«РОЖДЕННЫЕ БУРЕЙ»
«РОЖДЕННЫЕ БУРЕЙ»
Приступая к работе над романом «Рожденные бурей», Островский в октябре 1934 года высказал в письме свои стремления и надежды: «Работаю над новым романом… Пишу медленно. Хочу, чтобы новое дитя вышло умным и красивым…»
Каким же, в самом деле, вышло это «дитя»?
Печатью зрелого, уверенного мастерства отмечены страницы романа, точнее — первого его тома, законченного писателем за неделю до смерти. Вновь, как и в романе «Как закалялась сталь», сверкают перед читателем драгоценные россыпи жизни. И вновь неиссякаемой, неукротимой человеческой страстью озарена эта новая книга.
«Рожденные бурей» — дальновидный, ярко антифашистский роман.
Островский сказал о нем так:
«Молодежь должна знать всю гнусность и подлость врага, его предательскую двуликость, хитрость и коварство, чтобы в грядущей нашей борьбе с фашизмом нанести ему смертельный удар».
В то время, когда создавались страница за страницей «Рожденные бурей», Островский думал о фашистской угрозе человечеству и о том, как оказать ей отпор.
В книге «День мира» (в ней рассказывалось, как прошел на нашей планете день 27 сентября 1935 года) Островский писал:
«….Читайте газеты. Что там, на итало-абиссинской границе?
Фашизм, этот сумасшедший с бомбой, устремился сюда. Никто не знает, куда и. когда он швырнет эту бомбу. Газета говорит: сложнейшая, запутанная паутина международных отношений, неразрешимые противоречия обанкротившегося империализма… Угроза войны черным вороном носится над миром… Душно в Европе. Пахнет кровью. Мрачная тень 1914 года видна даже слепым. Мир лихорадочно вооружается…
— Довольно! Читайте о жизни нашей страны.
И я слушаю биение сердца моей родины любимой.
И встает она передо мной молодой и прекрасной, с цветущим здоровьем, жизнерадостная, непобедимая Страна Советов. Только она, моя социалистическая родина, высоко подняла знамя мира и мировой культуры. Только она создала истинное братство народов. Какое счастье быть сыном этой родины!..»
Вспомним еще раз: когда Островского наградили орденом! Ленина, он написал товарищу Сталину:
«Мне очень больно подумать, что в последних боях с фашизмом я не смогу занять своего места в боевой цепи. Жестокая болезнь сковала меня. Но с тем большей страстью я буду наносить удары врагу другим оружием, которым вооружила меня партия Ленина — Сталина, вырастившая из малограмотного рабочего парня советского писателя».
До последней минуты он оставался верен своему обету в жизни, в творчестве, в помыслах.
Островский видел грозную тень, нависшую над миром. Острое предчувствие надвигающейся опасности не покидало писателя. Он думал о своем месте в боевой цепи.
Скованный болезнью, осужденный на неподвижность, Островский переживал уже грядущую схватку с фашизмом. Его мысль сражалась, его замыслы строились в боевой порядок и устремлялись навстречу врагу с оружием, изготовленным к бою. Он словно обозревал ход битвы и, исходя из сталинских предупреждений, представлял себе ту Великую Отечественную войну, в которой советские люди спасут человечество.
Писатель стремился вселить в сердца ненависть к врагу. Он говорил о жестокости и подлости этого врага. Он знал, что схватка будет кровавой и беспощадной и видел грядущую победу.
«Чувствуй и верю, что враг натолкнется у Кронштадта не только на сталь и железобетон красных укреплений, но и на человеческую сталь», — писал он морякам-балтийцам.
Островский обращался к молодежи:
«…И когда надо будет взяться за оружие, то вы покроете себя неувядаемой славой и укрепите своими руками красные штандарты… в Берлине».
Его роман «Рожденные бурей» был новым ударом по врагу.
Павел Корчагин продолжал жить — ведь это Корчагин в «Как закалялась сталь» писал повесть под таким именно названием: «Рожденные бурей».
Островского спрашивали; как его новая книга перекликается с предыдущей? Он отвечал: «Обе книги родственны. Только в «Как закалялась сталь» сжато рассказана жизнь целого поколения на протяжении 16 лет, а новый роман развертывает в глубину лишь один из эпизодов революционной борьбы на протяжении 3–4 месяцев».
Он додумывал все до конца. В черновиках Островского сохранилась запись тезисов к выступлению на IX Всеукраинском съезде комсомола; в них мы читаем:
«…Фашизм бешено готовится к войне против Советского Союза. И если фашизм, эта бешеная собака, бросится на священные рубежи Советского Союза, то вся страна встанет на защиту своих границ и миллионы бойцов встанут под ружье. Это будет народная война, ибо хозяева будут защищать свою землю от грабителей. В этой последней схватке судьбу мира будут решать мужество, отвага, беззаветная преданность революции молодых людей нашей страны».
В своем выступлении перед съездом Островский развивал этот тезис.
— Мрачные тучи, — говорил он, — нависают над миром. Фашизм, топором и веревкой стремящийся повернуть мир к средневековью, готовится ударить по нашим границам. И вот мы, строители социализма, отдающие всю свою страсть и силы мирному труду, готовы к бою.
Мысль Островского была прикована к этому надвигающемуся сражению. Он постоянно возвращается к этой мысли, она не дает ему покоя.
Он предупреждал тех, кто может возомнить о наполеоновской славе:
«— С Москвой будет большая война, — говорил граф Потоцкий. — Пилсудский спит и видит наполеоновскую дорогу… Ну, если не до Москвы, то хотя бы до Смоленска.
