ИЕРОНИМ УБОРЕВИЧ

ИЕРОНИМ УБОРЕВИЧ

Литва. Ковенская губерния. Неурожайный 1896 год.

Морозный, с колючим снегом, буран третьи сутки безоглядно несся над глухой деревушкой Антандрия, когда в ночь на 24 декабря под соломенной крышей Пятраса Уборявичюса запищал красный живой комочек.

«Святая дева Мария, — невесело думал Пятрас, — не раз внимала нашим молитвам, прибрала к себе шестерых детей… Но ведь не так-то легко прокормить и оставшихся в доме Балиса, Юозаса, Ону и Ангеле! А тут еще новый груз на плечи… Хорошо, хоть мальчик! Подрастет — все-таки рабочие руки…»

Заботливые соседки, отпаивая роженицу кислым молоком, вздыхали:

— И надо же родиться в такую непогоду… Нелегкая будет у него жизнь! Ты, Пятрас, назови малыша Иеронимом. Это добрый святой, он защитит паренька от всякой напасти…

Потекло Иеронимово детство. Дома не всегда было сытно, одевали его обычно во что-нибудь старенькое, ноги не знали другой обуви, как жесткие деревянные клумпы. Родители и старшие братья от зари до зари гнули спины в поле или отрабатывали долг на усадьбах помещика и ксендза за взятые взаймы семена, муку или просо. На мальчика никто не обращал внимания, особенно с тех пор, как ему доверили пасти своих и соседских гусей. Только мать иногда поглаживала его худые ножонки, заметив лиловые синяки, насаженные злыми гусаками.

А пастушонка между тем многое стало интересовать: как зажигаются звезды, почему дождь так часто затопляет поле его отца, почему родители все время уходят на усадьбу помещика, а он — помещик — никогда не бывает в отцовской избе? Почему?..

Пареньку вскоре повезло. Он познакомился с Антанасом — органистом из соседнего местечка. Органист часто бродил по полю, собирая лекарственные травы. Иероним помогал ему в этом и все время засыпал дядю Антанаса вопросами. Тот отвечал, как мог, а потом подарил мальчику истертый букварь, научил разбирать буквы. С тех пор Иероним — будь то в поле или дома, при лучине — не расставался с засаленными книжонками, раздобытыми у сельских грамотеев.

Когда Иерониму исполнилось восемь лет, старший брат Балис настоял, чтобы мальчугана отвели в начальную школу. Не прошло и полугода, как учитель заявил:

— Иерониму в первых двух классах нечего делать.

Тогда Балис взялся отработать неделю на усадьбе Валюкенасов за то, чтобы их сын Пранас, заканчивавший двинскую гимназию, «пощупал» Иеронима: будет ли из мальчишки что-нибудь дельное?

— Толк будет, — ответил Пранас. — Приоденьте парня, и я отвезу его в двинское реальное училище. Ручаюсь, что он поступит в третий класс, а через пять лет получит диплом.

— А кто платить будет? — возразил Пятрас. — Святая Мария?

— Ничего, батя! — вступился Балис. — Подзатянемся ремнями на год, на два, а там Иероним окрепнет, найдет корм под ногами, вернет нам денежки…

Так оно и вышло. Окончив 4-й класс, учась сам, Иероним стал давать уроки. Отказывая во многом себе, он высылал деньги отцу в деревню. Заканчивая училище, Иероним попутно изучал немецкий язык. Золотая медаль средней школы помогла поступить в Петербургский политехнический институт.

Там юношу сразу же потянуло к свободолюбиво настроенным студентам. Они были влюблены в образ Тадеуша Костюшко, зачитывались «Оводом» Этель Войнич, произведениями Чернышевского, Добролюбова, Герцена. Туманная неприязнь к царизму постепенно переросла в сознательную ненависть, и Иероним стал членом подпольного кружка.

В 1915 году, по окончании второго курса, Иероним поехал на лето в родную Антандрию. Беседуя с крестьянами о том, как покончить с кабалой помещиков, студент не знал, что за ним пристально следят. Царская охранка нащупала агитатора, и Уборевич предстал перед ковенским губернским судом.

Через некоторое время Иероним получил повестку с призывного пункта, куда стекалось очередное пушечное мясо для войны.

Офицеров в царской армии не хватало, и студента Уборевича послали в Константиновское артиллерийское училище, в Петроград.

Быстро пролетели шесть месяцев учебы. В начале 1916 года он окончил военное училище по первому разряду и был назначен командиром батареи Сибирского дивизиона, сдерживавшего натиск немецких войск на Висле, а затем на Немане.

Молодой офицер жил одной жизнью с солдатами, шепотком проклинавшими войну «за веру, царя и отечество».

Уборевич старался поплотнее накормить подопечных, скандалил с интендантами, когда у солдат сапоги «просили каши», учил бойцов искусству укрываться от губительного огня. За это солдаты и любили «его благородие».

Февральская революция застала подпоручика Уборевича на Румынском фронте. Весть об отречении царя от престола сразу же подрезала воинскую дисциплину. Началось братание, зацветились лозунги — транспаранты, пошли бесконечные митинги. Перед солдатами выступали ораторы всех мастей: кадеты, эсеры, анархисты, меньшевики. Но больше всего им нравились ораторы, выступавшие от лица большевистской партии, призывавшей солдат кончать, человеческую бойню, создавать рабоче-крестьянскую власть, самим стать хозяевами полей и фабрик.

В эти дни подпоручик Уборевич становится одним из виднейших лекторов солдатского университета Южной армии, а на бурных, бестолковых собраниях, несмотря на презрительные взгляды офицеров, — горячим сторонником прекращения войны.

Впоследствии Уборевич писал в своей автобиографии: «Не скажу, чтобы я быстро, отчетливо во всем ориентировался, но основное — против войны, против буржуазии, за власть Советов — я осознал и стал действовать активно».

