ИЕРУСАЛИМ, 1920

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ИЕРУСАЛИМ, 1920

  Вероятно, 1920 год был самым бурным в жизни Жаботинского. Вначале он думал с наступлением мира осесть в Иерусалиме и отдохнуть после изнурительной борьбы. Наступил час спокойного созидания, осуществления декларации Бальфура. Он хотел быть всего лишь одним из строителей. Еще в конце 1919 года приехали в Иерусалим его жена и сын, а в начале 1920-го ему удалось привезти из России мать и сестру. Деятельность же его была весьма активной. Он участвует в работе комитета депутатов, сионистской делегации, прибывшей в страну в 1918 году, а потом становится одним из его членов. Он работает также в области еврейской культуры и публикует свои статьи по всем важным текущим вопросам в газете «Га-Арец» («Страна»).

  Но покоя, которого так жаждал Жаботинский, не наступило. Наоборот, небо страны затянулось тучами. Силы зла подступали со всех сторон, чтобы утопить «еврейский национальный дом» в море крови и слез. 1920 год стал годом отрезвления после иллюзий и надежд. Британский союзник не только не выполнил своего обещания, но делал все возможное, чтобы забыть о нем. Такова была политика британских властей в стране. Военный аппарат захватили антисемитски настроенные чиновники. Само существование декларации Бальфура, обещавшей содействовать созданию в Палестине «национального очага для еврейского народа», раздражало командующего британскими силами в Палестине генерала Алленби, он просто не признавал ее. Когда в декабре 1917 года он занял Иерусалим, то даже не намекнул на ее существование, и в течение всего периода его власти она не была официально обнародована. В своей переписке с Лондоном он недвусмысленно заявил, что декларация восстановит против Британии всех арабов. Большинство военных вело себя так же. Руководством для них стали, «Протоколы сионских мудрецов» – фальсифицированное сочинение российской охранки. С каждым днем увеличивалось число антисемитских выходок. Генерал Муни, например, один из будущих руководителей администрации, отказался встать, когда на публичном собрании исполняли национальный гимн «Га-Тиква». Как-то британский судья прикрикнул на евреев, толпившихся в коридоре суда: «Не шумите, здесь вам не синагога».

  Более того, те, кто обязался помогать строительству «национального очага для еврейского народа», стали вредить как только могли. Большинство из них смотрело неодобрительно на то, как сионисты «меняют ландшафт». Сторс, например, заявил, что трамвайные рельсы в Иерусалиме смогут пройти только по моему телу».

  Жаботинский не мог мириться с этими настроениями в среде британских военных. Он послал главнокомандующему вежливое, но достаточно резкое письмо. Там, где надо было защищать национальные интересы, он был непреклонен. Он укорял Алленби за антисемитизм, которым пронизана гражданская и военная администрация. «Ходят слухи, – писал он, – что Вы являетесь врагом сионизма вообще, и легиона в частности. Стараюсь пока думать, что это не так, что кое-что делается без Вашего ведома, что имеет место недоразумение, и положение еще может улучшиться. В надежде на это и в качестве последней попытки остановить процесс, грозящий разрушить навсегда англо-еврейскую дружбу, я прошу Вас дать мне личное интервью и разрешить говорить в нем достаточно откровенно».

  Алленби разгневался. И это пишет офицер главнокомандующему?! Интервью, конечно, не состоялось, а Жаботинского заставили уволиться из армии. Так закончилась история его участия в создании еврейского легиона, приправленная горечью расформирования последнего. В 1919 году в стране насчитывалось 5 тысяч еврейских солдат, а к весне 1920 года оставалось только 400 человек. Вопреки предупреждениям Жаботинского добровольцы увлеклись демобилизацией. Впоследствии ему пришлось защищать на суде некоторых из них, в своей поспешности нарушивших воинскую дисциплину. На одном из собраний летом 1919 года в Петах-Тикве он сказал: «Самый ответственный период в жизни легиона только начинается. По всей стране идет мутная волна призывов к погромам. Такой еще никогда не было. Ни британские, ни индийские солдаты не пошевелят пальцем, чтобы защитить еврея… Единственная сила, которой боятся погромщики, – это еврейские батальоны» .

