М. Верниковская ЛИЦОМ К ОГНЮ

М. Верниковская

ЛИЦОМ К ОГНЮ

Мои встречи с Николаем Ильичом Савичевым чаще всего проходили у доменных печей Магнитогорского комбината. Гудит, надрываясь, печь, готовят канавы к выпуску чугуна горновые, и всегда вместе с ними мастер. Не сразу отличишь его среди других. Он совсем не «вписывается» в традиционные представления о доменщиках, людях сильных, с развитой мускулатурой. Невысокого роста и в плечах неширок, на худощавом, чуть продолговатом лице с тонкими морщинками у глаз кожа мягкая, не загрубелая. Распрямит над канавой свою могучую спину горновой Дмитрий Карпета — и фигура мастера рядом покажется совсем неприметной. Но по тому, как, наклонив голову, сдержанно заговорит разудалый Карпета с Николаем Ильичом, угадываешь в мастере большую душевную силу.

В разговоре Николай Ильич по-мужски, по-рабочему скуп на слова. Голос у него негромкий, с хрипотцой, как будто всегда простуженный, но он умеет заставить слушать себя. Помню партийное собрание доменщиков. На трибуну поднялся Николай Ильич, и в красном уголке сразу стало тихо. Так всегда бывает тихо в зале, когда люди знают, что этого оратора надо слушать, что он скажет то, что думает, то, что надо.

— Некоторые наши коммунисты недостаточно проявляют инициативу, слабо помогают беспартийным товарищам, — негромко, спокойно начал свое выступление Николай Ильич. — Возьмем, к примеру, мастера пятой доменной печи Ф. Сам он неплохо руководит бригадой, а вот как обстоят дела в других бригадах, его не заботит.

Савичев говорил о том, что в хорошем коллективе человек может заново рождаться и с каждым днем становиться лучше. В зале в первом ряду он увидел инженера, возглавляющего отдел организации труда и зарплаты, и, повернувшись к нему, не повышая голоса, высказал то, что думал о нем: «Без души относится к рационализаторам и изобретателям и своей инженерной мысли не выказывает». Инженер поежился, ожидая, что сейчас Савичев расскажет о судьбе собственного предложения, не получившего хода. Но Николай Ильич о себе говорить не стал. Человек отстаивал не себя, а интересы общего дела.

Возвращаясь с собрания, мы оказались вместе в одном трамвае. Николай Ильич подмышкой прижимал книги, из кармана спецовки выглядывали свернутые газеты.

— Да вот, пропагандист я. Завтра надо к занятиям готовиться, — мягко улыбается он, перехватив мой взгляд.

Вскоре после этого на бюро горкома партии слушался вопрос о работе доменного цеха, обобщался положительный опыт. Цех работает хорошо, коэффициенты — лучшие в стране, чугун самый дешевый. Характер речей невольно получался хвалебным, как будто и не было в цехе теневых сторон. Тогда поднялся из-за стола член бюро горкома Николай Ильич Савичев, откашлялся и негромко сказал:

— Я думаю, что надо говорить не о достижениях. О будущности надо думать. Так понимаю задачу сегодняшнего обсуждения.

Вероятно, он пришел на бюро со смены: лицо его бледнее обычного. Как и тогда, на собрании, спокойно, рассудительно говорит о деле. Называет резервы, которые, по его мнению, имеются в цехе: повышенное дутье, стойкость отдельных узлов печи, механизация горновых работ. И вот уже по другому руслу идет разговор на бюро. А Савичев скромно занимает свое место у края стола. Нет, не зря представительствует в бюро городского комитета партии рабочий, обладающий принципиальностью коммуниста, большим житейским и производственным опытом. Может, оттого и мне запоминается каждая встреча с Николаем Ильичом и как-то по-особому волнует.

Раннее зимнее утро, на улице еще не совсем рассвело, в диспетчерской цеха под высоким потолком тускло горят лампочки. На длинных деревянных скамейках сидят люди. Начальник цеха обращается к Савичеву:

— Как работала ваша бригада?

— Нормально.

Вопрос к другому мастеру:

— Почему повысилось содержание серы в чугуне?

Все выяснено, все расходятся. Савичева просят задержаться. В дверях появляется человек со свертком чертежей в руках. Проходит к столу и аккуратно раскатывает лист ватмана. Это конструктор из заводоуправления. Начальник цеха, инженер техотдела склоняются над чертежом. Подходит Николай Ильич.

