Кшись и Марыня

Так назывались два медвежонка, получившие свои имена в честь героев Тетмайера, хотя к Татрам не имели никакого отношения, так как родились они в лесу на берегу Чёрного моря.

Охотники принесли их нам сосунками-младенцами после того, как предали их мать наглой смерти. Это было в холодный январский день, почему их, до отвала напоенных тёплым молоком, завернули в солдатский тулуп, из которого тотчас же понеслось довольное урчание и сопение — медвежата, по-видимому, сочли овечий мех за шкуру матери.

С этого момента два лесных младенца зажили у нас в доме под немой опекой кроткого барана, отдавшего свою шкуру, и двух коз, питавших их своим молоком. Если это было оскорбительно для медвежьего достоинства, зато несомненно сообщило мирный характер их детству и юности.

Кшись и Марыня, от которых чудесно пахло лесом и мокрыми листьями, принадлежали к породе чёрных медведей с белой полоской вокруг шеи, считающимися злыми и хищными, но в своём детстве этих качеств не обнаруживали. Так как их молодая хозяйка в момент появления медвежат в доме имела собственного сосунка, то справиться с тремя младенцами сразу ей было не под силу, почему к медвежатам был прикомандирован повар-армянин Григор, кормивший их соской, и перед которым Кшись и Марыня благоговели. Поселились они в сарайчике возле кухни, и каждое утро в сопровождении своего опекуна поднимались по лестнице в дом здороваться с хозяйкой. С радостным урчанием и хрюканьем они врывались в комнату, толкая друг друга, и стремительно лезли на диван или кровать, пытаясь лизать руку матери и улыбающегося им ребёнка. Скоро, однако, от этого удовольствия пришлось отказаться, так как их лапки и когти пачкали и рвали бельё и простыни.

Когда дверь детской для них закрылась, медвежата отыгрались на юбках хозяйки, улучив удобный момент, когда она гуляла в саду с ребёнком на руках. В припадке любви и восторга звери набросились на неё, цепляясь за одежду, отчего от шёлковых юбок полетели клочья, а сама хозяйка, у которой руки были заняты ребёнком, вопила истошным голосом о помощи. Досталось не только юбкам, но и ногам, на которых до сего дня сохранились шрамы, нанесённые дружескими лапами.

Жизнерадостные и на редкость забавные, оба зверька относились ко всему окружающему их миру с неизменным добродушием и чисто детской доверчивостью. Особенно они любили детей, с которыми часами могли заниматься дружеской вознёй и играми. Если из сада доносился звонкий детский крик и смех, то можно наверное было сказать, что это соседние детишки веселятся с медвежатами. Как Кшись, так и Марыня позволяли детям делать с собой всё, что им приходило в голову, при условии, чтобы ребёнок был не старше 5-7 лет. Дети садились им на живот, таскали по земле за ноги и за уши, валялись с ними на траве, причём звери всячески ломали дурака, и на их мордах было написано явное удовольствие от хорошей и приятной компании. Игру эту медведи прекращали немедленно, если замечали, что за ними наблюдают взрослые люди.

Как настоящие приморские жители, Кшись и Марыня обожали купанье и нисколько не боялись моря, в котором охотно купались. Смешно было видеть, как, притворно сердясь, они с рёвом и фырканьем прыгали на приближающуюся к пляжу волну, которая покрывала их с головой, после чего, довольно отфыркиваясь, они плавали вокруг, как большие чёрные муфты.

Очень дружеское чувство обнаруживали они к нашей маленькой дочке, которую постоянно стремились облизать и обсосать, как это они делали друг с другом, отчего даже у Марыни одно ухо было меньше другого, так как служило постоянной соской для Кшися. Девочка тоже, по-видимому, считала медвежат за членов семейства, так как всегда им улыбалась и радостно таращила на них голубые глаза. Приходилось поэтому зорко следить за тем, чтобы медвежата не проникли в детскую и не стали бы сосать ребенку руку или ухо. Зато совершенно безропотно и покорно переносила медвежьи ласки пара кроликов, живших у нас на балконе. Их длинные розовые уши являлись любимой соской Марыни и Кшися. Скоро эти бедные уши стали напоминать собой кружева, так как у медвежат отрастали зубы, которыми они постоянно их прокусывали. Удивительно, что, несмотря на это, кролики не только никогда не избегали медведей, но наоборот, не трогаясь с места, переносили эту операцию с совершенным равнодушием.