В марте 1917 года полковая организация выдала ему красный билет члена Российской социал-демократической рабочей партии (большевиков).

В октябре 1917 года в Бессарабию пришла весть о свержении Временного правительства Керенского. Офицерский состав Южной армии, руководимой генералом Щербачевым, поднял восстание против Советов. Под знамена генерала ушла драться «за святую Русь» немалая часть солдат, преимущественно сыновей зажиточных крестьян, донских и кубанских казаков.

Местные большевистские организации приступили к формированию красногвардейского полка. Подпоручику Уборевичу вначале доверили командовать ротой, а вскоре солдатский комитет назначил его командиром полка. В эти дни он стал страстным оратором на солдатских собраниях. Его любили слушать. В простой и доходчивой форме рассказывал он о том, как большевики хотят наладить жизнь трудового народа, почему именно за большевистскую власть надо драться до последнего.

Приходилось не только руководить полком в жарких боях, но и помогать создавать новые красногвардейские отряды.

В одном из неравных боев с австро-немецкими оккупантами, подступавшими к Одессе, полк Уборевича был разбит, а сам Уборевич, весь окровавленный, был взят в плен. Это произошло в конце февраля 1918 года. Но и в лагере для военнопленных молодой коммунист не склонил головы. Он повел среди караульных, зная немецкий язык, агитацию против войны. Смутьяна бросили в тюрьму.

Много ночей подпиливал Уборевич решетку окна. Наконец тюрьма осталась позади. Ночуя в лесах и канавах, питаясь чем придется, вскакивая на площадки товарных поездов, беглец попал, наконец, в родную Антандрию и там до поры до времени прятался от агентов оккупационного «крейза».

Залечив раны, Уборевич перешел фронт и добрался до революционного Петрограда. Город встретил его замусоренными улицами, разбитыми стеклами, сыпняком, хлебными очередями, плакатами: «А ты записался добровольцем?»

Подпоручик Уборевич направился на мобилизационный пункт, а оттуда на вокзал, где в обшарпанные, пахнущие дегтем и конским навозом теплушки грузились матросы, демобилизованные солдаты и вооруженные рабочие. Лица их были строги и решительны.

Шел август 1918 года, когда петроградские добровольцы высадились на Северной Двине, в Котласе. Этот город для интервентов представлял заветную цель. Они рвались вверх по реке, чтобы еще до ледостава захватить его. А там, по железной дороге, через Вятку, им мечталось подобраться к Перми и ударить в тыл 3-й Красной армии, едва сдерживавшей натиск врага. На Севере интервенты рвались к железной дороге Архангельск — Вологда, угрожая Москве.

Вожак интервентов — английский генерал Айронсайд выставил против разрозненных, слабо вооруженных, плохо одетых красных отрядов 16 тысяч упитанных, прекрасно вооруженных королевских, американских, французских и прочих солдат. На их стороне была новейшая артиллерия, пулеметы, бронемашины, минометы, 3 танка и 40 самолетов. Крупной наступательной силой была также и речная флотилия, состоявшая из вооруженных пароходов, катеров и быстроходных мониторов.

Командующий Котласским боевым районом А. И. Геккер вначале назначил Уборевича инструктором артиллерии. Когда же балтийские моряки, доставившие из Кронштадта 120-миллиметровые пушки, создали под руководством Уборевича две тяжелые плавучие батареи, командование одной из них было поручено энергичному инструктору.

Батарею выдвинули на передний край борьбы.

И люди не раз видели, как вражеские суда, вздрогнув, безжизненно оседали на дно реки. Так Уборевич шаг за шагом снижал огневую мощь врага и одновременно захламливал фарватер, затрудняя проход вверх по реке. Артиллеристы Уборевича не раз разгоняли крупные скопления вражеской пехоты, не раз сметали с лица земли англо-американские инженерные укрепления.

В то время боями на речном — северодвинском — направлении командовал бывший рабочий, заместитель председателя Архангельского губисполкома Павлин Виноградов. Он настолько доверял бывшему подпоручику, что негласно сделал его своим помощником.

Силы постепенно выравнивались, и это скоро сказалось на деле: к концу навигации англо-американским войскам не удалось пройти от Архангельска дальше чем на 300 километров. Они остановились у захваченной деревни Шидрово, в 20 километрах южнее реки Ваги, левого притока Северной Двины.

Виноградов задумал отвоевать важный стратегический пункт Шидрово, Роль Уборевича сводилась к эффективной поддержке наступления артиллерийским огнем, и он блестяще с этим справился. Левобережные части, подавив огнем плавучие батареи белых, обеспечили себе переправу через Вагу и обошли англичан с фланга. Противник, остервенело сопротивляясь, все же сдал позиции. Но это далось нелегко. В ожесточенном бою красные понесли тяжелую потерю: в один из критических моментов Павлин Виноградов с одним из бойцов подскочил к орудию, у которого распластались на земле перебитые бойцы, и палил по врагу до тех пор, пока его самого не нащупала вражеская артиллерия. Оба смельчака погибли.

Глубокое впечатление произвела на всех речь Уборевича, когда Павлина Виноградова провожали в последний путь. Он говорил просто, от сердца, призовая бойцов и командиров брать с Виноградова пример бесстрашия в борьбе за советскую власть.

— Я сам готов, — закончил речь Уборевич, — умереть с оружием в руках так, как умер наш дорогой товарищ Павлин.

Начальник боевого участка А. И. Геккер назначил командующим войсками (комбригом) на Северной Двине Иеронима Уборевича.

И Уборевич оправдал назначение. Вместе с прибывшей на фронт старой большевичкой Р. С. Землячкой он обходил избы, где размещались бойцы, и беседовал с ними. С помощью Р. С. Землячки впервые организовался фронтовой комитет партии.

— Боец должен знать идеи, за которые он борется, — говаривал новый комбриг. — А коммунисты должны помочь нам в этом.