  Жаботинский вовремя заметил арабо-британские интриги, направленные против еврейского населения. Большинство еврейских деятелей не верили в возможность погромов и пытались «успокоить» народ. В июле 1919 года страну посетил один из руководителей американских сионистов судья Луи Брандейс. Жаботинский высказал ему свои опасения: «Мы, выходцы из России, чувствуем запах крови издали, как охотничьи собаки». Но Брандейс игнорировал его предсказание и назвал Жаботинского человеком, сеющим страх. В письме доктору Вейцману в Лондон Жаботинский писал: «Погром может здесь разразиться каждый день».

  Его предупреждения не были услышаны. 6 января 1919 года Жаботинский был назначен начальником политического отдела Комитета депутатов. Но когда британские чиновники выразили недовольство его «агрессивностью» и несговорчивостью, Вейцман отстранил его от должности. Когда бразды правления в комитете взял в свои руки Усышкин, Жаботинский уже не был туда вхож. Но то, чего он боялся, случилось. Ободренные скрытым и явным сочувствием властей арабы подняли голову. До их поселений быстро дошел слух, что правительство с ними. Более того, им разрешили устроить демонстрацию против сионизма.

  Пока еврейские батальоны охраняли транспортные магистрали страны, было более или менее спокойно. Но когда уже нельзя было надеяться на эту силу, Жаботинский организовал в конце 1919 года самооборону – «хагану». В самом начале ее деятельности возник спор между ним и представителями рабочих. Последние требовали создать подпольную хагану, он же хотел отрытой деятельности. Он сообщил полковнику Уотерс-Тейлору, начальнику штаба генерала Боулса, о существовании военной организации. Этот шаг он считал необходимым и соответствующим духу декларации Бальфура. В каждом колонизаторском режиме следует обеспечить охрану поселенцев от бесчинств туземцев. Уход же в подполье без принуждения со стороны властей был бы признанием того, что сионисты отказываются от своего основного права. Такой отказ непременно повлек бы за собой и другие отказы. Жаботинский требовал от властей оружия. Получив отказ, он стал приобретать его тайно. В Иерусалиме в рядах хаганы объединились 300-400 юношей. Возглавлял ее Жаботинский. Все действия проводились с ведома Комитета депутатов и от его имени.

  Беда пришла с севера. В конце 1919 года начались нападения бедуинов на разрозненные поселения евреев в Верхней Галилее. Район этот был ничейной землей: британские войска покинули его, французские еще не вошли. Поэтому бедуины могли безнаказанно бесчинствовать здесь. Во время нападения на поселение Тель-Хай 1 марта погибли Трумпельдор и его товарищи.

  Жаботинский, потрясенный этой трагедией, произнес в Иерусалиме прочувственную надгробную речь, посвященную однорукому герою. Газета «Га-Арец» писала: «Многочисленная толпа стояла в полной тишине, завороженная речью оратора. Его мощный голос был слышен в самых отдаленных уголках площади. Иногда он возвышался в неожиданном волнении и походил на пророчества и откровения, несущиеся к нам через множество поколений.»

  Месяц спустя в Иерусалиме разразился погром. Мусульманский праздник «Неби Муса» – «Могилы Моисея» – совпал с еврейской пасхой. В Иерусалим на праздник прибывали арабы из Шхема, Хеврона и близлежащих деревень. Произносились провокационные речи, выкрикивались лозунги, призывающие к убийству евреев. Британские власти не приняли необходимых мер для поддержания порядка. Алленби и Сторс присутствовали на богослужении в мечети Омара. Это было воспринято как выражение симпатии к арабскому населению. Атмосфера сгущалась. Хагана была приведена в состояние боевой готовности. Новый город разделили на зоны, за которыми были закреплены свои защитники. Население Старого Города отказалось от защиты, понадеявшись на хорошие отношения с арабскими соседями. Погром начался в первый день полупраздника – 4 апреля. За два дня погромщики убили шесть человек, более двухсот ранили, изнасиловали двух девушек, разрушили несколько синагог. Все это произошло в Старом городе. Когда же отряды хаганы попытались прорваться в него, британские военные части заперли ворота.