На листе ватмана — его рационализаторское предложение. Наблюдая тяжелую работу горновых, едва успевающих подготавливать канавы к выпуску чугуна, Савичев задумался: «А почему нельзя разливать чугун не через один, а через два носка, передвигая ковши по мере наполнения их чугуном?» Мысль эта снова и снова овладевала им.

Будут потери чугуна? Но их можно избежать. Для этого нужно, чтобы паровоз во время разливки был на путях и передвигал состав, а механическая задвижка вовремя перекрывала желоб и направляла струю в запасной носок.

В цехе своими силами изготовили механическую задвижку, испытали новый метод разливки. Опыты показали: в три раза сокращается длина канав — значит, в три раза сокращается тяжелая, изнурительная работа горновых, ускоряется процесс разливки.

Предложение Савичева получило право на разработку заводского, промышленного изготовления всех устройств. Конструктору предстояло дополнить, развить мысль рабочего, учесть некоторые моменты. Например, как добиться того, чтобы при падении мощной струи чугуна в ковш не получалось всплеска? Достаточно ли только рассчитать высоту падения струи и длину носка желоба?

— Идея, по-моему, лучше разработана во втором варианте, — говорит конструктор и раскатывает на столе новый лист ватмана.

— Надо попробовать и то и другое, — спокойно замечает Николай Ильич, и начальник цеха согласно кивает головой.

В то время готовилась к сорокалетию Советской власти книга о Челябинской области, и я пришла договориться с Николаем Ильичом о его статье. Отвлекать его в рабочее время не решилась и вечером разыскала квартиру Савичевых на Правом берегу. Николай Ильич где-то задерживался. Жена его только что закончила побелку квартиры и, вытирая руки, провела меня в комнату. У внутренней стены стояло пианино, прикрытое газетами, у окна этажерка с книгами. Женщина, желая занять меня, принесла откуда-то альбом и пачку писем, свернутых треугольниками.

— Это муж с войны прислал.

Мне казалось, что я знаю все о мастере-доменщике Савичеве, а вот его фронтовой жизни не знала. Только вспомнила, что многие годы ходил он на работу в гимнастерке. На фотографиях в альбоме увидела его в офицерской форме в кругу фронтовых друзей.

Писем читать не стала, но надписи на фотографиях прочла. Это были дарственные надписи — Николаю Савичеву, начальнику штаба дивизиона. Сдержанная солдатская любовь к командиру сквозила в коротких карандашных строчках, полустершихся от времени. На одной фотографии была такая надпись:

«Жди меня, и я вернусь. Жди, вернусь с победой. Геннадий».

— А вот это письмо из-под Ржева особенно мне дорого, — сказала жена Николая Ильича, протягивая согнутый по углам листок. В нем оказалась переписанная фронтовая песня: «…Ты, любимая, знаю, не спишь и у детской кроватки тайком ты слезу утираешь». Я подняла голову. Лицо женщины, разгоряченное домашней работой, в мелких капельках белой извести, улыбалось: ведь письмо пришло давным-давно…

Разбирая письма и фотографии, мы не заметили, как вошел в комнату Николай Ильич. Укоризненно взглянув на жену, махнул рукой: «Зачем все это?» В ответ на мою просьбу, сказал, что сам напишет статью, и вскоре передал ученическую тетрадь, наполовину исписанную аккуратным твердым почерком. Записи Николая Ильича не нуждались ни в поправках, ни в примечаниях. Он описывал все так, как было, и это придавало его рассказу «о самом себе» особую достоверность.

«Мое детство проходило в станице Магнитной. В 1928 году я окончил семилетку. Прислали к нам в поселок геодезистов снимать план местности на Левом берегу Урала. Я определился к ним работать. Люди наносят на бумагу какие-то неведомые знаки. Из их разговоров узнаю, что вот здесь, на Левом берегу Урала, будет построен город-завод.

…Кончилось лето, уехали геодезисты, а я поступил в школу ФЗО в Белорецке. Там работает на заводе мой двоюродный брат. Вечером приходит он ко мне в общежитие и говорит: «Ты, наверно, работать будешь в Магнитной. Там домну строят». Посоветовал идти в группу доменщиков. Так я и сделал. Через год приехал домой, смотрю через реку, на Левый берег Урала, а там, где мы с геодезистами замеры делали, палатки белеют. По вечерам около них костры горят. Зимой я снова учился в Белорецке, а вернулся оттуда летом, в тридцатом году, когда начинался монтаж первой доменной печи»…

Николай Ильич хорошо понял, для какой цели требовался в юбилейную книгу области рассказ о его жизни. Он не отбирал, не описывал каких-то исключительных эпизодов из своей биографии. Но те скупые детали и подробности, которые приводил, имели теперь историческое значение. Получалось так, что это была не только его личная биография, но и биография Магнитогорска, доменного цеха комбината.