Живущие в человеческом доме медвежата были, конечно, не совсем обычным явлением, почему иногда выходили конфликты. Однажды зашёл ко мне генерал Д., бывший случайно в Геленджике по какому-то делу. Во время его визита жена куда-то собиралась и, прощаясь с гостем, обратилась ко мне:

—?Смотри, пожалуйста, Анатолий, чтобы медведи не забрались в комнату к ребёнку.

Генерал, в это время целовавший её руку, как-то поперхнулся, замолчал и, подождав, пока хозяйка вышла из дома, осторожно осведомился:

—?А как… здоровье вашей супруги?

Объяснять ему, что у нас в доме никто с ума не сошёл, мне не пришлось, так как по лестнице зашлёпали тяжёлые лапы, раздалось сопение, дверь с треском распахнулась и в комнату ввалились с приятным ворчанием Кшись и Марыня, немедленно облапившие с двух сторон мою коленку. Генерал в первый момент не поверил собственным глазам, вздрогнул, вскочил на ноги, но скоро успокоился и очень заинтересовался забавными медвежатами.

Каждое утро, когда мы ещё спали, звери отправлялись с Григором на базар, что для них являлось большим удовольствием, так как там их все хорошо знали и кормили до отвала. Дорога на базар шла по берегу моря, медвежата один за другим, переваливаясь, трусили за Григором. За дорогой по горе, в Геленджике, были разбросаны среди садов дачи, в каждой из которых жило по собаке. Поначалу каждый из псов, завидя издали каких-то небольших четвероногих, неуклюже галопирующих по дороге, принимал их за собак и бросался с горы с намерением наказать чужеземцев, нарушивших границы. Разогнавшись под откос, такой пёс только в самый последний момент учуивал медвежий запах, ударявший ему в нос. От этого страшного запаха у пса в ужасе вставала дыбом шерсть, и он начинал тормозить всеми четырьмя лапами, но было уже поздно. В облаке пыли он налетал на одного из медвежат, который, не поворачивая головы, углом глаза внимательно следил за собачьей атакой, и в момент столкновения давал несчастному псу такую оглушительную оплеуху, что тот с воем катился в пыль. Хромая и жалостно взвизгивая, пёс с позором возвращался домой, и в следующий раз при виде Григора с его провожатыми спешил к ближайшей подворотне. Таким манером скоро все собаки города познакомились с широкими, как лопата, лапами медвежат и прекратили на них все атаки. Зато Кшись и Марыня продолжали возбуждать совершенно незаслуженный ужас в рогатом населении Геленджика. Если коровье стадо попадалось навстречу медвежатам при их путешествии на базар, всякий раз повторялась одна и та же картина. Зачуя медвежий запах, коровы останавливались, сбивались кучей и, выставив рога, поднимали такой рёв ужаса и негодования, что медведи, напуганные до смерти, бросали повара и со всех ног удирали домой, оглядываясь и трусливо поджимая куцые задики.

Такой же страх и смятение они возбуждали и в животном населении горных лесов, которые спускались к самому забору нашего дома. Вечером запертые в своём сарайчике медвежата возились друг с другом, причём игра часто переходила в драку, сопровождаемую рёвом и рыком. Эти звуки, нёсшиеся из тьмы ночи, буквально сводили с ума лесное население, которое поднимало со своей стороны многоголосый крик и рёв. Первыми начинали какофонить шакалы, как элемент наиболее нервный, и дольше других не могли успокоиться. К ним присоединялись другие крики и подвывания. В соседних с нами дачах начинали волноваться и стучать в своих стойлах лошади и коровы, в тоске выть собаки.

Подрастая, Кшись и Марыня стали понемножку шкодить, сначала довольно невинно, а затем всё серьёзнее. Началось с того, что однажды я застал Кшися за, казалось бы, совершенно невинным занятием — пересыпаньем лапой песка на заднем дворе. По виноватой морде и хитрым маленьким глазкам я сразу понял, что он учинил какую-то шкоду, на что явно указывало взволнованное куриное население двора, метавшееся во все стороны. Спрятавшись за угол, я стал наблюдать, и увидел любопытную картину.

Медвежонок не раз видел, как Григор кормит кур, и теперь подражал ему, посыпая песок на землю, чем обманывал цыплят, сбегавшихся к нему, полагая, что им сыпят корм. Как только какой-нибудь из цыплят подбегал к Кшисю, тот его хлопал лапой и укладывал на месте, после чего прятал ещё дрыгавших ногами покойников в свой сарайчик, где я нашёл три ещё тёплые жертвы. Так как медведи кур не ели, то это было чистое озорство, за которое медвежонок получил основательную трёпку.

