Лицом к Апокалипсису[108]
Лицом к Апокалипсису[108]
1. Физические реальности Судного дня
Мы прослушали интересные доклады и выступления, в которых Апокалипсис — понятие философское, теологическое или же психологическое. Ну, а Апокалипсис — физическая реальность — что он такое? Сегодня это, прежде всего, ядерное оружие. Его Джонатан Шелл, в своей замечательной работе «Судьба Земли», давно назвал: оружием Судного дня.
Когда показал свои зубы дракона «мирный атом» — в Чернобыле, сквозь растерянный журналистский лепет и оправдательное бормотание науки грозно прорвались слова прямо из пророчеств Иоанна Богослова: «Третий Ангел вострубил, и упала с неба большая звезда… и пала на третью часть рек и источники вод… Имя сей звезде „полынь“…» (В украинском языке «чернобыль» означает «полынь обыкновенную».) Помню, когда я услышал это от одного физика летом 1986 года, мой материалистический, атеистический ум посрамленно поклонился необъяснимому. И я решил посрамить его еще и публично, процитировав Откровение Иоанна Богослова на проходившем в Москве съезде писателей: шок был в зале. Думаю, что и в президиуме, где сидел сам Егор Лигачев. Но мы всё равно еще не осознавали близости бездны, которая открылась у ног наших… Впрочем, кое о чем мы догадывались. Особенно у нас, в Белоруссии. Страна эта, оказывается, особенная. Знаете, это, как бывает с некоторыми людьми, их называют невезучими. И другие болеют, попадают в аварии. Но невезучих не обойдет ни одна болезнь и ни одна авария. Хоть плачь. Вот так и с моей Белоруссией. Сколько войн вела Россия, и с Россией вели, все самые главные прокатывались по Белоруссии, и ее народу. И шведская, и с Наполеоном, и все войны с немцами. То, что мы пережили в войне, 1941–1945 гг. можно назвать «атомной войной обычными средствами». Один американский публицист побывал на кладбище белорусских деревень под Минском (их сотни и сотни, сожженных вместе с людьми, убитых деревень), потом написал: трудно реально представить трагедию другого народа для этого надо то же самое хотя бы спроецировать мысленно на свою страну, на свой народ. Вообразим, что убито 50 млн. американцев, сожжены все города и деревни Америки за исключением, например, восточного побережья, — вот масштабы трагедии Белоруссии. Сопоставимые (по результатам) разве что с атомной войной…
И вот мир снова обнаружил, что мы уже в 1986 году ощутили, о чем пытались сказать, крикнуть, но нас долго не слышали ни в Москве, ни за рубежом, ни в самом партийно-правительственном Минске: Белоруссию снова накрыла тень Апокалипсиса!
Сегодня, наконец, увидели, услышали: из 350 условно-хиросимских бомб (по радионуклидам) 300 упали на север от Чернобыля, т. е. на Белоруссию: на 27 городов, на 2700 деревень, (это по официальным данным, все еще заниженным). Как минимум четвертая часть населения (2,5 млн. из 10) живет (вот уже 3,5 года) в зараженной местности. Где ни молока от собственных коров попить без дозиметра (а дозиметры до сих пор прячут от населения), ни ягоду съесть.
Одна четвертая часть населения… Кстати, одна четвертая жителей Белоруссии погибла в последнюю войну. Вот еще одна для белорусов «апокалипсическая» цифра!
Ясно, что, живя на столь помеченной трагической судьбой земле, нельзя было не воспринимать с особой, с физической остротой и любые знаки «ядерного Апокалипсиса». Которые мы особенно стали замечать после начала брежневской авантюры в Афганистане, и начавшегося во всем мире соревнования: кто больше приготовит ядерного горючего для общего акта самосожжения.
Было естественно, что в это время лично меня очень тянуло встретиться, поговорить с людьми, которые непосредственно у «кнопок Судного дня» — прежде всего с капитанами ядерных подводных лодок. Чтобы понять, чего ждать от них.
Судьба меня свела с тремя (один из них американец). На ком душа успокоилась? На солдате-мальчишке, тоже ракетчике — он обслуживал «кабели» на ядерной установке.
О них обо всех и расскажу.
2. Так нажмем или не нажмем?
