Параллель-1: Ялта – Москва (1900–1904), Берлин – Брюссель (1936–1938)
Параллель-1: Ялта – Москва (1900–1904), Берлин – Брюссель (1936–1938)
– Это какое дерево?
– Вяз.
– Отчего оно такое темное?
– Уже вечер, темнеют все предметы. Не уезжайте рано, умоляю вас.
– Нельзя.
– А если я поеду к вам?..
– Нельзя…
…
– Я люблю вас.
– Тс-с…
А.П. Чехов. Чайка
Ольга всегда была готова слушать, сочувствовать, советовать. Но делиться с окружающими своим личным, самым сокровенным, потаенным, о том, что изводило ее днем и ночью, она себе никогда не позволяла.
Несмотря на публичность жизни, бесконечную череду встреч, разговоров, общений, знакомств, не оставлявших ей ни минуты покоя, она была одинокой несчастной женщиной и всегда говорила, что «испытывала безотчетный страх перед замужеством, а семейная жизнь мне никогда не казалась такой же важной, как очередная роль, полученная мной…».
Брак в ее представлении был бременем, обузой, тяжкими оковами, путами, которые ограничивали личность во всем, отнимали свободу выбора. «И дело не только в печальном опыте моей юношеской брачной авантюры в России, – оправдывала Ольга свое вынужденное одиночество. – Наверное, я слишком эгоцентрична и влюблена в свою профессию. Я не желаю ничего знать о мелочных повседневных заботах, с которыми приходиться бороться каждому. По счастью, мать и сестра… избавляют меня от быта. Мой вклад в домашнее хозяйство ограничивается постоянно повторяющимся вопросом: «Деньги тебе нужны?»…»
Стучал, но так и не достучался до сердца Ольги провокатор ее «юношеской брачной авантюры» Михаил Чехов, который обожествлял любовь и свято верил, что именно она «сделает нас более артистичными, более свободными творчески, более счастливыми»… Правда, он тоже, как и Ольга, больше жизни любил свою Богом данную профессию.
* * *
«Доброе утро, дорогой мой! Как провел ночь?..
Вчера, когда расстались с тобой – долго смотрела в темноту, и много, много было у меня в душе. Конечно, всплакнула. Я ведь так много пережила за это короткое время в вашем доме… Думала все о тебе – вот он едет на конке, вот он у Киста, почистился и пошел скитаться по городу…
Целую твою многодумную голову, почувствуй мой горячий поцелуй. Addio, мой академик. Люби меня и пиши.
Твоя актриса».
6 августа 1900 г.
Между Севастополем и Харьковом.
«Милая моя Оля, радость моя, здравствуй!.. Мне все кажется, что отворится сейчас дверь и войдешь ты. Но ты не войдешь, ты теперь на репетициях в Мерзляковском переулке, далеко от Ялты и от меня.
Прощай, да хранят тебя силы небесные, ангелы-хранители. Прощай, девочка хорошая.
Твой Antonio».
9 августа 1900 г., Ялта.
«Мне уже кажется, что я целый век не писала тебе, дорогой мой Антон… Как мне хочется посидеть у тебя в кабинете, в нише, чтобы было тихо-тихо – отдохнуть около тебя, а потом поогорошить тебя, глупостей поговорить, подурачиться. Помнишь, ты меня на лестницу провожал, а лестница так предательски скрипела? Я это ужасно любила. Боже, пишу, как институтка!
А вот сейчас долго не писала, скрестила руки и, глядя на твою фотографию, думала, думала и о тебе, и о себе, и о будущем. А ты думаешь?
Мы так мало с тобой говорили, и так все неясно, ты этого не находишь? Ах, ты мой человек будущего!
А ты меня не забыл, какая я? А ты меня любишь? А ты мне веришь? А тебе скучно без меня? А ты за обедом ел? С матерью не ссоришься? А с Машей ласков? Сошел со своего олимпийского величия? А ну-ка, попробуй ответь на все. Пиши больше о себе, все пиши. А теперь дай мне прижать твою голову и пожелать спокойной ночи.
Твоя Ольга».