Второй проказой было то, что однажды медвежата отправились на базар одни, без Григор,а и учинили там форменный разгром, подавив корзины с яйцами, разлив молоко и разграбив корзинку с абрикосами. На все попытки баб-торговок прекратить безобразие медведи грознее рычали и замахивались лапой, вооружённой пятью серьёзными крючками. Домой их доставил со скандалом городской стражник в сопровождении целой толпы кричащих и хохочущих баб.

Скоро была обнаружена новая шкода, за которую мне пришлось опять платиться карманом. Кшись и Марыня очень любили молоко и забавно его пили из бутылки, придерживая её обеими лапами. Заметив, что баба-молочница разносит бутылки по дачам, они повадились идти вслед за ней и затем воровали молоко с окон и балконов, пока хозяева дач ещё спали. Дачники долго не могли понять, кто выпивал их молоко, пока медвежата не попались с поличным. Отнимая один у другого бутылку, они уронили её и разбили, разбудив хозяина дачи, который и накрыл моих прохвостов на месте. К осени, когда Кшись и Марыня выросли с хорошего телёнка, их проделки стали принимать более серьёзный характер. К этому времени на Черноморье поспевают, как и везде, фрукты и ягоды, до которых медведи большие охотники. Особенно они любили шелковицу, которая в изобили растёт в горах, но как на грех в самом Геленджике её было всего несколько деревьев, из которых самое большое росло перед особняком, который в эту пору занимала контрразведка, самое непопулярное учреждение Добровольческой армии. Дом этот был огорожен сплошным забором, в него был единственный вход, перед которым как раз росло упомянутое дерево шелковицы. Сюда-то и повадились ходить есть ягоды мои медведи, причём один из них по очереди взбирался на дерево и тряс его, в то время как другой собирал ягоду и жрал внизу.

Однажды утром ко мне прибежал взволнованный солдат и доложил, что начальник контрразведки спешно просит освободить весь состав подчинённого ему учреждения от медвежьей осады. Оказалось, что Марыня, объевшись шелковицей, развалилась поперёк входа и совершенно блокировала дверь. Все попытки разведчиков выйти на улицу она принимала за личное оскорбление, поднимала шерсть дыбом и всем своим видом показывала, что шутить не намерена. Струсившее начальство выслало через заднее окно вестового, который перелез через забор, чтобы вызвать меня и прекратить осаду, над которой уже хохотала собравшаяся перед домом толпа обывателей.

Надо сказать, что поначалу медвежата слушались простого хлыста, но этого отеческого внушения скоро стало недостаточно, и постепенно для медвежьего укрощения приходилось применять вcё более серьёзные средства. Довольно долго для этого служил винтовочный шомпол.

Постепенно стал портиться и характер медведей. Ранее добродушные и весёлые, они стали часто злиться и жестоко драться между собой. Драки всегда происходили в сопровождении свирепого рёва и клочьев шерсти, летевших вокруг. Сцепившись друг с другом, Кшись и Марыня осенью представляли собой внушительный и грозный клубок, всё вокруг крушивший и ломавший своей тяжестью. Однажды, когда медвежата подрались на лестнице курятника, она с громом и треском обломалась, лишив Григора всякого сообщения с курами. Обыкновенно лучшим средством разнять драку служило ведро холодной воды, но на этот раз обозлённый повар пустил в ход палку от метлы, которая сразу навела порядок.

Хотя медведи наши были очень популярны в Геленджике, и о их проделках ходило много рассказов, с возрастом они стали проявлять всё больше звериные инстинкты. Довольно послушные ещё к своим, на чужих людей они серьёзно огрызались. Как это ни было тяжело нам с женой, было ясно, что скоро с ними нам придётся расстаться.

В сентябре в Геленджик зашёл английский крейсер, офицеры которого очень заинтересовались медведями и просили уступить им одного на корабль в качестве «маскоты». Это был прекрасный выход из положения, и жена согласилась отдать Кшися. Дело обошлось не без затруднений, хотя медведь очень любил кататься на лодке и охотно уселся на лавочку английского катера. Однако едва завели затрещавший мотор, как Кшись в испуге ринулся в море, перевернув катер со всем содержимым, при весёлых криках и хохоте моряков. Два раза выкачивали из катера воду, и два раза Кшись, пугаясь, его перевёртывал, пока, наконец, мокрым и смеющимся англичанам удалось его доставить на борт крейсера.

Что касается Марыни, то однажды, когда я уехал по делам в Новороссийск, к жене пришёл какой-то незнакомый офицер и увёл медведицу с собой, заявив, что он получил её от меня в подарок. Кто был этот незнакомец и для чего ему понадобилась полувзрослая медведица, мы так и не узнали.