В. Пролеткин ОТЦОВСКОЙ ДОРОГОЙ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

В. Пролеткин

ОТЦОВСКОЙ ДОРОГОЙ

«Об одном прошу тех, кто переживет это время: не забудьте! Не забудьте на добрых, ни злых. Терпеливо собирайте свидетельства о тех, кто пал за себя и за вас… Пусть же павшие в бою будут всегда близки вам, как друзья, как родные, как вы сами!»

Юлиус ФУЧИК,

«Репортаж с петлей на шее».

Человек, взявший в руки книгу «Этапы большого пути» (воспоминания о гражданской войне), не может не почувствовать трепетного волнения. Сколько знакомых имен! Среди авторов сборника — Маршалы Советского Союза М. Н. Тухачевский, В. К. Блюхер. Они принимали участие в сражениях, развернувшихся на степных просторах Южного Урала.

Мне особенно запомнились военные записки замечательного полководца Г. Д. Гая. Помните его рассказы про лихого разведчика Яшку-Коршуна? Как Яшка в одиночку роту белоказаков пленил. Как возле села Погромного отбил (опять-таки в одиночку!) у дутовцев пять тысяч пудов общественной пшеницы. Как на Орском фронте увел из-под носа колчаковцев два пулемета…

Об отчаянных вылазках красного разведчика всего и не расскажешь. Недаром враги прозвали восемнадцатилетнего паренька Коршуном.

Молодой разведчик, по словам Гая, был добровольцем 213-го Крестьянского полка Железной дивизии, которая освобождала Бугуруслан, Бузулук, Оренбург, Орск и другие города Урала.

Лихой парень. Гай пишет о нем с нескрываемым восхищением:

«Несмотря на свою молодость, он имел уже много военных заслуг, совершил ряд блестящих подвигов. Революционным военным советом Первой Красной Армии он был награжден золотыми часами за храбрость, а в 1919 году я его представил к ордену Красного Знамени, который Яша так и не успел получить».

Не успел… Почему? Гай пишет, что в бою под Орском разведчик был тяжело ранен, санитарным поездом доставлен в Оренбург, где и скончался от заражения крови…

Долго ходил я по комнате под впечатлением прочитанного. Все думалось: не может быть, чтобы так бесследно ушел из жизни человек! Должны же остаться сверстники героя, очевидцы его подвигов. Сослуживцы по полку, наконец. Они должны рассказать о герое все подробности. Но как найти этих людей?

Есть у меня один хороший знакомый — директор Сорочинского районного Дома культуры Александр Михайлович Буцко. Страстный краевед, он создал в городе музей на общественных началах. Разыскал даже редкую фотографию Ильича с его автографом. В музее Буцко много интересных реликвий. Не обратиться ли к нему и на этот раз? Тем более, что Яшка-Коршун воевал в окрестностях Сорочинска.

Буцко, как обычно, смотрит на меня сквозь очки взглядом удивленного человека. Потом поднимает небольшой кулачок к верхней губе и задумывается:

— В музее есть воспоминания Гая. Но экспонат — это не то.

И вдруг говорит резко и решительно, глядя в упор:

— Хотите, познакомлю с дочерью разведчика?

— С кем, с кем? — я невольно подался вперед. — Дорогой Александр Михайлович, может, я ослышался?

— Почему же? Дочь Яковенко жива. И дом ее в том селе, где находится могила отца.

— Ну, знаете, — пробормотал я, еще плохо веря в удачу.

— А пожалуй, это будет здорово, — окончательно что-то решил про себя Буцко. — Давно пора исправить ошибку комдива «Железной». Поезжайте-ка в село Первое Красное. И спросите там фельдшерицу местной больницы Екатерину Яковлевну. От нее все и узнаете.

От Сорочинска до Яшкино пролегает прямой асфальтированный тракт. Проезжаем по тракту и сворачиваем направо, к реке. Едем «по-над рекой», как нам советовали знающие люди. Степная дорога обязательно должна привести в село.

Мягко гудит мотор «газика». Шофер смотрит в степную даль, а я углубился в свои мысли.

Мне вспомнилась наша предпоследняя встреча с Буцко. Это было в середине осени. Он вдохновенно рассказывал о селе, куда мы теперь ехали. Знаменитое, оказывается, село Первое Красное! В 1918 году здесь организовался крепкий партизанский отряд. Со своей кузней, где ковалось холодное оружие и даже производились ручные гранаты. Отряд возглавили местные жители Афанасий Евграфович Сбитнев и Аристарх Владимирович Зубков. А начальником штаба был назначен молодой учитель музыки, только что окончивший консерваторию — Иван Васильевич Колпаков. И еще я почему-то запомнил две фамилии — Коптелова Тимофея Егоровича и Махортова Сергея Федоровича.

