ЕВРЕЙСКИЙ ЛЕГИОН
ЕВРЕЙСКИЙ ЛЕГИОН
Борьба Жаботинского за основание еврейского легиона – это один из наиболее активных периодов его жизни, она отражает и основу его мировоззрения. Она является логическим продолжением его общественной деятельности до начала войны и после нее. Его «Слово о полку», которое отличается поэтической и художественной прелестью, не только книга об истории борьбы, это исповедь страстного борца. Хотя он, как обычно, преуменьшал и здесь свою роль. Ни одна из его книг не раскрывала личность Жаботинского так полно, как эта. Читая ее, ощущаешь его мощную силу воли, страстную веру и могучий дух, способные преодолеть серьезные трудности и испытания. В мелодии этой борьбы как рефрен звучат слова: «Я один и все против меня!» При чтении книги невольно на ум приходят аналогии с античными героями типа Геркулеса и Сизифа. Он бесстрашен, не останавливается перед трудностями, не принимает ответа «нет», ибо уверен в своей правоте. Это свойство – национальная черта евреев, и хотя Жаботинский неоднократно утверждал, что у него «нееврейская голова», на самом деле он был настоящим евреем, потомком еврейских пророков и героев, образцом для тех, кто выстоял благодаря вере, упорству, «вопреки всему» и «все-таки»…
Когда разразилась первая мировая война (август 1914) Жаботинскому было почти 34 года, он был в расцвете сил, однако политическая активность его в то время несколько снизилась. Шестимиллионное еврейское население России находилось в инертном состоянии, а сионизм переживал период застоя. Выстрел в Сараеве разбудил многих. Жаботинский чувствовал, что грядут большие перемены, но еще не знал, в каком направлении. Он тут же выехал в Москву и заключил контракт с респектабельной газетой «Русские ведомости». Три года он верно служил этой газете в качестве разъездного корреспондента «в районе Западного фронта». У него был острый глаз опытного газетчика. Статьи его отличались глубоким и серьезным анализом, помогали читателям разобраться в быстро меняющихся ситуациях. Позднее он с гордостью вспоминал свою работу фронтового репортера, который, как он считал, должен быть военным дипломатом, обозревателем и аналитиком, уметь предвидеть, когда и где произойдут интересные для его читателей события.
Более того, Жаботинский использовал «Русские ведомости» в своих целях. С помощью газеты он продолжал борьбу за еврейский легион. Его известность как журналиста помогла ему установить контакты с руководителями официальных учреждений в Лондоне, включая работников посольства России.
1 сентября 1914 он начал свое путешествие и в течение десяти недель посетил Швецию, Норвегию, Данию, Англию, Голландию, Бельгию, Францию, Испанию, Португалию, Марокко, Алжир, Тунис, Сардинию и Италию, Египет. После такой поездки все политические и стратегические проблемы были ему совершенно ясны.
Вернувшись в Бордо, куда переехало из Парижа французское правительство, он узнал, что 30 октября Турция вступила в войну на стороне Германии. Он понял, настало время борьбы за освобождение Эрец-Исраэль от турецкого владычества. «Там, где правит турок, там не светит солнце и не растет трава. Без падения Оттоманской империи нет надежды на возвращение Эрец-Исраэль к жизни», – утверждал Жаботинский. Он был убежден в поражении Турции, так как знал ситуацию в стране. Его катоновский девиз: «Турция должна быть разрушена» вызван не ненавистью к ней, а сознанием, что для оздоровления и решения основных проблем региона надо ликвидировать существовавшую там имперскую структуру. В исходе войны против Германии он не был уверен, в отношении же судьбы Турции у него не было никаких сомнений: «Камень и железо могут устоять перед огнем, деревянный же дом обязательно сгорит, и никакое чудо его не спасет».
Идея легиона захватила его. Еврейство не может оставаться нейтральным и должно принять активное участие в расшатывании режима в Турции.