Время и впрямь было критическое и, как оказалось, поворотное (близящаяся перестройка). Но тогда казалось: два тяжеленных состава по однопутной насыпи стремительно сближаются лоб в лоб, вот-вот врежутся. Все и перед всеми всеща правы! Так определял для себя формулу, по которой погибнет мир, — в повести «Последняя пастораль», которую писать начал, день за днем, слушая речи в ООН, где работал осенью 1982 года в составе белорусской делегации. В апреле 1983 года мы организовали в Минске встречу, конференцию писателей и публицистов, кажется, первую у нас, на тему ядерного Апокалипсиса.
Классически прозвучала на конференции жалоба моего ироничного соавтора по «Блокадной книге» Даниила Гранина: «Адамович тащит меня на край пропасти — нарисовал жуткую картину конца света, а тут еще Карякин[109] добавил — и говорят: работай! А я не могу работать на краю пропасти».
Действительно, это тогда была проблема: чувство всеобщего конца, погибели — оно спасительно или губительно? Мобилизует человека, людей на сопротивление грозящему или обезволивает, совершенно уже, перед неизбежностью, только ускоряя сползание к пропасти?
Задолго до этого (в 1955 г.) прозвучал «на весь мир» Манифест-предупреждение Рассела — Эйнштейна. На весь-то, на весь, но услышали его немногие (у нас опубликован, открыто и полностью, лишь в 1989 г. в журнале «Дружба народов»). Время нового мышления всё не наступало. Даже строптивый академик Петр Капица не принял главной мысли Манифеста: мир погибнет, человеку не выжить, если ядерное оружие будет оставаться на планете, а мир будет по-прежнему идеологически и политически разорван. Великий физик зачем-то стал гадать-прикидывать, насколько организм человеческий сможет адаптироваться к радиоактивному заражению…
Вначале и академик Сахаров создавал оружие Апокалипсиса (и его подчинила мысль, что спасение в равновесии страха) и лишь в 60-е годы понял: спасение на путях конвергенции социальных систем, а свой долг стал видеть в борьбе за то, чтобы общество, которому он вручил свой гений физика, перестало быть закрытым, чтобы уважались права человека, жизнь человека, а тем самым, и рода человеческого.
Ведь вызывали меня, например, после той Минской конференции в ЦК партии Белоруссии, где сообщили удивительную «формулу политики», высшей, по-видимому: «Если из всего нашего народа уцелеет 10 человек, важно, чтобы они остались советскими людьми. Советскими». Вот что, оказывается, важнее самого выживания рода человеческого.
Впрочем, генерал Хейг, госсекретарь Соединенных Штатов Америки, тогдашний, исповедовал нечто схоже-каннибальское, помните, знаменитое генеральско-секретарское: «Есть вещи поважнее мира и пострашнее войны…»
Я всё старался прорваться к капитанам подводных монстров, существующих ради того, чтобы «при необходимости» своими двумя десятками ракет снести целую Европу или Америку.
Первый такой разговор я «рассекретил», выступая на Московском форуме «За выживание человечества» — был уже 1986 г. «Московские новости» напечатали и начался шум, обвинения в «кощунстве» и «предательстве». Как: они нас да, а мы их нет? Они — миллиард снесут, испепелят, два миллиарда жизней и не получат того же в ответ? Да и вообще, никакого капитана не было, Адамович его придумал! По причине зловредного своего пацифизма.
Но капитан был, и разговор был. В семейной домашней обстановке, за чаем. На вопрос мой: я предложил «модель ситуации» — они нанесли удар, испепелили полмира и вторую половину засыпали радиацией, кнопка возмездия под вашим пальцем — ответите агрессору (но, возможно, что и ошибка компьютеров) — нажмете или не нажмете? Жизнь уцелевших людей и стран, а возможно, и само будущее рода нашего и вообще существование жизни на земле — в ваших руках.
Сидевшие за столом мать и дочь капитана откликнулись немедленно: «Конечно! Они же нас убили. Нашу страну».
Голоса из прежних времен: папа, отомсти — плакаты и призывы неядерной Великой Отечественной живут и поныне в нашей памяти, в нашем сознании.
Капитан всё не отвечал. И вдруг вернул мне вопрос: ну, а вы как бы поступили?