На этот раз улыбнулся Эдвард.
— Не считаете ли вы, что это опасное историческое сравнение?»
Островский привык глубоко вникать во все явления политической жизни. Он докапывался до корня этих явлений.
Поэтому и фашизм он постигал не только как явление, связанное с несколькими последними годами новейшей германской истории. Он понимал, что не только германские капиталисты будут искать спасения в расистских теориях. Более того, он уже тогда — в 1935 году! — увидел те корешки, которые фашизм пустил за океаном, в американской почве.
Доктор М. К. Павловский приводит в своих воспоминаниях одну из бесед, происходивших вечером в сочинской квартире писателя.
Речь шла именно о том, что фашизм не является созданием чисто немецким.
— И о славянах как о будущих своих врагах тоже думают не только гитлеровцы, — подчеркнул Островский.
Он сказал:
— Вот, не угодно ли послушать, какие «салонные» разговоры о славянах ведут два героя романа «Дочь снегов» писателя Джека Лондона…
Островский обратился к Льву Николаевичу Берсеневу:
— Левушка, вот здесь, на столе, лежит этот роман. Найди шестьдесят четвертую страницу и прочитай ее нам вслух.
Лев Николаевич быстро нашел книгу. На указанной странице происходил разговор между Фриной Вельз и инженером Карлиссом.
Берсенев начал читать слова Фрины:
«— Наша раса — раса деятелей и борцов, — раса, завоевывающая земной шар и беспредельные пространства… Мы выносливы, мы настойчивы, мы так уже созданы, что умеем приноравливаться к любым условиям. Может ли когда-нибудь индеец, негр или монгол победить тевтона? Конечно, нет… Всем, чем не могут быть другие расы, — всем этим могут быть англо-саксы и тевтоны, — называйте, как хотите… Какая раса может превзойти нас?
— Вы забыли про славян, — лукаво сказал Карлисс.
— Славяне? — лицо ее омрачилось. — Правда, славяне… Единственные, юноши в этом мире детей и стариков. Но они пока еще целиком в будущем, и решающее слово за ним. Тем временем мы готовимся. Может случиться — мы так далеко уйдем вперед, что им не удастся перерасти нас… Разве мы не сможем уничтожить славян прежде, чем они возмужают?»
— Довольно, Левушка, — остановил чтение Николай Алексеевич. — Главное сказано.
В рапорте X съезду ВЛКСМ Островский писал:
«Счастливые молодые люди, родившиеся в Октябрьские дни, должны знать, каких неимоверных усилий стоила рабочему классу его свобода. Только зная это, молодое поколение социализма будет так же беззаветно защищать социалистическую родину от фашизма — этого вооруженного до зубов бандита».
Подобно своему новому герою Андрию Птахе, он хотел схватиться за гудок и его неистовым тревожным воплем напомнить об опасности.
Он обращался к истории, думая о будущем.
Франкфуртцы и баварцы, которых он видел четырнадцатилетиям мальчиком в Шепетовке, вспоминались ему, когда он слушал по радио истерические выкрики Гитлера. Но он вспоминал также и то, как прусское юнкерство бежало тогда с Украины, испугавшись революции, вспыхнувшей в их собственном, германском доме. Николай Островский знал: еще грознее будет новая война, но и пламя революции, разожженное в результате этой новой войны, будет еще жарче, и никаким юнкерам не удастся погасить это пламя.
Европа находилась тогда в преддверии Мюнхена.
Островский понимал: Чемберлен и Гитлер, Черчилль и Розенберг легко найдут общий язык. Фашизм — одна из последних судорог капитализма. И новый роман, задуманный писателем, должен был показать, что именно рождение нового, социалистического мира на одной шестой части земного шара вызвало дрожь ужаса в капиталистическом лагере.
Действие разыгрывалось на западноукраинской земле, исстрадавшейся под вековым чужеземным владычеством.
…Гремит канонада. Красноармейские части и партизанские отряды гонят немецких оккупантов. Но власть не переходит в руки народа. Ее захватывает польская буржуазия и военщина. В родовом имении крупного помещика графа Могельницкого собирается фашистский штаб. Кто они, эти люди? Помещики — Могельницкий, князь Замойский, Зайончковский. Сахарозаводчик Баранкевич. Епископ Бенедикт и ксендз Иероним. Агент французской разведки лейтенант Варнери. Бывшие офицеры организованного Пилсудским польского легиона австрийской армии. В прихожей графского замка ищут спасения от восставшего народа мелкий фабрикант Шпильман и домовладелец Абрамахер. Руководит контрреволюционными силами старший сын графа Могельницкого, гвардейский полковник французской службы. Помещики не жалеют средств на создание фашистского легиона, вербуют наемников. В их планы входит захват власти не только в Восточной Галиции. На Украине находятся бывшие имения, заводы Сангушко и Потоцкого. «Легионеров» тянет на Украину. Заодно с польской контрреволюцией действуют украинские помещики и кулачье, еврейские банкиры.
На другом полюсе организуются силы молодой революции. Опытный и закаленный коммунист Сигизмунд Раевский возглавляет подполье. Коммунисты развертывают пропаганду среди рабочих и крестьян. Посылаются организаторы партизанских отрядов. Вспыхивает восстание.
