МИХАИЛ ЛЕВАНДОВСКИЙ
МИХАИЛ ЛЕВАНДОВСКИЙ
1
О городе, где Михаил подростком слыл самым быстрым разносчиком газет, а потом стал самым главным военачальником, с категорической ясностью сообщалось в «официально дозволенных к пользованию» календарях-справочниках:
«В городе промышленности и торговли, полностью оправдывающем свое выразительное наименование — Грозный, цель жизни — нефтяной фонтан, мечта — хорошая заявка на нефтеносный участок, идеал — нефтепромышленник с миллионом в кармане».
Положим, о хорошем нефтеносном участке, еще не захваченном иностранной фирмой, могли мечтать только очень наивные люди. Все богатства Грозного — нефтепромыслы и нефтеперегонные заводы, которые тридцатикилометровым мысом вдавались в гущу казачьих станиц и чеченских аулов, уже были разделены между пятнадцатью акционерными компаниями — английскими, французскими и бельгийскими.
В семье Михаила Левандовского таких слишком наивных людей не было. Не за нефтяным фонтаном, просто за куском насущного хлеба подался из станицы Николаевской на промыслы отчим Михаила казак Максим Возлюбленный.
Родного отца Миша не помнил. Из скупых рассказов матери — Варвары Степановны — знал, что родился в Тифлисе 3 мая 1890 года; отец Карл Левандовский — из давно обрусевших польских крестьян — служил младшим унтер-офицером. Жизнелюбивый, веселый, он строил заманчивые планы на будущее. Но едва сын научился ходить, умер от приступа желтой лихорадки.
Семьи офицеров по-своему жалели вдову. Давали ей заработать стиркой, приборкой… Через какое-то время судьба даже улыбнулась. В Варвару, все еще очень красивую, влюбился казак с необыкновенной ласковой фамилией Возлюбленный. Настоял — женился.
Отбыл казак воинскую повинность и увез Варвару с мальчонкой в свою станицу — на Терек. В край редких богатств и противоречий невероятных. Ледники и знойные степи, соленые лиманы и неохватные глазом виноградники, дикий Скалистый хребет и кипень фруктовых садов — белых, розовых, совсем фиолетовых. Земельные наделы в сотни десятин и в тех же станицах — «братья вольные казаки», безропотно батрачившие в хозяйствах «своих» атаманов, хорунжих, есаулов.
Батрачил и отчим Миши Левандовского. На поденных работах надрывалась мать. Вышагивал с овечьими отарами подпасок Михаил. Зимой учился в церковноприходской школе, а с ранней весны до крепких заморозков — на выпасах. За все старания — два рубля в год!
Без надежды, хотя бы самой маленькой, человеку никак нельзя. Казак Возлюбленный с женой и мальчиком Мишей двинулся в Грозный. Календари-справочники не соврали. «Город промышленности и торговли» полностью оправдал свое выразительное наименование. Место при нефти нашлось. Всем троим. Казак стал кочегаром на перегонном заводе. Варвара — прачкой в доме управляющего промыслом. Двенадцатилетний Миша — масленщиком.
Прибежит в мазанку, кое-как отмоет лицо, руки от черных пятен — сырая нефть, ох, как въедлива! — и за книги. Иначе нельзя. Чтобы такого чумазого паренька с промыслов приняли в четырехклассное городское училище имени Пушкина, обязательно надо все вступительные экзамены выдержать на круглые пятерки. Миша осилил.
Добрых четверть века спустя командарм Михаил Карлович Левандовский поведает в «Автобиографии»:
«Учеба временами прерывалась службой в конторе Ганкина в качестве рассыльного мальчика и разносчика газет. Газетами приходилось торговать особенно часто. Работал также в типографии — учеником и самостоятельно наборщиком: даже получал жалование взрослого рабочего».
И о том, как складывается характер:
«В старших классах городского училища у нас организовался кружок «Школьный Мир». В мою обязанность входило поддерживать связь с рабочими организациями промыслов. Участвовал в маевках, нелегальных сходках, в постройке баррикад на Четвертоговской площади. И, грешен, в рукопашной схватке с казаками 2-го Кизляро-Гребенского полка. Первым, моим «оружием» была дубинка саженной длины. Когда по приказу начальника Грозненского округа полковника Попова казаки с обнаженными клинками бросились на толпу, я вместе с другими парнями вмиг разобрал высокие штабеля дров, приготовленных к зиме на дворе Пушкинского училища; Дрались молча, остервенело. И — откуда только силы взялись? — заставили казаков пуститься наутек, вплавь через Сунжу. Потом в газетах писали, что бунтовщиков было не меньше трех тысяч».