«…Я имел на руках удостоверение, в котором значилось:

«Н. Савичев окончил школу ФЗО в Белорецке по профессии доменного производства». С этим удостоверением пришел на стройку, в отдел кадров. На дверях деревянного барака висела дощечка: «Отдел кадров Магнитостроя». В одном окне оформляли людей на стройку, в другом — на завод. Меня оформили в доменный цех рабочим. Паренек, который оформлял на работу, сказал: «У тебя третий номер». Так я пришел в доменный цех Магнитогорского металлургического комбината третьим по штатной ведомости…

За долгие годы работы был рабочим, газовщиком, мастером. Сейчас на домнах действует автоматика, а тогда печь жилы тянула, палила огнем»…

Но Николай Ильич как-то сразу прикипел к домне. Первая доменная печь на Магнитке, затем вторая, третья. Задувать домны не простое дело, и хоть не выдался новый доменщик ростом и в плечах неширок, а силу свою над печами хорошо чувствовал. Понимали это и другие. Когда через несколько лет принимали Савичева в партию, смотрели на него так, словно он ростом выше стал.

Ни на какую другую работу не променял бы он профессию доменщика, а пришлось: враг, внезапно обрушившийся на нашу Родину, захотел испытать его силу, выдержку, мужество в огне войны.

В начале сорок второго года ушел Савичев добровольцем на фронт. Про войну Николай Ильич упомянул в тетради скупо: участвовал в освобождении Ржева, в прорыве блокады Ленинграда, в штурме Будапешта. Всего не расскажешь, что пережито. Его часть с ходу попала в бой в районе Ржева. Ржев — один из узлов, которые немецкое командование хотело превратить в центры укрепленных районов западнее Москвы.

В лютый мороз, по пояс в снегу, с большими боями и потерями часть Савичева тяжело продвигалась вперед. За пять кровопролитных дней достигли Волги в районе Ржева и, оттеснив противника, заняли подступы к городу.

Савичева назначили командиром взвода управления. С той же спокойной деловитостью, с какой заступал на смену в цехе, принял он новые обязанности. Обеспечивал связь с батареями, с пехотой, с разведчиками. Однажды командир одной батареи занес на карту не в тот квадрат место расположения точки. В течение нескольких часов орудие било мимо цели. Начальник штаба дивизии отстранил командира от командования и назначил на батарею Савичева. Теперь Николай Ильич высекал огонь из орудия, прикрывая атаку солдат.

Мороз стал еще злее, по глубокому снегу без дороги продвигаться было невозможно, но люди шли и тянули за собой орудия. Транспорт из-за заносов и метелей не справлялся с подвозом боеприпасов, горючего, продовольствия. А тут еще началась бомбежка. Часть оказалась оторванной от главных сил фронта и, полуокруженная врагом, вынуждена была перейти к обороне.

Непрерывные бои измотали людей. И все же в этих условиях Николай Савичев, магнитогорский металлург, чувствовал себя сильным, сильнее врага, сильнее смерти. Свою душевную силу, силу рабочего, коммуниста он старался передать бойцам. Каждый день спокойный, сдержанный командир требовал от солдат того, что делал сам, — умываться, бриться чистить орудие, пришивать воротнички. Однажды в самый горький отчаянный час заговорил Савичев о Магнитке, о только что построенной новой домне. Там, в тылу, люди тоже стояли лицом к огню. Савичев предложил бойцам написать письма домой, это оказалось лучшим средством вселить в уставших людей веру, заставить думать о жизни. Сам командир послал жене песню, которой выразил все: тоску и боль, лишения и холод, и надежду, что с ним ничего не случится…

Бои на Ржевском направлении продолжались долго. Они занимают многие трудные страницы в истории Великой Отечественной войны и в биографии доменщика Савичева.

— Тяжело было под Ржевом?

Он смотрит куда-то мимо меня, как будто снова видит снега и окопы и что-то еще, чего я не знаю и, качая головой, негромко говорит:

— Ржев что! Там в снегу окопаться можно было, а вот под Ленинградом в болоте стояли, под беспрерывными бомбежками. Ночью приносили сухарей, мерзлой каши.