В жестокой борьбе за власть Советов сплачиваются воедино революционные рабочие — русские, украинцы, поляки, евреи, чехи. Здесь, рядом с отцами, плечо к плечу их дети: Раймонд — сын Раевского; Сарра — дочь сапожника, работница швейной фабрики; Олеся — дочь машиниста водокачки; Андрий Птаха — юноша-бунтарь, которого подполье воспитывает и дисциплинирует; молодой пекарь, чех Пшеничек, и другие.
«Хочу показать глубокую интернациональность их борьбы, большую дружбу и подлинный героизм, — писал Островский о своих юных героях.
Разные по натуре, по характеру, по единые по классу, эти молодые помощники партии, ее сторожевые и разведчики — достойные сыны своих отцов».
Все эти люди — участники борьбы. Они живут и действуют. И в романе они обрисованы ясно, выпукло, живо.
Вот старый, седой Юзеф — слуга графов Могельницких: «Нельзя было представить себе палаццо без Юзефа. Могельницкие привыкли к нему так же, как к двум средневековым рыцарям в латах, стоявшим у входа в вестибюль. Фигуры рыцарей, как и Юзефы, переходили по наследству от поколения к поколению».
Вот Олеся: «Теплый вязаный свитер плотно облегал ее грудь и плечи. Ей шел семнадцатый год. Это была черноокая смуглянка, жизнерадостная и порывистая. Женственная застенчивость и задор переплетались во всех ее движениях. И это противоречие особенно привлекало к ней.
Стройная, как горная козочка, она знала о своей обаятельности. Уже проснувшаяся в ней женщина подсказывала ей самые красивые движения и ту неуловимую форму кокетства, к которой, сама того не зная, она прибегала из желания нравиться».
Сигизмунд Раевский говорит своей жене Ядвиге, когда та, отягченная заботами о семье, на время отошла от партийной работы:
«— Я не хочу осуждать тебя за отрыв от партии. Бывает, слабый не выдерживает тяжести борьбы. Не все в эти годы удержали в руках партийное знамя. Иные отошли — все свои заботы и мысли отдали семье. Для них гибель семьи — собственная гибель. Но разве можно всю жизнь вместить в эту комнату? Подумай, Ядзя! Ты вернешься к нам, моя дорогая, и в этом опять найдешь счастье. Что бы ни случилось с нами, у тебя всегда останется цель жизни, самая прекрасная, самая благородная, какую только знает человечество».
Эти слова звучат как символ веры всех борцов, которые поднялись на бой против старого мира.
Так думает не только умудренный жизненным опытом Сигизмунд. Так думает и Раймонд, и Андрий, и Верба, и Ковалло, хотя не каждый из них сумел бы это выразить такими ясными и точными словами. Стремясь к одной цели, веруя в одну и ту же непреложную, всепобеждающую правду, каждый из этих людей идет к намеченной цели своими путями, по-своему чувствует, по-своему живет.
Повествуя о них, — рассказывая о прошлом, — Островский говорил с читателем о грядущем. Это всегда трудная задача для писателя. Чтобы говорить о фашизме, он взял его первые проявления, — их видело первое поколение воинов революции уже в битвах с интервентами в 1918 году, а два года спустя — в боях против полуфашистской Польши Пилсудского. Писатель вывел десятки людей. Вглядываясь сейчас в черты майора Зонненберга и лейтенанта Шмультке, в облик гвардейского полковника Эдварда Могельницкого и шулера Дзебека, надевшего жандармскую униформу, невольно поражаешься их сходству с «деятелями» гитлеровской Германии и всевозможными крупными и мелкими «Квислингами» порабощенных стран. Это не случайное совпадение: писатель отбирал их черты с глубоким пониманием современной расстановки сил и точным знанием характера врага.
Владислав Могельницкий рассказывает на страницах романа:
«— На Украине триста тысяч немецких солдат. Это лучшая армия в мире, а большевики — это толпа мужиков, вооруженных винтовками, стадо, которое разбегается при одном виде бронеавтомобиля… Лейтенант убежден, что немцы скоро займут Баку, а затем и Москву».
Что изменило время в этих рассуждениях? То, что не трехсоттысячная армия кайзера, а многомиллионная немецко-фашистская армия ринулась на Украину. То, что гитлеровцы «пугали» уже не бронеавтомобилями, а танковыми дивизиями. Но философия и стратегия герра Шмультке оставались в своей первобытной неприкосновенности даже спустя двадцать пять лет.
Шмультке не принадлежит к числу главных действующих лиц романа (по крайней мере, первого его, осуществленного тома). Но он, несомненно, является как бы одной из важных скрытых пружин, определяющих многие действия выдвинутых на первый план представителей враждебного лагеря. В рассказах других лиц, в кратких авторских упоминаниях, в небольших эпизодах обер-лейтенант Шмультке появляется почти в каждой главе, и неприглядный облик его дорисовывается новыми и новыми чертами.