Осенью 1907 года Михаил снова держал экзамен — за пять классов реального училища. Выдержал и был принят в шестой. Учился и давал на дому уроки детям купцов и чиновников. Во время каникул работал в типографии. Не отступал, гнул свою линию.
Одного никто не мог понять. Почему вопреки всем настояниям педагогов и уговорам домашних (Варвара Степановна не жалела слез) он после окончания реального училища не пошел в университет.
Неожиданно и довольно торопливо покинув Грозный, Михаил Левандовский направился в Петербург. Теперь этого никто не объяснит: чем он обворожил, как ухитрился? Но только сам господин военный министр Российской империи оказал протекцию. Мишу зачислили во Владимирское военное училище.
И в 1912 году в Горийский пехотный полк, расквартированный в губернском городе Кутаисе, прибыл для прохождения службы подпоручик Левандовский. «Жил я обособленно, готовясь в Академию Генерального штаба», — обронено в «Автобиографии».
Нашел все же молодой офицер время — высмотрел среди чернооких, длиннокосых, лукавых и строгих имеретинских красавиц Лидию Кубанейшвили, любовь и друга на всю жизнь. Во всех боях и походах, при больших взлетах и в трагическом финале — никогда они не разлучались.
Потом война — первая империалистическая. 202-й Горийский пехотный полк брошен со скалистых берегов Риона на Западный фронт. Левандовский без колебаний и внутреннего протеста выполняет свой долг офицера. Сейчас все его симпатии просто на стороне России, отечества, против Германии, чужеземного врага…
После первых боев Михаил — начальник пулеметной команды. Где особенно трудно, где солдаты вот-вот побегут, в качестве заслона — пулеметчики. Верно, смерть часто отступает перед храбрыми. Левандовского щадили пули, не трогали осколки снарядов. И когда он сам уверовал в свою неуязвимость, свалили контузии. Две в одном бою!
Очнулся за тысячи верст — в Тифлисе. Как будто цел, здоров — и не годен в строй. Пять месяцев врачи сомневались — не списать ли вчистую? До таких крайностей не дошло. Поправился Михаил. Получил назначение в Тифлисскую школу прапорщиков — курсовым командиром и преподавателем военного дела.
Тихая, безопасная должность. Все удовольствия богатого тылового города. Так нет же! Опять характер.
— На фронт, на фронт, на фронт!
— Ну, езжай помирай, чудак неблагодарный!
В ту весну 1916 года сколько-нибудь серьезных связей с большевиками, с подпольными армейскими организациями Левандовский не имел. И в 1-й броневой автомобильный дивизион, состоявший по преимуществу из рабочих, Михаил постарался попасть по собственному влечению. Мастеровых он привык уважать с детства, понимал, что им быть подлинными хозяевами страны, и по-человечески к ним относился. Как мог ограждал.
И пока еще не за политические взгляды, а за порядочность, за воинское умение и храбрость рабочие-солдаты выделяли штабс-капитана Левандовского из всех других офицеров. Ему избыть после Февральской революции первым выборным командиром дивизиона и товарищем председателя Совета солдатских депутатов. В сущности, это начало пути. Заявка на будущее!
2
Октябрь 1917-го…
Первый фронт революции у Пулковских высот под Петроградом.
Тишину насквозь мокрой осенней ночи взрывает гул моторов. Со стороны Царского Села, куда вчера под колокольный звон всех церквей вступили казаки генерала Краснова, прорываются на большой скорости броневики. Им вдогонку дробно бьют пушки.
Все так же внезапно затихает. Только в поврежденной снарядом сторожке при мерцающем свете коптилки два человека пытаются рассмотреть друг друга. Высокий худощавый в кожаном френче первым протягивает руку:
— Штабс-капитан Левандовский. С кем имею честь?
Штатский с продолговатым, по-южному резко очерченным лицом, отбросив копну волос, называет себя:
— Орджоникидзе, агитатор Центрального Комитета большевиков.
— Не ожидал! Ну что ж… Первый автоброневой дивизион прибыл в распоряжение законного правительства России.
— Спасибо, дорогой!
Друзьями они стали много позже — на Кавказе. Но уже через несколько часов после знакомства без тени сомнения Серго поручил Левандовскому взять под свое попечение и отвезти в Смольный доставленного казаками мятежного генерала Краснова. Михаил согласился.
В двадцатых числах декабря Серго был назначен чрезвычайным комиссаром Украины, уехал в Харьков. Открытка от Левандовского опоздала всего на сутки. Михаил просил навестить его в госпитале. Он тяжело болел, нервничал. Все раздражало. Из дому звали: приезжай скорее… А большевик, с которым необходимо было поговорить по душам, не пришел. «Черт с ними, со всеми! Демобилизуюсь».
