ВОЛНЕНИЯ В ХУДЖИРБУЛАНЕ
ВОЛНЕНИЯ В ХУДЖИРБУЛАНЕ
В третьем году правления «многими возведенного» (1913 г.) Сухэ окончил курсы пулеметчиков. За особые успехи в военном деле ему было присвоено звание вахмистра. Молодого унтер-офицера назначили помощником командира Худжирбуланской пулеметной роты.
Новое начальство — сынки родовитых князей — встретило Сухэ недружелюбно. Хотя его и назначили помощником командира роты, для князей он по-прежнему был «хара ясун» — «черная кость», уртонский ямщик. Ненавидели его и за недюжинный ум, за дружбу с простыми цириками. Ненавидели и побаивались.
— Наступили черные времена, — говорили они промеж себя. — «Многими возведенному» совсем нет до нас никакого дела. При маньчжурах и то с нами больше считались. А теперь страной правят обнаглевшие ламы, скоро все наши араты перейдут в монастырское ведомство. А в армии совсем разврат: где это видано, чтобы подлая кость — арат сравнялся в звании с нами! Возьмите этого волчонка Сухэ — сын последнего нищего, оборванец, а ему пулеметную роту доверили. Вахмистр! Всеми распоряжается, книжки читает. А какие книжки — еще нужно проверить.
— Вот придет Юань, он всю эту сволочь разгонит!
Подобные разговоры долетали до ушей Сухэ, но он до поры до времени сдерживался. Князья, которые еще совсем недавно кричали «смерть маньчжурам и китайским купцам!», теперь поговаривали чуть ли не о передаче Монголии на милость Юань Шикая, вызывали у него глубокое презрение. Ради собственных мелких выгод они готовы были вновь ползать на брюхе перед китайскими чиновниками и купцами. Это было самое тяжелое время в жизни Сухэ. Он на каждом шагу натыкался на сопротивление, ощущал на себе горящие ненавистью взгляды. Князья пьянствовали и развратничали. Возле гарнизона вырос целый поселок, где предприимчивые купцы торговали вином и поставляли «живой товар». Жалованье, предназначавшееся цирикам, оседало в карманах командования. Боевой подготовкой князья не занимались, солдаты питались скудно. Участились случаи заболевания цингой.
От всех подразделений выгодно отличалась рота Сухэ. Год пребывания на курсах пулеметчиков не пропал даром. Очень многому он научился у русских инструкторов. Занятия они всегда проводили по строго определенной программе, требовали исполнительности, дисциплины. То была суровая школа для степняков, не знающих цену времени. В степи время текло медленно, один день был похож на другой. И кому могло прийти в голову, что несколько минут могут иметь какое-то значение! Но на курсах Сухэ научился ценить время. Воинская жизнь без четкого распорядка сейчас казалась немыслимой. Он по при-меру русского подпоручика составлял недельный план занятий и стремился его выполнить. Солдаты его роты всегда были подтянутыми, беспрекословно выполняли все приказания Сухэ, стреляли лучше других, были сыты и обуты. И за это сынки князей ненавидели Сухэ еще больше. Для цириков помощник командира роты был старшим товарищем, к нему в любое время дня и ночи каждый мог заходить запросто, выкладывать свои жалобы. Получилось так, что теперь даже солдаты других подразделений стали приходить к Сухэ. Все это были недовольные командованием, грубым обращением, плохим снабжением. И таких с каждым днем становилось все больше и больше. И хотя Сухэ на первых порах не хотелось обострять отношения с командованием, с князьками, он понял, что сдерживать себя больше не в силах. Кто еще, как не он, сын арата, мог вступиться за беззащитных цириков?
Сухэ подолгу толковал с цириками.
— Вы все, солдаты, должны действовать сообща, — наставлял он, — тогда с вашей силой будут считаться. Ведь справедливо сказано, что если у двадцати согласия нет — они подобны развалившейся стене; если двое дружны — они подобны каменному утесу. Если двадцать совещаются — их мудрость равна сорока умам. Вспомните-ка Улясутай! Не слышали? Так вот расскажу вам: случилось это в 1901 году в Улясутае. В это время в Китае вспыхнуло восстание, которое стали называть «Ихэтуань». Мятеж подняла беднота, такая, как вы. Бедняки китайцы говорили: «Сейчас нужен кулак во имя справедливости». Ворвались они даже в Пекин. Маньчжуры всполошились и решили подавить это восстание. Согнали они и монгольских аратов, сделали их солдатами, хотели из Улясутая бросить в Китай. А был среди мобилизованных цириков некий Энх-Тайван, простой арат, наподобие нашего Мигмара или Вангана. Ничем особенным внешне от других не отличался, а имел сердце льва. «Чем плохо жить, лучше хорошо умереть, — любил говорить Энх-Тайван. — Китайские крестьяне такие же бедняки, как мы. Нельзя помогать кровожадным маньчжурам…»
Вот и догадывайтесь, чем дело кончилось. Энх-Тайван и его товарищи подняли восстание, поколотили цзянь-цзюня, а потом ушли в горы золотого Хангая.