В эти дни военная находчивость Уборевича не раз проявлялась в самых неожиданных формах. Англо-американские самолеты приносили большой ущерб, а красные не могли ничего сделать. Тогда Уборевич додумался, чтобы из обычных 37-миллиметровых орудий создать зенитки на колесе. Первое время стрельба из них не ладилась, но вскоре артиллеристы научились сбивать иноземных коршунов. Вражеские полеты прекратились.

Северодвинские части стояли насмерть, часто переходя в контратаки, и интервенты не только не прорвались к Котласу, а, наоборот, перешли к обороне. Уборевича это радовало, но успокаиваться на этом было нельзя. И комбриг решил перейти к постепенному разгрому захватчиков. Развивая ложное наступление то в одном, то в другом месте, он умело путал карты интервентов. Наконец, набрав силы, он поручил своему другу — петроградцу Петру Солодухину развить с небольшими силами ложное наступление на правом берегу, а сам подготовился собранным кулаком нанести удар оккупантам у деревни Селецкая, на левом берегу.

В ночь перед боем Архангельский отряд коммунистов ушел по болотным охотничьим тропам в тыл врага. Батальон коммунистов зырян (коми) затемно отправился на передний край, чтобы разместиться на деревьях поближе к позициям англичан и шотландцев.

Утреннее октябрьское солнце еще боролось с туманом, а в лесной глухомани уже грохотала артиллерийская подготовка, предшествовавшая наступлению пехоты. Но англичане выстояли. Под сильным пулеметным огнем атака красных захлебнулась.

Значит, подготовка была недостаточной. Тут комбриг Уборевич взял на себя руководство огнем артиллерии. Меткими ударами он постепенно накрывал цели, и вражеские огневые точки замолчали.

А дальше всё пошло как в хорошо слаженном оркестре. «Беглый огонь» артиллерии и снайперская стрельба зырян с деревьев буквально прижали англичан к земле: пехота быстро пошла вперед, разогнув спины. На фарватере реки самодельные тральщики взорвали минные поля, и вооруженные пароходы, шлепая колесами, заспешили вниз по течению, открывая орудийный и пулеметный огонь в помощь наступающим частям. Затем вступила в действие дальнобойная артиллерия, ведя стрельбу по позициям врага и дальним подступам, не допуская подхода резервов.

Вслед за этим загремели частые выстрелы и трескучие разрывы гранат в тылу противника: это архангельские коммунисты атаковали с тыла, создавая впечатление окружения англичан. Так Уборевич дирижировал этим ответственным боем.

Правый фланг интервентов не выдержал не столь физического, сколь психического нажима, и враг, не приняв новой атаки, начал спешно отходить, а затем разрушилась и вся линия его обороны.

Талант Уборевича был оценен по заслугам, и вскоре бойцы Северного фронта узнали о приказе Реввоенсовета Республики, в котором говорилось:

«Награждается орденом Красного Знамени:

…Командир Двинской бригады тов. Иероним Петрович Уборевич-Губаревич за то, что благодаря его личному умелому и энергичному руководительству частями вверенной ему бригады в боях с 10-го по 15-е октября 1918 года противнику было нанесено решительное поражение у деревень Селецкой и Городецкой, причем нам досталась огромная добыча: 10 орудий, склады обмундирования, продовольствие, повозки и прочее. Во время всех боевых операций тов. Уборевич-Губаревич своей личной доблестью воодушевлял войска, присутствуя в самых опасных местах и показывая пример отваги и самоотвержения…»

Когда на другом — на железнодорожном — направлении Северного фронта, назрела наибольшая опасность и там намечено было создать полноценную 18-ю дивизию, руководство 6-й армии по предложению Р. С. Землячки выдвинуло на роль начальника дивизии Иеронима Уборевича.

Направляя удар на Вологду, интервенты рвались по железной дороге к станции Плесецкая, где расположился штаб 18-й дивизии.

Уборевич быстро изучил состояние и дух красных частей. Со знанием дела, не приостанавливая военных действий, перегруппировал он разрозненные отряды на железнодорожном, онежском и кочмас-тарасовском направлениях в регулярные части.

Обе бригады и шесть полков дивизии возглавили преданные революции, обстрелянные на войне командиры. Уборевич добился перевода в дивизию с правого берега Двины отважного, ловкого и грамотного Петра Солодухина.

На должность начальника политотдела привлекли из штаба армии Андрея Алешина, прославившегося еще до прибытия на север. Это он во время левоэсеровской авантюры в Москве не дал мятежникам перетянуть на свою сторону один из московских полков. Поэтому-то Моссовет и назвал казармы у Крестьянской заставы Алешинскими.

Уборевич хорошо понимал, что Айронсайд и его прихвостень белогвардейский генерал Миллер, похвалявшиеся быть в Вологде через 10 дней после высадки десанта, но не продвинувшиеся на юг дальше 70 километров, не оставят попыток добиться успеха.

Поэтому главное внимание начдив уделил строительству оборонительных сооружений: без них вряд ли дивизия могла бы долго сдерживать натиск интервентов.

Уборевич постоянно бывал в частях. Уезжая туда, он охотно брал с собой свежие газеты, валяную обувь, белье и мыло, а главное — кременчугскую махорку «Феникс». Он подолгу беседовал с командирами, комиссарами и зазябшими в окопах бойцами. «Правильный командир», — говорили бойцы.

Всех поражала невероятная работоспособность Иеронима Уборевича. Спал он не более 4–5 часов в сутки. Его стол в штабе на Плесецкой был завален оперативными сводками, телеграммами, «зеленками» — самодельными картами-трехверстками. Работники штаба до поздней ночи не выходили из кабинета начдива, знавшего положение в каждом батальоне, в каждой роте.

Зимой 1918/19 года противник, собрав силы, неуемно рвался к Плесецкой, но все его атаки разбивались о стойкость полков Уборевича.

