и общее значение проблемы продуктивности как важнейшей части гидробиологии.

Вскоре после появления статьи Никольского на очередной фаунистической конференции в Зоологическом институте со специальным заявлением выступил один крупный гидробиолог. От имени гидробиологов он выразил Г. В. Никольскому благодарность за смелое и правильное выступление. Я попросил слова и сказал, что «никакое совещание гидробиологов этот вопрос не рассматривало и никто не давал выступавшему поручения высказывать от имени всех свое личное мнение. Но если это так, то я, придерживаясь иного мнения, с таким же правом буду высказывать его от лица других гидробиологов». Мне аплодировали так же, как перед этим аплодировали упомянутому заявлению.

В дальнейшем в «Зоологическом журнале» появилось много дискуссионных статей по проблеме гидробиологии. И надо сказать, что деятели рыбохозяйственных учреждений выступали энергично, а «академисты» довольно осторожно, причем многие из них вообще постарались остаться в тени и не вступать в дискуссию.

Приближалось открытие Всесоюзной конференции по рыбному хозяйству. Тезисы моего доклада были уже опубликованы, и из них вытекало мое намерение отстаивать на конференции всеобщее биологическое значение проблемы продуктивности. Я тем временем начал готовить большую статью, в которой стремился рассмотреть теоретическое содержание проблемы продуктивности водоемов, изложить состояние этого вопроса на Черном море, критически разобрать дискуссию в «Зоологическом журнале». Решение этих трех задач было очень полезным для меня особенно в плане подготовки к конференции.

Ехали мы с Ниной Васильевной на конференцию совершенно спокойно, не зная и не предвидя, что там произойдет. Но к началу мы опоздали: уже был заслушан вводный доклад заместителя министра рыбной промышленности, и объявлен перерыв. В кулуарах было много парода. Мне объяснили, что в докладе заместителя министра высказаны неприятные слова в адрес теоретической науки и саркастически упомянуты мои «домыслы» о продуктивности Черного моря. Подготовлен ряд выступлений, в которых Л. А. Зенкевича и меня собираются проработать... Сразу после перерыва — мой доклад. По регламенту он рассчитан на полчаса, но можно просить добавочное время: один из назначенных докладов перенесен на завтра.

Е. Н. Павловский из Ленинграда не приехал, но неожиданно появился А. И. Опарин. После я узнал, что его известила Р. Л. Дозорцева. Приезд А. И. Опарина имел, конечно, большое значение: он официально представлял академическую науку и даже выступил с вводной речью. Мне позволили использовать добавочное время, и я решил не только придерживаться текста доклада, но и делать по ходу дополнения наступательного характера.

Большой зал Отделения общественных наук был полон — присутствовало, вероятно, не менее 700 человек. Объявление председателя о моем выступлении встретили неспокойно. Через несколько минут наступила полная тишина. Я осмелел и начал выкладывать все начистоту. Вижу — А. И. Опарин доволен, заместитель министра слушает очень внимательно. Последние фразы доклада затерялись среди большого шума и аплодисментов.

Однако общее впечатление от доклада неясно. Я сразу вышел в кулуары. Вслед за мной устремились несколько человек — работников рыбохозяйственных институтов. «Поздравляем вас, — сказал А. В. Кротов, — вы сделали замечательный доклад и настроение публики, созданное выступлением заместителя министра, явно изменилось». Слышу слова Я. В. Ролла: «Очень хорошо, что Вы все высказали начистоту, но я никак не ожидал, что Вы пойдете ва-банк. Я бы, вероятно, не решился». Из зала вышел А. И. Опарин: «Я очень рад, что слышал Ваш доклад и наблюдал аудиторию. По-видимому, все обойдется благополучно. Кстати, я узнал и кое-что новое для себя, очень небезынтересное для вопроса о происхождении жизни. Но я, к сожалению, должен уехать».