«— Такой грубый баварец, — рассказывает вначале о нем Людвига Могельницкая. — Если бы ты слышал его вульгарные, неуклюжие комплименты! И всегда дает понять, что не мы здесь хозяева, а они. Папа говорит, что Шмультке оказывает ему большие услуги, но мне он все-таки очень неприятен…»
Легко представить себе, что пятнадцать лет спустя после происходящих в романе событий Крупп фон Болен, подписывая чек, чтобы помочь возведению Гитлера в ранг рейхсканцлера, думал с такою же брезгливостью: «Груб. Вульгарен и неприятен… А все-таки способен оказать большие услуги…»
Впервые сам Шмультке (о котором читатель уже знает из беглых реплик третьих лиц) появляется в сцене допроса Сигизмунда Раевского и Мечислава Пшигодского, задержанных немецкими патрулями. Он затем появляется в романе еще не раз, и по тому, как он. бьет по лицу арестованных, как преследует неотвязными ухаживаниями Стефанию и Людвигу (он твердо убежден: в этой завоеванной стране все, и в том числе любая хорошенькая женщина, принадлежит ему, «представителю высшей расы»), по тому, как умело, при всяком мало-мальски удобном случае, стремится он «организовать» для себя какую ни на есть «маленькую пользу» (если не ценности, то пусть, по крайней мере, харч), мы узнаем в нем предка тех гитлеровцев, что шли по землям порабощенной Европы в годы второй мировой войны, сея смерть и разрушение. Нет, незначительность роли, отведенной ему в романе, лишь кажущаяся. Необыкновенно экономно и точно показан в его образе тот страшный враг человечества, который уже при жизни Островского сбрасывал бомбы на затерянные в горах Пиренеев испанские деревушки и подготовлял свой «дранг нах Остен» — поход на Восток…
В речах полковника Эдварда Могельницкого, который сперва служил русскому царю, затем французской республике и который готов служить кому угодно, только бы сохранить тот порядок, при каком ом будет жить во дворце и приказывать, а «хлопы» останутся в лачугах и будут повиноваться, тоже слышатся знакомые слова. Мы и сегодня еще встречаем эти слова в газетных телеграммах.
«— Большевизм может пожрать весь цивилизованный мир, если его не истребить в зародыше», — говорит граф Эдвард.
Ведь это сказал Черчилль, когда корабли королевской эскадры с войсками экспедиционного корпуса направлялись к Архангельску. Он сказал это тогда и не уставал повторять то же самое все три последующие десятилетия. А за ним повторяли эти слова все большие и малые «деятели» большой и малой Антанты, наименованной впоследствии Северо-атлантическим блоком…
И, приведя эти слова графа Эдварда, писатель — через восприятие собеседника — дает им чрезвычайно точную характеристику.
«В голосе Эдварда, — пишет он, — звучала жестокая решимость и то, что лишь острым чутьем уловил сидевший перед ним иезуит, — страх».
И, уже зная о том, что за этими словами кроется страх обреченности, мы еще продолжаем слушать те же кликушеские планы, которые воскрешал Черчилль через десять лет после смерти автора книги в своем мрачном турне по Европе и Америке в качестве факельщика третьей мировой войны.
«— Создать Польскую республику с национальной армией, которая преградит красным путь на запад. Латвия и Эстония получат «самостоятельность» и вместе с Польшей и Румынией создадут вооруженный буфер между Россией и Западом, под протекторатом Франции. Англия же займется Мурманом и Архангельском. Союзные десанты будут теснить красных с севера, флот — с Балтийского моря. Вторая английская зона — Северный Кавказ, Баку, Средняя Азия…»
Когда Островский писал свою книгу, это для нас было уже историей поражений врага и побед молодой Советской республики. Однако враг не вынес урока из своих поражений. Он продолжал строить планы своего завтрашнего дня на том же, что потерпело крах и оказалось безнадежным уже десятилетия тому назад.
И потому именно к этим важным для будущего страницам истории обращался писатель, тщательно отбирая факты, анализируя расстановку сил, определяя фигуры и поступки героев.
Островский видел лицо врага и хотел, чтобы оно запечатлелось в сознании читателей, прежде чем читателю придется отложить книгу, чтобы взяться за оружие.
Между Эдвардом и Людвигой возникает моральный конфликт, и Эдвард, «холодный, совсем чужой», цедит своей жене: «Твоя гуманность неуместна. Их надо истреблять, как бешеных собак! Пожалуйста, без истерики!» А дальше рассказывается, как Людвига «вздрогнула, вспомнив виселицы около управы… Это он, Эдвард, приказал повесить предательски захваченных людей, поверивших его честному слову».
И если изысканный аристократ Могельницкий оказывается человеком с моралью животного, то что же говорить о других прихлебателях фашистского котла, портреты которых ярко показал писатель в своей книге? Вот один из них:
«Дзебек твердо решил заработать золотые погоны подпоручика и тысячу марок, а в случае неудачи — скрыться подальше. И так уж пора было переменить место. Но сейчас, когда шла игра и лишь раздавались карты, шулер поборол в нем труса. Сначала «ударить по банку». Жди, пока опять настанет такое сумасшедшее время, когда так же легко стать генералом, как и быть повешенным. Только бы не сорваться! Большая игра бывает раз… И он «действовал».
С такими врагами встретились на страницах романа Сигизмунд Раевский, Щабель, Пшигодский, Данило Чобот, замечательная молодежь, отдающая борьбе все пламя своей молодости: Раймонд, Андрий Птаха, Олеся, Пшеничек, Сарра, подросток Василек.
С подобными же Шмультке и Зонненбергами встретился наш народ в годы Великой Отечественной войны. Гудок Андрия Птахи прозвучал как сигнал, как предупреждение и как призыв. В лесном домике, окруженные врагами, Раймонд, Андрий, Пшеничек, Леон сражались так, будто видели перед собой героев обороны Севастополя и Одессы, предвосхищали бессмертных сталинградцев.
Раскройте последнюю страницу «Рожденных бурей».
«— Будем отбиваться до последнего… Ложитесь на пол, я с того окна стрелять буду! — крикнул Птаха. — Все равно живыми не сдадимся! Пропадать— так не даром.
…Смерть ходила где-то близко вокруг дома, пытаясь найти щель, чтобы войти сюда…
— Эй, там, в доме, сдаетесь?