Уборевич не замечал, насколько он был и сам горяч в бою. Его неудержимо тянуло в гущу людей, в передовые цепи, где решался успех или где нужно было предотвратить отступление. Военком Куприянов не раз урезонивал начдива:

— Не имеешь ты права так рисковать собой! Ну, погибнем мы с тобой, может быть, нас назовут героями… А сколько времени понадобится другим руководителям, чтобы осмотреться? Кому будет польза от этого — нам или англичанам?

— Так-то оно так, Филиппыч… — соглашался начдив. — Да разве удержишься?

Чтобы сбить англичан, у Уборевича не хватало сил — нужны были резервы. И с помощью Куприянова резервы нашлись. Это были партизаны, разобщенно действовавшие против белых на берегах Шелексы, Емцы и Онеги.

Уборевич сразу же загорелся, почувствовав в партизанах именно ту живую силу, которой так недоставало. Он встретился с их вожаками, дал им оружие и боеприпасы.

Совместная с дивизией борьба окрылила партизан. Они все смелее наносили удары во фланги и тылы врага, подбираясь по не ведомым никому, кроме них, таежным тропам. Слава о них потянулась далеко; вскоре на Шелексе, Емце и Онеге собралось до полутора батальонов «лесного ополчения».

Вслед за лесными дружинами Уборевич привлек на свою сторону партизанский отряд рабочих-железнодорожников, насчитывавший до 1 200 человек. Главой отряда был сормовский слесарь Федор Луков. Белогвардейцы расстреляли его жену и восьмерых детей, а за голову самого Лукова назначили награду в 15 тысяч рублей золотом.

Однажды Федор Луков в беседе с Уборевичем вздохнул:

— Что за оказия! У беляков есть бронепоезда, у красных на других фронтах тоже, а нас все обходят… Почему?

И у начдива тут же возникла мысль: нельзя ли создать свой, «местный» бронепоезд? С помощью Ф. Лукова было найдено несколько железнодорожных платформ. Их пригнали в Няндомские мастерские, отремонтировали; на них поставили трофейные мощные гаубицы, а между ними гнезда пулеметов. Металлические стойки обшили в два ряда котельным железом, а пространство утрамбовали песком.

Все чертежи и расчеты делал по ночам сам Уборевич, советуясь с Луковым. Командарм пропускал мимо ушей язвительный шепоток няндомских инженеров, считавших, что кустарный бронепоезд будет похож на «чудище» и рассыплется в первом же бою.

Не больше как через месяц «чудище» было готово. Оно оказало большую услугу при наступлении красных на станциях Емца и Обозерская, а также и в других пунктах.

Летом 1919 года бои все чаще заканчивались в пользу красных, но победы доставались дорогой ценой. Поэтому в эти летние месяцы Уборевич не раз задумывался над приемами борьбы «без крови».

Бывало, долго, многими часами не расставался начдив с добровольцами — почти смертниками, вызывавшимися идти на подрывную работу в тыл врага. Уборевич кропотливо инструктировал смельчаков — как тонко нужно действовать, чтобы не загубить себя и ответственное военное задание. Больше всего ему нравился коренастый, невысокого роста блондин лет тридцати пяти, побывавший в немецком плену, унтер-офицер Щетинин.

За несколько месяцев до Онежской операции, где предстояло разгромить крупную группировку врага, Щетинин перешел фронт. Ему поручалось заявить, что он-де клянет большевиков и просит зачислить его в белую армию добровольцем.

И это ему удалось. Осмотревшись, он исподволь повел беседы с мобилизованными крестьянами о политике партии по отношению к бедняку и середняку. Быстро нашлись единомышленники. В 5-м белогвардейском «Железном» полку создалась подпольная организация.

В ночь на 18 июля 1919 года на берегу Онеги вспыхнул бунт. Большинство офицеров, не жалевших для солдат зуботычин, было перебито, а 20 человек арестовано и пригнано Щетининым на сторону красных. Когда военком Куприянов встретил у Чекуева восставший полк, он увидел необычную картину. Перед полком, находившимся при полном вооружении, уныло шли вражеские офицеры в новенькой форме. Куприянов поинтересовался:

— Почему беляки держатся за животы? Болят, что ли?

Оказалось, что Щетинин приказал срезать все пуговицы у офицерских брюк, и арестованные поддерживали их, чтобы не потерять.

— Зачем же вы это сделали? — снова спросил Куприянов.

— Да чтоб не убегли, черти… Лес кругом!

Переход белогвардейского полка образовал брешь в линии фронта белых. Уборевич немедленно этим воспользовался и стремительным рывком подошел к важному пункту — городу Онеге. Бой был жарким, но победа досталась красным.

Когда командира 154-го полка смертельно ранило, начдив несколько раз рассылал гонцов по горящему городу за врачами, чтобы спасти умирающего Мулина. Но смерть опередила врачей. И. П. Уборевич тут же после гибели Мулина представил его посмертно к высшей награде — ордену Красного Знамени.

Начдив Уборевич старался использовать любую возможность, чтобы у вражеских солдат пропало желание воевать на советской земле. Был такой случай. При наступлении на станцию Обозерская среди пленных оказался капеллан одного из английских полков, по фамилии Роджерс. По дороге в штаб дивизии он не сомневался, что его ждет мучительная смерть от руки «бандита-большевика». Но Уборевич лично побеседовал с ним, рассказал о грязной роли иностранных войск на русской земле, провел по избам и познакомил с отдыхавшими бойцами, затем угостил завтраком и, созвонившись со штабом армии, отпустил на все четыре стороны. Роджерс не поверил начдиву.

— Вы хотите убить меня… при «попытке к бегству»?

— Да нет же, — улыбнулся Уборевич, — мы слову не изменяем!

Священник прослезился, встав на колени, помолился и произнес:

— Всегда буду молить бога за добрых большевиков!

Разведчики потом рассказывали, что генерал Айронсайд быстро отправил капеллана, как вредного пропагандиста, в Англию.

