Зимняя кампания
Зимняя кампания
Едва прибыв в Тур, Генрих IV собрал парламент и с присущей ему прямотой обрисовал сложившуюся ситуацию, заявив, что при данном положении дел невозможно созвать Генеральные штаты, и предложив перенести их созыв на весну. Новоявленный парламент, названный «Парижским парламентом, заседающим в Туре», был учрежден под председательством первого президента Парижского парламента Ашиля д’Арле, присоединившегося к Генриху IV с частью своих советников. Этот «Парижский», а по сути Турский парламент юридически признал Генриха IV королем Франции, чему тот придавал большое значение, поскольку уже тогда преисполнился сознанием высокого достоинства своей новой роли. Еще в августе 1589 года он доверительно сказал одному из своих приверженцев: «Не забывайте, что короля Франции от короля Наварры отделяет дистанция огромного размера».
В Туре Генрих IV впервые был признан а качестве короля Франции иностранной державой: Венеция решила подтвердить аккредитацию своего посла Джованни Мочениго, исполнявшего эти обязанности еще при Генрихе III. Венецианский дипломат был официально принят в Туре 21 ноября 1589 года; он поздравил Генриха IV со вступлением на престол и напомнил о договорах, связывавших Францию со Светлейшей республикой.
Вопреки предположению Майенна Генрих не стал отсиживаться на зимних квартирах. Около недели проведя в Туре и набрав за это время новое войско, он осадил и вскоре взял Ле-Ман, а 10 декабря вступил в Лаваль, где духовенство встречало его в полном торжественном облачении, а население приветствовало возгласами «Да здравствует король!». В Лавале к Генриху присоединился последний из его кузенов Бурбонов, принц Домб, сын герцога Монпансье, который привел с собой немалую часть бретонского дворянства, не желавшего терпеть тиранию Меркёра. Ни время года, ни плохие дороги не помешали Беарнцу овладеть Алансоном, Аржантаном и Фалезом. Генрих свято верил в то, что Бог не отказывает ему в своем благословении, и при случае не лишал себя удовольствия прямо заявить об этом. Не удивительно, что окрыленный этой верой, он воспринял как досадное недоразумение ожесточенное сопротивление жителей города Онфлёр. Тем временем Бирон занял Эврё, и, казалось, близок был час, когда капитулирует непокорная, известная своей строптивостью столица Нормандии — Руан.
Толстяк Майенн, про которого в шутку говорили, что за обеденным столом он проводит времени больше, чем Генрих IV в постели, продолжал, несмотря на эти тревожные события, «отдыхать» в Париже. Герцогиня Монпансье и Комитет шестнадцати пытались встряхнуть его, доказывая ему, что роялисты заняли вокруг столицы стратегические пункты первостепенной важности и в случае осады противник сможет заблокировать снабжение ее продовольствием. Поневоле Майенну пришлось вернуться к ратным делам, и он в феврале 1590 года занял близлежащие города Понтуаз, Венсенн и Пуасси. Когда толстый герцог приступил к осаде Мелена, королевское войско принудило его к отступлению, а вскоре отвоевало Пуасси.
Год плохо начался для Лиги. Единственным утешением для нее было обещание Филиппа II прислать подкрепление. Герцог Пармский Алессандро Фарнезе, от имени испанского короля управлявший Нидерландами, направил на подмогу французским единоверцам юного графа Эгмонта с отрядом в 1500 копейщиков и 400 кавалеристов. Это был родной сын графа Эгмонта, принявшего мученическую смерть во время восстания фламандцев против испанского господства. Когда заходила речь о его отце, молодой граф гневно реагировал: «Не говорите мне об этом бунтовщике!» Вскоре в распоряжении герцога Майенна уже было 20 тысяч человек пехоты и пять тысяч кавалерии, тогда как Генрих IV вынужден был довольствоваться восемью тысячами пехотинцев и тремя тысячами кавалеристов. Попытавшись осадить город Дрё, но получив известие о приближении армии лигёров, он тут же отошел со всей своей артиллерией и обозом и под проливным дождем двинулся в Нонанкур. Остальная часть его армии тогда располагалась в долинах рек Эр и Вегр, и он распорядился немедленно начинать сосредоточение всех имевшихся в его распоряжении сил.
