В. Вохминцев ЗАВЕДУЮЩИЙ ЗАПАДНОЙ ЕВРОПОЙ
В. Вохминцев
ЗАВЕДУЮЩИЙ ЗАПАДНОЙ ЕВРОПОЙ
Служил у нас в роте пулеметчик Федя Горбань. Солдат был хороший, да и парень, сам по себе, что надо. Верно, только среди цветущих садов Полтавщины рождаются такие завидные хлопцы.
Красивые глаза были у Феди. Большие, густо-синие, как само украинское небо. Брови черные, густые, ресницы длинные, изогнутые. Наверное, и смоляным чубом своим мог бы похвастать бравый парубок, да беспощадна рука у ротного санинструктора.
В фигуре, в движениях Феди была врожденная статность и грация. Бывало, взвалит на спину пулемет и идет легко, словно шарфик на плечи накинул. Уж это, верно, к Феде на Урале пришло. Родился-то он на Полтавщине, а вырос на горе Магнитной.
Только вот Федины ноги чуть не до слез доводили нашего старшину. Десятки самых больших сапог примерит пулеметчик, а все малы. Федя только посмеивается, а командир на старшину зверем смотрит: обеспечь! А как тут обеспечишь: в действующей армии мастерских индивидуального пошива не открывали.
А весельчак-то какой был! Песни любил до самозабвения. И знал их несчетное множество: и старинные, и современные, и веселые, и грустные. К любому случаю у него всегда была наготове хорошая песня. Бывало, осатанеет фашист, поливает огнем, как из пожарного рукава. Голову поднять нельзя, а не то, что двигаться. Лежим, пережидаем. А на поле метель. Ветер насквозь пронизывает, снегу аж под ремень надувает. Досада и уныние невольно начинают одолевать людей. А Федя выберет где-нибудь за бугром местечко и напевает:
Топор, рукавица,
Федя фрица не боится,
Рукавица и топор,
Федя фрицу даст отпор…
Поет, приплясывает, улыбается, а сам глазами своими синими так и светит. Глядишь, и вся рота повеселеет, а тут и долгожданная команда прокатится по цепи: после залпа «Катюши» — в атаку! И уж тут летит на врага наша рота вслед за артиллерийской жар-птицей, чуть не обгоняя ее.
И вот однажды украинский парубок, уральский горняк, пулеметчик мотострелковой роты получил у нас еще один важный пост — «заведующего Западной Европой». Уж очень верил Федя в наших западных союзников. Не может же быть, чтобы против Гитлера, угрожающего всему человечеству, сражался один советский народ! Где же совесть у людей Запада! — думал он.
Вырезал пулеметчик Горбань из «Правды» карту военных действий в Европе и тщательно отмечал на ней все события. И чуть ли не каждый день обещал, что вот-вот откроется второй фронт. Он даже показывал на карте возможные направления главных ударов союзнических армий. И так убедительно получалось у него, что и мы все начинали верить в резонность стратегических предположений Феди Горбаня.
Случалось, конечно, что кто-нибудь говорил Феде:
— Да брось ты, Горбань, эту бумажку. Надуют тебя союзнички.
Тут Федины синие глаза темнели и начинали метать молнии.
— Що ты такэ мелыш! — со сдавленной болью кричал он. — Разве это возможно! Да народы цього не дозволят.
— Народы?! А немцы, итальянцы — это что, не народы?!
— Их Гітлер и Муссоліні гоныть, як скотину. Розумиеш ты? — переходил на увещевательный тон Федя.
— Ну и в Англии, в Америке найдутся свои гитлеры.
Федя с минуту молча взвешивал это возражение, потом решительно тряс головой:
— Нет… Гитлеры, конечно, найдутся, но народы не допустят.
Так и стал наш любимец, веселый пулеметчик «заведующим Закладной Европой».
А в то время наш механизированный корпус сражался с армадой Манштейна, которая шла на выручку Паулюсу, окруженному на берегах Волги. Манштейн к Волге не прошел. Участь армии Паулюса была решена. И воинственный пыл оккупантов заметно упал. Каждый день наши войска освобождали все новые территории и захватывали множество трофеев и военнопленных. Среди пленных особенно много было румын и итальянцев. Итальянцы сдавались поодиночке и мелкими группами, а румыны — целыми полками. Федя Горбань ликовал:
— А що я вам казав, що их гоныть Гітлер. Пішлють воны Гітлера до бисовоі матери, и все станэ на місто.
Однажды февральским вечером зашли мы в тыл одному подразделению Манштейна, расположившемуся в большой станице. Но случилась небольшая неувязка. Мотопехота на автомобилях выскочила вперед, а танки, самоходная артиллерия, минометы отстали. Надо было бы укрыться за обрывом речки и подождать, когда подойдет техника, но наш комбат решил атаковать с ходу. Собственно, комбат-то был ранен в предыдущем бою, а на его место заступил комиссар. Человек он был уважаемый, но тактику знал приблизительно, так как пришел в армию недавно. Вот он и решил положиться на один энтузиазм.