Поезда ходили только до станции Беслан. Дальше в сторону Грозного и Порт-Петровска рельсы были разобраны и куда-то увезены, шпалы вывернуты, спалены; большая часть мостов взорвана. Всюду следы недавней кровавой резни. В соответствии с тайным соглашением наказного атамана Терского казачьего войска и Горско-Дагестанского правительства князя Капланова и миллионера-нефтепромышленника Чермоева «дикая дивизия» грабила и жгла Владикавказ, казаки резали горцев, обстреливали артиллерийским огнем чеченские аулы под Грозным.
Михаил шагал по подмерзшему степному большаку. От станицы к станице, от Терека к Сунже. День, второй, пятый, восьмой. Все так же пламенели отсветы пожаров. Горький, вонючий дым перехватывал дыхание. Тупая боль саднила сердце.
На последнем переходе, под самым Грозным, навстречу попался страшный обоз. Телеги с изрубленными трупами. Спросил вахмистра:
— Кого везете?
— Басурман.
— За что их?
— Чеченская делегация с шейхом Дени Арсановым во главе. В станице Грозненской озлились, порубили их всех.
А в городе полыхали вышки и нефтехранилища Новых промыслов…
— Как вы, рабочие, терпите такое? — нетерпеливо бросил отчиму Михаил.
Ответил другой человек. Левандовский слышал о нем еще в школьные годы, раз или два видал на тайных сходках, потом пронесся слух, будто «дядю Костю» угнали в Сибирь. Теперь они сидели друг против друга за столом во флигельке у Возлюбленного. Недавно вернувшийся из ссылки один из первых грозненских революционеров, член партии с 1904 года К. В. Осипов и штабс-капитан царской армии Левандовский.
— Заботы пополам. Я достаю оружие. Ты обучаешь дружину, — заключил разговор Осипов.
Вскоре Осипов выехал в Петроград с письмом от председателя Совнаркома Терской советской республики Ноя Буачидзе к Ленину. Ной просил Владимира Ильича выделить оружие для грозненских рабочих.
Осипова принял Яков Михайлович Свердлов. Сказал, что Ленин и он обсудили письмо товарища Ноя. Сейчас время крайне трудное, враг рвется к Петрограду, каждая винтовка на счету, но для грозненских нефтяников правительство выделит оружие. К концу недели Осипов получил эшелон с винтовками, боеприпасами и легкими пулеметами, а также пять миллионов рублей.
На станции Минеральные Воды Буачидзе встретил эшелон с оружием и сам занялся его дальнейшей судьбой. Осипов, вернувшись в Грозный, сообщил партийному комитету:
— Я обстоятельно рассказал Буачидзе о своей поездке в Петроград, о беседах со Свердловым и вручил ответное письмо Владимира Ильича, адресованное товарищу Ною… Буачидзе просил передать большевикам Грозного, что теперь все зависит от них. Оружие уже есть. Из грозненских рабочих можно создать первоклассные вооруженные силы, и наша партия наконец-то будет иметь на Тереке солидную опору.
При Грозненском Совете тотчас же начала работать военная коллегия во главе с Михаилом Левандовским и георгиевским кавалером большевиком Николаем Гикало. В отряд записывали лишь тех, кто имел рекомендацию от рабочих коллективов или партийной организации. Вскоре Грозный увидел красную пехоту, конницу и артиллерию.
Безнадежно опоздал со своим ультиматумом главарь горской контрреволюции, давний турецкий наймит Ахметхан Мутушев. Левандовский намеренно приказал прочесть во всех ротах и эскадронах это редкостное послание:
«Я, Ахметхан Первый — Диктатор Чечни, приказываю Ревкому и большевикам рабочим немедленно сложить оружие и покинуть город Грозный».
Одно только оставалось непонятным, и об этом не раз между собой говорили Осипов, Гикало и часто приезжавший в Грозный Ной Буачидзе. Что побудило Левандовского, по всем признакам тесно связавшего свою судьбу с советской властью, все-таки подать заявление в партию «левых социал-революнионеров максималистов»? Он не из тех, кто делает «так вдруг». В январе он появился в Грозном, четыре месяца подчеркивал свою беспартийность.
— Что-то он превратно понял, а мы как следует не объяснили, — сказал Ной, энергично теребя бороду — верный признак того, что он сильно нервничал. — Ради бога, ни в чем его не ущемляйте, ни малейшей подозрительности… Вы знаете, Терская республика — как бы обетованный остров, вокруг которого бушуют, ярятся волны контрреволюции и иностранной интервенции. Скоро нам очень понадобятся свои красные, называйте как хотите — генералы, полководцы, в общем такие Левандовские. Он может и не знать, а мы обязаны себе уяснить — большевик он!
В июне Ноя не стало — его убили во время выступления на митинге. Не дожил он до событий, сразу определивших подлинную цену Левандовскому.