— Пошел к чорту, гад! Будем биться до последнего! Да здравствует коммуна!..»
Так кончается первая часть романа — эпизодом, словно увиденным Островским на улицах Сталинграда. Островский угадывал будущих героев, потому что видел их уже в жизни и раздувал искру гнева в яркое пламя.
Кочегар Андрий Птаха, отважный, веселый парень, завоевывает нашу любовь не одним лишь подвигом на заводе Баранкевича. В этом поступке лишь наиболее ярко выявилась его натура. Но ее можно ощутить и тогда, когда Андрий «не героичен», когда он безмолвно стоит на посту и охраняет своих товарищей от вражеского налета:
«Злобствовала пурга… Она бросала в окна лесной мельницы хлопья снега. Лес встревоженно гудел…
Холодно становилось у Андрия на сердце. Он прижался спиной к дубу, сжимая в руках карабин, и до боли в глазах вглядывался в темноту ночи. Каждый треск сломанной ветки казался человеческими шагами. Когда он уставал от нервного напряжения, он обходил дуб и глаза его отдыхали на огнях, струившихся из окон старой мельницы…
«Пшеничек опять, поди, что-нибудь про меня брешет… Олеся смеется, наверное. Что ж, пусть смеется».
Андрий бессознательно улыбнулся. Теплая волна прилила к сердцу, как всегда при мысли об Олесе. Люди зовут это любовью. Что ж, пусть будет любовь!
Задумался Андрий, замечтался… А что, если он станет знаменитым бойцом? О нем будут ходить легенды по хуторам и селам, страшным станет его имя для врагов, а он, смелый, молодой, будет носиться впереди своих эскадронов, очищая родную землю от шляхты.
И пан Баранкевич, спасаясь от него, будет говорить своей тонкошеей супруге, этой дохлой кошке;
— Ведь это тот самый Птаха, пся его мать, тот самый кочегар из котельной нашего же завода.
Олеся будет следить за его победами и в душе, наверное, будет гордиться, что вот этот самый парень, о котором все говорят, целовал ее колени и говорил жаркие слова… И уже не будет шутить над ним, и в глазах ее он уже не встретит плохо скрытой насмешки.
Взглянет Олеся на него, покрытого славой, — и впервые увидит он в ее взоре восхищение и любовь…»
Писатель не нарушил молчания своего героя. Мы познакомились с ним в минуты лирического раздумья, и нам стало понятно, на что способен такой человек.
Островский создал сложную, напряженную ситуацию, в которой действуют его герои. И поступки их, как и в первой его книге, естественно определены всем их существом.
— Надо воспитать в молодежи сознание, — говорил он, — что даже один боец в самом безвыходном как будто положении, найдя в сердце своем мужество и отвагу, может нанести огромный урон врагам, может оказаться победителем. Эту решимость биться до последней возможности, до последней капли крови, я хочу отстаивать и своею жизнью и своими произведениями.
Так возник уже упомянутый центральный эпизод с гудком в «Рожденных бурей».
В городе бесчинствовали пилсудчики. Они избивали и арестовывали население и однажды убили рабочего на сахарном заводе. Обуреваемый ненавистью к палачам, Андрий Птаха пробрался в заводскую котельную. Запершись в ней, он дает тревожный гудок. Он приводит в панику, в ярость, в неистовство легионеров. Несколько часов пилсудчики не могут заглушить революционный сигнал. Все их карательные мероприятия безуспешны. Окруженный разъяренными врагами, задыхаясь от пара и угольной пыли, обжигая кипятком руки, ощущая ежесекундно приближение гибели, Птаха не сдается. Он — один человек — будоражит весь город. Сумрачные, измученные тяжелой работой люди чувствовали в сопротивлении одного человека укор своей пассивности. А рев не давал забыть об этом ни на минуту…
Как тревожимся мы за жизнь Птахи, как восхищаемся его готовностью умереть и как радуемся, когда он с помощью своего младшего брата Василька все же спасается! От этих страниц нельзя оторваться.
Островский помнил эпизод, рассказанный товарищем Сталиным на VIII Всесоюзном съезде комсомола. Три конные дивизии, имевшие не менее пяти тысяч сабель, были разбиты и обращены в беспорядочное бегство одним пехотным батальоном лишь только потому, что конные дивизии, застигнутые врасплох, были охвачены паникой.
Хотелось показать всепобеждающую силу бесстрашия.
Он думал и о призыве Горького к писателям — показать людей крепкого характера, способных волновать и увлекать миллионы. Он изображал своих героев именно такими. Радость борьбы, боевой оптимизм были их сущностью. Оптимизм Андрия Птахи того же склада, что и оптимизм Павла Корчагина: он питался непоколебимой верой в торжество правого дела.
В молодых героях романа мы узнаем много корчагинских черт, — так же, как узнавали мы их впоследствии в подвигах воинов Отечественной войны. И главная из этих черт стойкость.
Вот Птаха взбудоражил своим тревожным гудком весь город; уже заклокотал народный гнев и вот-вот прорвется восстанием. А между тем легионеры окружили котельную, в которой нет никого, кроме Андрия. Он — лицом к лицу с близко подступившею смертью. Но сдаваться он и не думает. Даже мысль об этом не появляется у него.
«— А-а, вы думаете, что меня уже взяли, сволочи, панские души! Сейчас посмотрим! — кричал он, хотя его никто не слышал из-за сумасшедшего рева.