Жаботинский был за активную политику, понимая, что народ, не имеющий ничего, вынужден быть активным. «Бездействие» не может быть основой политики для народа без родины. Только богатый может позволить себе пребывание в застое и пассивное поведение. Народ еще никогда не получал родину в подарок. Так это было в прошлом и так это будет всегда. В конце первой мировой войны, например, многие политики на Западе были убеждены в справедливости армянских требований независимости, но поскольку сами армяне не сумели поставить этот вопрос достаточно твердо и не создали своих полков, они не получили ничего…
Хотя Жаботинский по природе своей был человеком мирным, а по мировоззрению убежденным пацифистом, он понял, что наступил решающий момент, Еврейский народ должен определиться, на чьей он стороне, и принять участие в этой войне. Сегодня трудно сказать, насколько революционной была эта мысль. Многие сионистские руководители называли безумной идею создания еврейского легиона. Со .времен восстания Бар-Кохбы (132-135 гг.) еврейский народ не участвовал в войнах; его направлял дух Иоханана Бен Закая [3]. Более того, само существование еврейского народа в условиях рассеяния было с незапамятных времен определено его нейтралитетом; он не вмешивался в споры других народов, в этом и есть секрет его вечности… некоторые руководители требовали соблюдения нейтралитета, будучи убежденными в победе Германии, другие опасались за судьбу еврейского населения в Эрец-Исраэль, где правил деспотичный турецкий губернатор Джемаль-Паша. И опасения были не напрасны: сразу же после начала войны население Эрец-Исраэль уменьшилось со 100 до 85 тысяч человек. Турецкие власти относились к ним как к подданным вражеских государств. Некоторые сионистские лидеры боялись, что в результате открытого присоединения к странам Антанты еврейское население будет брошено на произвол судьбы и превратится в заложников в руках турецких властей.
Жаботинский соглашался со всеми этими аргументами. Но в начале войны он не мог даже предположить, насколько сильным будет сопротивление сионистских деятелей попытке создать еврейский легион. Впервые он это понял в беседе с Максом Нордау в Мадриде (куда тот был выслан французами из Парижа как «немец»), сомневавшемся в возможности осуществить идею легиона.
В Египте Жаботинский нашел более 11 000 человек, высланных из Эрец-Исраэль. Он принял активное участие в работе комитета беженцев. 1200 депортированных евреев поселили в старой казарме Габари вблизи Александрии. Именно из них было создано ядро еврейского легиона. В Александрии Жаботинский впервые встретил Иосифа Трумпельдора, однорукого героя русско-японской кампании. Жаботинский был очарован им, его жизненной философией, выражавшейся одним словечком – «неважно». Трумпельдор увлекся идеей легиона, и они принялись за дело.
3 марта 1915 года в частном доме в Александрии состоялось учредительное собрание, в котором, кроме Жаботинского и Трумпельдора, участвовали еще шесть членов комитета. Жаботинский изложил свой план, который был принят пятью голосами против двух при одном воздержавшемся. Пятеро голосовавших «за» образовали Комитет еврейского легиона, который взял на себя задачу создания еврейских вооруженных формирований в составе британской армии для освобождения Эрец-Исраэль.
Молодежь с восторгом откликнулась на призыв Комитета. Однако, когда Жаботинский и Трумпельдор начали переговоры с британскими властями в Египте об участии в боевых действиях еврейских волонтеров, они встретились с трудностями. Генерал Максвел заявил, что не видит необходимости открытия фронта в Палестине. Кроме того, законы Британской империи запрещают принимать чужих солдат в состав королевской армии. Вместо этого он предложил создать «батальон погонщиков мулов», который будет послан на другой фронт. Жаботинский воспринял это предложение как оскорбление – мулы да еще другой фронт! Но Трумлельдор подошел к нему трезво, по-солдатски, и принял его. 600 погонщиков мулов выехали в Галлиполи для участия в Дарданелльской операции, положив тем самым начало новой эпохе в сионистском движении. Они были отличными бойцами. Их командир, ирландец Джон Генри Паттерсон, дал им самую высокую оценку. Когда англичане оставили район Дарданелл, «батальон погонщиков мулов» был возвращен в Александрию и через два месяца расформирован. Жаботинский впоследствии признал правоту Трумпельдора: на войне каждый фронт – фронт Сиона, и погонщик мулов подвергает себя такой опасности, как солдат в окопах. Более того, 120 человек из погонщиков мулов стали потом ядром еврейского легиона в Англии.
Жаботинский тем временем продолжал борьбу за осуществление своей идеи. В апреле 1915 года он встретился в Бриндизи (Италия) с Пинхассом Рутенбергом, одним из активных деятелей российского революционного движения, который вернулся к еврейской и сионистской деятельности. Он обещал развернуть пропаганду идеи создания легиона в Америке. Сам же Жаботинский взял на себя более трудную задачу – убедить лондонское правительство принять его. Сначала он предпринял эту попытку в Париже, но натолкнулся на глухую стену. Во встрече с французским министром иностранных дел Теофилом Делькасса он услышал знакомый мотив: «Вообще, еще не известно, будет ли наступление на том фронте и когда и кто будет наступать». Была у Жаботинского и встреча с бароном Ротшильдом, опекуном еврейской диаспоры во Франции. Он выразил восторг от плана, но не предложил никакой помощи.