Между прочим, в Англии Уборевича знали. 21 августа 1918 года в армейской газете «Наша война» была перепечатана заметка из английской газеты «Таймс». В ней говорилось о том, что стоящая против объединенных войск интервентов русская армия состоит из людей, физически способных к действительной службе, что стрельба русских колоссально улучшилась. Заметка заканчивалась такими словами:

«Говорят, что командующим назначен Уборевич, бывший поручик царской армии. Мало найдется английских офицеров, которые будут отрицать, что он знает свое дело. Поразительная точность его огня… показывает, что у его орудий находятся хорошие инструкторы».

По приказу главного командования Иероним Петрович Уборевич в сентябре 1919 года отбыл в распоряжение Южного фронта, где шла борьба с генералом Деникиным.

Это было в те дни, когда англо-американские завоеватели несолоно хлебавши уже убирались с севера, оставляя все свое вооружение белогвардейскому генералу Миллеру.

Расставаясь с созданной дивизией, не пропустившей интервентов не только к Москве, но и к Вологде, И. П. Уборевич в своем прощальном приказе, в частности, писал:

«Дорогие товарищи 18-й стрелковой дивизии!

…Я расстаюсь с вами, оставляя вам доведение до конца нашей задачи — взятие Архангельска и освобождение севера…

…Враг наполовину разбит, союзники признали непобедимость Красной Армии…»

Летом 1919 года Деникин после неудачного похода в 1918 году сформировал снова 150-тысячную армию. Англия, Франция и Америка по горло напоили генерала золотом, и он тысячекилометровым фронтом двинул свои три армии на север.

Ударной силой для захвата Москвы являлась Добровольческая армия под командой генерала Май-Маевского. Внутри этой армии сверхударной силой, впитавшей в себя отборные, состоящие на одну треть из офицеров корниловскую, дроздовскую и марковскую дивизии, являлся корпус, руководимый генералом Кутеповым.

«…Наступил один из самых критических, по всей вероятности, даже самый критический момент социалистической революции», — писал в те дни В. И. Ленин в открытом письме, названном «Все на борьбу с Деникиным!».

Красные части Южного и Юго-Восточного фронтов были тогда немногочисленны: страна вынуждена была держать большинство своих сил на Восточном и Западном фронтах, отбиваясь от натиска Колчака и Юденича. Измотанные в непрерывных тяжелых боях советские дивизии сдали Деникину губернские города Воронеж и Курск. Деникин и Май-Маевский на весь мир заявили, что Красная Армия разбита и теперь нет силы, могущей помешать им войти под колокольный звон в «матушку Москву».

21—26 сентября заседал пленум ЦК партии, обсуждая главный вопрос — укрепление Южного фронта. Решено было, по выражению В. И. Ленина, «ограбить» другие фронты и в ущерб им перебросить под Орел все, что позволял предельный риск: с Западного фронта — Латышскую стрелковую дивизию, из-под Чернигова — лучшую Украинскую бригаду червонных казаков и из последнего резерва главкома — пластунскую бригаду Павлова. Из этих частей предполагалось создать Ударную группу, на которую и возлагались задачи спасения Москвы.

Эту группу подчинили А. И. Геккеру, руководителю 13-й армии, дивизии которой вразброд отступали к Орлу. А в распоряжение молодого Уборевича, назначенного командовать 14-й армией, поступили потрепанные в боях 41, 46, 57 и 7-я дивизии, отступавшие в брянском направлении.

Оба губернских города — Брянск и Орел — являлись последними узловыми пунктами, за которыми лежала открытая, ничем не защищенная дорога к столице. Май-Маевский и Кутепов направляли лучшие свои силы к двум предмостным укрепленным пунктам — узловой станции Стишь на орловском направлении и к уездному городу Кромы, последнему оплоту красных перед Брянском, где расположился штаб 14-й армии.

Вот как охарактеризовал в письме В. И. Ленину член Реввоенсовета 14-й армии Серго Орджоникидзе положение, в которое попал Уборевич:

«Дорогой Владимир Ильич!..

Решил поделиться с Вами теми в высшей степени неважными впечатлениями, которые я вынес из наблюдений за эти два дня в штабах здешних армий. Что-то невероятное, что-то граничащее с предательством. Какое-то легкомысленное отношение к делу, абсолютное непонимание серьезности момента. В штабах никакого намека на порядок, штаб фронта — это балаган… Среди частей создано настроение, что дело Советской власти проиграно, все равно ничего не сделаешь… Где же эти порядки, дисциплина и регулярная армия Троцкого? Как же он допустил дело до такого развала?.. Обидно и за армию и за страну… Момент в высшей, степени ответственный и грозный…»

Уборевич видел, как между деревнями и селами Орловщины откатывались на север разрозненные группы советских частей, но духом не упал. Двадцатитрехлетний командарм поклялся оправдать доверие партии и лично В. И. Ленина. Он недосыпал ночей, постоянно находясь вместе с Серго Орджоникидзе в передовых частях. На ходу перекомплектовывая потрепанные части, оба старались перебросить на передний край побольше оружия, боеприпасов, обуви, хлеба и махорки. Наспех рылись окопы, сооружались минные поля, на опушках лесов создавались огневые точки. По ночам, когда затихал гул боев, в поле, на сеновалах, в крестьянских избах вели они горячие беседы о том, что еще не все потеряно, что свежая Ударная группа вот-вот создаст перелом в пользу красных. От командиров и комиссаров они требовали наведения жесточайшей дисциплины, прекращения паники и анархистской партизанщины. Там, где чувствовалась явная измена, кое-кого пришлось расстрелять перед строем.

Так фронт 14-й армии мало-мальски окреп. Но одной 14-й армии было явно не под силу сдержать рвавшуюся на север лавину белых войск.

В самый критический момент командующий Южным фронтом А. И. Егоров переподчинил Ударную группу Уборевичу.

Командарм приказал начальнику Латышской дивизии рассредоточить свои полки северо-западнее городка Кромы, километрах в сорока юго-западнее Орла, а червонным казакам встать справа от латышей, уступом вперед.