— Нет, не нажал бы ни при каких обстоятельствах! Иначе именно я, мы будем убийцами человечества. Тот, нажавший первым, подлец — убийца половины человечества, а я — всего рода людского. Всекаин!
— Ну, а я, — наконец ответил капитан, — я не скажу, как поступлю. Они не должны этого знать.
История эта имела продолжение поучительное. В том смысле, что проявила, от чего и к чему мы поднимались в своем сознании. И как стремительно. Летом 1987 г. генерал Дмитрий Волкогонов, тогда второе лицо в политуправлении Советской Армии, очень легко вызвал гнев и возмущение не троллейбусной, а писательской публики в зале Дома литераторов, когда упрекнул некоего писателя, (не называя имени), в немыслимой безответственности и кощунстве (пересказал беседу с капитаном мнимым, по его убеждению, потому что советские воины в отличие от некоторых писателей «не такие»).
Когда я все-таки не пожелал быть анонимом и вышел на трибуну: мол, это я такой плохой! — и попытался объяснить и развить свой разговор с капитаном, убедить, что времена «возмездий» ушли бесповоротно, пришлось преодолевать несколько шквалов искреннего возмущения из писательского зала. А после в вестибюле знакомый, близкий мне фронтовик, поэт, сказал как-то растерянно: «Не знай я тебя, решил бы, что говорит предатель!»
Но прошло всего лишь полгода, горбачевская политика нового мышления привела его в Вашингтон, был заключен первый в истории договор о ликвидации целого класса оружия ядерного, и когда в газете «Советская культура» снова вспыхнула полемика: нажал бы, не нажал!.. — в ответ на письмо моих земляков Бегуна и Бовша она прозвучала глухо, почти не резонируя на общество.
Людям становилось многое привычным, что недавно казалось абсолютно неприемлемым.
Помнится, что там, в Вашингтоне, Горбачев, счастливый тем, что им удалось с Рейганом совершить, отметил, подчеркнул благодарно, что вело его к этому и общественное мнение, а его, общественное мнение, подталкивали публицисты, писатели и т. д.
Расскажу про такого вот «подталкивателя» — солдата советских ракетных войск, который приезжал ко мне специально, поговорить. Его едва не посадили (но потом досрочно демобилизовали) за упрямую мысль, фразу:
«А я на месте Горбачева не ответил бы даже на первый удар…» — «Значит, ты порубишь кабели?» (Он обслуживал кабельное хозяйство при ракете.) — «Нет, я свой долг выполню, но на месте Горбачева я бы…»
Позвонил он мне из Чернигова и попросил «10 минут для разговора». Не по телефону, а с глазу на глаз. Когда появился у меня дома, сразу же начал с полемики. Прочел, мол, «Последнюю пастораль», не кажется ли вам, что вы приглашаете противника нанести первый удар (т. е. провоцирую его, укрепляя в нем надежду, что не ответим ударом на удар?). Раз во имя жизни человечества мы готовы пожертвовать собой, собственным народом…
Вопросы действительно крутые и даже страшные. Но в том-то и дело, что новое мышление, если всё додумывать до конца — это нечто пострашнее и потрагичнее гамлетовского, личностного: «Быть или не быть?» Тут о народе, о человечестве!
Я пытался объяснить, что вкладывал в «Пастораль», из чего исхожу, но солдат (уже в джинсах, демобилизованный) наконец открылся: он лишь испытывал мою логику и доказательства. Чтобы убедиться в своих убеждениях. Потому что это и его убеждения, и пришел он к этому сам, в армии. И рассказал, как уговаривали и угрозами суда «за предательство» старались вернуть его к доатомному мышлению. Чтобы он публично, перед всей частью отрекся от «новой веры». Не отрекся: «Я свою, солдатскую, службу исполню, но на месте Горбачева…»
Ну, а Горбачев — на своем месте? Сегодня у нас в стране ему не очень уютно в роли лидера перестройки: балки перекрытия старого сгнившего здания, столбы падают, рушатся чуть не на голову, куда и отклоняться? Но что бы ни случилось, как бы ни пошли дела, одно сегодня ясно: этот парадоксальной судьбы лидер дает миру еще один шанс — избавиться от значительных запасов ядерного оружия, самого тяжелого, опасного, которое завтра может стать и орудием (и оружием) хаоса. В стране и во всем мире. На Западе немало пишут, с оправданной тревогой: а кто будет им распоряжаться, советским ядерным арсеналом, если захлестнет страну анархия? Ну, так не медлите, всё надо сделать, вместе с Горбачевым, и заранее разоружить этот возможный хаос. Разоружаясь вместе с ним, не торгуясь, не до того сейчас, поймите!