Самое сильное сопротивление ожидало Жаботинского в Лондоне. Там еще господствовало мнение британского военного министра лорда Китченера, полностью отвергавшего мысль о создании «игрушечного полка» в составе британской армии. Кроме того, министр был категорически против новой попытки (после провала Дарданелльской операции) прорвать фронт «центральных держав» на Востоке. Он считал, что Германия будет побеждена на Западном фронте. Поэтому зондаж в Лондоне не увенчался успехом, но это не заставило Жаботинского отступить. Он следовал разработанной им «теории терпеливости»: «После поражения проверь себя, был ли ты прав? Если не был, сойди с трибуны и молчи. Но если был, не отступай: поражение – не поражение, нет – это не ответ, подожди часок и начни сначала».
Лидеры сионистской организации стремились, как уже было сказано, к нейтралитету. Только доктор Вейцман обещал Жаботинскому поддержку, но она была ограниченной, ибо Вейцман сосредоточил в то время свои усилия на осуществлении декларации Бальфура [4]. Лишь изредка он знакомил Жаботинского кое с кем из своих влиятельных друзей.
Летом 1915 года Жаботинский в последний раз побывал на своей родине – в России. По дороге он остановился в Копенгагене, где состоялась сессия сионистского исполнительного комитета. Он не был его членом, но его просили принять участие в совещании. Ехиэль Членов, Якобсон и Артур Хантке потребовали, чтобы он оставил идею создания еврейского легиона, так как это «уголовное дело», которое может навсегда похоронить все сионистское движение. Напрасно он обвинял их в политической слепоте, что их вера в победу Германии ни на чем не основана. Он даже предложил им компромисс: пусть сионистская организация заявит, что она нейтральна и у нее нет никакой связи с теми, кто выступает за создание легиона, сам же Жаботинский выйдет из организации и будет действовать самостоятельно. Этот компромисс тоже был отклонен. Лидеры движения, со своей стороны, решили всячески мешать Жаботинскому в осуществлении его идеи. Сионистские организации всех стран получили указание бороться против пропаганды в пользу легиона. «Я вдруг оказался один в борьбе с сионистскими организациями во всем мире», – вспоминал впоследствии Жаботинский.
Но он не сдался, а, наоборот, усилил свою борьбу. Были люди поддержавшие его. Среди них Меир Гросман, который вместе с ним основал в Копенгагене газету «Ди Трибуне», выходившую на идиш. Он же занялся затем пропагандистской работой в Лондоне. Поддержали его и Иосиф Кован и доктор Монтегю Д. Идер. Но что они могли сделать против мощных сионистских центров.
Против идеи создания легиона выступила и еврейская молодежь в восточном пригороде Лондона – Уайтчепле. Эти потомственные ремесленники, эмигрировавшие из России, сначала проявили к ней полное безразличие, а затем и открытую неприязнь. Назначенные в Уайтчепле собрания в пользу легиона были сорваны, а ораторов забросали камнями и картошкой.
Однако Жаботинский не отступал, несмотря на атмосферу ненависти и клеветы, сгущавшуюся вокруг него. Все были против, даже «уважаемые евреи» из ассимилянтов, действовавшие за кулисами. Им подыгрывал и Георгий Чичерин (впоследствии нарком иностранных дел СССР), дирижировавший на «левом» фланге. Но Жаботинский был непоколебим. Вначале он жил в Лондоне на одной квартире с доктором Вейцманом. Как-то тот ему признался: «Я не смог бы работать в такой атмосфере ненависти, среди враждебных мне людей. Такое ежедневное давление угнетало бы меня, парализовало бы желание работать». В такой атмосфере Жаботинский боролся целых два года после возвращения в Лондон из России в августе 1915 года. Но постепенно тучи стали рассеиваться и горизонт проясняться. Его личные контакты расширялись. Он встречался с членами парламента, план основания легиона обсуждался в нижней палате, хотя и не удалось заинтересовать им Черчилля, в то время министра военного снабжения. Встреча Жаботинского с редактором внешнеполитического отдела газеты «Таймс» Генри Викхемом Стидом открыла перед ним многие двери. «Таймс» была влиятельной газетой, с мнением которой считались даже высшие эшелоны власти. Большую помощь оказал Жаботинскому Леопольд Эмири, член парламента и один из секретарей военного министра лорда Дерби. Он помог передать в кабинет министров докладную записку Жаботинского и Трумпельдора, и весной 1917 года план создания легиона был в принципе принят. Жаботинский воспользовался И помощью полковника Патерсона, когда тот приехал в Лондон и получил поддержку двух крупнейших английских газет «Нейшн» и «Манчестер Гардиан». Идея легиона заинтересовала также выдающегося южно-африканского политического деятеля Смэтса.