По пути к Кромам, у села Мелехово, червонцы столкнулись с батальоном Самурского полка и стремительной атакой налетели на него.

Наконец казаки встретились с главными силами Добровольческого корпуса генерала Кутепова. Здесь и началось знаменитое Орловско-Кромское сражение, здесь и столкнулись две грозные силы, решавшие вопрос: быть или не быть белым в Москве.

Латыши и червонцы встали — и как вросли в землю. Ни озверелые лобовые наскоки, ни бомбежка с воздуха, ни офицерские «психические» атаки не могли поколебать их ряды. Прорваться дальше Кром белякам не удалось.

Встретив неожиданную стойкость красных в этом районе, Кутепов повел решительное наступление вдоль железной дороги. 13 октября, отбросив обессиленные части 13-й армии, он захватил важный железнодорожный пункт — город Орел.

Белые устремились было уже на Тулу, но не дальше как через два дня вынуждены были остановиться. Попятиться назад их заставил решительный маневр Уборевича. Собрав силы в кулак, он нанес сильный удар дроздовской дивизии, захватил Кромы и этим самым оборвал все линии связи и коммуникации Кутепова. Двигаться дальше, чувствуя сзади и с фланга кулак Уборевича, было слишком опасно, и обозленный генерал, не дойдя до Москвы всего 300 километров, повернул корниловскую дивизию обратно.

Поражение дроздовцев под Кромами и отступление корниловцев севернее Орла впервые выбило инициативу из рук белых. Этот успех заронил в души красных бойцов явную надежду на победу.

Уборевич и Орджоникидзе неотлучно находились в частях и штабах, направляя действия пехотных и кавалерийских подразделений.

Оба они стали той незримой силой, которая так помогла частям выстоять против избалованных успехом офицеров, находить в труднейших условиях верные решения.

Тактика охвата, обхода и дробления вражеских масс на части стала основной формой борьбы командарма. Каждый коммунист по призыву Орджоникидзе шел в каждом бою впереди, увлекая за собой красноармейцев.

Наконец пришло время отобрать у белых Орел. Части 13-й армии еще не оправились настолько, чтобы действовать самостоятельно. Командующий Южфронтом Егоров приказал Уборевичу принять участие в освобождении города, подчинив ему на время штурма и подоспевшую молодую Эстонскую дивизию.

Вокруг Орла началась кровопролитная битва. День и ночь грохотала артиллерия, бушевали атаки и контратаки, переходившие в ожесточенные рукопашные схватки. Пригороды горели.

К исходу 19 октября части 14-й армии — бригады Латышской дивизии Калнина, Эстонской дивизии Пальвадре и входившей в 13-ю армию 9-й дивизии Петра Солодухина изготовились к штурму. На рассвете была дана последняя команда:

— В атаку! Орел будет наш!

Несмотря на пулеметный огонь, несмотря на огонь артиллерии, выпускавшей снаряды прямой наводкой, ломая отчаянное сопротивление белых, объединенные части ворвались в город с трех сторон: северо-запада, запада и юго-запада. Начались уличные бои, тянувшиеся 12 часов, пока все дома, подвалы и укрытия не были очищены от корниловцев.

Май-Маевский понял: пока существует Ударная группа Уборевича, ему не продвинуться к Москве. Из последних резервов он усилил свой ударный кулак — корпус Кутепова — и бросил его в центр расположения Ударной группы, к Кромам. Вокруг этого городка снова закипели упорные бои. Кромы многократно переходили из рук в руки.

Здесь, на рубеже Орел — Кромы, образовался какой-то сложный, как тогда его называли, «слоеный пирог». В самом Орле — красные, на южной окраине города — «добровольцы», где-то здесь же, рядом, — части 9-й дивизии, дальше — снова белогвардейцы. Они уже повернули фронт против Латышской дивизии, а с юга на латышей давят конные силы контрреволюции. Где-то на востоке, у железной дороги, бьется пластунская бригада Павлова, но помочь латышам и червонцам она уже не в силах.

На счастье Ударной группы, через Карачев еще оставалась связь с командармом Уборевичем, неотлучно находившимся в штабе армии. И вот здесь-то красные командиры поняли, кто управляет ими. В смертельной обстановке, когда силы врага превосходили в несколько раз, командарм приказывал не столь отгонять наседавшие белые части, а уничтожать их живую силу; он знал, что в эти дни Деникин не был в силах подбросить под Кромы резервы; он требовал невероятной маневренности красных частей, с тем чтобы у белых постоянно путались карты. Используя именно эти качества, он смело поворачивал кавалерийские и пехотные части на 90 и даже на 180 градусов, ни разу не подставив их под удар белых полков.

Вот что писал об этих боях В. И. Ленин:

«Никогда не было еще таких кровопролитных, ожесточенных боев, как под Орлом, где неприятель бросает самые лучшие полки, так называемые «корниловские», где треть состоит из офицеров наиболее контрреволюционных, наиболее обученных, самых бешеных в своей ненависти к рабочим и крестьянам, защищающих прямое восстановление своей собственной помещичьей власти».

24 октября в Кромах заночевали дроздовцы. Руководитель Ударной группы Калнин, собрав всех больных и обозников, снова перешел в наступление.

27 октября 1-я бригада латышей и червонные казаки навсегда освободили Кромы. Противник бежал, потеряв здесь убитыми, ранеными и пленными до 800 человек.

Две недели непрерывных боев измотали силы Ударной группы: у червонцев осталось в строю только 1 000 сабель, а латыши потеряли до 40 процентов своего состава. Все остальные дивизии 14-й армии были обескровлены до предела.

Но как ни велики были потери, все восторгались военным талантом Уборевича и великолепными организаторскими способностями Орджоникидзе, сумевших восстановить дисциплину и боеспособность во вверенных им воинских частях. И едва ли будет преувеличением сказать, что именно в эти две недели бойцы и командиры 14-й армии в содружестве с частями 13-й армии спасли Родину и в смертельный час отстояли дальние подступы к Москве.