Герцог Майенн, стратег примерно того же уровня, что и Беарнец, ошибся в оценке ситуации. Он подумал, что роялисты бегут от него, тогда как те совершали планомерный отход, чтобы осуществить воссоединение своих сил. Майенн не спеша (он никогда не спешил, придавая большое значение правильному порядку следования эскадронов) форсировал реку Эр близ Иври и потерял много времени на размещение личного состава, под проливным дождем пытаясь обеспечить максимум возможных удобств для себя и других. К своему великому удивлению утром 13 марта он увидел армию Генриха IV, приближавшуюся с явным намерением вступить в бой. Толстый Майенн глазам своим не верил. Он даже не успел составить план сражения. Правда, большой перевес в силах, по крайней мере количественный, позволял ему надеяться на успех. Около полудня Генрих, соблюдая всевозможные меры предосторожности, в действительности являвшиеся не более чем блефом, построил свои войска в боевом порядке. Диспозиция была почти в точности такая же, как и при Кутра, однако герцог Майенн этого, вероятно, не знал. В центре располагались королевские эскадроны, по флангам — швейцарские и французские полки. На левом крыле находилась кавалерия д’Омона с двумя полками инфантерии и шестью пушками, на правом — кавалерия Монпансье (пасынка неукротимой герцогини) с немецкими ландскнехтами. В резерве стояла кавалерия маршала Бирона.
Весь день 13 марта прошел в ожидании. Король мучился вопросом, решится ли Майенн на сражение, а толстый герцог по своему обыкновению не торопил события, взяв продолжительную паузу на размышление. С наступлением ночи королевские войска возвратились к местам своего расположения. Опасаясь подвоха, Генрих лично объезжал сторожевые посты, а затем, отдав последние распоряжения на завтра, уже едва держась на ногах от усталости, рухнул на соломенный тюфяк. В сравнении с Майенном и ему подобными он имел то преимущество, что мог стойко претерпевать трудности, пренебрегая комфортом, довольствуясь краюхой хлеба, ночуя на куче соломы, с легкостью перенося жару и холод, ветер и дождь.
Утром 14 марта Генриху доложили, что противник занял боевые позиции. Воинство Майенна растянулось в две впечатляющие линии, с легкой кавалерией впереди. В десять часов и королевское войско уже было готово к бою. В украшенной аметистом шляпе с большим белым пером Генрих галопировал вдоль фронта своих войск. Внезапно остановившись, он (как сообщает д’Обинье, задним числом сочинивший многие речи и меткие высказывания Беарнца) громким голосом обратился к ним со словами: «Мои боевые товарищи, с нами Бог. Там — Его враги и наши. Если вдруг вы потеряете из виду знамя или штандарт, ориентируйтесь на мой белый султан, вы всегда найдете его на пути чести, доблести и славы!» Воззвание к чести являлось, видимо, единственным эффективным способом взбодрить находившихся перед ним дворян без различия их религиозной и политической принадлежности. Накануне он резко одернул Шомберга, полковника германских рейтар, напомнившего ему о задержке выплаты жалованья солдатам. Теперь король велел позвать его и попросил у него извинения за вчерашний выговор, после чего заключил его в объятия. В ответ, как и следовало ожидать, прозвучали заверения в совершенной преданности и готовности не пощадить живота своего. В очередной раз Генрих, не имея звонкой монеты, расплатился с соратниками звонкой фразой.