Подобные наставления падали на благодатную почву. Раньше Сухэ называли «гоймин», то есть «ловкий», теперь цирики любовно звали его «бакши» — «учитель».
Был в то время в Худжирбулане некий Галсан-Мэйрэн, которого цирики втихомолку называли «мэ-ргуу», то есть «тупица», «дурак». Этот дарга, князек служил в штабе и отличался своим зверским обращением с солдатами. Ходил он, высоко задрав голову и выпятив живот, никогда не расставался с шапкой, на которой болтался шарик — джинс. Галсан-Мэйрэн ко всем придирался, на всех покрикивал, раздавал зуботычины направо и налево. Солдаты его люто ненавидели.
Как-то в Худжирбулан привезли протухшее мясо. От одного запаха этой дохлятины тошнило. По мясу ползали огромные зеленые мухи.
— Эй вы, голодные волки! — крикнул Галсан-Мэйрэн. — Забирайте эту падаль— и живо ее в котел.
Но никто не двинулся с места. Цирики стояли, зажав пальцами носы.
— Ну, хорошо, я проучу вас, — пригрозил дарга.
На другой день мяса совсем не дали. Его не дали и на третий день. Солдаты заволновались.
— Решили нас голодом уморить, проклятые собаки! Сами жрут молодого барашка, а мы ложись и помирай?..
Напрасно кричали русские инструкторы и монгольские дарги, зря надрывали глотки: цирики отказались приступать к занятиям, пока их не накормят.
В тот день дежурным по части был Сухэ. Цирики пришли к нему.
— Галсан-Мэйрэн обещал, что сегодня привезут хорошее мясо, — сказал Сухэ. — Подождем еще.
В полдень в самом деле у казарм остановились две телеги, груженные мясом. Привез его глухой лама. Мясо оказалось червивым. К телегам невозможно было подойти. А лама глуповато улыбался, перебирал четки и говорил:
— Хорошее мясо, свежее мясо. Дары солнечно-светлого…
Ламу схватили и принялись колотить чем попало. На крик обезумевшего от боли и страха ламы прибежал Сухэ.
— Оставьте этого дурака!
Ламу отпустили.
— Что делать, бакши?
— Мигмар, принеси банку с керосином. Мясо нужно сжечь. Это зараза.
Приволокли банку, сбросили с телег мясо, облили его керосином. Вскоре мясо запылало. Цирики, а их было более тысячи, запрудили пустырь.
— Пусть уплатят жалованье!
— Требуем командира полка!
— Этот мерзавец не лучше других нойонов. Нужно идти в военное министерство. Пусть расследуют. Нельзя допускать такого издевательства. Воры проклятые, разбойники!..
— Бакши Сухэ, веди нас в министерство!..
Сухэ поднял руку. Шум затих.
— Я думаю так, — начал Сухэ, — построимся в колонну, напишем жалобу, и я поведу вас в министерство. Будем добиваться правды.
В это время откуда-то вынырнул Галсан-Мэйрэн. Подскочив к Сухэ, он подставил к его носу кулак и закричал:
— Бунтовщик! Аратский вожак!.. Ответишь за это дело головой! Хватайте этого смутьяна, бейте его до смерти палками!..
Глаза Галсан-Мэйрэна были налиты кровью, как у случного быка, слюна разлеталась в разные стороны.
Сухэ стоял спокойно, даже не изменился в лице. Только криво усмехнулся.
И тут Галсан-Мэйрэн опомнился. Он увидел, как толпа начинает сжимать его тесным кольцом, увидел перекошенные ненавистью лица, увесистые кулаки. Толпа все наступала и наступала. Она шла молчаливо, словно накатывался серый песчаный вал. Еще минута — и этот вал раздавит его, Галсан-Мэйрэна.
Он закричал от страха диким голосом, попятился, потом рванулся вперед, но железные руки сжали его. Галсан упал на колени.
— Пощадите меня, пощадите… Я не хочу умирать, я буду делать все, что вы прикажете. У меня дети, маленькие детки. Я пойду сам в министерство и буду требовать, чтобы вас кормили лучшим мясом.
Все что вам положено, с этого дня будут выдавать полностью.
Голова Галсана тряслась, руки были безвольно опущены. Из грозного, рычащего деспота он в один миг превратился в жалкого, просящего человечка.
— Отпустите его! — приказал Сухэ. — Пусть попробует не выполнить свои обещания… С этим всегда успеем разделаться. На помете одного паршивого верблюда могут поскользнуться тысячи…
— Мы хотим есть, бакши.
Сухэ рассмеялся:
— Ищущий всегда найдет. Слышал я, есть в Худжирбулане подвалы, где хранится жирное, свежее мясо. Почему бы вам не отведать его? Думаю, почтенный Галсан-Мэйрэн не будет возражать и сам проведет вас к складам. Не станет же он жаловаться на вас в министерство, если вы решили не жаловаться на него?