16 августа 1900 г., Москва.
«Милюся моя, Оля, славная моя актрисочка… По письму твоему судя в общем, ты хочешь и ждешь какого-то объяснения, какого-то длинного разговора – с серьезными лицами, с серьезными последствиями; а я не знаю, что сказать тебе, кроме одного, что я уже говорил тебе 10 000 раз и буду говорить, вероятно, еще долго, т. е. что я люблю тебя – и больше ничего. Если мы теперь не вместе, то виноваты в этом не я и не ты, а бес, вложивший в меня бацилл, а в тебя любовь к искусству…
Твой Antoine».
22 сентября 1900 г., Ялта.
«Антон, ты знаешь, я боюсь мечтать, т. е. высказывать мечты, но мне мерещится, что из нашего чувства вырастет что-то хорошее, крепкое, и когда я в это верю, то у меня удивительно делается широко и тепло на душе, и хочется жить и работать, и не трогают тогда мелочи жизненные, и не спрашиваешь себя, зачем живешь. А ты во мне поддерживай эту веру, эту надежду, и нам обоим будет хорошо и не так трудно жить эти месяцы врозь, правда, дорогой мой?..
Буду жить и работать, киснуть не буду, а буду мечтать о весне, о нашем свидании. И ты тоже, милый мой, родной мой? Целую твою милую голову, и хорошие глаза твои, и мягкие волосы, и губы, и умный лоб, и прижимаю тебя к груди, и люби, люби меня и пиши чаще
Твоей собаке».
11 декабря 1900 г., Москва.
«Поздравлял ли я тебя с Новым годом в письме? Неужели нет? Целую тебе обе руки, все 10 пальцев, лоб и желаю и счастья, и покоя, и побольше любви, которая продолжалась бы подольше, этак лет 15. Как ты думаешь, может быть такая любовь? У меня может, а у тебя нет. Я тебя обнимаю, как бы ни было…
Твой Тото».
2 января 1901 г., Ницца.
«Ну вот и здравствуй опять, мой мифический муж. Еще один день прошел и приблизил минуту нашего свидания. А ты себе представляешь эту минуту свидания? Я не знаю положительно, что это будет. И мне нравится именно то, что я не знаю, как это будет. Вдруг я буду держать в своих руках, в своих объятиях всего моего Антона, буду целовать его голову, буду чувствовать его дыхание, его ласку, его голос, буду видеть мои чудные удивительные глаза и мягкую улыбку и все мои морщинки, и гладенький затылочек, и весь, весь Антон будет около меня близко, близко! Господи, даже невероятно!..
Ну, спи, моя большая детка, не проклинай только меня, целую тебя на все лады, мой обаятельный муж.
Твоя собака».
29 декабря, ночь 1901 г., Москва.
«Какая же ты глупая, дуся моя, какая дуреха! Что ты куксишься, о чем?.. Брось хандрить, брось! Засмейся! Мне дозволяется хандрить, ибо я живу в пустыне, я без дела, не вижу людей, бываю болен почти каждую неделю, а ты? Твоя жизнь как-никак все-таки полна…
Ты пишешь: не грусти – скоро увидимся. Что сие значит? Увидимся на Страстной неделе? Или раньше? Не волнуй меня, моя радость. Ты в декабре писала, что приедешь в январе, взбудоражила меня, взволновала, потом стала писать, что приедешь на Страстной неделе – и я велел своей душе успокоиться, сжался, а теперь ты опять вдруг поднимаешь бурю на Черном море. Зачем?..
Главное – не хандри. Ведь муж у тебя не пьяница, не мотыга, не буян, я совсем немецкий муж по своему поведению; даже хожу в теплых кальсонах… Обнимаю сто один раз, целую без конца мою жену.
Твой Antoine».
20 января 1902 г., Ялта.
«Ночью долго не засыпала, плакала, все мрачные мысли лезли в голову… Мне вдруг так стало стыдно, что я зовусь твоей женой. Какая я тебе жена? Ты один, тоскуешь, скучаешь… Но ты не любишь, когда я говорю на эту тему. А как много мне нужно говорить с тобой! Я не могу жить и все в себе носить. Мне нужно высказаться, иногда и глупостей наболтать, чепуху сказать, и все-таки легче. Ты это понимаешь или нет? Ты ведь совсем другой. Ты никогда не скажешь, не намекнешь, что у тебя на душе…
Оля».