От внимания герцога Майенна ускользнуло кое-что весьма важное. Поле близ Иври было обширной равниной, слегка углублявшейся к центру, что и сумели использовать роялисты. Их артиллерия, размещенная с учетом этой особенности местности, пробивала кровавые бреши в рядах лигёров, тогда ядра противника, по причине той же неровности поля битвы, пролетали у них над головами. Молодой герцог Эгмонт, не дожидаясь третьего залпа, увлек за собой в атаку легкую кавалерию, прорвавшись до самого места, где располагалась королевская артиллерия. Однако этот подвиг не увенчался успехом, поскольку одновременная контратака эскадронов д’Омона, младшего Бирона и Живри отбросила лигёров назад. Первая фаза этого сражения, вошедшего в историю как битва при Иври, столь же короткая, сколь и ожесточенная, производила впечатление беспорядочной схватки. Во многих местах управление королевскими войсками было столь неудовлетворительным, что временами их поражение казалось неизбежным. Однако артиллерия Генриха творила чудеса, не позволяя эскадронам Майенна должным образом перестроиться для новой атаки, которая могла оказаться роковой для роялистов.
Именно в этот момент, когда решалась судьба не только сражения, но и, вероятно, его королевства, Генрих вмешался в ход событий. Заметив, что очередной залп артиллерии внес смятение в ряды противника, он, словно одержимый, устремился в гущу сражавшихся, увлекая за собой всех, кому стыдно было уступать доблестью королю. Поверх голов, шлемов и шляп развевался издалека видимый белый султан Генриха. Лигёров покинуло мужество, и менее чем за четверть часа королевское войско прорвало их боевые ряды, обратив в бегство кавалерию, после чего инфантерия, брошенная на произвол судьбы, поддалась панике и также стала беспорядочно отступать. Король, собственноручно сразивший в бою семерых врагов, подхватил знамя и возглавил преследование бегущего противника. Совершенно ошеломленный Майенн, при котором осталось не более трех десятков всадников, чтобы не попасть в плен, спешно ретировался, стараясь не отстать от своего бегущего воинства, остановить и образумить которое уже не представлялось возможным.
Рони, получивший серьезное ранение в самом начале битвы, скрывался под низко нависавшими ветвями грушевого дерева, когда увидел приближавшихся к нему семерых кавалеристов из армии Лиги с белым штандартом, усеянным черными лотарингскими крестами. Он еще не знал исхода сражения и мог с полным основанием опасаться встречи с численно превосходившим его противником. Однако дело приняло совершенно неожиданный для него оборот. Спросив его имя, они попросили оказать им любезность — спасти им жизнь! Узнав, что королевская армия одержала победу, а семеро лигёров со своим штандартом сдаются ему в плен, Рони воспрянул духом. Каких только чудес не случалось не только с самим Генрихом Наваррским, но и с его приближенными! Впрочем, этому чуду вряд ли стоит удивляться, учитывая, что о встрече под грушевым деревом позднее рассказал сам Рони, когда он уже именовался герцогом Сюлли.
Тем временем королевская инфантерия беспощадно истребляла германских ландскнехтов, мстя им за вероломную провокацию во время сражения при Арке. При этом они пощадили сдавшихся в плен швейцарцев, которых Бирон уже собрался было расстреливать из орудий. Армия Генриха IV одержала блестящую победу, еще более впечатляющую, чем при Арке. Противник оставил на поле боя шесть тысяч человек убитыми, тысячи сдались в плен, были брошены и достались роялистам 40 знамен и вся артиллерия. Лигёров и их союзников постигло жестокое разочарование. Поражение нанесло непоправимый урон репутации Майенна как полководца. Сколь велико было его замешательство, можно судить по тому, как он пытался оправдаться перед Филиппом II. Перспективы франко-испанского братства по оружию представлялись далеко не обнадеживающими. Что же касается Генриха IV, то он, разумеется, вовсю трубил победу. Во все края полетели победные реляции, лишь по какой-то нелепой случайности запамятовали отправить депешу королеве Елизавете Английской. Впрочем, подобная «забывчивость» будет далеко не последней: Генрих IV умел быть неблагодарным по отношению к тем, кто активно содействовал его успеху.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.