Вот, наконец, и последний небольшой увальчик. Внизу показались дома, разбросанные в ложбине.

В больнице Екатерины Яковлевны не оказалось. Нам показали ее домик. Он стоял в ряду таких же обыкновенных степных домов, сделанных из самана.

Открыла женщина средних лет. Невысокая, бледнолицая. Зябко кутается в пуховую шаль. Глаза насторожены: уж не из больницы ли за нею пришли?

Это и есть Екатерина Яковлевна, дочь красного разведчика Якова-Коршуна.

Она приглашает в горницу. Простая обстановка. На кухне поет свою монотонную песню старенький примус. А здесь, в передней, тишина. Даже слышно, как тикают ходики.

Взгляд мой прошелся по стенам: нет ли фотографии отца? Есть. Даже две. Одна давнишняя. Тех лет. Около вагона-теплушки стоит Яков, одетый в военную форму красного бойца. Приземистый, крепко сбитый. Цепкие, дерзкие глаза. Вторая фотография — увеличенный портрет с первого снимка.

Екатерина Яковлевна, по всему видать, смущена нашим неожиданным приездом:

— Вас, наверное, Буцко подослал? Вот неугомонный. И чем я могу помочь? Напрасно только приехали…

Она все-таки начинает рассказывать. Голос у нее тихий, спокойный. Говорит неторопливо. А я и не тороплю. Понял, что эта женщина из породы молчаливых, на слово скупа. Скажет десяток фраз, вскинет глаза на собеседника: — Ради бога, кому это будет интересно? — А я отвечаю: — Нужно, Екатерина Яковлевна, это очень нужно…

И снова продолжается рассказ.

Вот что я узнал в тот день. Выжил-таки Яков-Коршун! Стороной обошла его смерть и на этот раз. Выписался из госпиталя белее простыни. После тяжелого ранения не смог ехать в полк. Решил махнуть в Сорочинск. Там воевал, там остались друзья.

В Сорочинске Яковенко встретили радушно. Предложили работать в только что создающейся милиции. Не отказался. В одной из поездок в село Первое Красное познакомился с девушкой. И зачастил в эти края…

Вскоре сыграли свадьбу. Без колокольного звона и гнусавого бормотания попа. По новому советскому обычаю. Взял Яков свою невесту под руку и повел в сельсовет. А вокруг свидетели… Председатель достал книгу регистрации браков из ящика стола, велел приложить руку под торжественным обязательством «жить в мире и согласии», а также «добить гидру мирового империализма до победного конца».

Тяжелыми были годы 20-й и 21-й. В деревнях свирепствовал голод, на людей обрушились болезни. Особенно был опасен сыпной тиф. Много жизней он унес в ту злую пору.

Потеряла память, забилась в горячке и ослабевшая от родов Мария. А чуть позже недуг свалил с ног самого Якова. Старания друзей оказались напрасными. Они умерли в один день. И похоронили их в одной могиле на окраине села.

Скорбно прозвучал прощальный салют. Всех, кто провожал супругов в последний путь, поражало одно обстоятельство: тиф скосил двух здоровых и сильных людей, а третьего, хилого, беспомощного, только что родившегося, пощадил. Третьим человеком была Катя.

— Я заменю ей отца! — горячо сказал молчавший весь день Коптелов.

— А почему именно ты? — обиделся Зубков.

— Ладно, вы, холостяки! — остановил их Махортов. — Рано еще в отцах ходить. Катюшка будет жить у меня. Жинка-то моя ей родственницей приходится.

Четверых детей воспитали Сергей Федорович и Мария Егоровна Махортовы. Пятым ребенком назвали Катюшу. Она продолжала носить фамилию отца — так решили приемные родители. Сергей Федорович мудро рассудил: негоже теряться следу славной фамилии (однако справедливости ради надо сказать, что его благородные старания все-таки не были доведены до конца: Екатерина Яковлевна сейчас носит фамилию Яровенко. Какой-то писарь ошибся и сменил ей в метриках букву «к» на «р»).