15 января 1903 г., Москва.
«…Ты, родная, все пишешь, что совесть тебя мучит, что ты живешь не со мной в Ялте, а в Москве. Ну как же быть, голубчик? Ты рассуди как следует: если бы ты жила со мной в Ялте всю зиму, то жизнь твоя была бы испорчена, и я чувствовал бы угрызения совести, что едва ли было бы лучше. Я ведь знал, что женюсь на актрисе, т. е., когда женился, ясно сознавал, что зимами ты будешь жить в Москве. Но ни одну миллионную я не считаю себя обиженным или обойденным, – напротив, мне кажется, что все идет хорошо или так, как нужно, и потому, дусик, не смущай меня своими угрызениями. В марте опять заживем и опять не будем чувствовать теперешнего одиночества. Успокойся, родная моя, не волнуйся, а жди и уповай. Уповай, и больше ничего…
Теперь я работаю, буду писать тебе, вероятно, не каждый день. Уж ты извини…
Твой супруг А.».
20 января 1903 г., Ялта.
«Родной мой, я сейчас уезжаю к Троице, в Черниговский скит… Приведу себя немного в порядок. Я в ужасном состоянии. Я ужасная свинья перед тобой. Какая я тебе жена? Раз приходится жить врозь. Я не смею называться твоей женой. Мне стыдно глядеть в глаза твоей матери. Так и можешь сказать ей. И не пишу я ей по той же причине.
Раз я вышла замуж, надо забыть личную жизнь и быть только твоей женой. Я вообще ничего не знаю и не знаю, что делать. Мне хочется все бросить и уйти, чтоб меня никто не знал.
Ты не думай, что это у меня настроение. Это всегда сосет и точит меня. Ну, а теперь проскочило. Я очень легкомысленно поступила по отношению к тебе, к такому человеку, как ты. Раз я на сцене, я должна была оставаться одинокой и не мучить никого.
Прости меня, дорогой. Мне очень скверно. Сяду в вагон и буду реветь. Рада, что буду одна… Будь здоров, не проклинай меня.
Оля».
13 марта 1903 г., Москва.
«…Не говори глупостей, ты нисколько не виновата, что не живешь со мной зимой. Напротив, мы с тобой очень порядочные супруги, если не мешаем друг другу заниматься делом. Ведь ты любишь театр? Если бы не любила, тогда бы другое дело. Ну, Христос с тобой. Скоро, скоро увидимся, я тебя обниму и поцелую 45 раз. Будь здорова, деточка.
Твой А.».
18 марта 1903 г., Ялта.
* * *
Сырым тоскливым вечером, когда в доме все уже угомонились, Антон Павлович, отложив в сторону скучнейшую чужую рукопись, которая пришла вчера вместе с почтой, потянулся к своему «верному другу» – записной книжке. Мельком пробежал последние пометки: «…Говорил с Л.Толстым в телефон», «…Если боитесь одиночества, то не женитесь», «Дай ему в рыло», «Женился, завел обстановку, купил письменный стол, убрал его, а писать нечего», «Тебе поверят, хоть лги, только говори с авторитетом…».
Подумал, вспомнил что-то и добавил еще одну фразу: «Как я буду лежать в могиле один, так, в сущности, я и живу одиноким».
Потом записал услышанное от кого-то сегодня днем: «Немец: Господи, помилуй нас, грешневиков». Улыбнулся. Может, пригодится когда. А может быть, и нет.
* * *
– …Олли, что с тобой происходит? – на съемочной площадке гремел раздраженный голос режиссера. – Немедленно соберись! Тебя что, камера смущает? Ты в первый раз ее видишь? Слова-то хоть помнишь?
– Конечно, помню, – потупилась Чехова, разом обернувшись в «гадкого утенка».
– Так, ясно. Перерыв! Далеко никто не расходится! Сейчас продолжим съемки.