  Власти, решившие восстановить порядок, не делали различия между убийцами и жертвами. Вместе с руководителями погрома они арестовали 19 членов хаганы, находившихся в «Доме холостых», расположенное в центре Нового города, и конфисковали найденное там оружие. На другой день Жаботинский явился в полицию и сообщил дежурному офицеру, что он является командиром хаганы и поэтому несет ответственность за действия арестованных. Через несколько часов он тоже был заключен под стражу.

  Арест Жаботинского и его товарищей потряс еврейское население страны. В знак солидарности с защитниками города верховный раввин Кук в седьмой день Пасхи разрешил подписывать (и сам подписал первым) обращение к суду, в котором евреи Иерусалима заявили, что являются соучастниками Жаботинского и его товарищей. Суд над Жаботинским проходил 13 и 14 апреля в военном трибунале. Обвинительное заключение содержало пять серьезных пунктов: владение оружием, заговор и вооружение граждан с целью вызвать насилие, грабеж, разрушения и убийство, нарушение порядка. Другими словами, власти пытались переложить ответственность за погром на хагану.

  Жаботинский защищал себя сам, ему помогал адвокат доктор Элиаш, выступавший как «друг обвиняемого». Речь Жаботинского была эмоциональной и полной достоинства. Он превратил сухой юридический процесс в драматический спор с властями. «Я ответствен за организацию еврейской самообороны, цель которой защищать евреев от нападений», – заявил он. Далее он доказал, что властям было известно о хагане, и они молчаливо согласились с фактом ее существования. Он показал двуличие Сторса, который на суде выступал свидетелем обвинения, и напомнил ему, что тот давно знал о «мальчиках Жаботинского», которые учатся обороняться. Он представил суду копию секретной телеграммы, посланной властями центральному командованию в Каир, в которой прямо было сказано, что кровавые беспорядки в Иерусалиме являются результатом подстрекательства со стороны арабских агитаторов. Жаботинский выдвигал смелые и неопровержимые обвинения. Позднее один из английских журналистов писал, что начальник еврейской самообороны чувствовал себя не как обвиняемый, а как обвинитель, что он почти надсмехался над тремя судьями, собирающимися его судить; неважно, какой приговор они вынесут – значения он иметь не будет…

  Но приговор Жаботинскому и его друзьям был предрешен. Вечером 19 апреля подсудимые были доставлены в иерусалимскую центральную тюрьму, где им зачитали приговор. Жаботинский был осужден на 15 лет каторжных работ с последующей высылкой из страны после отбытия наказания, Его товарищи получили по 3 года каторжных работ. Приговор этот вызвал волну возмущения. Горечь от его несправедливости усугублялась так называемой «политикой равновесия»: аналогичное наказание было вынесено двум арабам, изнасиловавшим еврейских девушек, и двум главарям погромщиков – Хадж Амину эль Хусейни [5] (впоследствии «великому муфтию») и Арефу эль Арефу. Но Жаботинский не пал духом. «Все это всего лишь шутка, – говорил он соседям по тюрьме, – пятнадцать лет я должен провести на каторге! Обещаю вам, что вы и я не останемся здесь долее пятнадцати недель».

  Жестокие приговоры взволновали общественность, и еврейский Иерусалим объявил забастовку протеста. Были закрыты все школы и магазины. Солидарность с арестованными была всеобщей. Перед выборами в Собрание депутатов первого созыва партия «Ахдут га-авода» выпустила воззвание, в котором призвала каждого избирателя вписать имя Жаботинского в бюллетень и тем продемонстрировать, что «грех Жаботинского – это грех каждого из нас». Через несколько дней британские власти предприняли первую попытку выслать Жаботинского и его друзей из Эрец-Исраэль. Их отправили в Кантару. Но в последний момент из штаба Алленби поступило сообщение о том, что он не заинтересован в «сионистских преступниках» в Египте, где и без того наблюдается брожение среди арабов. Поэтому арестанты были возвращены в страну в крепость Ако.