Из цикла «Вход в Иерусалим»

Из цикла «Вход в Иерусалим»

Мария

Над горизонтом солнце остывало

И дымка, как от угольев от костра,

Сплошною пленкой небо застилала.

И будто солнце людям разрешало

На свой закат смотреть во все глаза.

И вечер, на морской прилив похожий,

Долину прятал в сумраке ночном

И четче вырисовывал, и строже

Вершины гор и контуры прохожих,

Идущих по полям почти гуськом.

От споров, от непрошеной печали,

Которой оделяет враг и друг,

Они себе пристанище искали

В местах, что прокаженным отдавали

Среди пустых окраин и лачуг.

И в среду Симон принял их радушно,

Они за стол устало возлегли.

И зной казался не таким уж душным

Из спорщиков назойливых и скучных,

Лишь стайка мух кружилась у еды.

Тут женщина вошла. Попросит, верно,

Утешить, исцелить – известный люд!

Она же, молча с грустию безмерной,

Окутанная будто тьмой вечерней,

Разбила алавастровый сосуд.

Не отступилась ни единой долькой.

Зачем себя на черный <день> беречь?

Она в Него поверила – и только!

А верить – это будет ровно столько,

Когда других не нужно встреч.

Разбила… И, предчувствуя утрату,

Омыла миром голову Ему.

А ученик сказал: – Мы не богаты.

Продав сосуд, помочь могли б собрату

Иль милостыню подали б кому.

Он, помолчав, ответил скупо, властно:

– Всегда имея нищих при себе,

Благотворить вы можете всечасно,

Но лишь однажды к истине причастны

Вы станете на горестной земле.

………………………………………………………

Отговорившись встречей неурочной,

К старейшинам пошел тот ученик.

Любовь когда окажется непрочной,

Измена назовется непорочной,

А замысел покажется велик.

Их ученик спросил: – Что вы дадите,

Учителя коль выдам своего?

И вспомнился сосуд, но неразбитый,

А сбереженный, до краев налитый…

Тридцать серебреников дали за Него.

Вход в Иерусалим

В тот вечер – Его искренне встречали:

Блестели слезы искрами надежд,

От прошлого отрекшись, выстилали

Дорогу кучей праздничных одежд.

И зной, и крики радости: «Осанна!»,

И сладкий запах пальмовых ветвей

Смешались изумительным дурманом,

И старцы походили на детей.

Забылось, что пройдут еще до Пасхи

Обычные и памятные дни,

Все радовались, жили без опаски,

И только фарисей стоял в тени.

Он видел сокровенное оттуда —

Зачем такие крики до небес:

Они пытались вновь поверить в чудо —

В субботу Лазарь умерший воскрес.

Для Духа не придумано сословий,

Он в каждом как брожение вина.

Но кто-то Ему снова приготовил

Души своей истлевшие меха.

И что Он смог? Сломить кого-то в споре,

Помочь былые раны залечить.

А слышали, что Он прошел по морю

И смог пять тысяч сирых накормить?

А если будут горести, как прежде,

На крест Его осудит гул людей.

За гибель неисполненной надежды

Мы мстим как можно глубже и больней.

И радость встречи, слезы обратятся

В пощечины, насмешки и нытье,

И за столом соседу станут клясться:

– Я и тогда кричал: «Распни Его!»

И дни пошли б обычною дорогой —

В заботах, в неуютности мирской,

Лишь изредка неясная тревога

Смущала б завоеванный покой.

Но высказались судороги тверди

И черные голгофские кресты —

Ему недоставало страшной смерти,

А им – неискупаемой вины.

Исцеление слепого

С открытыми, но мертвыми глазами

Для хлеба я скитался по земле

И следовал за теми голосами,

Что милости оказывали мне.

На шумных многолюдных перепутьях

О жизни я догадываться мог,

Выслушивая спорщиков беспутных

И бряцанье монетное у ног.

Любил я и дорожные мытарства,

И полночи родное мне лицо —

Слепым они последние лекарства

От памяти и сердца своего.

Я прожил бы по-своему счастливо,

Но вызнавши о слове об одном,

Искал его повсюду торопливо

И всюду поджидал его тайком.

Младенцем я навеки бы остался,

Когда бы Он однажды, не спеша,

Из города с толпой не возвращался

И близко не прошел бы от меня.

«О Господи, – вскричал я, – Сын Давидов,

Помилуй бесприютного слепца!»

А рядом зашептались боязливо,

Пытаясь заглушить мои слова.

И кто-то уцепился за одежду,

В отчаянье я сам ее сорвал

И с горестной последнею надеждой

О милости прошенье прокричал.

«Чего ты хочешь?» – Он спросил сурово.

«Избавь меня от всякой слепоты!»

Мне веки обожгла ладонь Христова.

Увидел я лицо родной земли.

«Я будто Иоанн Предтеча»

Я будто Иоанн Предтеча,

Всю душу выплеснув свою,

Стихами для грядущей встречи

Вас в покаяние крещу.

О давнем, но забытом ныне,

Вещаю я, чтоб по ночам

Глас вопиющего в пустыне,

Как звезды приближался к вам.

И говорю, что жизнь прекрасна,

И славлю наши времена.

Хотя давно мне стало ясно:

Идущий вслед сильней меня.

Гроза

Предчувствия приблизились вплотную

И над землей нависли черным кровом,

И люд бродил по городу вслепую,

Стихию поминая крепким словом.

Склонялись тополя перед ненастьем,

А ветер словно мучился испугом —

Он стал внезапно злей и безучастней,

Свистел и из угла метался в угол.

И охнула земля грудным раскатом,

Пред небом встав коленопреклоненно,

И все, что не ослепло многократно,

Должно было оглохнуть непременно.

И выросла стена дождем чудесным,

Скрывая все своим нагроможденьем,

И приоткрыла плотную завесу,

Когда земля дышала воскресеньем.

1986–1988 гг.

Пасха

Точно не расскажешь, что за время, —

Может быть, апрель, а может, май:

Зацветает лиственное племя

И печется сладкий каравай.

Просто не опишешь, что за чувства, —

Солнце заиграло, свет вокруг.

Этим светом я теперь искусно

Заполняю выросший досуг.

Не расскажешь прямо, что за праздник.

Из дому нас гонит ветерком.

И похожих нас таких, и разных

Дружно собирает за столом.

Обо всем не растолкуешь точно.

Прямо лишь скажу: пришла весна.

Потому и думается в общем,

Потому и пишется слегка.