Доядерное оружие сопровождалось таким мышлением: если у другой стороны есть это, надо, чтобы и я такое же имел, а то и посильнее. Потягаемся! Ядерное оружие должно диктовать совсем иную логику: если оно есть у возможного противника, а у меня тоже есть — оно одинаково опасно для обеих сторон и потому как средство войны бесполезно. Надо от него избавиться. Пока не поздно. А тем более — в нынешней ситуации. Если наши и ваши советники по этим делам начнут расчетливо торговаться, пытаясь выгадать на каком-то другом классе ракет (морские и т. п.), а в результате многомегатонные так и останутся в шахтах, не придется ли завтра пожалеть, если они окажутся совсем в других руках: а ведь их могло и не быть, была возможность их не иметь против себя!
Происходило всё описанное и происходит на фоне, я сказал бы, на гребне из глубины напирающей еще одной волны — нарастающей экологической катастрофы. Когда скорости или силы суммируются со встречной, момент последнего удара (если события к нему влекут) сокращается соответственно. И это надо учитывать: военную угрозу — когда речь идет об экологической, и наоборот. И поторапливаться (не опаздывать!) вдвойне.
Случись большая война (даже неядерная), результат был бы близок к той же, ядерной катастрофе. Первоочередной целью неядерных ударов стали бы ядерные реакторы, АЭС. Многие уже позаботились, чтобы их были сотни: «Если произошел бы выброс лишь 10 процентов радиоактивных веществ из всех европейских АЭС, — пишет Лен Семейко (статья „Ядерное сдерживание безъядерного оружия“ // Новое время. 1990. № 18.), — то, по оценкам некоторых ученых, в течение 10–15 лет катастрофические последствия этого были бы в четыре раза большими, чем при ядерных взрывах общей мощностью 2500 мегатонн».
Если до Чернобыля (вот где военный атом перемигнулся зловеще с «мирным» — как сообщники!) это еще было кому-то невдомек, то сегодня…
Эту часть выступления завершу еще одной (нет, двумя) беседами с капитанами атомных подлодок. С американским и еще одним советским. Джеймс Буш приехал в казахскую степь за тем же, что и я: наблюдать мирное уничтожение, первое (наконец-то!), ракет средней дальности. Высокий, спортивный, хотя уже слегка седой подводник-пацифист мои вопросы: нажал бы он. не нажал — когда пацифистом не был, а по-воровски прятался под водой? — воспринял почти иронически:
— Конечно! И не рассчитывайте на что-либо иное. Нас для этого готовили, а иначе мы не служили бы в армии. Более того, скажу: когда списывали на берег, некоторые мои офицеры высказывали нечто вроде сожаления: эх, не пришлось на деле испытать такую мощь!
И еще раз нажал на главную мысль свою:
— Не рассчитывайте слишком на военных в этом деле. Поступит команда — и всему конец. Потому-то я и приехал сюда, стал пацифистом. У военных надо отнять эти игрушки.
Рассказал об этой встрече еще одному капитану, белорусу, другу детства, тоже отставному:
— Понятно, присяга, долг военного человека. Но ведь вам уже сказано: победить невозможно в ядерном поединке, вы же не на победу работать будете. Тогда на что? Кто больший вклад внесет в коллективное самоубийство? Как ставится задача при том, что это уже сказано, осознают все.
— Задача ставится сознательно узкая: уничтожить такую-то цель. Например, подлодку врага с ракетами и боеголовками. Впрочем, это узнаем — цель — в последний миг.
— И ни о чем больше не думай? Цель — пли!
— Ни о чем больше. Именно.
— Ну, а если цель — целый континент? Сегодня это как раз для одного залпа, одной подлодки.
— Победить в конкретном поединке. И не заглядывать, что дальше. А что еще тут возможно при такой-то ситуации?