Мятеж назревал давно, и отвратить его не было сил. «Терский Керенский», или, как его иначе, более точно называли, «косоротая лисица», Георгий Бичерахов прислал приказ: «Владикавказские комиссары, ваше время истекло, не злоупотребляйте терпением Терского казачества». Пока что мятежные казачьи сотни обстреливали железную дорогу, спускали поезда под откос, истребляли горцев.
С последним поездом с севера в отрезанный от России Владикавказ прорвался Орджоникидзе. С этого часа развязка быстро приближалась. «Косоротая лисица» и глава английской военной миссии полковник Пайк боялись упустить благоприятный момент.
И — удивительное совпадение! — Серго и Бичерахов — оба вспомнили об организаторе Грозненской Красной армии На первом же заседании экстренного съезда народов Терека Орджоникидзе предложил назначить военным комиссаром республики Левандовского.
Бичерахов по вполне понятным соображениям не афишировал своих симпатий. Просто в день приезда Михаила и Лидии во Владикавказ мальчишка-газетчик вместе с большевистской «Народной властью» принес конверт. Письмо, написанное безликим почерком армейского писаря, содержало несколько категорических фраз:
«Левандовский! Вы и подчиненные Вам офицеры императорской присяги должны немедленно прекратить свои действия в пользу большевиков. Исполнение настоящего гарантирует Вам всепрощение и полную безопасность вплоть до выезда за границу.
В противном же случае на Вашем пути мы расставим такие подводные камни, которые в любую минуту, по нашей команде, прекратят Вашу жизнь. Переходите к нам!»
В ночь на шестое августа наступила развязка. И число, и умение, и внезапность — все, что обусловливает воинскую победу, вроде бы было на стороне бичераховцев. Цокали копыта по деревянным настилам городских мостов, захваченных офицерскими патрулями полковника генерального штаба Беликова. Из сгустившейся черноты с гиканьем выносились казачьи сотни и артиллерийские упряжки, Быстро подтягивались офицерские роты полковника Соколова, друга детства Бичерахова. Прикинув, что выгоднее, переметнулись к белым всадники осетинского «национального полка». Одновременно, чтобы отвлечь революционные войска, казаки атаковали под Прохладной, завязывали бои под Грозным.
В центре города и на левом берегу Терека мятежники довольно быстро стали хозяевами. Только в здании реального училища и в особняке барона Штейгеля на Госпитальной улице — там размещалось правительство Терской республики — держались китайские добровольцы Пау Ти-сана. Их так и не сломили. Они все выдержали — артиллерийские налеты, психические атаки, штыковые удары. Голодали, шесть дней не брали в рот глотка воды!
Так же цепко, но не так счастливо обороняли подступы к кадетскому корпусу молодые осетины во главе с Колкой Кесаевым, одним из организаторов революционно-демократической партии «Кермен». После гибели отряда Колки конница и пластуны мятежников овладели Тифлисским шоссе, скопились в кустарниках перед кадетским корпусом — прибежищем делегатов съезда народов Терека. В дело пошел последний резерв — станковый крупнокалиберный пулемет. Обязанности второго номера исполнял Орджоникидзе — набивал ленты, заботился о воде. И, вспомнив старую специальность фельдшера, чрезвычайный комиссар Юга ловко и быстро перевязывал раненых.
За всеми трудными хлопотами Серго не оставляла мысль: что с Левандовским? Где военный комиссар? Среди делегатов съезда его не было, никто не видал. И на квартире его не нашли. Ни первый ночной обыск, ни повторный, проведенный под личным наблюдением неистового полковника Беликова, ничего не дали. Арестовали Лидию, вывели на обрывистый берег Терека у городского парка. Объявили, что сейчас расстреляют, если она не укажет, где скрывается изменник штабс-капитан. Ничего не добившись, вдруг вроде бы помиловали. «Оставили меня как приманку, — горько шутила Лидия Еремеевна. — Днем, ночью все являлись, допытывались, не вернулся ли Миша».
А он был не так далеко, за несколько улиц. Там, где его застала первая ночь мятежа, — в купеческом особняке, недавно приспособленном под штаб Терской Красной армии. Подумал: место стратегически выгодное, получится неплохой опорный пункт. Можно прикрыть железнодорожную станцию, Курскую рабочую слободку, правобережье за Тереком. И для контрудара в общем-то подходяще, собрать бы силы. Пока сил катастрофически мало — две неполные роты красноармейцев, грузинский отряд Саши Гегечкори, горсть рабочих-добровольцев.