Ольга укрылась в давно облюбованной беседке. Тут же туда впорхнула гримерша и принялась живо поправлять макияж своей любимице, приговаривая:
– Все будет хорошо, Олли. Он просто придирается к тебе. А ты не горячись…
– Что значит «не горячись»?! Я сама чувствую, что у меня сегодня ни черта не получается, и состояние какое-то странное – то жарко, то холодно…
– Перерыв окончен! – раздалась звучная команда. – Господа актеры, приготовьтесь к съемкам! Прошу!
Ольга вздохнула и обреченно поплелась на площадку. Подходя к декорациям, она осторожно, через плечо, огляделась по сторонам. Ее внимание привлек мужчина, который вольготно расположился в летнем кресле, курил сигару и не отрывал от нее глаз. Ольгу непроизвольно передернуло, и по рукам пробежали мурашки. Она решительно подошла к режиссеру:
– Объясните мне, уважаемый Вольфганг, почему на съемочной площадке находятся посторонние люди? Они отвлекают, мешают мне сосредоточиться.
Режиссер, который и без того казнился, что позволил себе сорваться и в сердцах наорать на саму Чехову, постарался соблюсти максимальную любезность:
– Кого вы имеете в виду, фрау Ольга?
– А вон того господина, который уже час нахально пялит на меня свои тупые глазки, – и Чехова бесцеремонно указала пальчиком в сторону любителя сигар.
– Помилуйте, милая Ольга. Какой же это «посторонний»? Этот человек имеет самое непосредственное отношение к нашему фильму. Герр Марсель Робинс финансирует съемки. Пойдемте, я вас познакомлю.
Господин Робинс вблизи оказался более симпатичным, нежели издалека. Он излучал искреннее добродушие и неподдельную радость по поводу знакомства. По окончании съемочного дня Марсель пригласил Ольгу перекусить вместе с ним в знаменитом кафе «Захер».
– Это лучшее место во всей Вене, – уверял он.
Ольга, изобразив некоторые сомнения, все же согласилась. Почему бы и нет?
«Захер» действительно был шикарным заведением. А спутник Ольги – незаурядным собеседником, человеком обаятельным, с неподражаемым шармом и юмором. Марсель к тому же оказался искушенным знатоком австрийской кухни, особенно десерта.
– Быть в Вене и не попробовать шоколадный торт «Захер», залитый глазурью, – преступление, – просвещал он Ольгу. – Его рецептуре уже более ста лет. Создателем уникального торта был 16-летний паренек Франц Захер, ученик кулинара дворцовой кухни канцлера князя Миттерниха… Впервые он украсил этим чудом стол для высоких гостей канцлера в 1832 году… С тех пор торт «Захер» вместе с кофе по-венски – самое изысканное десертное блюдо в Европе.
С Марселем было легко и просто. Он был предупредителен, безошибочно угадывал все, даже невысказанные желания Ольги, рассыпался в тонких комплиментах. Опытный кельнер легко распознал красноречивый жест уважаемого гостя, и через мгновение роскошный букет роз появился на их столе. Говоря о себе, Робинс был немногословен: живу в Бельгии, промышленник (Ольга уже знала – миллионер), давно веду дела по всей Европе, много путешествую. Кстати, вскоре собираюсь в Германию…
«Смогу ли я засвидетельствовать вам свое почтение в Берлине, мадам?..» – как бы мимоходом поинтересовался он.
И вновь у Ольги возник все тот же вопрос: «А почему бы и нет?..»