Значит, спасение — думать о целом, обо всем и не выделять для себя цель — «врага». У ядерного оружия цель одна — человечество. Всё человечество.
Юрий Карякин когда-то (как раз в то время, о котором речь идет) прокричал остро, пронзительно: «Не опоздать!»
Сейчас, когда столько проблем (помимо ядерных и вместе с ними) навалилось на нас — экологических, социальных и пр., — хочется добавить к этому: «Не растеряться!» Перед камнепадом проблем, кажется, что неразрешимых, не растеряться. Не отчаяться.
3. Апокалипсис — это сколько рентген?
Народ наш: белорусы, украинцы, жители западных русских областей тоже пораженных радионуклидами, — уже измеряют историческое время так: «до» 26 апреля 1986 года и «после». До Чернобыля и после Чернобыля. Всё больше осознаем: Чернобыль не позади, он впереди. Нам жить и жить (и умирать) рядом с ним десятилетия, столетия, даже после того, как все блоки чернобыльского «миллионника» будут убраны с глаз. Сейчас Чернобыль в почвах, в воде, в продуктах питания. Потом он проявлять себя будет через гены — в течение столетий. Это настолько серьезно для украинцев, русских, живущих на пораженных землях, а для белорусов — для всех, для целой нации (у нас поражено практически всё, а что еще чистое, завтра может загрязниться), что и такие вот идеи-предположения звучат: отселить несколько десятков тысяч белорусов подальше от родной земли, с тем, чтобы после, через 100, через 200 лет, их здоровый генофонд вернуть назад… Грамотно это или безграмотно по науке — не столь важно. Но само по себе страшно, что о таком мы вынуждены уже думать.
Биологические последствия Чернобыля, но есть и социальные. И они будут нарастать, в Белоруссии, на Украине, да и в России тоже.
Например, в апреле 1990 г. в самых загрязненных районах, на Гомелыцине прошли забастовки на крупных заводах (до этого были в районных центрах) с требованием суда над теми партийными, государственными деятелями и их интересы обслуживавшими «учеными» (поименно), кто повинен в большой лжи в преступном сокрытии правды о катастрофе и ее последствиях. Повинных в ситуации, когда над огромной массой людей и над обширными территориями проводится какой-то бюрократический эксперимент: а что будет, если делать всё не то и не так, как диктует здравый смысл? Например, не локализовать срочно опасные зоны радиации, а производить там продукты питания, наращивая это дело, вывозя их, «грязные», чтобы завозить «чистые». Или: вместо того чтобы людей из этих зон отселять, все средства и ресурсы бросить, направить на сизифов труд: отмывать от радиации дома, заборы, деревья, называя это «дезактивацией». (2,5 миллиарда рублей затратили в Белоруссии в основном на это да еще на строительство «кулыобъектов» и асфальтовых дорог, улиц, там, где жить нельзя, невозможно, и откуда сегодня всё равно вынуждены отселять.)
За этим абсурдом — что? И кто?
Наша великолепная командно-бюрократическая система на основе однопартийности, когда решает некомпетентность и псевдонаучная самоуверенность догмы, а обосновывает эти решения ведомственная, лишенная всякой нравственности наука.
Но только ли некомпетентность всему виной? Неужто в такой глобальной лжи не было корысти? У кого-то и в чем-то.
Что же на самом деле произошло, почему так повели себя власти, многие ученые, атомщики, медицина, экологическая служба? Да, сама тоталитарная система, от которой мы избавляемся, но которая сформировала этих людей и определенные структуры, традиции, все это предопределила. Но конкретнее — как всё происходило?
У нас в стране существовала просто-таки эйфория в отношении атомной энергетики. Самая чистая, самая безопасная и дешевая! Можно реакторы прямо под стеной московского Кремля устанавливать. (Вот бы установили!). Это утверждали проектанты реакторов (академики Александров, Доллежаль и др.), работники атомного министерства, строители АЭС. Они даже тренажеры не делали на АЭС — и на этом «экономили». Передалось это и эксплуатационникам. Никакой разницы между АЭС и тепловой станцией!