Седьмое, восьмое, девятое августа. Серго уже переправил делегатов съезда за неукротимо бешеный, вспененный Терек, для первого знакомства обдававший смельчака с головы до ног водяной пылью. К тому же переправлялись в самый непроницаемый предрассветный час в месте, где повсюду громоздятся гранитные обломки и насквозь позеленевшие валуны. Опустевшие кадетские корпуса сразу потеряли ценность в глазах белоказаков. Все сотни и офицерские роты стянулись к позициям Левандовского.
К вечеру огонь обычно стихал. Михаил отвел в сторонку Сашу Гегечкори. Положил руку на плечо, негромко сказал:
— Вернулся человек из Грозного. На промыслах плохо. Беляки нахально из гаубиц бьют по вышкам. Не сегодня-завтра война! Все же нам отряд выделили.
Какой я просил. Через четыре часа встречу в леске на Беслановском шоссе… Ты прислушивайся внимательно: как только в тылу у казаков застрекотят пулеметы, понимай — мы подошли. Ударяйте и вы!
— А ты помнишь, сколько нас?
— Оба мы с тобой в ответе, от этого не уйдешь. Каждый убитый перед глазами. В первую перекличку отозвались триста шестьдесят человек, сегодня — шестьдесят три… Я знаю, раны лечат не сладкой фруктовой водой, а крепким йодом, но посыпать их солью, Саша, не надо… Вот еще что… Если живым не вернусь, скажешь чрезвычайному комиссару: Левандовский из партии социал-революционеров вышел. Какой я к черту эсер-максималист!
Той же короткой августовской ночью, только по другому шоссе, к Владикавказу наметом скакали джигиты в черных бурках, башлыках. Ингуши — кунаки Серго.
«Мы были уже не одни, — сообщал позднее Совету Народных Комиссаров России Орджоникидзе. — Выступили ингуши, этот авангард горских народов, за которыми потянулись если не активно, то, во всяком случае, своей симпатией все остальные горцы.
На пятый день к нам подошло маленькое подкрепление человек в 300 грозненских красноармейцев, и под руководством тов. Левандовского они ударили на казаков».
С тринадцатого числа — Серго всегда уверял: нет числа более счастливого, чем тринадцать! — военные действия уже почти полностью велись по плану Левандовского. Одиннадцатидневная оборона завершилась сокрушительным ударом. Мятежные казаки бросали позиции. Поспешил убраться назад в Моздок и Бичерахов со своим «казачье-крестьянским правительством».
— На Владикавказе пока поставьте крест, — обнадежила «косоротая лисица» своих полковников. — Попробуем взять реванш в Грозном. Кстати, господин Пайк уверяет, что нефть неизмеримо важнее престижа. Англичане всегда ставят на нефть.
Беликов побагровел. Последние фразы он воспринял как неприличный намек на то, что его, потомственного дворянина, полковника генерального штаба, побил этот большевиствующий штабс-капитан, выскочка, разносчик газет. Погоди, встретимся еще…
Обязательно встретитесь, полковник! Вы еще не раз будете жестоко биты и посрамлены, хотя и в довольно сиятельной генеральской компании. Познав всю силу военного таланта Левандовского, подымете руки, попросите пощады.
Бои в Грозном известны под именем стодневных. Они со многими подробностями описаны в воспоминаниях участников и в исследованиях военных историков[5]. И есть строки, обращенные к Ленину «и всем… всем!» Это радиограмма Орджоникидзе:
«После трехмесячной упорной борьбы Грозненская Красная Армия под руководством товарищей Левандовского и Гикало сегодня нанесла контрреволюционным бичераховским офицерским бандам смертельный удар… Миллионы пудов бензина и керосина спасены. Размеры захваченных трофеев выясняются».
Как это удавалось, Серго никогда не рассказывал. Но в дни самые опасные чрезвычайный комиссар обязательно оказывался в окруженном, отрезанном Грозном. На равных правах со всеми отражал атаки, тушил пожары, безнадежно пытался стереть с лица сырую нефть и едкую копоть. Имел вид совершенно грозненский. И как участник событий записал на память:
«В конце третьего месяца осады Грозного силы и терпение наших товарищей истощились… но осажденный островок держался с невероятным упорством. Пути отступления от города не было. Рабочие и крестьяне решили или умереть или победить. И вот, в конце третьего месяца осады, мы с тов. Левандовским (военком области) через горы пробрались в Грозный. Организатор Грозненской Красной Армии, любимый командир, неустрашимый тов. Левандовский, сразу вселил дух победы в товарищей и совместно с тов. Гикало, охраняющим город в течение трех месяцев, выработали план наступления…»
После Грозного выдалось несколько счастливых, сравнительно спокойных недель. Умолкли пушки в станицах Сунженской линии. Смят фронт у Прохладной. Терек и Кубань соединили свои силы. У обгорелого железнодорожного моста кавалеристы молодого кубанского казака Григория Мироненко встретились с бронепоездом, направленным Орджоникидзе из Владикавказа.
