Из цикла «Вход в Иерусалим»
Из цикла «Вход в Иерусалим»
Мария
Над горизонтом солнце остывало
И дымка, как от угольев от костра,
Сплошною пленкой небо застилала.
И будто солнце людям разрешало
На свой закат смотреть во все глаза.
И вечер, на морской прилив похожий,
Долину прятал в сумраке ночном
И четче вырисовывал, и строже
Вершины гор и контуры прохожих,
Идущих по полям почти гуськом.
От споров, от непрошеной печали,
Которой оделяет враг и друг,
Они себе пристанище искали
В местах, что прокаженным отдавали
Среди пустых окраин и лачуг.
И в среду Симон принял их радушно,
Они за стол устало возлегли.
И зной казался не таким уж душным
Из спорщиков назойливых и скучных,
Лишь стайка мух кружилась у еды.
Тут женщина вошла. Попросит, верно,
Утешить, исцелить – известный люд!
Она же, молча с грустию безмерной,
Окутанная будто тьмой вечерней,
Разбила алавастровый сосуд.
Не отступилась ни единой долькой.
Зачем себя на черный <день> беречь?
Она в Него поверила – и только!
А верить – это будет ровно столько,
Когда других не нужно встреч.
Разбила… И, предчувствуя утрату,
Омыла миром голову Ему.
А ученик сказал: – Мы не богаты.
Продав сосуд, помочь могли б собрату
Иль милостыню подали б кому.
Он, помолчав, ответил скупо, властно:
– Всегда имея нищих при себе,
Благотворить вы можете всечасно,
Но лишь однажды к истине причастны
Вы станете на горестной земле.
………………………………………………………
Отговорившись встречей неурочной,
К старейшинам пошел тот ученик.
Любовь когда окажется непрочной,
Измена назовется непорочной,
А замысел покажется велик.
Их ученик спросил: – Что вы дадите,
Учителя коль выдам своего?
И вспомнился сосуд, но неразбитый,
А сбереженный, до краев налитый…
Тридцать серебреников дали за Него.
Вход в Иерусалим
В тот вечер – Его искренне встречали:
Блестели слезы искрами надежд,
От прошлого отрекшись, выстилали
Дорогу кучей праздничных одежд.
И зной, и крики радости: «Осанна!»,
И сладкий запах пальмовых ветвей
Смешались изумительным дурманом,
И старцы походили на детей.
Забылось, что пройдут еще до Пасхи
Обычные и памятные дни,
Все радовались, жили без опаски,
И только фарисей стоял в тени.
Он видел сокровенное оттуда —
Зачем такие крики до небес:
Они пытались вновь поверить в чудо —
В субботу Лазарь умерший воскрес.
Для Духа не придумано сословий,
Он в каждом как брожение вина.
Но кто-то Ему снова приготовил
Души своей истлевшие меха.
И что Он смог? Сломить кого-то в споре,
Помочь былые раны залечить.
А слышали, что Он прошел по морю
И смог пять тысяч сирых накормить?
А если будут горести, как прежде,
На крест Его осудит гул людей.
За гибель неисполненной надежды
Мы мстим как можно глубже и больней.
И радость встречи, слезы обратятся
В пощечины, насмешки и нытье,
И за столом соседу станут клясться:
– Я и тогда кричал: «Распни Его!»
И дни пошли б обычною дорогой —
В заботах, в неуютности мирской,
Лишь изредка неясная тревога
Смущала б завоеванный покой.
Но высказались судороги тверди
И черные голгофские кресты —
Ему недоставало страшной смерти,
А им – неискупаемой вины.
Исцеление слепого
С открытыми, но мертвыми глазами
Для хлеба я скитался по земле
И следовал за теми голосами,
Что милости оказывали мне.
На шумных многолюдных перепутьях
О жизни я догадываться мог,
Выслушивая спорщиков беспутных
И бряцанье монетное у ног.
Любил я и дорожные мытарства,
И полночи родное мне лицо —
Слепым они последние лекарства
От памяти и сердца своего.
Я прожил бы по-своему счастливо,
Но вызнавши о слове об одном,
Искал его повсюду торопливо
И всюду поджидал его тайком.
Младенцем я навеки бы остался,
Когда бы Он однажды, не спеша,
Из города с толпой не возвращался
И близко не прошел бы от меня.
«О Господи, – вскричал я, – Сын Давидов,
Помилуй бесприютного слепца!»
А рядом зашептались боязливо,
Пытаясь заглушить мои слова.
И кто-то уцепился за одежду,
В отчаянье я сам ее сорвал
И с горестной последнею надеждой
О милости прошенье прокричал.
«Чего ты хочешь?» – Он спросил сурово.
«Избавь меня от всякой слепоты!»
Мне веки обожгла ладонь Христова.
Увидел я лицо родной земли.
«Я будто Иоанн Предтеча»
Я будто Иоанн Предтеча,
Всю душу выплеснув свою,
Стихами для грядущей встречи
Вас в покаяние крещу.
О давнем, но забытом ныне,
Вещаю я, чтоб по ночам
Глас вопиющего в пустыне,
Как звезды приближался к вам.
И говорю, что жизнь прекрасна,
И славлю наши времена.
Хотя давно мне стало ясно:
Идущий вслед сильней меня.
Гроза
Предчувствия приблизились вплотную
И над землей нависли черным кровом,
И люд бродил по городу вслепую,
Стихию поминая крепким словом.
Склонялись тополя перед ненастьем,
А ветер словно мучился испугом —
Он стал внезапно злей и безучастней,
Свистел и из угла метался в угол.
И охнула земля грудным раскатом,
Пред небом встав коленопреклоненно,
И все, что не ослепло многократно,
Должно было оглохнуть непременно.
И выросла стена дождем чудесным,
Скрывая все своим нагроможденьем,
И приоткрыла плотную завесу,
Когда земля дышала воскресеньем.
1986–1988 гг.
Пасха
Точно не расскажешь, что за время, —
Может быть, апрель, а может, май:
Зацветает лиственное племя
И печется сладкий каравай.
Просто не опишешь, что за чувства, —
Солнце заиграло, свет вокруг.
Этим светом я теперь искусно
Заполняю выросший досуг.
Не расскажешь прямо, что за праздник.
Из дому нас гонит ветерком.
И похожих нас таких, и разных
Дружно собирает за столом.
Обо всем не растолкуешь точно.
Прямо лишь скажу: пришла весна.
Потому и думается в общем,
Потому и пишется слегка.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.