Выскочил вперед и крикнул:
— В атаку, за мной! Ура!
И сам же первый был сражен фашистской пулей. Но командиры рот продолжали атаковать. Приказ дан — надо выполнять.
Не успели наши боевые порядки приблизиться к околице станицы, как выкатились фашистские танки и начали расстреливать нас из пулеметов, «утюжить». Ну, понятно, была дана команда отойти к берегу.
А Федя Горбань, который любил выскакивать вперед, облюбовал удобное место на окраине станицы и вел огонь по триплексам танков, стараясь ослепить их. И то ли он не слышал команды, то ли что-то надумал, только когда рота стала отходить за обрыв, он вместе со своим вторым номером продолжал стрелять, точно прикипел к пулемету. Но вот вблизи упала мина. Фонтан взрыва на какой-то миг заслонил все, а потом мы увидели, что второй номер остался лежать на земле, около опрокинутого пулемета, а Федя стремительно побежал. Только не в нашу сторону, а к станице. Тотчас вслед ему протянулись красные нити трассирующих пуль. Федя перекувырнулся за плетень крайней хаты.
Нас всех озадачило поведение Феди. Мы и мысли не допускали, чтобы наш любимец задумал что-нибудь худое. Но зачем безоружному бежать в сторону врага, если не сдаваться в плен? Бросаться на безрассудную гибель с отчаяния Федя не стал бы.
Всю ночь мы гадали и ждали возвращения нашего пулеметчика. Напрягали зрение и слух: вдруг надо будет прийти на помощь товарищу. В густой тьме слышно было, как рокотали моторами вражеские танки, топали солдатские сапоги, раздавались отрывистые немецкие команды. По всему видно было, что противник всерьез готовился к утреннему бою.
Изредка фашисты пускали осветительные ракеты. Околица станицы и все снежное поле заливались ярким ядовито-желтым светом. Но не было заметно ни единого признака какого-либо движения.
На рассвете на улицах станицы, перебегая от деревца к деревцу, от хаты к хате, двинулись в нашу сторону солдаты в мышиных шинелях. Фашистская разведка, видимо, прозевала подход нашей техники. А может быть, противник решил выманить пехоту из-за речного обрыва: танки-то на обрыв не могли идти, и они пока стояли в укрытиях.
Когда мышиные шинели высыпали на снежное поле, наши минометы и пулеметы заставили врага залечь. Тогда фашистские танки вышли из укрытий и двинулись в нашу сторону. На броне их сидели десантники.
Но тут загрохотала наша артиллерия, минометы. Еще яростнее застрекотали пулеметы. Поднялся тот всеоглушающий грохот, который можно услышать только в бою. Рев взрывчатки, лязг раздираемого металла, визг распоротого воздуха сливаются в единый затяжной утробный стон войны. В этом аду голос человека не имеет никакой цены. И только ракеты да трассирующие пули помогают командирам управлять боем… А впрочем, бывалый солдат и сам по ходу дела видит, как будут дальше развертываться события, и что ему надо будет делать.
Мы увидели, как передний фашистский танк словно споткнулся и замер, и вскоре над ним поднялся высоко в небо огромный столб черного дыма. За первым танком задымил второй, третий, четвертый, а остальные поспешно повернули назад. Десантников, конечно, давно, как ветром, сдуло.
Ну, думаем, сейчас ударит «Катюша», а потом надо будет вступать в дело и нам. В ту же минуту сверкнули яркие молнии, и в расположении противника все взялось дымом и пламенем. Казалось, сама земля пылала и взрывалась. Взвились в небо условные ракеты. Поднялась наша пехота и побежала, выставляя вперед автоматы.
Мышиные шинели, до сих пор изо всех сил прижимавшиеся к земле, надеясь укрыться хоть за воображаемым бугорком, сейчас повскакали и, уже ничего не разбирая, ринулись в деревню. А навстречу им из-за угла крайней хаты вдруг ударил пулемет. По звуку явно не наш. Но почему со стороны противника стрелял пулемет по солдатам противника — это было непонятно. Однако разгадывать загадку в пылу боя некогда. Мы только видели, что вражеские солдаты совсем потеряли рассудок. Им бы рассеяться, куда-то уклониться в сторону, чтобы укрыться от встречного огня пулемета, но страх перед натиском советской пехоты был настолько велик, что они, очертя голову, продолжали бежать прямо на пулемет. А он все строчил и строчил, в упор метко разя фашистов. Солдаты противника то и дело падали, кто плашмя, кто кувырком. А по дороге с противоположной стороны села на полном газу удирали танки, самоходки и бронетранспортеры противника.