К тому времени усилилось влияние «восточной» школы, утверждавшей, что основные военные действия будут разворачиваться на востоке. В обоснование новой ориентации внес немалый вклад и Жаботинский, опубликовав на английском языке книгу «Турция и война», в которой снова высказал идею расчленения Турции и включения Эрец-Исраэль в британскую сферу влияния. Трумпельдор задержался в Лондоне всего на несколько недель и летом 1917 года выехал в Россию, чтобы организовать там стотысячную еврейскую армию, которая через Кавказ будет пробиваться к палестинскому фронту. Революция в России и начавшийся там хаос помешали осуществлению этого плана.
И все же борьба Жаботинского увенчалась успехом.
23 августа 1917 года официальная английская «Газет» объявила о создании еврейского легиона – «38-го батальона королевских стрелков». Его солдаты носили обычную форму британской армии, лишь на кокардах красовался семисвечник со словом «Кадима» (Вперед). Командиром батальона был назначен полковник Патерсон. Жаботинский, верный своему правилу подавать пример, был зачислен рядовым. Позднее, обдумывая этот шаг, он пришел к выводу, что ему лучше было бы оставаться вне армии и продолжать пропаганду, не будучи стесненным армейской дисциплиной, но характер взял верх над логикой. Итак, он стал рядовым (правда, за два дня до выезда в Эрец-Исраэль его произвели в офицеры) и к мрачному «Слово о полку» – зеркалу подавленности – прибавилась насмешка над самим собой: «Очкарик, который, как и его товарищи, нападал по приказу на мешок с сеном, имитировавший немца, и попадал штыком в живот вместо сердца…»
Как и положено рядовому, он подметал пол в казарме, драил столы в сержантской столовой, мыл посуду. 2 февраля 1918 года еврейский батальон маршировал по улицам Лондона, Люди приветствовали его: над крышами реяли бело-голубые флаги, а дочери Израиля забрасывали солдат цветами…
38-й батальон прибыл в Эрец-Исраэль до того, как были освобождены Самария и Галилея. Тем временем был организован 39-й батальон, американский (мобилизацией в США и Канаде занимались Рувен Брайнин, Давид Бен Гурион и Ицхак Бен Цви), а в самом Эрец-Исраэль под влиянием выступлений Жаботинского в Иудее был сформирован 40-й батальон. Летом 1918 года еврейские части прибыли на фронт и заняли позиции в горах Эфраим в районе дороги из Иерусалима в Шхем. В августе их направили на Иорданский фронт (примерно в 15 километрах от Мертвого моря), где они провели пять недель в крайне тяжелых условиях. Солнце было страшнее артиллерийского огня, очень утомляли и пешие переходы. Малярия наносила больше потерь, чем сами бои. Жертвы ее покоятся под звездой Давида на военном кладбище на горе Скопус в Иерусалиме. После тяжелых боев 38-й батальон занял переправу через Иордан в районе Ум-Эс-Шарт, а 39-й – город Эс-Салт.
Жаботинский мечтал мобилизовать 20-30 тысяч человек, которые составили бы впоследствии гарнизон Эрец-Исраэль до принятия решения о политической судьбе страны. Возможно, мечты эти осуществились бы, если б не препятствия, чинимые британскими властями и всевозможными еврейскими организациями. Полковник Патерсон тоже считал, что если бы еврейских солдат из британской армии перевели в еврейский легион, то образовалась бы могучая сила примерно в сто тысяч человек. Но этого не произошло. Было мобилизовано около 10 тысяч человек, и только половина их попала на фронт в Эрец-Исраэль, а тем временем война закончилась.
Жаботинский всегда видел в легионе не только военную, но и политическую силу, работающую в пользу сионизма. По его мнению, половина декларации Бальфура – заслуга легиона. Но его основная цель это переворот в настроении народа, в восстановлении его славных боевых традиций. Благодаря легиону понятие «портной», символизировавшее еврея во мраке гетто, осветилось ореолом мужества. В прощальной речи перед однополчанами – «портными» во время последнего парада в Ришон-Леционе Жаботинский сказал: «Ты вернешься к своей семье; и там, далеко за морем, развернув как-нибудь газету, прочтешь о свободной жизни евреев в свободной еврейской стране, о мастерских и кафедрах, о полях и театрах, и, может быть, о депутатах и министрах. Ты задумаешься, и газета выпадет из твоих рук; ты вспомнишь долину Иордана, пустыню за городом Рафиах и Эфраимские горы над Абу-Эйном. Встань тогда и подойди к зеркалу, посмотри на себя с гордостью, подтянись и отдай честь: это твоя работа».