Андрий бешено крутил колесо, отводящее воду в шланги. Пар с пронзительным свистом вырвался из брандспойта. Вслед за ним хлынула горячая вода. Угольная яма наполнилась паром. Андрию нечем стало дышать. Дрожащими руками он схватил брандспойт и, обжигая пальцы, страдая от горячих водяных брызг, направил струю кипятка в котельную.
И, уже не думая о том, что его могут убить, хлестнул струей по окнам. Он плясал, как дикарь, от радости, слушая, как взвыли за окнами. Теперь, сидя между котлами, он ворочал брандспойтом, не высовывая головы, и поливал окна кипятком.
Сердце его рвалось из груди. Вся котельная наполнилась паром. По полу лилась горячая вода. Андрий спасался от нее на подмуровке котла. Ему было душно. Жгло руки. Но сознание безвыходности заставляло его продолжать сопротивление.
Рев несся по городу».
Вот самое естественное для Островского, вытекающее из чисто корчагинской логики положение:
— В любых труднейших условиях продолжай борьбу!
Иное противоестественно.
Потом, когда товарищи Андрия Птахи, уже спасшегося из котельной, уйдут в боевую операцию, он будет требовать, чтобы ему развязали обожженные пальцы. Кожа лоскутьями слезла с них. Но он должен держать винтовку, должен стрелять. Он не может поступить иначе.
И даже маленький десятилетний Василек проявляет стойкость, когда пробирается в угольную яму, чтобы поспеть на выручку Андрию:
Он «стал разгребать уголь, оттаскивая в сторону тяжелые куски. Один из них скатился назад и больно ударил его по босым ногам. Василек упал и долго плакал. Но, наплакавшись, вновь принялся за работу».
Писатель не заставляет его делать ничего непосильного, такого, что было бы ему не по возрасту. Но «корчагинская хватка» сказывается в нем в полную силу. Она сказывается в действиях всех молодых героев романа. И потому такими подготовленными оказываются заключительные слова книги:
«— Будем биться до последнего! Да здравствует коммуна! — крикнул Андрий».
И честную рабочую корчагинскую гордость мы тоже узнаем в словах и поступках Раймонда. Например, когда он, дровосек-поденщик, отвечает на повелительный окрик ясновельможного пана:
«— Я вам не лакей!..»
Или когда, шатаясь от боли, едва не падая, а все же сохраняя самообладание, Раймонд отказывается от подарков графини Людвиги.
«— А за дрова сколько мне полагается? — спрашивает он Юзефа, принесшего ему суконный костюм, сапоги, охотничью куртку и пачку кредиток.
— За дрова три марки, как условились. Но ведь тебе же дали двести, чего еще?
Раймонд вынул из пачки кредиток три марки, остальные положил на стол и молча вышел».
Во всем этом нет и тени позерства. Он, сын коммуниста Сигизмунда Раевского, должен был и мог поступить только так.
Весь он жил тем вещим сном, который однажды ему приснился:
«…Они с отцом на высоком кургане. Кругом необъятная степь. Ночь. А там, где восток, яркое зарево. И кажется, что степь пламенеет. Ветер доносит грозный рокот надвигающейся бури. Далеко, насколько хватает взор, волна за волной движутся людские множества. Залитые ярким светом, ярче пламени горят знамена. Сверкает сталь. Дрожит земля под конскими копытами. И над всем этим вьется и реет могучая песня. «Это, сынок, наши идут. Идем навстречу», — говорит отец и берет его за руку…»
Такова была мечта Раймонда, и ей целиком посвятил он себя.
Островский знал, как горячо мечтают люди на западноукраинских землях о воссоединении с великой матерью-родиной. И он точно знал, что эта мечта непременно осуществится.
Сон Раймонда — как бы взгляд, устремленный вперед, к тем историческим дням, которые пришли в сентябре 1939 года.
Благородство, которым окрылена жизнь рабочих людей в романе «Рожденные бурей», чистота их нравственных чувств — не подаренная от щедрот писателя добродетель. Это правда жизни, и потому-то герои романа приобрели огромную притягательную силу. Хочется быть похожим на этих людей, подражать им.
Продолжая линию «Как закалялась сталь», Николай Островский, и здесь увлекает нас могучей силой идеи, красотой подвига. Он показал, что именно беззаветная борьба за родину и есть высшее проявление красоты жизни.
Дети труда, герои, рожденные бурей, наполняют второе произведение Островского своей прекрасной юностью. Он восхищается ею. Вспомним роковую сцену в охотничьем домике, когда доверчивость открытых сердец привела к побегу Стефании и к катастрофе. Олеся играет на гитаре. Леон Пшеничек и Сарра пускаются в пляс. И, глядя на них неугасимым добрым взглядом своей памяти, Островский роняет ласковую фразу: «Когда пляшут двое молодых и красивых — хорошо».
Эта юность вынуждена вступить в борьбу с хитрым и коварным врагом. В этой борьбе она никогда не отступает. Ее вызов врагу звучит апофеозом стойкости и непоколебимости.
