1989 год, конец деятельности

1989 год, конец деятельности

Гастрольная весна «катилась» к своей трагической развязке… После концерта — ледяное молчание, вместо веселья, анекдотов и каламбуров. Каплун, по-прежнему со мной общается — он выглядит, как дипломатический посредник между двумя лагерями. Однажды сообщил: «Мужики недовольны, что ты один получил звание, почему — не все?» — Я так и сел!.. Вообще-то, во всем мире так принято: сначала какие-то регалии получает руководитель, или тот, кто трудится больше всех, а потом все по-порядку… Без ложной скромности, моего труда было вложено в группу примерно процентов на девяносто. Да и не мне решать подобные вопросы! Неужели, проклятая зависть? Самое интересное, никаких привилегий или какой-то выгоды это звание не несет. Это — пожизненная награда за труд! Видимо, все это моих коллег не трогало. После каждого концерта, обычно, меня «мучает» пресса. Порой, я даже не успеваю переодеться и собрать инструмент. Поэтому, чаще всего последним прихожу в автобус, везущий в гостиницу. Какая-то невидимая «рука» стала отправлять этот автобус без меня. Мокрый, грязный, уставший, матеря все на свете, добираюсь на такси или попутке до отеля и спрашиваю: «Кто отпустил автобус?» В ответ, все пожимают плечами, и предательски молчат… Если бы это было раза два, я бы подумал, что это случайность, но когда этих событий набралось больше десяти, я понял, что это чье-то направленное действо! Нервы давали себя знать. Я заработал вегетососудистую дистонию. Появилась аритмия, частые вызовы скорой, как это не хочется вспоминать! Апрель, Украина. Жирная черта…

Последний иногородний директор ансамбля, Олег Студенов, уволился, и опять должность бригадира-администратора занял Стас. По этой украинской поездке я понял, что меня ждут глобальные неприятности. Первый сигнал — я лишился возможности проживать в люксе. В Харькове мне дали номер без туалета, но с цветным телевизором… Между тем, в люксе «заседает» совет. Каплун почему-то перестал со мной разговаривать и ко мне в номер не приходит. Но я все еще надеюсь, что в критическую минуту он не даст товарища в обиду. Последней каплей моего терпения явился уезд того злополучного автобуса без меня после концерта… Я вспылил. В ответ Шариков произнес: «Валера, нам нужно серьезно поговорить, через полчаса собираемся в люксе…»

В комнате кроме музыкантов, сидел еще и ведущий Владимир Царьков, которого они давно уже зачислили в свой неизменный коллектив. Красиво всегда говорил Шариков. Его речь напоминала речь комсомольского вожака. «Мы решили создать «совет трудового коллектива», и поэтому ты должен нам подчиниться. С этого момента — у нас будет шесть руководителей.» Я не знал, что ответить на подобное бесстыдство, но тут же переспросил: «А вы не спутали колбасу с искусством?» «Нет, — невозмутимо ответил Шариков — нас много, мы узнали у юристов — имеем право…»

Эту бессонную ночь я провел, глядя в потолок…

…Видимо они «оболванили» и Боба. Он опять молчит. Чем же мне грозит полная смена состава? Еще одна вспышка гнева, и я могу заиметь летальный исход? Отдам-ка я им все, что нажито непосильным трудом… пусть подавятся! А что же мне делать дальше? Начать с нуля — собственно, стиль «Ариэля» исчерпал себя, а вокруг столько талантливых музыкантов. Может, уехать в Москву, к Алле Борисовне в театр песни аранжировщиком, может Пугачева еще не забыла меня? А может — попроситься к «Песнярам»? Нет, пока ничего не планировать, как они поведут себя? Но как же Каплун? Нет, он не может предать, у него просто затмение… Вот завтра скажу, что ухожу, и он останется со мной, а там посмотрим!…

Я долго ходил по коридору, не решаясь сказать, все уже одели концертные костюмы. И все-таки нашел в себе силы собрать коллектив в гримерке и выпалил: «Все, мужики, я ухожу от вас, это — последняя поездка»… Больше ничего — ни комментариев, ни ожиданья полемики, уговоров. Но их и так не было. Похоже, к этому артисты абсолютно не были готовы. Они уже приготовившись к «драчке», но такого «подарка» не ожидал никто! Я думал: вот сейчас Каплун встанет, скажет: «Я остаюсь с Иванычем», — и все начнет становиться на место… Но Боря молчал. Я не верил, ни глазам, ни ушам — он ли это? Последний вопрос, который я задал ему за кулисами за 30 секунд до начала концерта, был следующим: «Боб, ну ты со мной или с ними»? — «Не знаю, Иваныч…» и ушел от разговора.

Работать концерт было очень трудно! Комок в горле стоял полтора часа. С трудом делал нужные эмоции. Каплун вечером так и не пришел…

Дома, в филармонии уже знают этот скандал, и я был готов к этому. Сколько примиренческих попыток делал Каминский — одному Богу известно! Вызывал поочередно, и меня и остальных — бесполезно! Ими обуяла какая-то неудержимая страсть новизны, я это понимал. «Новая метла», причем, одна, а не шесть (а это был, безусловно, Стас), готовилась «мести» немедленно. Наконец, последнюю попытку я предпринял после уговора Каминского. Собрались мы в бухгалтерии. Это было самое короткое заседание еще пока нашего коллектива за всю историю — 40 секунд! (Это — тоже один из рекордов «Ариэля»). На мою фразу: «Последний раз предлагаю одуматься!» — Шариков сказал: «Ну, ты уходишь, или не уходишь?» — Мне стало ясно, что говорить на эту тему дальше бесполезно, и я ушел…

Единственную просьбу Каминского я выполнил: поехал в последнюю поездку по Северному Кавказу — это были стадионы в Грозном и Махачкале. Я отчетливо запомнил свой последний концерт в нашем «звездном» составе. Он начался в Махачкале с песни «Зимы и весны» и закончился «Магнолиями»…

Так закончил свое существование «золотой состав» легендарной группы «Ариэль»…