Враг был отброшен на 40–50 километров на юг, но не разбит окончательно. Его надо было бить и бить, но чем бить, какою силою?

И вот на совещании командиров 14-й армии впервые в истории гражданской войны было принято смелое — единственное в создавшихся условиях — решение: организовать мощный кавалерийский рейд для разгрома тылов деникинцев, без чего нельзя было и мечтать о дальнейшем наступлении,

Уборевич усилил конников Примакова Кубанской бригадой, временно передал ему же и кавалерийский полк Латышской дивизии под командой Яна Кришьяна. Всех кавалеристов решено было переодеть в форму вражеских солдат: так-то беляки не сразу разберут, какая заноза глубоко забирается им под кожу.

Перед рейдом бойцы старательно чистились, зашивали дыры, перековывали и подкармливали лошадей. Старички учили молодых, как отвечать «их благородию», как «есть глазами начальство»…

2 ноября Латышская дивизия начала упорный бой на прорыв между селами Чернь и Чернодье. Латыши стремились расширить пространство, сквозь которое кавалеристы могли бы незамеченными проскочить в тыл врага.

Примаков волновался. И не мудрено! Кто мог предсказать: погибнет ли он сам и близкие его сердцу червонцы или принесут они желанную победу? Расстреляют ли Уборевича за этот рискованный рейд или, наоборот, похвалят?

Перед самым рейдом разыгралась пурга. Она прикрыла конников, и те без единого выстрела со стороны белых вышли на оперативный простор в сторону станции Поныри: здесь был ключ всей операции.

Пурга затихла. Шли без шума, изредка приветствуя встречных офицеров и команды белогвардейцев.

Но вот и Поныри. Здесь красные конники с налету перебили несколько маршевых рот и комендантскую охрану. В воздух взлетели рельсы и стрелки, была разрушена станция, обрублены провода связи. Железнодорожная линия была изуродована в 15 местах. Глубокие тылы белых оказались оторванными от корпуса Кутепова.

За Понырями — лихие налеты на Ольховатку, Возы, Фатеж. Скачущие с обнаженными клинками всадники вызывали невероятный переполох в стане белых. Во все стороны полетели донесения: «Наш тыл наводнен красной кавалерией, она ничего не щадит, всех рубит, все уничтожает…»

За двое суток обстановка на фронте 14-й армии резко изменилась. Паника потрясла белых до того, что офицерские дивизии — главная надежда Деникина — попятились по всему фронту. Чаша весов стала перетягиваться на сторону 14-й армии. Легче стало дышать и соседней 13-й армии.

К этому же времени конный корпус Буденного, захватив станцию Касторное, далеко вклинился с востока в расположение противника. Глубокие прорывы красной конницы создали угрозу полного окружения центральной группировки деникинской армии; она явно заколебалась.

Воодушевление в частях 14-й армии неуклонно нарастало. И как только разведка донесла, что в стане белых настроение стало «скисать», Уборевич сообщил командующему фронтом А. И. Егорову, что его армия переходит в решительное наступление.

К началу декабря 1919 года позади 14-й армии остались губернские города Орел и Курск. Затем вздохнули полной грудью жители освобожденных сел, деревень и городов Кромы, Севск, Дмитровск, Рыльск, Фатеж, Льгов, Глухов, Конотоп, Сумы, Ахтырка, Краснокутск.

Впереди замаячил важнейший стратегический пункт — Харьков…

Вот как об этих днях вспоминает участник боев, ныне полковник в отставке, П. Н. Александров:

«…По газетам, приказам и сводкам мы знали, что Уборевич ни на минуту не терял контроля и крепко держал руку на пульсе армии. Бывало, только зайдет речь об Уборевиче, все наперебой рассказывали о нем. Оказалось, что командарм с того дня, как началась Орловско-Кромская операция, почти не спал, только иногда забывался, сидя на коне или крестьянской телеге. Он не любил водить пальцем по карте в штабе: его можно было видеть и в окопе и на батарее. Бывало и так, что невзирая ни на что, прямо на взмыленном коне врезался он в самую гущу схватки, крича своим металлическим голосом: «Держись, держись, ни шагу назад!..» Ни ураганный огонь, — ни штыковые атаки не могли лишить самообладания этого одержимого и вместе с тем грамотного командира. Рыжая колкая щетина в эти дни суро-вила его лицо, а на самом деле он был только строг, как строга была смертная обстановка».

Уборевич знал, что падение Харькова поставило бы Деникина в труднейшее положение, так как за городом железнодорожные пути расходились на два самостоятельных направления и перед белой «грабь-армией» невольно встала бы проблема либо распасться на два крыла и потерять взаимодействие, либо искать выбор — куда же отступать нерасколотой массой войск — на Ростов либо, на Одессу и Крым.

К тому же за спиной деникинских войск, южнее Харькова, крестьянские повстанцы начали освободительное движение, охватив им почти всю Екатеринославщину. Им помогал анархист Махно, нехотя ставший помощником Красной Армии.

Поэтому-то Уборевич всеми силами и старался натолкнуть именно сюда пятящиеся назад белые дивизии, а Деникин, хорошо понимая опасность, решил вынести сопротивление на дальние подступы к Харькову и завязать там упорные бои.

В эти дни пьяница Май-Маевский был отстранен от командования Добровольческой армией. На его место Деникин назначил генерала Врангеля.

Врангель задумал крупную операцию: от обороны он намеревался перейти к наступлению на Москву. Он лихорадочно пополнял ряды своей армии, стягивал вооружение и продовольствие, разнося слухи, что ему на помощь вот-вот придут регулярные части союзников — французов и англичан.