Семь деревянных ложек и семь глиняных мисок было в доме — и все одного размера. Только, случалось, добавляла Мария Егоровна лишний половничек супа в миску мужа. Если оставалась картофелина лишняя — тоже ему. Он — кормилец. Среди детей любимчиков не было. Она одинаково ходила и пестовала и Ваню, и Катю, и Аню, и Веру, и Нину…

Были дни, когда в дом наведывались гости — друзья Якова Яковенко и Сергея Федоровича. Привозили вкусные мятные пряники — лошадок, зайчиков, петушков. Или горсть разноцветных камушков-леденцов. И не для одной Кати. — раздавали поровну всем детям. Люди уважали дружбу в этом небогатом крестьянском доме.

Незаметно из маленькой девочки с бантиками в косичках выросла стройная, ясноглазая семиклассница. Встал вопрос: куда дальше двигаться? Друзья по Сорочинску советовали поступить учиться в двухгодичную медицинскую школу. Это было в 1939 году. А в июне сорок первого…

Экзамены держала не только на знания, но и на зрелость. Последний экзамен был в июле. Тогда же приняли в комсомол. Секретарь райкома ВЛКСМ Порваткин вручил комсомольский билет и похвалил:

— Молодец, что окончила. Нужная профессия…

Вздрогнули ее ресницы. Она поняла, кому и где нужная. Ей было уже двадцать. Вспомнила отца. Он-то в такие годы что вытворял!

Дядя Тимоша Коптелов, которого она тоже считает родным человеком, рассказывал, как отец, переодевшись в форму белогвардейца, проник в штаб вражеской части и выкрал секретные документы. Вот это да!

На другой день она отнесла документы в военкомат. 8 августа 1941 года Катя стала бойцом Красной Армии. Ее направили в Москву.

Еще с детства она знала, что ее отец служил в 24-й «Железной» дивизии. Старалась читать брошюры и статьи про это прославленное воинское соединение. Знала назубок анкету, которую составили в те годы бойцы: «Имя? — Дивизия. Фамилия? — Железная. Сословие? — Рабоче-крестьянское. Год рождения? — 1918-й». Слышала о Г. Д. Гае, том самом, который 12 сентября 1918 года телеграфировал раненому Ленину такие слова:

«Дорогой Ильич! Взятие Вашего родного города — это ответ за одну Вашу рану, а за вторую — будет Самара».

В ответ Ленин прислал приветствие бойцам:

«Взятие Симбирска — моего родного города — есть самая целебная, самая лучшая повязка на мои раны. Я чувствую небывалый прилив бодрости и сил. Поздравляю красноармейцев с победой и от имени всех трудящихся благодарю за все их жертвы».

Дивизия освободила Самару. За эти операции ей было вручено Красное Знамя ВЦИК, она стала именоваться «Железной»…

В Москве Катины документы посмотрел хмурый дядька с красными от бессонницы глазами. И переспросил:

— Как фамилия?

— Яровенко. Екатерина.

— Как, как? Яковенко? — махнул рукой. — Ну все равно. — Главное — медик. Пойдешь в «Железную». Слыхала о такой?

В коленях сладко заныло, и она чуть не присела на пол. Какое это счастье, она будет служить в той дивизии, в которой служил отважный разведчик Яков-Коршун. Яков Яковенко. Ее родной отец.

Поезд уходил в сторону Могилева. Навстречу потоку беженцев и кроваво-алой полоске на горизонте. Навстречу бронированному чудовищу, которое почти безостановочно все лето и осень ползет и ползет к Москве.

Она попала в 213-й (бывший Крестьянский) полк. Самый что ни на есть отцовский! Начальник штаба подполковник Дегтярев, а начальник медсанбата — капитан Курилко. Она же, Катя, рядовая санитарка.

Сказать о своей тайне или нет? Катерина думала об этом под стук колес воинского эшелона. Пока ехала на фронт, перешила себе гимнастерку, чтобы ладно сидела на ней, укоротила полы шинели. И думала в это время, думала.

Пришла к мысли: не скажет. Командир дивизии обвинен в предательстве и расстрелян. Почти заново сменен командный состав. Кому теперь будет интересно знать о разведчике Якове-Коршуне? Нет, она никому не скажет. Просто будет верна памяти отца. Ему довелось защищать революцию на Южном Урале. А ей — здесь, в могилевских лесах. И не нужно красивых слов. Она, когда это потребовалось, поступает так, как в свое время поступил отец.

Поймала за рукав фотокорреспондента дивизионной газеты и попросила: на память. И обязательно, чтоб на фоне вагона-теплушки, а? Корреспондент оказался покладистым…

Трудно, ох, как трудно сдерживать натиск хорошо подготовленных и своевременно отмобилизованных гитлеровских полчищ! 24-я дивизия, как и другие, огрызалась, медленно отступала назад — в глубь России.