Во время прогулки по берлинским скверам Робинс впервые сделал Ольге предложение. Она легкомысленно засмеялась: «Большое спасибо, но я говорю вам – «нет». Не обижайтесь, милый Марсель. Моя профессия, постоянные гастроли, репетиции в театре, съемки в кино просто не позволяют мне принять ваше предложение. Я непременно сделаю несчастным человека, ставшего моим мужем. Семья, вероятнее всего, не для меня…»
Когда дома Ольга обо всем рассказала маме, она услышала решительное: «Дура! Тебе давным-давно пора обзавестись собственным домом, не вечно же тебе оставаться актрисой. Да и вообще, подумай, может быть, это шанс легально покинуть Германию, в которой, сама видишь, что сегодня происходит…»
Как? Оставить Германию, в которой она обрела мировую известность, стала знаменитостью? Переехать в более-менее спокойную Бельгию, и что там?.. Завести косметический салон, о котором она, честно говоря, сама тайком подумывала, едва получив диплом косметолога в парижской школе?.. И вновь появлялся все тот же вопрос: «А почему бы и нет?» Да, было бы здорово забыть о нескончаемой погоне за ролями, за деньгами, окунуться в спокойную жизнь благочестивой буржуазки… Но ведь очень скоро о ней позабудет публика, исчезнут поклонники, смолкнут восторги и аплодисменты…
Но Марсель оказался настойчив и вскоре повторно предложил Ольге свою руку и сердце. Неожиданно для себя она сдалась. Мамочка замужней дочери Ады стала невестой. Смешно. К тому же свидетелями бракосочетания Ольги Чеховой с господином Робинсом как раз и стала Ада со своим супругом. По окончании церемонии и ритуального бокала шампанского в ресторане «Бристоль» новобрачные отправились в квартиру Ольги на Кайзердамм, где их ждали друзья.
Свадебное торжество было в разгаре, когда невеста заметила, что ее суженый как-то сник и растерялся. И от обилия гостей, и от бесконечных тостов, и от шума, взрывов беспричинного хохота, громких песен… Вот его бесцеремонно облапил один из Олиных друзей и, размахивая рюмкой с водкой, принялся внушать Марселю, что ему суждено стать преступником, если посмеет умыкнуть Чехову со сцены, не позволит сниматься и запрет в четырех стенах, превратив в обычную домохозяйку.
– Пойми, дружище, у фантастических ног Ольги лежит весь мир – и Европа, и Америка! Ее призвание – покорять сердца людей своей красотой и искусством! Твои франки – ничто по сравнению с ее улыбкой.
«Не понимает», – разочарованно огорчился ценитель прекрасного, на минуту оставив в покое жениха. А потом озорно подмигнул своим приятелям: «А ну-ка, по нашему обычаю!..» Не обращая внимания на возмущенные протесты Марселя, русские земляки невесты силой уложили его на растянутую простыню и трижды подбросили к потолку: «И – раз! И – два! И – …» Последний полет оказался неудачным: жениха не сумели (или не захотели) поймать в «садок для золотой рыбки», он рухнул мимо узкой простыни и, упав на пол, потерял сознание…
Бедолага очнулся, когда его везли в машине в ближайшую клинику. «Дикари», – успел прошептать он и вновь прикрыл глаза, лишь бы никого не видеть.
Осмотрев пострадавшего, дежурный врач постарался успокоить шумных посетителей: «Ничего страшного, легкое сотрясение мозга, повреждений внутренних органов нет. Больной нуждается в полном покое. Утром сможете его навестить». Пришедший в себя Робинс вымученно улыбнулся Ольге: «Извини, что так получилось. Что делать, если в России таковы традиции… Я прошу тебя, Олли, не отпускай гостей, не расходитесь. Возвращайтесь домой и продолжайте веселиться. Нельзя же портить свадьбу…»
– До завтра, дорогой…
Желание новобрачного – закон, решили гости и продолжили свадебную пирушку на Кайзердамм до самого рассвета. Марсель же не подозревал, что глагол «расходиться» в русском языке содержит так много смыслов. Но в 10 утра невеста вместе с делегацией наиболее стойких гостей уже была в больнице, у палаты внезапно занемогшего мужа.
А еще через день Ольга была вынуждена срочно уехать для продолжения съемок фильма с таким символичным названием «Любовь выбирает странные пути». По возвращении в Брюссель они с Марселем отправились в его огромный, со вкусом обставленный загородный дом. Молодые провели там восхитительную неделю любви, покоя, обожания и полной отрешенности от суетного мира.