Нужно возвращаться в зал — там выступал С. В. Карзинкин. Он тоже говорил о проблеме продуктивности, но, конечно, с других исходных позиций. Его доклад также приняли хорошо: по существу своему он, несомненно, оказался ближе интересам большинства аудитории, чем мой. Было подано несколько записок с вопросами ко мне. Первая записка гласила: «Кому на практике помогла ваша теория?» Я ответил: «Тому, кто постарался ее понять. Но, впрочем, это не моя теория». Зал благоприятно реагировал на ответ. Вторая записка несколько озадачила: «Вы, по-видимому, не признаете авторитет деятелей рыбохозяйственной науки». Я спросил: «Что именно имеется в виду?» Мне ответили: «Например, признаете ли вы авторитет Карзинкина?» Я сказал, что полностью признаю авторитет каждого ученого в его прямой специальности. «Например?» — крикнули с места. «Например, я безусловно признаю авторитет профессора Карзинкина в некоторых разделах физиологии рыб и в особенности в методике разведения энхитрея»[3].

Несколько записок касались продуктивности Черного моря. На них я ответил уже серьезно и обстоятельно.

В перерыве ко мне подошли три профессора, о которых говорили, что они составляют тайный «мозговой трест» и в настоящее время фактически руководят политикой в водяных биологических науках. Они пригласили меня потолковать о проекте резолюции. Но оказалось, что действительная тема разговора иная: прекратить полемику и объединиться для борьбы против Л. А. Зенкевича, который, по их словам, «стал тормозом развития биологии». При этом меня уверили, что лично я еще «способен исправиться». Нет нужды повторять, что я им ответил. В проекте резолюции имелось, между прочим, выражение: «ошибки, допущенные Зенкевичем и Водяницким...» Я заявил, что согласен на эту формулировку при условии, что все мои три собеседника будут упомянуты вслед за первыми двумя фамилиями. На этом согласование резолюции прервалось, и мы разошлись с тем, с чего начали.

После перерыва состоялся доклад Л. А. Зенкевича об обеспеченности рыб в морских водоемах кормовыми ресурсами. Затем выступил мой большой приятель директор Мурманской биологической станции В. В. Кузнецов. Он остановился на проблеме рыбопромысловой продуктивности Белого моря. В докладе В. В. Кузнецова содержалась довольно обширная критика по адресу Л. А. Зенкевича, касающаяся не только вопросов, связанных с Белым морем, но и более широких проблем. По сути дела он мог бы зацепить и меня, но он этого не сделал, вероятно, по дружбе.

Довольно скоро (1953) вышла из печати солидная книга — «Труды Всесоюзной конференции по вопросам рыбного хозяйства», где были опубликованы все 22 доклада, протоколы прений и заключительные слова докладчиков. Я считаю эту книгу как некоторый исторический документ очень интересной. Она отражает тогдашние тенденции в рыбохозяйственной науке, ихтиологии и гидробиологии, характеризует живых людей — участников этой большой конференции, где столкнулись различные направления. Думаю, что молодежи следует заглянуть в те «минувшие дни» и узнать, за что «рубились отцы».

Очень существенно разошлись мнения по вопросу о сущности проблемы продуктивности водоемов. Наши оппоненты, рассматривая ее лишь как проблему образования промысловой продукции, утверждали, что изучению подлежат лишь те звенья и процессы, которые непосредственно участвуют в ее образовании, а остальные не представляют интереса. Мы же всегда считали такой подход допустимым лишь для целей первичного ориентировочного изучения непосредственных пищевых связей промысловых объектов и недостаточным для понимания различий в уровне продуктивности разных морей и их отдельных зон. Только фронтальные исследования, включающие изучение круговорота веществ и потока энергии через все основные звенья созидателей и потребителей органического вещества, приведут к пониманию закономерностей продуктивности и возможности управления ею.

Менее существенным с теоретической стороны явилось расхождение по вопросу об освоении открытых вод морей и океанов. Однако вопрос этот имел важное практическое значение. Надо сказать, что среди части наших ведущих ихтиологов господствовало скептическое отношение к океаническому рыболовству как ненадежному и дорогому. Иное дело пресные воды — их, мол, у нас много и можно создать еще больше прудов и озер, этим хозяйством и нужно управлять, подбирать и улучшать породы рыб и т. д. В этом утверждении — большая доля справедливости, и, несомненно, наши внутренние рыбные ресурсы еще далеки до своего полного использования. Но отказываться от даров океана, которые огромны и которые широко используют многие государства, просто неразумно. И уже давно рыболовство ряда государств оторвалось от прибрежной полосы и вышло в открытые просторы океанов.