— Некоторые товарищи, — говорил Островский, — считают, что я неправ, позволив своим молодым героям однажды потерять бдительность. Но ведь это молодежь, еще не искушенная в борьбе. Будь с ними в охотничьем домике Сигизмунд Раевский, враг не сумел бы бежать из плена, и они не оказались бы преданными. Это было бы невозможно. Но и ошибка, за которую они жестоко поплатились, свидетельствует об их моральном превосходстве над врагом, над его продажной, проституированной моралью. Птаха, простой рабочий паренек, горел жаждой мести, участвуя в налете на имение Могельницких. Он столкнулся там с женщинами и спрятал карабин за спину, чтобы не пугать их: «Мы с бабами не воюем». А что делают в подобных случаях так называемые «цивилизаторы»? Мою молодежь однажды обманули. Этот незабываемый урок преподал им хитрый враг, и они выросли как бойцы на целую голову. Они дорого заплатили, но зато обогатились бдительностью и ненавистью к палачам…
Островский успел закончить только первую из трех частей «Рожденных бурей». О широте авторского замысла можно судить по сжатому рассказу, который мы слышали из уст автора:
— Во второй книге будет показано собирание сил врага, захват части Украины и соглашение с Петлюрой, который окончательно продается панам. По другую сторону фронта — организация Красной Армии из мелких партизанских отрядов, борьба крестьянских масс против помещиков, стихийные восстания, которые превращаются во всенародное движение против иноземных оккупантов. Красная Армия громит петлюровские банды.
Третья книга покажет уже ничем не прикрытое наступление пилсудчиков на молодую Республику Советов. Героическое сопротивление малочисленной советской армии: тринадцать тысяч красноармейцев против шестидесяти тысяч вооруженных до зубов врагов. Пилсудчики занимают Киев. Буржуазия-торжествует. Но под Уманью собирается железный кулак Конной армии. Страшный удар — и враг катится назад. Наше победное наступление и изгнание зарвавшихся интервентов из Украины. Вандализм фашистов: уничтожение прекрасных зданий, бессмысленное, варварское истребление всего, что попадает под руку. Поджог деревень, взрывы железнодорожных станций. Кровавый путь озверевших людей, именующих себя «защитниками культуры».
В водовороте этих исторических событий мужали герои «Рожденных бурей». Они закалялись в борьбе и побеждали.
Как должна была сложиться их дальнейшая жизнь? Вряд ли есть хоть один читатель, который не задумался над этим, закрывая первый том «Рожденных бурей». На лекциях об Островском и его произведениях докладчики неизменно получают записки с таким вопросом. В Московском и Сочинском музеях Островского хранятся материалы, которые позволяют ответить на этот вопрос. Собраны высказывания Островского, отдельные записи, пометки, предположения по поводу общей линии романа и отдельных его героев.
Островский жил жизнью Раймонда и Андрия, Пшеничека и Олеси…
— Я полон мыслями об этих близких и родных мне людях, — часто говорил он.
В их дальнейшей судьбе для него уже многое определилось.
С честью выдержав тяжелое испытание гражданской войны, герои «Рожденных бурей» становятся активными строителями новой жизни, за которую они так самоотверженно боролись.
Перед Островским вставало будущее Олеси…
Вслед за своим отцом, машинистом Ковалло, уходит Олеся в Красную Армию. Срезав свои чудесные косы и переодевшись в мужской костюм, она превращается в стройного, привлекательного юношу. Олеся — отчаянный кавалерист в дивизии, которой командовал боевой комдив Щабель. Он признается ей в любви, и она согласна стать его женой, но только после того, как Украина будет начисто освобождена от врагов. Девушка говорит Щабелю: «Буду твоей, только когда кончится война».
Однако ее возлюбленный не сдержал слово верности. Олеся узнает о его мимолетной, во хмелю, связи с другой женщиной, не прощает ему этой измены и навсегда порывает с ним.
Вернувшись после войны в родной город, девушка слышит рассказы о фронтовых подвигах Андрия, завоевавшего себе славу бесстрашного бойца.
Вскоре в городе появился и сам Андрий Птаха…
Узнав о решении Олеси связать свою жизнь с Щабелем, Андрий Птаха тяжело переживает потерю любимой девушки. Отчаявшись, искал он смерти в боях. Горячая буйная натура, ненависть к панам толкали его на отчаянно смелые, порой безрассудные поступки. Он попадал в очень трудные положения, но всегда выбирался из беды. Когда он вернулся домой, на его груди горел орден Красного Знамени.
С непередаваемой радостью узнал Андрий, что Олеся в городе, что она не вышла замуж… Они встретились, как старые друзья. Олесю растрогала преданность и верность Андрия. Она почувствовала, что теперь, когда нет отца, Андрий Птаха — самый близкий и дорогой для нее человек.
С радостью и нежностью говорил Островский об их счастливой и дружной жизни, о том, какой хорошенький черноглазый паренек рос у них, как любил и баловал своего сына Андрий.
Часто вспоминал Островский о Васильке. В этот образ он вложил много своего, автобиографического. Сам он, будучи подростком, расклеивал по поручению подпольного ревкома листовки. И Василек бесстрашно и дерзко, на глазах у жандармов, разбрасывает воззвания большевиков. Так же как Коля Островский, Василек убежал из дому в Красную Армию. Он стал любимым воспитанником одной кавалерийской части.
Андрий Птаха долго не знал, где находится его отчаянный братишка, и очень о нем тревожился. И вот совершенно случайно он встретил его на фронте.
Произошло это так.
Получив задание срочно переправиться с группой бойцов через реку и прискакав к мосту, Андрий увидел, что по мосту движется кавалерийская часть. Он врезался на коне в самую гущу войска, с трудом прокладывая себе путь, и вдруг почувствовал, что кто-то огрел его нагайкой по спине. Обернувшись, чтобы ответить на удар, он так и замер с поднятой вверх рукой: перед ним был Василек. В папахе, спустившейся до самых бровей, в широкой и длинной не по росту шинели, Василек выглядел до того смешным, что Андрий громко и от всего сердца расхохотался, прежде чем обнял братишку.