— Объединились! Наконец-то вместе! — кричали казаки, горцы, иногородние.
Во Владикавказе торжественный смотр войскам. Пехотный рабочий полк. Казаки. Ингушские, кабардинские и осетинские всадники. Китайские и грузинские добровольцы. Конная артиллерия. Броневики. Настоящая боевая армия. Только еще очень пестро одетая. Командует Левандовский. Принимает парад Орджоникидзе.
Смотр торжественный и в какой-то мере прощальный. Оба уже знали о новом назначении Михаила начальником оперативно-разведывательного отдела штаба 11-й армии (так с недавнего времени стали называться Северокавказские войска).
«XI армии в России не знают, — с обычной прямотой пишет Серго в докладе Совету Народных Комиссаров— «Год гражданской войны на Северном Кавказе» (июль 1919 г.). — Не знают ее наши партийные товарищи, и, что печальнее всего, не знают даже руководители военного ведомства нашей XI армии. Принято вообще ругать XI армию как сброд всевозможных партизан и бандитов. Лично я никогда не был поклонником ее, я видел[6] все ее недостатки и недостаточную организованность. Но Советская Россия должна знать, что XI армия в продолжение целого года… приковывала к себе внимание Добровольческой армии и вела с ней смертельный бой. По заявлению самого Деникина на заседание Кубанской рады 1 ноября прошлого года, в борьбе с армией он потерял только убитыми 30 тысяч человек. По его же словам, офицерские полки имени Корнилова и Маркова, имевшие по 5 тысяч бойцов, вышли из боя при наличии от 200 до 500 человек. Если XI армия разложилась, если она погибла, то прежде всего виновата в том не XI армия, а те, которые имели возможность кое-чем помочь но к сожалению, этой помощи не дали.
…С начала зимы раздетые солдаты начали болеть. Тиф стал свирепствовать… Все вокзалы, все дома были переполнены тифозными. Нет белья. Больных заедают насекомые. Нет медицинского персонала… Все наши просьбы, обращенные к заведующему медицинско-санитарной частью Кавказско-Каспийского Совета доктору Нойсу, решительно ни к чему не приводили».
Ничто — ни банды Бичерахова, ни надвигающийся Деникин, ни турецкие наемники, грозящие ударом в спину, нет, ничто не представляло такой неотвратимой опасности, как тиф. По своему новому положению Михаил Левандовский лучше других знал — катастрофа неизбежна. Жалкие запасы военного снаряжения и медикаментов давно исчерпаны.
Тайны для Михаила не составляло и другое. То, что особенно раздражало, просто ставило в тупик. После побед в Грозном, Прохладной и Моздоке открылась связь с Россией через Астрахань. Ненадежная, трудная — 400 километров через безводную и почти пустынную степь, — но все-таки дорога в Россию. Тотчас же из Москвы, Петрограда, Тулы пошли транспорты с обмундированием, оружием, боеприпасами, автомобилями и мотоциклами. Сергей Миронович Киров, почти полгода назад командированный Терской областной партийной конференцией к правительству, к Ленину, действовал сверхэнергично. Все, что Мироныч экстренно посылал, благополучно доходило до Астрахани и здесь надежно застревало. Или с благословения Кавказско-Каспийского Реввоенсовета передавалось в другие руки.
Единственно, что захлестывающим потоком неслось из Астрахани, — раздраженные запросы, почему не выполняете приказов о большом наступлении на широком фронте.
Созданный в первых числах ноября Военный Совет Каспийско-Кавказского отдела[7] Южного фронта продолжал — возможно из-за своей оторванности от театра военных действий и незнания обстановки — отказывать 11-й армии в самом необходимом. Если Орджоникидзе очень уж протестовал, возмущался и адресовал радиограммы Ленину (а вся связь поддерживалась по радио через Астрахань), какую-то кроху выделяли.
При жизни Владимира Ильича — в 1922 году в тифлисской газете «Заря Востока» появилось свидетельство такого осведомленного и обязательного человека, как Александр Ильич Егоров: «Пожалуй, единственная из всех красных армий, бывшая XI армия стратегически и тактически находилась в самых плохих условиях. Без сколько-нибудь оборудованного тыла, без коммуникаций и средств связи, без гарантий на какую-либо безопасность — этих основных элементов войны…»
Когда положение стало совсем отчаянным, эту многострадальную армию поставили под начало Левандовского.
Из Пятигорска в Астрахань, из Астрахани в Москву телеграфисты шифром выстукивали: «Левандовский М. К. опытный военный специалист. На деле доказал свою преданность советской власти. Талантливый организатор». Если бы он был еще и волшебником!..