Ольге до смерти хотелось непременно поделиться радостью своего семейного счастья и безмятежного времяпрепровождения. По ее приглашению в Бельгию тотчас приехала погостить старшая сестра Ада. После она пооткровенничала с тетушкой: «Я в Брюсселе, и в восторге от города. Здесь жить приятнее, чем в Париже. Ольга живет в самой лучшей части города, чудесная квартира, очень элегантная… Едим на черном стекле, и под тарелками салфетки из настоящих кружев. Шофер, кухарка, прислуга, судомойка, – все для двоих. Всегда народ – все деловые люди, и разговоры ведутся по-французски, по-немецки, по-английски, по-голландски, по-фламандски и по-русски.
Муж Ольги очень хороший и порядочный человек, изумительно выглядит, очень избалован, но черствый, сухой делец. С ним весьма нелегко. И как-то при всем внешнем блеске здесь неуютно. Ольга, говорит, повеселела, так как я здесь, и хочет ехать со мной в Берлин недели на две, ей там уютнее…»
В конце письма Ада как бы невзначай обронила: «Зачем Ольга вышла замуж – не знаю…»
Праздники кончились. Марселя ждут неотложные дела во Франции и Испании, Ольга спешит в Берлин подписывать контракт на бенефисную роль в водевиле «Чернобурая лисица». Условия сказочные, сообщает она мужу, режиссер – умница, а о таком партнере, как Карл Шёнбёк, можно только мечтать. Прости, милый, однако в репертуаре спектакли через день, придется потерпеть… Но это только на месяц… Ничего, любимая, на выходные я постараюсь приезжать к тебе… До встречи!
Через месяц контракт был продлен, потом еще раз и еще. В одно из воскресений Марсель не смог выбраться в Берлин. Через неделю позвонил из Антверпена, сослался на возникшие трудности с оформлением таможенных деклараций на грузы для аргентинских партнеров. Потом пришла открытка от него из Испании… В брюссельский дом Робинса Ольга смогла вернуться лишь через полгода, когда антрепренеры решили, что «Чернобурку» уже можно снять с репертуара.
В честь ее приезда муж собирает шикарный званый ужин. Сегодня, Олли, ты должна предстать во всей красе!
– Марсель, я в парикмахерскую. Дай, пожалуйста, денег. У меня же только марки…
Он выкладывает на журнальный столик 10 бельгийских франков и вопросительно смотрит на Ольгу:
– Мало?
– В общем-то, да. Вряд ли даже на маникюр хватит.
– Ну так поищи парикмахерскую подешевле…
Но вечером Марсель вновь само обаяние и радушие. Он с гордостью представляет друзьям свою новую жену: «C’est ma femme – madame Tschechowa!»
После ужина Марсель с парочкой своих друзей решили продолжить вечеринку в ближайшем баре.
– Ольга, ты с нами?
– Что за странный вопрос! Ну, конечно!
Но дальше начинаются странности. В баре, где Марселя встречают как завсегдатая, местные девицы бросаются к нему с жаркими объятиями и откровенными поцелуями. Он – вовсе не против. Веселье продолжается, и уже никто в веселой компании не обращает внимания на «madame Tschechowa»…
По возвращении домой Ольга требует объяснений от мужа. Марсель отмахивается: «Я ожидал от своей жены, что она будет всегда рядом. Мне нужна жена… Пойми, мне нужна физическая близость, постоянно, каждый день и каждую ночь… Если моя собственная жена избегает меня, я иду к другим женщинам… Я вынужден это делать, пойми…»
– Когда это я тебя избегала? – обескураженно спрашивает Ольга и совсем уж не по-киношному плачет.
– Да не вижу тебя неделями и месяцами, Олли!
– Но мы с тобой уже говорили на эту тему, и ты изначально знал, что я никогда не брошу свою работу.
– Я надеялся, Ольга, что со временем ты полюбишь меня больше, чем свою работу. Кроме того, я был уверен, что в конце концов ты покинешь свою ужасную страну и навсегда переберешься ко мне…
– Я не оставлю своей профессии, – упрямо повторяет Ольга.