Прибрежная зона моря, естественно, гораздо продуктивнее открытых вод (считая на единицу площади или на кубометр воды). Для этого имеется ряд причин: энергичное перемешивание вод на мелководьях, развитие донной растительности, поступление питательных веществ с речным стоком и с прибрежной суши. В течение длительного времени именно последней причине приписывали основное значение в продуктивности как пресных, так и морских прибрежных вод. Первым высказал эту мысль знаменитый зоолог К. Э. фон Бэр, академик Петербургской Академии наук, руководивший в 70-х годах XIX в. экспедицией по изучению рыболовства России.

Впоследствии было признано, что в больших водоемах и особенно в морях процессы биологической продуктивности осуществляются в основном за счет внутреннего круговорота веществ, накопившихся в водной толще за многие миллионы лет. Ежегодное поступление веществ с материков имеет ощутимое значение в прибрежной зоне и отступает на второй план в удаленных от берега, открытых водах Мирового океана. Пока не было понято значение «циклических» процессов продуктивности и их отличие от процессов «поточного» типа, полагали, что только прибрежные, сравнительно мелководные зоны моря перспективны в отношении рыболовства. Да и техника лова для открытых вод нужна была, конечно, более мощная, а это пришло далеко не сразу.

К. Э. фон Бэр говорил, что никто никогда не решится утверждать, что питательные вещества возникают в самой толще вод. Упрекать его в этом нельзя, в то время не было иных данных, но считать его основоположником современного учения о продуктивности, как это сделали некоторые ихтиологи, по моему мнению, было неправильно. И я доказывал, что истинными зачинателями русской гидробиологии были Н. М. Книпович, С. А. Зернов, К. М. Дерюгин и Л. С. Берг. Сам того не ведая, я возбудил крайнее раздражение Е. Н. Павловского, который являлся одним из преемников К. Э. фон Бэра в Военно-Медицинской академии и в Зоологическом институте. В связи с юбилеем этого великого ученого мои высказывания в печати пришлись не ко времени: они противоречили заявлениям самого Евгения Никаноровича.

К этому неожиданно добавились наши разногласия в связи с некоторыми действиями Е. Н. Павловского как председателя Крымского филиала Академии наук СССР. Он решил отобрать у Украинской Академии наук Карадагскую биологическую станцию и включить ее в Крымский филиал. Отделение биологических наук запросило мое мнение. Я ответил, что делать это крайне рискованно: Украинская Академия наук содержит Карадагскую станцию уже несколько десятилетий, станция работает хорошо и регулярно печатает свои «Труды». Кроме того, является обычным делом, что крупные научные организации имеют морские станции даже в других государствах.

Мое мнение было категорически отвергнуто Е. Н. Павловским, который настоял на передаче. Вскоре мне прислали из Совета по филиалам на отзыв план работ Карадагской станции, уже как учреждения Академии наук СССР, с положительной визой Е. Н. Павловского. Я с удивлением прочитал в этом плане, что до сих пор Карадагская станция находилась под неправильным руководством Украинской Академии наук, которая ее ориентировала на порочный путь изучения проблемы продуктивности водоемов, а с переходом в Крымский филиал АН СССР станция встала на правильный путь и уже включилась в обслуживание рыбной промышленности. С этой целью станция заключила договор с местной рыболовецкой артелью о консультациях по точному определению видов рыб в уловах последней. Я написал то, что следовало и, в частности, что определение рыб в уловах пары мережек нельзя расценивать как помощь со стороны Академии наук развитию рыболовства.

Мое заключение опять вызвало негодование Е. Н. Павловского: оказывается президенту Академии наук уже доложили об успехах Карадагской станции в развитии рыболовства под непосредственным руководством Крымского филиала. Но тем не менее из Совета по филиалам дали указание переработать план Карадагской станции в соответствии с моим заключением.