Сыпняк не давал ни пощады, ни отсрочки. В самую страшную вспышку эпидемии — 19 января 1919 года 11-я армия оставила Пятигорск. Следующей ночью под завывание метели, стоны тифозных и крики замерзающих голодных беженцев на станции Прохладной Серго обсуждал со штабом армии и руководителями Терской республики, как быть дальше.
Одни — за уход на Астрахань, другие — за то, чтобы оборонять Терек. У карты командарм Левандовский. По мере того как раскрывалось бедственное состояние армии и населения, все больше становилось приверженцев Астрахани.
Поднялся Серго. Никогда еще он не говорил с такой горячностью.
— Каково бы ни было положение, отход на Астрахань недопустим. Горским населением подобный отход будет принят как предательство, и мы политически умрем навсегда для Северного Кавказа… Никуда не отступать. Оставаться здесь и вместе с горцами защищаться на правом берегу Терека до того момента, пока мы не получим поддержки из России. Ленин нас не оставит.
До зари спорили, хрипло ругались, пили кипяток из солдатских баклажек. В конце концов так и решили — остаться на Тереке. Орджоникидзе тут же уехал в Осетию — там поднял мятеж полковник Угалык Цаликов. Левандовский принялся за новую диспозицию:
«Во что бы то ни стало удерживать в своих руках линию Зольская, Марьинская, Государственная, Курская, Степное… ни в коем случае не думая о дальнейшем отходе… Все старые кадетские окопы должны быть немедленно приспособлены к обороне».
Написал телеграмму «соседу», командующему 12-й армией:
«Ввиду критического положения настаиваем на немедленной присылке в Прохладную Ленинского или Московского полка».
Два или три дня Серго оставался в Осетии. С помощью почетных стариков очередная авантюра была ликвидирована почти без крови. Последнее, что до него дошло с фронта, — у Георгиевска окружена и наголову разбита кавалерийская дивизия белых. Взяты пленные, орудия…
От приподнятого настроения чрезвычайного комиссара следа не оставил Саша Гегечкори. Перехватил на улице во Владикавказе, ошеломил — Левандовский передал из Прохладной: армия ушла на Астрахань.
Армии уже не существовало. Вместо дивизий и полков тысячи измученных, больных, голодных, раздетых и разутых людей. Чтобы остаться в живых, надо пройти четыреста километров по звенящей от мороза степи, страшной в своей зимней бесприютности, бездомье, бескормице. Не военная дорога, отмеченная дымом костров, а смертный путь от горизонта до горизонта, усеянный обледенелыми трупами. Горами трупов.
Стихия не подвластна командарму, но командарм обязан выполнить свой долг. Долг уйти или долг остаться? Орджоникидзе остался, Левандовский ушел. При новой встрече оба уважительно пожали друг другу руки. Серго нельзя было покинуть горцев. Левандовский не имел права оставить обреченную армию.
Тифозные, замерзающие, голодные в проблесках сознания видели — командарм с ними. В какой-то день он и сам не смог подняться. Заболел тяжелой формой возвратного тифа. Непременный спутник Михаила — Лидия запомнила:
«Все больные, в том числе и Левандовский, лежали на земляном полу. Медикаментов не было. За больными ухаживать было некому. Трупы убирать было некому. После первого приступа тифа пришлось Михаилу самому помогать больным, среди других и мне. Ходить он не мог от слабости, но ползком оказывал всем посильную помощь, пока не свалил его второй приступ тифа. Когда он мало-мальски поправился, его назначили начальником 7-й кавалерийской дивизии, а вскоре затем вызвали в Астрахань, где он по приказу Кирова принял 33-ю Кубанскую дивизию, сформированную из остатков 11-й армии».
И пошло, пошло. Война есть война. Оборона Астрахани и дельты Волги, победоносные бои в Центрально-черноземном районе России. Удивительный по всем оценкам маневр против корпуса генерала Гусельникова под Лисками. Тут уж Серго не утерпел, поделился своей радостью с Лениным:
«Вся эта дивизия спасла положение и своим удивительным маневром вместо отступления к Воронежу разбила врага и захватила у него Лиски и Бобров. И кто знает, если бы не было их — в чьих руках был бы сейчас Воронеж».
Освобождение устья Дона, прорыв фронта белых у станицы Ольгинской — в месте, будто бы самом неуязвимом. Взятие Таганрога, Новочеркасска. И разделенная с Первой Конной (на театре военных действий, но не в исторических описаниях и мемуарах!) победа в Ростове.
33-я Кубанская возвращалась в родные места. Вел ее Михаил Левандовский. В чем-то очень существенном новый Михаил! Не просто военный специалист, всей душой преданный народной власти. Больше, неизмеримо больше. Член Российской Коммунистической партии. В ноябре 1919 года Михаил попросил принять его. Разгорелись бои, и вручить партийный билет секретарь ячейки смог лишь 27 января в степи за Доном.