Как положено, мы «прочесали» всю станицу, а когда стали собираться у назначенных ориентиров, в роте появился Федя Горбань. Он шел приплясывая, держа в руках иностранный пулемет, а позади его, растерянно улыбаясь и пугливо озираясь, плелся солдат в голубой шинели.
Навстречу им со спокойной угрозой двинулся наш старшина, молодой белобровый парень, с круглым курносым лицом. Но для строгости, что ли, брови его всегда были сдвинуты к переносью, а на губах топорщились колючие подстриженные усы.
— Что за маскарад? — спросил старшина, пристально глядя на ноги пулеметчика, обутые в огромные боты, сплетенные из соломы.
— Це новомодные бальные черевычкы сыстэмы Адольфа Гітлера, — как всегда весело гутарил Горбань. — Не терпят фашистские ножки русского холоду, и господин Гитлер прислал своим «лыцарям» вот эти соломенные ботфорты. Свободно, мягко, ногу не жмет и танцевать удобно. — Федя пустился напевать и приплясывать, выделывая чудовищными чоботами уморительные коленца:
Топор, рукавица,
Морозяки фриц боится.
Рукавица и кушак,
Фюрер фрицу дал башмак…
— Ты что такое напялил? — заглушая смех окружающих, крикнул старшина. — Как ты смел позорить советскую пехоту? Где твои сапоги? И где ты пропадал полсуток?
— Минуточку, товарищ старшина. Нельзя же столько вопросов сразу. Чоботы мои в целости и сохранности, в моем вещмешке. Но жмут же, проклятые! Сами знаете, на два размера меньше моих изящных конечностей.
— Нет, что ты позоришь советскую пехоту? — с угрозой повторил старшина.
— Эти ботфорты я надел не для позору, а для пропаганды. Должны же хлопцы видеть такое чудо фашистской культуры.
— А что это за самопал у тебя в руках? — продолжает наступать старшина, указывая на иностранный пулемет с длинным кожухом, усеянным круглыми отверстиями. — И где твой пулемет?
— Прошу полного внимания, бо сейчас пойдет разговор международный, — торжественно объявил Федя и, взяв за локоть своего странного спутника, выдвинул его вперед. — Ось бачите, хлопцы? Це итальянский трудящийся Антон.
«Итальянский трудящийся» что-то залопотал по-своему. Мы же могли разобрать только слово «Антонио», которое он произнес несколько раз.
— Вин каже: «До бисовой матери Гітлера и Муссоліні, не хочу воюваты против радяньской дэржавы», — с обезоруживающей невинностью, глядя на иностранца, бойко «перевел» Федя. — Верно, я говорю, Антон? Гітлер капут? Муссоліні капут?
— Капут, капут, — закивал головой итальянец и снова что-то добавил на своем языке.
— Итальянский трудящийся говорит: «Заведующий Западной Европой хорошо разбирается в делах», — под общий хохот Горбань продолжал разыгрывать роль бойкого переводчика с итальянского.
— Почему же ты побежал не к роте, а к противнику? — допрашивал старшина.
Федя не стал томить нас ожиданием и весело рассказал о своем приключении.
— Не к противнику я побежал, а к укрытию, к хате. До роты-то было метров триста, а до хаты меньше сотни. А когда он по мне дал очередь, я свалился за плетень и притворился мертвым. И так спокойненько пролежал до ночи. Кому нужен мертвый? Пока лежал, надумал скрыться в погребе. Здесь же в каждом дворе роют погреба для овощей и фруктов. Залез в погреб, думаю, отсижусь, а утром все равно наши возьмут станицу. На всякий случай приготовил гранату, больше-то никакого оружия при мне не было. Если вдруг обнаружат — даром жизнь не отдам… Должно быть, здорово пошарили в этой яме еще раньше меня. Зажег я свою «катюшу», посветил немного и ничего, кроме нескольких морковок, не нашел. Отер «фрукту» полой, сижу, похрустываю. Вдруг крышка погреба приоткрылась и прямо на меня свалился какой-то тип. Ну, я не люблю, когда гости вваливаются без приглашения. Я крепенько так притиснул его и самыми вежливыми словами справился, какой его бис тут носит. Он нисколько не обиделся и прохрипел жалобно так: «Русски товаррич, карошо». Надо, думаю, посмотреть, что это за «товарищ» и что в нем хорошего. Не выпуская гранаты из рук, засветил свою «катюшу». Увидел он, что имеет дело с советским солдатом, да еще с заведующим Западной Европой, так сразу поднял руки вверх…
Как они сумели объясниться на разных языках, трудно даже догадаться. Однако Федя сказал, что ему опять же помогла карта. У иностранца оказался фонарик. Прикрывшись полой шинели, Федя засветил его и стал «пропагандировать» чужеземного солдата с помощью карты. Когда пришелец увидел изображение Италии, он хлопнул себя рукой по груди и несколько раз произнес: «Итальяно, итальяно». Способности Феди вести такую двуязыкую беседу оказались прямо-таки феноменальными. Он вскоре выяснил, что итальянец крайне недоволен своими немецкими партнерами. Сами они ночью ложатся спать, а итальянцы несут боевое охранение. Сами едут в бой в танках, за броней, а итальянцев сажают десантом сверху, на броню. И вообще итальянец не понимает, как могут эти снежные степи служить каким-то жизненным пространством для них. Словом, Антон счел за благо «выйти из войны» и хотел в яме дождаться, пока русские возьмут деревню, и тогда сдаться в плен. Федя энергично разъяснил, что он не разделяет философию своего ночного собеседника. Пассивное сопротивление — это ерунда, интеллигентщина, можно сказать, поповщина. Не надо бросать оружия, а надо повернуть его против фашистов.