Работы, если таким словом можно назвать то, что делала Катя с подругами, хватало. Они порой пробирались туда, где бойцы никак не ожидали их встретить. А встретив, говорили ласково: «Сестреночка, молодчина, перевяжи-ка земляка, поранило его»… Видимо, никогда не забыть Екатерине рабочего паренька из Ярославля, Николая Козлова, умершего у нее на руках. Ей приказали пробиться к одной деревушке. Наши задержали там противника. Много раненых.

Санитарка на виду у противника подскочила к деревне в тот момент, когда на помощь отбивающейся роте подошла другая, и они вместе отогнали врага.

Екатерина, увлекаемая бойцами, побежала вперед, прижимная сумку двумя руками к груди. Ветер свистел в ушах, вокруг грохотало. На большом ржаном поле суетились зеленые фигурки немецких солдат. Они пятились к лесу, беспорядочно отстреливаясь. Повернули назад и танки, окрашенные в серый цвет, на брони которых четко выведены белые кресты. Черный дым стлался над землей, и Катя никак не могла понять, что горит, откуда дым?

Чтобы переждать огонь танков, легла в воронку от бомбы вместе с несколькими бойцами. Командир взвода удивленно присвистнул:

— Вот дуреха! Ты-то зачем здесь?

Бойцы подняли головы, посмотрели на нее. Один тихо сказал:

— С самого начала атаки приметил ее. — И добавил еще тише: — Пусть остается. Только вот плохо — без оружия она…

Второй боец протянул что-то в руках:

— Возьми гранату. Пригодится, коли чего…

Командир взвода больше не ругался. Посоветовал:

— Мы на последний бросок пойдем, а ты… ты нужна вон там! Видишь, наше орудие на дороге? Там основная работа. Двигай туда…

Близ дороги, ведущей в село, осев на одно колесо, стояло подбитое орудие Оно одно выдержало танковую атаку. Расчет сражался до последнего. Последним был Николай Козлов. Старший сержант. Наводчик. Ранен несколько раз. Однако продолжал стрелять. И сорвал-таки танковую атаку! Три машины смрадно дымили за околицей деревни…

Но силы оставили и его. Герой-наводчик умирал на руках у Кати. Молодое, не лишенное красоты лицо. Николай силился сказать свое единственное желание: «В кармане… адрес матери… Прошу… Все, что мог…»

Вечером она, привыкшая в школе писать изложения-пересказы о подвигах книжных героев, написала незнакомой русской женщине жестокую правду о последнем дне ее сына. И по-своему объяснила три слова «все, что мог»… Написала: «пал смертью храбрых». Писать ей было очень трудно, в глазах застыли слезы. Тяжелое предчувствие угнетало ее.

Она вспомнила своего второго отца — Сергея Федоровича Махортова. Где-то он, родимый, сейчас? На какой участок фронта забросила его солдатская судьба?

Не думала, не гадала приемная дочь, что где-то на Украине другая медсестра, тоже глотая соленые слезы, писала ей горькое послание. О ратном подвиге Сергея Федоровича. О последнем его дне. О том, что пал он смертью храбрых…

Посуровело девичье лицо. Появились ранние морщины в уголках рта. В глазах потух жизнерадостный огонек. Много горя видела Катя за время отступления по смоленским и калужским дорогам.

Сердце ее ожесточилось лютой ненавистью к врагу. Она всегда была на переднем крае. Молча, сжав губы, перевязывала бойцов и отвозила их в полевой госпиталь. И снова на передовую, куда попасть порой не так-то просто.

Над дорогами с утра до вечера висели «мессершмитты». Нахальные, уверенные в себе фашистские летчики гонялись даже за одинокой зеленой «санитаркой», хотя на ее крыше отчетливо выделялся красный крест…

Катя похоронила одного водителя, двух отвезла в госпиталь. Видавшая виды машина была пробита в нескольких местах. А ее пуля не брала. Не брала — да и только! Капитан Курилко, милый начальник медсанбата, с тревогой в глазах провожала ее на передовую. «Как знать, вернется ли назад эта упрямая, симпатичная девчонка!» — думала женщина. Катя возвращалась.

И пошла молва по части. Говорили о бесстрашной молоденькой сестричке. Говорили о ее удачливости. «Чудаки! — краешками губ улыбалась девушка. — Вы же не знаете, чья дочь перед вами. Якова Яковенко, красного разведчика. Того самого, которого ни злая пуля не брала, ни острая сабля не доставала…»

…Вот и могилевские леса. Сам город в пятидесяти километрах. Ее послали с заданием: после очередного налета вражеской авиации подобрать тяжело раненных. Дорога — сплошные воронки.