— Я проведу, — охотно отозвался Галсан. — Ваша взяла.
Надев шапку с джинсом, Галсан-Мэйрэн повел цириков к русскому военному складу. За несколько минут выгребли мясо из склада, развели огонь. Сухэ тоже сидел у костра и отрезал ножом куски баранины.
В министерство на Сухэ не донесли — побоялись. За ним стоял целый полк солдат. Тронь вожака — и вся эта масса взбунтуется, перебьет командование, растащит склады.
Князьки уступили. Но теперь их ненависть к Сухэ не знала границ. Возненавидели его после этого случая и русские инструкторы. Они учуяли в нем опасного врага, мятежника.
Только подпоручик, бывший учитель Сухэ на курсах пулеметчиков, не изменил к нему отношения. Он сам пришел в юрту помощника командира роты и сказал:
— Я восхищен вашими действиями. Вы слышали что-нибудь о «Потемкине»?
И он, раз навсегда поверив в Сухэ, открыто рассказал ему историю мятежного корабля.
— Вы победили, вот в чем главное! — говорил он горячо. — Но это лишь начало. Боюсь, несдобровать вам, друг Сухэ. Нойоны не простят этого выступления цириков. Будьте осторожны…
— Лучше рухнуть скалой, чем сыпаться песком, — ответил Сухэ.
Однажды после занятий Сухэ повстречал своего русского приятеля. Подпоручик был мрачен, кусал свой пышный ус, хлестал по сапогу хворостиной.
— Уезжаю в Россию! — сказал он без предисловий.
— Почему так, сургагчи?
Офицер отшвырнул хворостину:
— Война, брат. Наш белый хан Николай затеял войну с германским ханом Вильгельмом. Вот меня посылают на фронт.
Новость взбудоражила Сухэ, он обнял офицера за плечи.
— Значит, опять бедные будут убивать друг друга, а цари наживаться на войне?
— Выходит, так.
— Плохи дела у вас в России… Боюсь, не забыли бы ваши власти про Монголию, занятые своей войной. Юань того и гляди опять полезет.
— Не беспокойся, не забудут. Будь хоть светопреставление, купчишки все равно станут заботиться о своих интересах. Монголия для них — жирный кусок.
— А ваш брат все в ссылке?
— Да. Социал-демократ он. Большевик. Слыхал?
— Большевиг… — повторил Сухэ трудное русское слово. — Понимаю. Такой большой-большой! Он воюет с белым царем.
— Большевики выступают против братоубийственной войны. Как бы вам объяснить это? Они говорят, что у трудового народа, рабочих и крестьян, нет причин ссориться. На войне наживаются только богачи., капиталисты и помещики во главе с царем.
— Ваш брат — хороший человек. Если встретите его, передайте, что в Монголии тоже есть большевики, араты, которые воюют с нойонами и богдоханом.
Подпоручик уехал. Сухэ много думал над его прощальными словами. Значит, в России есть люди, которые защищают интересы бедняков! Большевики…
Сухэ приходилось часто бывать в Урге. Здесь уже знали о мировой войне. С 1914 года в Урге начала издаваться монгольская газета «Шинэ толь» («Новое зеркало»). В ней часто давался обзор важнейших международных и внутренних событий. В редактировании газеты принимали участие хорошо осведомленные приглашенные из России бурятские интеллигенты. Газету достать было не легко, но Сухэ это каждый раз удавалось. Очень глухо упоминалось в статьях о российских социал-демократах. Но оттуда, из неведомой Сибири, прибывали люди, и они могли рассказать много интересного. Русское правительство, занятое войной, отнюдь не забывало Монголию. Управление русского советника, распоряжавшееся займами, предоставленными Россией богдо-гэгэну, открыло типографию, начало эксплуатацию угольных копей в Налайхе, близ Урги; строились новые телеграфные линии. Впервые в Урге появились электричество, телефон, была открыта первая светская школа на пятьдесят человек.
Но все это делалось не только в культуртрегерских целях. Подготавливались тройственные переговоры между Китаем, автономной Монголией и Россией. Эти переговоры начались еще осенью 1914 года и закончились лишь в мае 1915 года. Много было споров и раздоров, но в конце концов тройственное соглашение было подписано. По сути, в этом соглашении не было ничего нового: оно лишь полностью подтвердило русско-китайскую декларацию 1913 года. Внешняя Монголия по-прежнему оставалась в составе Китая, называлась автономной. Судьбы Внешней Монголии решались русским и китайским правительствами.
Народ фактически так и не получил освобождения от иноземного ига.
И Сухэ еще раз подумал: прав был погонщик верблюдов из Дархан-бэйлэ Дзасакту-ханского аймака: ждать свободы от царей и ханов — пустое дело.