Зимняя охота

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Зимняя охота

Осень у нас в Курской губернии кончается железными сухими морозами. Застывшая в чугун грязь дороги сбивает подковы и перебивает пополам даже железные шины колёс. В это время устанавливается по дорогам так называемая «колоть», когда невозможно выехать ни на санях, ни на колёсах. На бурых полях и овсяных жнивьях начинают попадаться в это время необычные русскому полю фигуры верховых.

Жестокий холодный ветер не перестаёт дуть с севера через пустые почерневшие поля, сбивая последний лист, изгоняя последнюю птицу и наводя тоску на душу человека. Скотина больше не выгоняется в поле, оно опустело и обезлюдело, и только серые бурьяны на межах одиноко колышутся по ветру… Высоко в холодном воздухе тянутся на юг журавли; не спеша машут своими большими крыльями, вытянувшись один за другим треугольником.

По неизменной примете наших мест снег выпадает никак не позднее Михайлова дня, то есть к восьмому ноября.

Пусть даже накануне ещё ездили на колёсах, ночью «под Михайлу» обязательно ляжет зима. Проснувшись утром, повеселевший люд в светлом окне увидит густую, пушистую порошу. В незабываемую для меня осень 1910 года, которую я целиком провёл в родной усадьбе, после Михайлова дня холод стал крепчать, подвалило снегу, и на пушистых огородах и садах, через занесённые по маковку плетни весёлой мережкой протянулись лёгкие стёжки заячьих следов и аккуратная тропа лисицы. Высокими столбами стали над усадьбой и окрестными деревнями дымы, вокруг кучек рассыпанной по дороге золы закричали налетевшие к жилью грачи. Синей лентой потянулся из усадьбы в снежные поля санный путь зимней дороги.

Одиноко и серо стоял наш дом среди голых вершин деревьев, занесённых снегом. За домом серою стеной виднелись оголённые поля и деревья сада в коричневых шапках покинутых грачиных гнёзд.

В эти давние дни, помимо охоты с ружьём на зайцев, «по пороше» начиналась у нас езда с борзыми по-зимнему. В деревенские сани-розвальни, запряжённые одной лошадью, укладывались на солому полдюжины собак, их закрывали ковром или полостью, и охотники выезжали в покрытую снегом степь.

В бинокль или простым глазом, оглядывая окрестности, мы с Алексеем ехали без дорог, целиком по полю, ища вдали на горизонте снежных полей мышкующую лисицу, или крепко лежащих «на спячках» при морозе зайцев. Лиса, занятая ловлей мышей, видна простым глазом за добрую версту из-за своей яркой на снегу шубы. Чуткий и сторожкий зверь, не допускающий к себе даже издали пешего и конного человека, весьма равнодушно относится к привычному для него виду крестьянских саней, подпуская их к себе иногда на несколько шагов расстояния. При этой охоте нужно только избегать направлять сани прямо на лисицу, а приближаться к ней круговыми движениями, так, чтобы сани были всегда боком к лисице, которая хотя их и не боится, однако внимательно за ними следит. Когда, наконец, сани находятся от зверя на близком расстоянии, охотник быстро сдёргивает полость с крепко спящих и угревшихся под попоной собак и, указывая им на лисицу, травит её. Борзые обыкновенно, точно сдутые ветром с саней, бросаются на лисицу, которая не успевает пробежать и нескольких саженей по глубокому снегу, как бывает поймана.

Снежная, белая пустыня, по которой ездишь, бывало, на этой охоте целый день, бывает скучновата и утомительна для глаз ярким снежным блеском, почему обыкновенно я, выехав с Алексеем из дома, сейчас же укладывался в санях поверх собак, пока мой спутник не «подозревал» вдали мышкующего лиса или залёгшего зайца, на что он был большой мастер.

Опыт требовал при этой охоте одного лишь условия: не брать собак на свору, так как во сне они могли перепутать ремни и, соскочив с саней, могли передушить друг друга, или, ещё хуже, — стащить с собой охотника, который держит свору. Это однажды и случилось с моим отцом, который застудив себе пальцы, намотал ремень на локоть и был стащен собаками с саней в снег, несмотря на его семь пудов весу. Открытыми собак на санях тоже нельзя было оставлять, так как от холода они никогда не стали бы лежать спокойно, да и кроме того, зазрев зверя, никогда не дали бы к нему подъехать в меру, уж не считая того, что лисица, увидев собак издали, удрала бы раньше времени.

В зиму 1910 года нам удалось затравить в сильный мороз огромную лисицу, на редкость удачно подъехав к ней почти в упор.

Я, как всегда, заснул на санях, прикорнувши в тёплой дохе к груде спавших под ковром собак, засунув при этом замёрзшую ногу под ляжку кроткой суке Славке, как вдруг был неожиданно разбужен бесцеремонным толчком Алёши-Календаря, который на охоте терял всю свою почтительность к «барчуку» и в азарте позволял себе многое, на что я, впрочем, хорошо понимая его охотничью страстность, никогда не обижался.

Поёживаясь и вздрагивая от стужи, взявшей в тиски сердце, я открыл глаза и сквозь намёрзшие слезинки, блиставшие радужным разноцветом, увидел холодное зимнее солнце и белый простор безмолвного снежного поля вокруг, свинцовое серое небо над ним и на белой вершине холма рыжую с огненным отливом лисицу. Она мышковала, и то становилась на дыбы, то прыгала, припадая на передние лапы, рыла ими снег, временами окутывавший её сияющей пылью. Роскошный её хвост мягко метался вверх и вниз, ложась на снег красным языком пламени.