На мое выступление Е. Н. Павловский ответил очень энергично. Он немедленно представил в Президиум Академии наук докладную записку о необходимости передачи в Крымский филиал также и Севастопольской биологической станции, которая нуждается в укреплении руководства. При этом делалась ссылка на разработанный мною перспективный план развития работ станции как требующий принципиальной переработки в сторону практических задач вместо разработки теоретических проблем. Такое заявление от председателя Ихтиологической комиссии и директора Зоологического института могло, конечно, иметь большие последствия. В связи с этим меня вызвали в Москву. А. И. Опарин сказал мне, что по его просьбе для обсуждения записки Е. Н. Павловского будет созвано специальное совещание у главного ученого секретаря Президиума академика A. В. Топчиева, но положение трудное, так как Е. Н. Павловский склоняет меня на всех перекрестках, а некоторые деятели Ихтиологической комиссии ему поддакивают и подливают масла в огонь.

Наконец, наступил день совещания. Присутствовали члены бюро Отделения — академики Е. Н. Павловский, К. И. Скрябин, B. Н. Сукачев, председатель А. И. Опарин и по моей просьбе академик В. В. Шулейкин и Л. А. Зенкевич как лица, близко знакомые с черноморскими делами, а также заместитель председателя Крымского филиала профессор Я. Д. Казин, которому предложили сделать сообщение по существу вопроса. Я. Д. Казин, отменно деликатный человек, мой добрый знакомый, с которым я часто встречаюсь в Симферополе и Севастополе, очень хорошо относящийся к станции и ко мне, был явно смущен выпавшей на него сомнительной обязанностью излагать соображения присутствующего тут же их автора. Последний явно волновался, почувствовав довольно мощно подготовленную оборону.

Я. Д. Казин доложил очень скромно и формально: «Для объединения сил... для координации планов». Е. Н. Павловский добавил несколько слов о том, что он смолоду и много раз работал на станции, знает очень хорошо ее историю и задачи и считает, что в филиале она наконец найдет должное руководство. Затем выступали все присутствующие с поразившими меня сочувственными и обстоятельными речами. Мне пришлось только кратко изложить перспективы деятельности станции, и я при этом полностью исходил из «порочной» позиции, решив по возможности выявить различия в подходе к задачам станции как академического или как рыбохозяйственного учреждения.

А. И. Опарин решительно заявил, что станция — одно из основных и традиционных учреждений в Отделении и передавать ее никуда нельзя. Председатель объявил, что вопрос ясен, считает его исчерпанным и благодарит присутствующих за помощь. В этот критический момент явно обнаружилось отношение к станции со стороны ряда крупнейших биологов, о которых я мог сказать: «друзья познаются в беде».

В чем же могла быть беда? В эклектической конъюнктурщине, в русло которой мы могли попасть, в подмене кардинальных вопросов морской биологии мелочными и показными консультациями об уловах пары мережек, которые шумно объявлялись слиянием теории и практики.

Предстояло совещание в Керчи по изучению и освоению ресурсов Черного и Азовского морей. Нине Васильевне и мне поручили выступить с докладами. Стало известно, что прибудет Е. Н. Павловский в сопровождении многочисленных представителей Ихтиологической комиссии и Зоологического института. Незадолго перед совещанием появилась моя большая работа, часть которой была посвящена детальному разбору всех статей, опубликованных в «Зоологическом журнале» в связи с упомянутой дискуссией. Я полностью обошел молчанием официальную заключительную статью Е. Н. Павловского (едва ли он писал ее сам), в которой нацело замалчивались доводы одной стороны и полностью возвеличивались аргументы другой. В частности, в его статье говорилось, что изучение продуктивности открытых вод океанов не представляет ни теоретического, ни практического интереса. Для меня было ясно, что подобное заявление представляет величайший курьез, разбирать и критиковать который не имело смысла.