Федя пришел в негодование, когда узнал, что итальянец (кстати, тоже наводчик), пробираясь в спасительный погреб, бросил свое оружие под забор. Надо же быть таким дураком! Кругом враги, а у них тут единственная граната на двоих. Федя выразил свое возмущение в высокоэмоциональной русско-украинской тираде. Итальянец ничего не понял, но прошептал свое неизменное русское «карошо».
— Ах, хорошо, тогда пошли добывать твой пулемет.
Горбань вылез из ямы, заставил выбраться итальянца. Поползли вместе. Вдруг вспыхнула осветительная ракета. Федя прижался к земле, точно мертвый, а сам настороженно впился глазами в итальянца. А ну, как этот пацифист встанет, позовет своих и скажет: «Держите его, это я вам привел «языка». А у нашего храброго пулеметчика только одна граната. Однако «итальянский трудящийся», пока светила ракета, лежал не шелохнувшись, но как только вновь наступила тьма, сделал решительную попытку уползти обратно в яму. Федя своею властной рукой возвратил его на прежнее место. Еще не раз вспыхивали осветительные ракеты. «Итальяно» пугливо озирался и все время что-то шептал, не то проклятия, не то молитвы. Надо полагать, он тоже не был уверен в благожелательности намерений Горбаня: а вдруг этот русский, вооружившись пулеметом, возьмет и расстреляет его? Так, хоронясь от гитлеровцев и настороженно следя друг за другом, они вырыли пулемет и ленты из сугроба и возвратились ползком в яму.
Горбань немедленно изложил обширный план нападения на гитлеровцев с тылу, но итальянец наотрез отказался. Он молитвенно складывал руки, поднимал глаза к небу. То ли на бога ссылался, то ли еще на какие-то высшие инстанции. Федя понял, что ему в этом пункте без знания языка ничего не добиться и, сердито послав своего подопечного пацифиста к бису, сказал: «Ну, добре, я сам все сделаю. Только ты не мешай мне».
Итальянец охотно рассказал устройство своего пулемета и показал, как надо вести из него огонь. Впрочем, магнитогорский горняк уже повидал немало всякого оружия и мог бы разобраться сам. Но он все же внимательно проследил за всеми манипуляциями итальянца и в точности повторил их. Тот удовлетворительно закивал головой, радуясь понятливости своего ученика. «Эх, темнота, — пробормотал Горбань. — Что же ты, не знаешь, что техника в период реконструкции решает все».
Утром, ориентируясь по звукам боя, Горбань улучил момент, выбрался из ямы и занял огневую позицию. Итальянец лег рядом и расторопно подавал ленты. Это они и нанесли тот дополнительный встречный удар, который окончательно поставил в тупик фашистскую пехоту…
Рассказывая все это, Федя дружелюбно похлопывал итальянца по плечу, стараясь всячески рассеять еще не выветрившееся чувство страха перед русскими.
— Рота знала, кого назначать заведующим Европой. Вот так, друг Антон! Когда и вы будете знать, кого выбирать заведующими, тогда и у вас все будет в порядке. А пока, хлопцы, дайте итальянскому трудящемуся котелок каши, а я пойду разыскивать остатки своего пулемета, а то старшина снова нацелился на меня…
— Отставить! — скомандовал старшина. — Сначала приведи себя в порядок, потом пойдем к командиру. Доложишь по форме, чем ты занимался в расположении врага.
Федя пристально посмотрел на старшину, усмехнулся, сбросил соломенные боты, сел на них, вынул из вещевого мешка свои сапоги и, тщательно наматывая портянки, вполголоса запел:
Смелого пуля боится,
Смелого штык не берет…