На нас лис как будто не обращал никакого внимания, и только тогда, когда сани подъехали к лисице на десять шагов, она оставила своё занятие, и спокойно усевшись, стала нас рассматривать с любопытством, но без тревоги, склонив на бок ушастую острую морду.

Дальше ждать было нечего и я, давно уже державший в руке один из углов ковра, быстрым взмахом сорвал его с собак и, указав им на лисицу, заулюлюкал. Сладко спавшие борзые взметнулись от крика, как на пружинах, и сорвавшись горячей грудой с саней, обдали меня запахом псины и целым облаком снега.

Бедный лис успел лишь подпрыгнуть на месте от изумления и был тут же растянут собаками на изрытом им пригорке.

Он оказался самцом необычайной величины, самым большим экземпляром, какой мне пришлось увидеть. Спина и бока у этой лисицы были почти чёрные с проседью, очень тёмной была и морда сверху. Впоследствии, на Кавказе, в Турции и Египте мне приходилось видеть тамошних лисиц, которые всегда меня удивляли своим дешёвым рыжим мехом и мелким ростом, так резко отличавшихся от наших степных лисиц, бывших величиной с хорошую собаку и с прекрасным тёмным мехом. Крупной величины у нас в Курской губернии были и зайцы-русаки, достигавшие 25?30 фунтов живого веса.

К Рождеству, когда снега становились слишком глубокими, и охота с борзыми прекращалась до следующей осени, охотники наших мест переходили на охоту ружейную. Зайцы и лисицы, уж не говоря о куропатках, в эту пору начинали жаться к человеческому жилью, так как в поле и степи им становилось трудно добывать корм. В это время все сады, гумна и огороды покрывались вокруг усадьбы сетью заячьих следов. С вечера и до рассвета русаки приходили кормиться на гумна к овсяным скирдам, сохранявшимся всю зиму для корма скота. В лунные светлые ночи около Рождества мы садились в засаду к скирдам и стреляли подходящих к нам косых. Несмотря на кажущуюся простоту, эта охота требовала известной сноровки и опыта, а главное, уменья выбрать для засады подходящее место. Лучше всего для этой цели служили одиноко стоявшие в поле или на окраине гумна овсяные скирды, вокруг которых были не только свежие, но и давние заячьи следы, указывавшие на то, что зайцы привыкли к этому месту и являются сюда на кормёжку каждую ночь, а не случайно. Следовало, кроме того, охотнику сесть так, чтобы его силуэт не рисовался на фоне неба или снега и не был виден зайцам, для чего лучше всего было садиться спиной к стогу. Во время охоты нельзя было двигаться и даже шевелиться, так как всякокого движущегося предмета ночью зайцы боятся, а звук в морозную ночь слышен издали. Это условие самое трудное, так как в холодные зимние ночи, не двигаясь, легко заснуть и можно замёрзнуть во сне. Во избежание шороха соломы охотнику необходимо подстилать под себя попону.

Как бы ни была ясна лунная ночь и как бы не казалось, что «видишь, как днём» — это самообман, так как даже на снегу лунного света недостаточно, чтобы различить мушку на ружье, и потому стрелять на «засидках», как называется этого рода охота, приходилось исключительно по стволу ружья.

По вечерам у горящего камина охотники любят рассказывать о разных приключениях, которые с ними бывали на охоте, причём эти рассказы часто касаются разных необыкновенных случаев, а иногда и таинственного, что могло почудиться охотнику одному, вдали от всякого жилья, в неверном лунном свете.

Случилось нечто похожее и со мной, причём видение наверняка спасло меня от большой беды, если не от смерти. Было это в 1911 году, накануне Крещенья. Решив идти на засидки в далёкий луг, где у нас зимой стояли два овсяных скирда, я, вообще ничего не пьющий, «для тепла» глотнул большую рюмку крепкого коньяку. Прийдя на место, приткнулся к стогу и стал ждать зайцев, следы которых виднелись вокруг. Незаметно для самого себя я задремал в тёплой лисьей шубе… В полусне мне почудилось, что из лунного света ко мне подплыла по воздуху прозрачная белая фигура, которая, дотронувшись до моего плеча, слегка его потрясла и сказала: «Иди домой»…

Почему-то в этот момент я ясно сознал, что это была моя покойная нянька Мария Григорьевна, хотя к этому времени я уже ни её голоса, ни лица больше не помнил.

Очнулся я от ощущения, что у меня горят ладони. Было необыкновенно тихо в воздухе, снег сверкал под луной тысячами блёсток и искр. Ружьё, несмотря на две пары тёплых перчаток, жгло мне руки. Я положил его на колени, но немедленно стало холодно и коленям, и я почувствовал сразу озноб во всём теле. С трудом поднявшись, точно со скованными движениями, положив ружьё, не имевшее ремня, на плечо, я пошёл в усадьбу. По дороге на ходу мне удалось согреться, но двустволку пришлось всё же бросить в снег, так как её буквально невозможно было держать не только за металлические, но даже за деревянные части, которые жглись точно огнём. Добравшись до дома, я первым делом бросился к термометру, прибитому у нас за окном столовой, и только тогда понял, в чём дело. Пока я дремал у скирд в поле, мороз, бывший с вечера градусов 12, поднялся до 30?ти, и не разбуди меня видение няни или холод ружейных стволов, я наверное замёрз бы насмерть.