Первым на совещании докладывал директор АЗЧЕРНИРО Н. Е. Сальников. Он дал общий обзор состояния и освоения ресурсов Черного моря и вполне объективно отметил значение научных исследований ряда учреждений и их роль в новом направлении черноморской рыбной промышленности. При этом Сальников правильно оценил и деятельность Севастопольской биологической станции.

Вторым выступил я с докладом об общем состоянии изученности Черного моря, затем Нина Васильевна осветила вопрос о его первичной продукции. Наблюдая за Е. Н. Павловским, я пришел к убеждению, что он, собственно, впервые уяснил существо деятельности Севастопольской биологической станции за последнее время и теперь, по-видимому, у него создалось благоприятное впечатление. Во всяком случае, в перерыве он вдруг проявил некоторое внимание и благосклонность к нам. Это наводило на мысль, что до сих пор он пользовался исключительно тенденциозной информацией.

После перерыва от имени рыболовецких организаций речь держал Александр Васильевич Буряченко. Выступление этого человека, прошедшего путь от рядового рыбака до директора треста, заставило зал притихнуть. Он сказал, что многие представители науки ведут в основном чисто описательную работу, констатируя, куда рыба пошла, где зимовала, опустилась, поднялась и т. д., но не анализируют причины этих явлений. Их метафизический подход выражается в том, что, отмечая последовательные явления, они принимают их за непосредственные причины того или иного явления. В результате они не могут достичь прогресса в разработке достоверных прогнозов как краткосрочных, так и долгосрочных. В их работе отсутствуют руководящие идеи, нет рабочих гипотез, по которым можно строить план исследований. Природа моря не изучается ими как единый комплекс.

Е. Н. Павловский всем видом выражал величайшее внимание к выступлению представителя промышленности. Между тем А. В. Буряченко, заканчивая выступление, сказал: «Мы, рыбаки, увидели свет в окне только благодаря работам Севастопольской биологической станции. Мы теперь начали понимать природу Черного моря, и мы благодарим присутствующих профессора Водяницкого, Морозову-Водяницкую и сотрудников станции за их исследования и статьи, которые мы всегда внимательно изучаем».

Секретарь обкома, присутствующий на совещании, написал мне записку: «Вот и сошлись теория и практика». Действительно, было над чем задуматься. Как могло получиться, что некоторые высокие ученые принижали задачи академической науки, понимая их в примитивном смысле, а настоящий рабочий человек оказался истинным «академиком»?

Но как бы там ни было, совещание в Керчи стало концом конфликта, искусственно навязанного мне и Е. Н. Павловскому, с которым я был в самых лучших отношениях в течение нескольких десятков лет. Думаю, что, прослушав доклады в Керчи, он убедился, что работа станции идет в полезном направлении. Когда через месяц мы встретились в Москве, Евгений Никанорович впервые за последние годы был отменно любезен, возил меня в своей машине, рассказывал о разных делах и сочувственно расспрашивал о наших.

Вскоре в жизни Биологической станции произошло большое событие. Шесть наших научных сотрудников были награждены орденами и медалями. Нина Васильевна, В. Л. Паули и я получили орден Ленина, М. А. Долгопольская — орден Трудового Красного Знамени, М. А. Добржанская — орден «Знак почета», Г. Н. Миронов — медаль «За трудовое отличие». Эти высокие награды показали, что руководство Академии наук и Отделения, представляя нас к награждению, весьма положительно оценило деятельность станции. В связи с предшествующими трудностями это было очень существенно.

Теперь мне предстояло вернуться к моей старой привязанности — ихтиопланктону. Совместно с сотрудницей Института рыбного хозяйства И. Н. Казановой я хотел проверить свои прежние описания и рисунки, дополнить их последними находками, сделанными в экспедициях этого института, и составить новую редакцию определителя яиц и личинок рыб.

Прошло почти 20 лет, как я впервые попытался разобраться в икринках и личинках рыб. С тех пор эти работы заняли важное место в исследованиях ихтиологов и планктонистов, ушедших далеко вперед от моих первоначальных скромных наблюдений. И тем более я был рад участвовать в объединении всего большого материала.