– Ну, если это делает тебя счастливой, ради бога, – пожимает плечами Марсель. – Дело твое…
Он смотрит на нее и думает: только глупцы утверждают, что нет ничего прекраснее любви. Вот она, моя любовь, готова покинуть меня, а я нисколько об этом не жалею. Плевать мне на эту фифу. Подумаешь… Самое сладкое и сильное чувство – ненависть, а не любовь, господа!..
Потом они еще несколько раз встречались – и в Берлине, и в Брюсселе. После каждой разлуки ей кажется, что эти расставания смогут помочь остановить теряемое взаимопонимание. Но Марселю нужна каждодневная физическая близость…
При очередной поездке Ольги в Бельгию на германской границе ее задерживают чиновники тайной полиции.
– Мадам, отныне для выезда за границу требуется специальное разрешение, – говорит один из них. – …Да, нам известно, что вы замужем за бельгийцем, что вы после заключения брака получили бельгийское гражданство. Что вам позволено сохранить немецкий паспорт, однако мы вынуждены…
– Вообще-то с подобным интернационализмом мы сталкиваемся впервые, фрау Чехова, – мерзко ухмыляется второй агент с неприметным лицом. – Муж – бельгиец, постоянно проживает в Брюсселе. Жена – бельгийка с немецким паспортом, уроженка царской России, живет в Берлине. Ваши мать и племянница – переселенцы из большевистской России… Роскошный букет! Просто Коминтерн какой-то…
– Мы вынуждены задать вам несколько вопросов, – перехватывает инициативу первый. – Милостивая госпожа, необходимо кое-что уточнить. Ничего особенного… Скажите, пожалуйста, каково отношение вашего мужа к новой Германии, его самого и его друзей? Нейтральное, тенденциозное или критическое?.. Не пытался ли он оказывать на вас политического давления?.. Отвечайте искренне. Мы хотим удостовериться… Собственно, мы были уверены… Но, поймите, по долгу службы обязаны проверить… Хайль Гитлер!
Последняя встреча с Марселем состоялась в загородном домике Ольги в Кладове. Робинс был грустен, печален. Говорит только об одном: предстоящей войне, о необходимости уезжать из Германии как можно скорее. Ольга вспоминает свое бегство из Москвы. Нет, конечно, за минувшие годы она не утратила ни смелости, ни решимости. Но нынешние жизненные обстоятельства иные. Ольга уже не прежняя вольная птичка, она связана определенными обязательствами…
– Олли, взгляни на часы. Сейчас без пяти двенадцать. Хочешь, прямо сейчас, ровно в полночь, мы сядем в машину и отправимся к нам домой, в Брюссель.
– Вдвоем?
– Только вдвоем.
И без его ответа было ясно, что Марсель мыслит побег из Германии только с ней одной. Но как же ее семья? Как она может оставить маму-сердечницу, дочку с ее проблемами, сестру, племянницу?.. Что будет с ними?.. Ты о них подумал? Без меня все рухнет… А моя работа, контракты, неустойки?..
– Забудь об этом. Тебе больше не потребуется твоя профессия, – продолжает настаивать Робинс. – Завтра ты уже будешь просто моей женой, а не разъездной актрисой на ангажементе… Мы всегда будем вместе. Ты станешь повсюду сопровождать меня, мы будем путешествовать, объездим весь мир. Олли…
– Нет, – Ольга отрицательно качает головой.
– Итак, ты остаешься?
– Да.
– Ну что ж, я понимаю тебя, но и себя переломить не могу, Олли.
– Как и я…
Назавтра они подают на развод, мотивируя свое решение тем, что в силу своей профессиональной деятельности Ольга не может поддерживать упорядоченные супружеские отношения. Причины судом отклоняются.
Молодой смышленый адвокат подсказывает им другой, абсолютно «проходной», по его мнению, вариант причины для развода. Фрау Чехова должна заявить о своем несогласии с политическими взглядами своего супруга, в частности, с его критическим отношением к положению в Германии…
Когда решение о разводе было принято, Ольга перекрестилась: слава Богу, еще одна страница перевернута. Официально их брак с Марселем длился два года. Однако «чистое время» совместной супружеской жизни в общей сложности едва ли превысило три-четыре месяца.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.