3
Из записи разговора по прямому проводу.
1920 г. Март. 25.
Орджоникидзе (Ростов): Здравствуйте, товарищ Киров. Завтра я думаю выехать к Вам. Привезу обмундирование на тысяч пятнадцать человек, деньги, патроны…
Что у Вас хорошего? Взят ли Грозный? Где Левандовский? В каком состоянии промыслы и нефтяной запас?
Киров (Пятигорск): Грозный взят вчера. Левандовский сию минуту только приехал. Работы здесь колоссальное количество. Промыслы в исправности. Запасы нефти еще не выяснены…
Орджоникидзе: Фамилия командира полка, занявшего Грозный?
Мы произвели смену командования. Василенко переводим командармом-9, а Левандовского назначаем командармом-11[8].
…Скорей, скорей! Догоняя зеленое цветение весны, в облаках пыли, уже знакомо отдававшей настоем полыни, шла пехота, громыхала артиллерия, поспешали обозы. Впереди на флангах — конники. И масса вышедших из подполья, спустившихся с гор партизан. Целая партизанская армия давнего друга Михаила, своего, грозненского, Николая Гикало. Огромное это счастье — возвращаться освободителем в родные края.
Левандовский не уставал повторять командирам частей слова Клаузевица: «Все дело в том, чтобы с тонким тактом почувствовать, где лежит эта высшая точка наступления». Наступали, что называется, на плечах у противника. И, наконец, к Ленину ушла телеграмма:
«Освобождение от белых всего Северного Кавказа, Кубани, Ставрополя, Черноморья, Терской и Дагестанской областей стало совершившимся фактом. Осетины, ингуши, кабардинцы, дагестанцы, балкарцы проникнуты полным сознанием могущественности Советской власти и безграничным доверием к ней».
В тот же день пришел ответ Ильича:
«Еще раз прошу действовать осторожно и обязательно проявлять максимум доброжелательности к мусульманам, особенно при вступлении в Дагестан».
Владимир Ильич мог многое простить, только не отступление от национальной политики партии. В этом он был непримирим. Никогда и ни в каких условиях не допускал ничего такого, что было бы истолковано как покушение на право народов — больших и малых— на самоопределение и свободный выбор государственного устройства. Так что план Левандовского (его охотно поддержали и Орджоникидзе и Тухачевский) с ходу опрокинуть в море азербайджанских мусаватистов и их старших компаньонов— или просто хозяев — англичан в Москве был отвергнут. На колеблющуюся чашу весов Ленин запрещал бросать силу Красной Армии. Даже при том, что Советская Россия никогда не признавала вероломного отторжения Закавказья.
Свой освободительный поход 11-я армия продолжила лишь после того, как в полдень 27 апреля Азербайджанский военно-революционный комитет и президиум конференции нефтяников вручили «правительству» мусаватистов ультиматум о сдаче власти и запросили через радиостанцию Каспийского пароходства помощь революционной России. В час, когда рабочие дружины встали на защиту промыслов, Левандовский сам повел отряд бронепоездов на Баладжары и Баку.
И старый грозненский опыт, и августовские бои во Владикавказе, и особенно, мягко говоря, поправка Ленина в «план азербайджанской операции» — все сделало Левандовского недюжинным специалистом по делам национальным. Особенно во всем, что касается национальных формирований. В этом Михаилу Карловичу пальма первенства.
Едва приняв под командование 11-ю армию, Левандовский из разрозненных партизанских отрядов создает Осетинский, Кабардинский и Дагестанский кавалерийские полки, Дагестанскую пехотную бригаду. Вслед формирует Азербайджанскую бригаду, Грузинский и Армянский полки, сыгравшие главенствующую роль при освобождении Тифлиса и Эривани. То же он в 1924 году сделает в Средней Азии.
И, как высшее признание, командарм — сын обрусевшего польского крестьянина и воспитанник терского казака — был награжден орденами Красного Знамени России, Красного Знамени Азербайджана, Красного Знамени Таджикистана. По представлению правительства Грузии — орденом Ленина.
Гражданская война для Михаила Левандовского закончилась довольно поздно. Ему еще довелось вместе с Серго Орджоникидзе руководить ликвидацией десанта генерала Улагая на Тамани, разгромить «армию возрождения» генерала Фостикова и полковника Беликова, того самого, владикавказского! Покончить с тамбовской повстанческой армией Антонова. Потом еще Средняя Азия — басмачи. Эти вооруженные англичанами вероломные, фанатичные, не боявшиеся смерти «махновцы» Туркестана, Бухары, Памира.
Погиб Левандовский так же, как Тухачевский, как Якир и многие другие.
ИЛЬЯ ДУБИНСКИЙ-МУXАД3Е