Нелегкий боевой путь прошел Николай Ильич Савичев. За участие в прорыве блокады Ленинграда он удостоен ордена Красной Звезды. С боями дошел до Будапешта, стал начальником штаба дивизиона.

На войне бывало всякое. Случалось и такое, когда командиры, не умея убедить бойцов словом, хватались за наган. И мне особенно западают в душу слова Савичева: «Я всю войну провоевал без нагана». Но зато однажды, уже в восточной Пруссии, обнаружив на развалинах разбомбленного дома пианино, Савичев распорядился взять его с собой. В части всегда оказывались люди, умевшие играть на баяне, и сам Савичев нередко брал в руки баян, а вот пианист был один. И все же дивизион не расставался с громоздким беккеровским инструментом, который перевозили по дорогам войны вместе с батареями. Заслышав в прифронтовом лесу музыку, бойцы говорили: «Музыкальный дивизион Савичева концерт дает».

Выполнив свой боевой солдатский долг, Николай Ильич вернулся к доменным печам. Спазмы сжимали горло — шутка ли, почти пять лет не видел своего цеха! Сколько нанюхался пороху! А тут в нос ударил родной запах гари, окалины. К вечеру освоился и деловито, обстоятельно вникал во все, как будто вчера только отошел от горна. За войну печи поизносились, оборудование устарело. Надо было многое менять, внедрять новую технологию, новые методы режима. Приходилось, как на фронте: брать с бою один рубеж, за ним второй, третий. Как и на фронте, за каждый трудно взятый рубеж получал Николай Ильич награды. К боевым орденам прибавился орден Ленина, медаль «За трудовую доблесть», высокое звание Героя Социалистического Труда.

Среди многих поздравлений, в связи с присвоением звания Героя, его особенно обрадовало два. Одно — прибывшие из-под Тулы. Его прислал тот самый Геннадий, лихой баянист, который писал на фотографии: «Жди, вернусь с победой». Вернулся-таки! Работает железнодорожником. Второе — пришло из Челябинска от бывшего топографа Накоскина, с которым прошли всю войну рядом. Писал, что работает школьным учителем.

Недавно я побывала в Магнитогорске и, конечно, навестила доменщиков. Как всегда, не сразу увидела у горна Николая Ильича. Кажется, годы совсем не изменили его, разве что голос стал глуше и жесты еще скупее, а на губах прежняя, мягкая улыбка. Он переводит разговор на другое: с рудой трудно стало, работа идет не так, как хотелось бы. Огорченно вздыхает:

— Если бы хорошо с загрузкой было…

А в Челябинске у меня произошла такая встреча. Однажды подошла ко мне миловидная девушка, музыкальный редактор телевидения.

— Вы были в Магнитке, видели моего папку? — по-детски спросила она.

— Папку? Кто он?

— Савичев, Николай Ильич.

Я смутно начинаю вспоминать, что когда-то была на квартире Савичевых, видела девочку-подростка. Значит, музыкант?

— Это, наверно, от отца передалось, — говорит она и на щеках ее образуются ямочки.

— Он ведь очень любит музыку. Раньше нас с сестрой научился играть на пианино. На слух подбирает любую мелодию. Играет вальсы Шопена, рапсодию Листа.

— А я-то думала, что все знаю о Николае Ильиче…

— Так не только с вами, — говорит дочь Николая Ильича, улыбаясь мягкой отцовской улыбкой. — Один московский журналист написал об отце такое: «Придя с работы, он быстро разогрел ужин, так как долго не было жены, а дочь еще не пришла из школы…» Неправда. Отец никогда не притронется к кастрюлям, как бы ни был голоден. В коллективном саду сторож говорит всем: «Берите пример с Николая Савичева, вон какой у него чудесный сад». И не знает, что вся работа Николая Ильича по уходу за садом заключается в том, чтобы привезти и отвезти маму. Это она удобряет почву, делает прививки, а он все больше книжки читает. О доменных печах…

Девушка некоторое время молчит, улыбаясь.

— Года два назад, — продолжает она, — отец заболел. У него пропали слух и голос. В больнице врачи успокаивали: «Пройдет. Это профессиональная болезнь. От шума домен». А может, это последствия войны?.. Два месяца пролежал в больнице. Когда пришел домой, сел к пианино и заиграл. Может, лучше было бы стать ему музыкантом, а не доменщиком?

Не знаю, шутит она или всерьез, но мне хочется сказать ей, что людям нужна всякая музыка, и музыка Труда тоже, и что ее отец в своем труде истинный художник, а в бою истинный солдат, хотя солдатами не рождаются…