На обратном пути попали под артиллерийский обстрел. Водитель был не из робкого десятка. Руль не бросил, умело маневрировал. Проскочили.

А вот второй рейс не получился. Немецкие автоматчики, просочившиеся в тыл, заминировали дорогу. Не брала Катю пуля, взяла мина. Зеленая «санитарка» взлетела на воздух…

Очнулась Катя в своем же санбате. Голова сильно болела, словно кто-то сжимал ее в стальных тисках. Неужели контузило? И надо ж такому случиться именно теперь!..

Эти суровые дни Катя помнит смутно — еще не оправилась тогда от контузии. А события разыгрались поистине драматические. Дивизия, в которой служила Катя Яровенко, осенью 1941 года попала в окружение. Командование трезво оценило обстановку: кончаются боеприпасы и продовольствие, много раненых, вокруг дремучие леса, на всех дорогах — немцы. Единственный выход — попытаться прорваться. Другого выхода нет.

А как быть с красным знаменем дивизии? Тем самым, которое двадцать лет назад победно реяло на многих фронтовых дорогах гражданской войны? То самое знамя, которое получено за освобождение Симбирска и Самары. Неужели оно достанется врагу?

Перед вечерней зарей одного из тревожных дней командир дивизии генерал-майор Галицкий вызвал к себе старшего политрука Александра Барбашова. Он поставил перед ними задачу: вынести знамя дивизии к своим. Любой ценой!

В ночь ушла группа бойцов. Ушла и не вернулась…

Бой, который приняли бойцы, был ожесточенный. Бились до последнего патрона. Позднее их мертвые тела нашел на опушке колхозник Дмитрий Тяпин из села Анютино, Могилевской области. Прежде чем похоронить, заглянул в документы погибших. И наткнулся на знамя, спрятанное на груди у политрука. Развернул украдкой и ахнул: знамя «Железной» дивизии!

Старик рассудил мудро: положил полотнище в железный ящик и зарыл его в землю рядом с прахом героев. До поры, до времени.

А между тем «Железная» пробилась сквозь вражеское кольцо и вышла на соединение с соседними частями. Но победу никто не праздновал, потому что дивизия вышла из окружения без своей воинской святыни… Никто не знал о судьбе ушедшей группы. «Железную» расформировали.

Теперь Катя, конечно, не удивляется, почему она, оправившись после контузии, нашла свой санбат в составе железнодорожного полка. А тогда очень удивилась.

Вскоре наступили радостные события: наши погнали фашистов от Москвы! Освободили Брянск, Орел. Потом она участвовала в освобождении Гомеля, Бреста.

Кате присвоили звание старшины, вручили медаль «За отвагу». У нее появились хорошие подруги: Аня Шадрина, Таня Дикаркина, супруги Царьковы. Гимнастерка ее выцвела от солнца и хлестких ударов ветра.

Потом санбат неожиданно перебросили в 24-ю стрелковую дивизию. Ту самую, «Железную». Снова Катя изрядно подивилась: то к железнодорожникам бросят, то снова — к стрелкам. Почему?

Не знала тогда Катя Яровенко, что старый колхозник к этому времени откопал запрятанное от немцев полотнище и послал его в Москву. Доброе имя дивизии было восстановлено. И посыпались запросы на все фронты страны: «Железные», где вы? Откликнитесь!

…Пять лет носила на своих плечах солдатскую шинель наша землячка. Спустя год после победы демобилизовалась. В последний раз стояла она возле боевого знамени, прощаясь с «Железной». Пять лет прослужила там, где когда-то служил отец.

Она не сразу приехала в Первое Красное. Сначала работала в селе Пронькино, жила в Соль-Илецке, и только потом вернулась домой.

С тех пор живет и трудится здесь. В коллективе ее уважают. Местные коммунисты приняли в члены КПСС. Она активная общественница.

…Меркнет вечер за окном. За стеной не утихают порывы ветра. Шум все усиливается и усиливается… Неожиданно постучали в окно.

— Фельдшера…

Екатерина Яковлевна резко поднимается, торопливо вешает фотографию отца на прежнее место. Собралась быстро, за две-три минуты. Чувствуется, привыкла к подобным вызовам. В степном селе случается всякое. И фельдшера здесь тревожат и днем и ночью…