После этой встречи они надолго расстались. Василек остался в полку, он вырос там. Когда кончилась война и пришло время Васильку призываться в Красную Армию, он пошел в летную школу.
Как сложится жизнь Раймонда Раевского? Об этом Островский не говорил. Возможно, ему самому она была еще не достаточно ясна. Одно он знал твердо: Раймонд пойдет по пути отца, закаленного, стойкого бойца великой большевистской партии. Воспитанный в семье профессионала-революционера, Раймонд не знает колебаний. Он находится на самых опасных участках борьбы, работает в подпольных коммунистических организациях Польши, Чехословакии. Он олицетворяет собой преданную и отважную смену, которую вырастила и воспитала старая большевистская гвардия.
Трагически определялась вначале жизнь Пшеничека. В первых же боях он потерял ногу. Сознание своей неполноценности угнетало его. В поисках работы он попал на водяную мельницу и остался там. Здесь он встретился с Франциской, которая не захотела мириться с деспотизмом и угрюмой озлобленностью своего мужа, покинула его и ушла к своим родственникам — владельцам мельницы.
И вот Леон Пшеничек полюбил Франциску. Она пожалела его своим добрым сердцем. Но счастье их оказалось непрочным: остаться с ним она не могла; страдала ее женская гордость, когда на ее друга и на нее, красивую, здоровую женщину, окружающие смотрели с жалостью.
Пшеничеку понятны переживания Франциски. И хотя ему было очень тяжело, он не стал удерживать ее, когда она сказала, что покидает его. Пшеничек решил возвратиться в армию. Находились, правда, люди, которые грубо отталкивали и высмеивали его: «Иди, мол, гусей пасти. А нам не время с тобой, безногим, возиться». Однако он все-таки упросил взять его, пусть хотя бы кашеваром (он ведь кондитер по профессии). Его привезли на становище к партизанам. И он стал варить им такую вкусную кашу и печь такие необыкновенные пироги с яблоками, что завоевал общую любовь.
Но в нем билось сердце бойца. Он не мог примириться со своей участью. После жестоких сражений кашевар старательно чистил бойцам пулеметы, помогал собирать и разбирать их и в результате в совершенстве овладел искусством пулеметчика. Он упросил командира взять его в бой. Как и раньше, Пшеничек не знает страха, и его пулемет без промаха бьет по врагу. Героя награждают сначала одним, а потом и вторым орденом Красного Знамени.
По окончании войны ему сделали протез и настолько удачно, что увечье стало незаметным.
Снова встречается он с Франциской. Теперь это крепкий союз много переживших и много испытавших людей. Франциска — энергичный, инициативный советский работник. Ее муж умело управляет большим предприятием.
Вся семья Михельсон становится жертвой погрома. Только благодаря счастливой случайности уцелела Сарра. Над телами дорогих ей людей Сарра поклялась все свои силы отдать борьбе за свободу народа. Во имя великой цели она отказалась от личной жизни. Она целиком и безраздельно отдается революционной деятельности и вырастает в крупного партийного работника. Ее идейность, принципиальность, суровая требовательность к себе создают ей огромный авторитет в массах.
Пережитое в юности страшное горе оставило глубокую рану в ее сердце; тень грусти навсегда осталась в ее глазах, и улыбка редко появляется на ее прекрасном лице.
Бесславно кончают свою жизнь Казимир и Владислав Могельницкие. «Старую собаку», графа Казимира, и его младшего сына Островский не думал оставлять в живых.
Было несколько вариантов.
По последнему из них старый граф должен был погибнуть от руки Мечислава Пшигодского, который с чувством большого удовлетворения рассчитался с ним за все издевательства над Франциской.
Владислав же попадает в руки партизан. Он отрекается от титула и всех своих богатств, предает друзей, сулит партизанам «великие награды», желая спасти себя, но гибнет как последний трус и подлец.
Что произошло с Людвигой?
«Романтическое существо!» — со снисходительной усмешкой думает Эдвард Могельницкий о своей жене Действительно, воспитанная на романах Сенкевича и Жеромского, Людвига очень далека от жизни. Она наивно считала своего мужа идейным борцом. Жизнь безжалостно открывает ей глаза. Людвига не переходит в лагерь революционеров, как ожидали некоторые читатели. Ее «беззубый гуманизм» не получает дальнейшего развития. Она уезжает в Англию, чтобы изолировать себя от ужасов войны.
В дальнейшей борьбе против народа за свои бывшие владения Эдвард Могельницкий показывает свое истинное лицо, и оно настолько отвратительно, что его жена, которая раньше преданно любила его, не может больше оставаться с ним.
Островский оживленно говорил, об ее образе в одной из своих бесед:
— У многих она вызывает возражения и опасения: куда я ее поведу в дальнейшем. Но выше я ее поднимать не буду. Сейчас она на вершине своего гуманизма.
Он рассказывал про судьбу графа Эдварда.
После гражданской войны Эдвард Могельницкий занимает большой дипломатический пост во Франции.
— Было бы неправильно угробить Эдварда. Он не погибает в гражданской войне. Пусть молодежь знает, что далеко не все враги народа были тогда истреблены, что остались такие, как Эдварды, — враги опасные, непримиримые, готовые буквально на все, лишь бы вернуть свои поместья и капиталы. Пусть молодежь знает, что с ними еще предстоит жестокая схватка!
Таковы были наметки судеб отдельных героев романа «Рожденные бурей».