Не успели части 14-й и соседней 13-й армии Перейти реку Ворсклу, как завязались упорные бои. Деникин бросил против 13-й армии конный корпус Мамонтова на валуйском направлении и получил временный успех. Этот маневр сочетался с мощными наскоками на 14-ю армию на подступах к Харькову.

Успех окрылил белых, и корпус Мамонтова пошел было в тыл 13-й армии, но здесь выручил мощный фланговый удар 1-й Конной армии Буденного. Маневр Мамонтова сорвался.

Советские войска вновь пошли стремительно от рубежа к рубежу. Это мощное движение и сорвало выгрузку войск генерала Шкуро, шедшего на помощь Врангелю.

В ночь с 7 на 8 декабря дивизия Саблина прорвалась к Богодухову и заняла его. Стремясь ускорить поражение белых и прекратить вывоз из Харькова промышленного оборудования, сырья и железнодорожного транспорта, Уборевич бросил в обход города дивизию червонного казачества. Предвидя сопротивление белых, командарм усилил дивизию Примакова Латышской дивизией, посаженной на крестьянские подводы.

Так красные войска оказались в глубоком тылу белых, мешая отходу их главной массы в Крым. 11 декабря команды разведчиков 14-й армии почти одновременно с трех сторон — с юго-запада, запада и севера — без единого выстрела вошли в брошенный белыми Харьков. Тут же в город ворвались и червонные казаки.

Путь от Орла к Харькову был отмечен сверхчеловеческим трудом всех дивизий армии Уборевича. Но наибольшую отвагу проявили два побратима, шедшие все время рядом две дивизии — Латышская и червонных казаков. Поэтому-то они и были в торжественной обстановке награждены Почетным Красным Знаменем ВЦИК. За блестящую организацию прорывов фронта и вошедших в историю рейдов по тылам деникинских войск среди многих других награжденных орден Красного Знамени получили начальники дивизий Ф. К. Калнин и В. М. Примаков, а также червонцы С. А. Туровский, М. С. Медянский и П. П. Григорьев,

10 января 1920 года Южный фронт был переименован в Юго-Западный. Руководил им все тот же испытанный стратег и тактик А. И. Егоров. Теперь в его распоряжение, кроме 13-й и 14-й, была отдана и 12-я армия. Уборевич получил задание вести решительное наступление против деникинского генерала Шиллинга, отступавшего на Одессу.

И здесь командарм Уборевич оказался на высоте положения. Выведя свои войска на рубеж Павлоград— Александровск — Волноваха, он создал все условия, чтобы его дивизии нанесли ряд одновременных концентрических ударов по вражеским войскам. Генерал Шиллинг никак не ожидал, что 45-я стрелковая дивизия Якира по приказу Уборевича сумеет овладеть 17 января станцией Апостолово и разорвать этим самым важную жизненную коммуникацию белых. А когда Латышская и 41-я дивизии переправились через Днепр, армия Шиллинга стала отступать без оглядки. Наибольшую панику в рядах белых наводила легендарная кавалерийская бригада Г. И. Котовского, Она стремительно перемещалась от рубежа к рубежу, уничтожая дрогнувшие скопища белых солдат.

Тем временем войска 14-й армии захватили Екатеринослав и Александровск, а 3 февраля, искусно маневрируя, освободили Ольвиополь, Вознесенск, Николаев и Херсон. Уборевич преследовал Шиллинга вплоть до румынской границы.

7 февраля армия Уборевича уже дралась на окраинах Одессы, а 8-го город был очищен от белых полностью. В боях за Одессу снова великолепно проявила себя бригада Г. И. Котовского.

Вот какую теплую телеграмму получил в те дни И. П. Уборевич от своего друга и наставника Г. К. Орджоникидзе:

«От души поздравляю Вас и Вашу героическую 14-ю армию с блестящей победой, завершившейся взятием Одессы».

Благодарный командарм и его боевой друг член Реввоенсовета 14-й армии Беленкович ответили:

«14-я армия, ставшая победоносной благодаря Вашей неутомимой, энергичной деятельности, будет вспоминать о Вас с чувством глубокой любви. Память о Вас будет крепить наши силы».

Так закончились два этапа в выполнении ответственного поручения В. И. Ленина и Центрального Комитета партии: во-первых, остановить остервенелый натиск Деникина и, во-вторых, отогнать его от столицы так далеко, чтобы он и мечтать не мог о выполнении захватнических планов своих зарубежных хозяев.

Продвигаясь на юг, командарм изучал настроение населения, помогал налаживать работу советских учреждений. А картина всюду была безрадостной — разруха, голод. Когда представлялась возможность помочь населению продовольствием, особым вниманием командарма пользовались старики, солдатки, потерявшие на войне своих кормильцев, и особенно дети.

Что же явилось главным, позволившим обеспечить успех во всех этих операциях? Это были примененные впервые в истории гражданской войны рейды конницы, тщательно разработанные И. П. Уборевичем; они и решили судьбу Добровольческой армии. Именно эта блестящая практика была впоследствии взята за основу при разработке теории «глубокой операции», так широко развитой в печатных трудах и практической работе И. П. Уборевича за время его командования после гражданской войны военными округами. Эта теория стала еще более убедительной, когда на смену коннице в армии появился новый вид подвижных войск — бронетанковые части.

После взятия Одессы Иеронима Петровича Уборевича назначили командовать 9-й (Кубанской) Красной армией. Это было сделано по просьбе командующего Кавказским фронтом М. Н. Тухачевского и члена Реввоенсовета фронта Г. К. Орджоникидзе. Они поставили перед вверенными им 8, 9, 10, 11 и 1-й Конной армиями общую цель: окончательно ликвидировать армии Деникина.

Имелись сведения, что Деникин намеревался отсидеться до весны на выгодных рубежах по Дону и Манычу, где его поддерживали контрреволюционные донские и кубанские казаки.

Но Деникин не стал ждать весны и назначил мощное наступление на середину февраля 1920 года, намереваясь закрепить за собой ростовско-новочеркасский плацдарм.