А когда ахнуло, первая реакция и стремление всех этих людей и ведомств — преуменьшить масштабы беды, а тем самым и собственную вину. Как им не стремиться преуменьшать угрозу здоровью людей, руководителям Министерства здравоохранения, если они не имели, не подготовили специалистов достаточно. А те ведомства и начальники, которые без дозиметров, измерителей чистоты продуктов питания оставили страну, и это сразу обнаружилось?..
Все они — от Главатома до Института биофизики и Министерства здравоохранения — бросились не изучать обстановку, а закрывать ее пеленой секретности. Чтобы вина их перед народом, страной не была столь велика.
А в результате эта вина удвоилась, потому что три года людей уговаривали жить там, где жить нельзя, питаться тем, что нельзя использовать в пищу, вдыхать отравленную пыль — вот почему сегодня никто не верит ни этим руководителям, ни этим ученым или медикам. И радиофобия тут ни при чем (они все на нее сваливают). Налицо преступление перед собственным народом — об этом у нас говорят, пишут в открытую.
Любопытно что: послушная ведомствам наука, люди и власти, теряющие доверие у своего народа, всё чаще апеллируют к авторитету международной науки. Но не к независимым ученым, а к таким же лоббистам атомной энергетики, как и они сами. (Из МАГАТЭ, из Всемирной организации здоровья.)
Но общественность (в частности, Сахаровский комитет, недавно созданный вдовой академика Еленой Боннэр) самостоятельно устанавливает связи с независимой наукой, независимыми учеными других стран — в интересах всего человечества. Чернобыль — это не наша только катастрофа. Это тИанётарная беда. И преодолевать ее последствия (насколько это возможно) приходится общими усилиями.
На втором заседании Московского международного энергетического клуба, проходившем в Бохуме (Западная Германия), я, хотя и неспециалист, предложил вернуться к американскому «плану Баруха», но применительно к «мирному атому». Т. е. ввести строжайший международный контроль за установкой и эксплуатацией АЭС. И, может быть, принять идею А. Д. Сахарова об исключительно подземных АЭС. Во всяком случае, убрать с планеты все потенциальные Чернобыли, помогая в этом деле друг другу.
Выводы напрашиваются самые серьезные, если исходить из горького опыта самой крупной (как сказано в постановлении Верховного Совета СССР по Чернобылю) катастрофы XX столетия. Напрашивается несколько вариантов решения проблемы атомной энергетики в мировом масштабе.
1. Полный отказ от «мирного атома», который не оказался ни мирным, ни надежным в энергетике.
2. Упрятать все АЭС под землю, строить только подземные, в скальном грунте, а ныне существующие во всем мире «поверхностные» закрыть (предлагал этот проект еще Сахаров А. Д.).
3. Строжайший контроль, международный, над атомной энергетикой — на всех этапах: от проектирования до эксплуатации, подготовки обслуживающего персонала и т. д.
Рассмотрим вариант последний, третий. Да, нечто вроде нового «плана Баруха». (Хотя думается, что не закрыт окончательно вопрос и о коллективном владении, через ООН, остающегося после всех сокращений атомным оружием.)
Вот некоторые аспекты этого возможного соглашения по атомной энергетике:
а) разработка, конструирование, создание общими усилиями оптимально безопасного реактора и обязательство стран не использовать другие, которые хуже, ниже по уровню безопасности;
б) коллективная помощь тем, кто вынужден будет избавляться от устаревших типов реакторов, АЭС;
в) поддержка идеи подземного строительства АЭС, которое имеет свои, уже обнаруживающиеся, проблемы;
г) обязательство полной компенсации населению всего ущерба, если кто-то пострадает от атомной энергетики. (Чтобы не повторилось недопустимое: то, что и поныне продолжается на территориях, обездоленных Чернобылем.)
Незадолго до смерти (до загадочного самоубийства) академик В. А. Легасов, внутренне обожженный чувством вины за чернобыльскую трагедию, так вот он мне продиктовал «график» новых катастроф типа чернобыльского. (Недавно мы закрыли одну из таких станций — Армянскую АЭС, на очереди — Ленинградская, Смоленская и др.)
А что, если перед глазами Господа Бога уже лежит такой свиток, график — угадать бы. «Береженого Бог бережет!» — говорят у нас в народе. Так давайте будем бережеными — беречь свою единственную планету. Вместе, общими стараниями, усилиями, программами.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.