Глава VI СВАДЬБА В ЛЕСУ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава VI

СВАДЬБА В ЛЕСУ

Наступила зима, задули штормы, и, вконец измученный холодом и непрестанными дождями, я переселился на реку Карааф[38], где построил себе более основательное жилье. К сожалению, у меня не было собаки, а без нее невозможно охотиться на кенгуру, поэтому мне приходилось довольствоваться рыбой — когда она ловилась, конечно, — и кореньями, которыми изобиловала эта местность.

Однажды, наблюдая за рыбой, я заметил, что в устье реки прилив занес косяк лещей и протащил его довольно далеко вверх по реке, до места впадения в Карааф сравнительно глубокого притока. Тут начался отлив и повлек лещей назад. В этот момент меня осенила мысль: «А что, если преградить рыбе путь к отступлению? Тогда у меня будут большие запасы пищи, посланные мне, по-видимому, самим провидением».

Весь день и всю ночь я только об этом и думал. Утром я исследовал реку и нашел мелкое место — не глубже двух футов, вполне подходившее для моей затеи.

Прежде всего я собрал ветки и тростник, связал их в большие вязанки и снес к реке. Затем нарубил длинные колья и заострил с одного конца, чтобы они держались в леске. Как только набралось достаточно материала и уровень воды спал, я принялся мастерить плотину и работал без устали до тех пор, пока запруда не была готова. Начался прилив, в реке появились тысячи рыб. Когда наступило время отлива и рыб понесло обратно в море, они, натолкнувшись на воздвигнутое мною препятствие, в смятении кинулись сначала назад, затем, повинуясь течению, снова вперед, по направлению к морю, но, так как проход был закрыт, им пришлось опять повернуть, и так они метались до тех пор, пока край плотины не выступил высоко над водой, и им не оставалось ничего иного, как сдаться на милость победителя.

Так я, к моей великой радости, набрал или, если хотите, наловил целые горы рыбы, притом очень вкусной и крупной — большинство рыбин весило не меньше трех фунтов. Имея еще и коренья, я был надолго обеспечен едой.

Теперь я мог со спокойной душой заняться жильем. Я разыскал несколько бревен и укрепил ими крышу, чтобы она лучше защищала от холода и дождя. Стены хижины и трубу я обложил дерном. Несколько дней я трудился не покладая рук, но зато мне стало гораздо уютнее в моей одинокой конуре, откуда открывался далекий вид на равнину и простиравшееся за ней море.

Заметив, что приливы и отливы, а следовательно появление и исчезновение рыбы в реке, зависели от положения луны, я решил создать себе постоянные запасы и принялся вялить рыбу на солнце. Каждый день я раскладывал ее на крыше хижины, развешивал на ветвях деревьев. Как только начинал накрапывать дождь или вообще портилась погода, я заносил все в дом. Большим подспорьем мне был также корнеплод — австралийцы называют его мурнинг, — который формой, размерами и вкусом напоминает нашу редиску.

Однажды, когда я возился с рыбой, я услышал поблизости голоса. Один из них произнес: «амадеат», то есть «белый человек». Первой моей Мыслью было спрятаться, но пришельцы — двое мужчин и две женщины с детьми — стояли уже передо мной. «Это я», — сказал один, что означало, что он мой друг и мне нечего бояться. Действительно, гости принадлежали к племени моих родственников, к моему племени, так сказать. Женщины расплакались от радости, что я жив и здоров. Они не видели меня год, а может, даже два и давно считали убитым.

Один австралиец вынул из корзины и дал мне ногу кенгуру, смолу и коренья, а я пригласил друзей в дом и угостил рыбой, не преминув, конечно, похвастать своими запасами. Потом я рассказал австралийцам обо всех моих приключениях, вызвав у слушателей неподдельный восторг, который они выражали пением и совершенно невероятными прыжками.

Моя затея с запрудой так понравилась австралийцам, что они одобрительно хлопали меня по спине и уверяли, что я заслужил трех или даже четырех жен. Немного погодя австралийцы отправились бить копьем рыбу, а возвратившись, соорудили себе шалаши рядом с моей хижиной. Через несколько дней они уговорили меня пойти вместе с ними собирать коренья и смолу на соленое озеро Неллеменгобит, находившееся милях в пяти от моего дома и отделенное от моря только узкой полоской песка. Поблизости протекал пресноводный ручей, и около него мы разбили свой лагерь.

С наступлением полнолуния мы вернулись на Карааф. Там мы наловили столько рыбы, что никак не могли с ней управиться. Пришлось одному австралийцу пойти за остальными своими сородичами. Те в долгу не остались и принесли с собой много мяса кенгуру. Сытная жизнь пришлась им так по вкусу, что они обосновались рядом с нами и жили здесь довольно долго, не переставая хвалить меня за то, что я изобрел способ так легко ловить рыбу. Когда рыба приелась, мы ушли туда, где можно было охотиться на кенгуру. Нам везло, причем среди богатой добычи были не только кенгуру, но и вомбаты — туземцы называют их норнгнор. Эти зверьки, подобно кротам, роют себе в земле норы, достигающие в длину двадцати футов и уходящие вглубь на десять-двадцать футов. Вомбат не крупнее поросенка, вооружен крепкими зубами и длинными когтями, у него очень короткие лапы, шкура твердая и покрыта коротким волосом, хвоста нет, а уши хоть и есть, но почти незаметны. Вомбаты питаются в основном травой, норы покидают только после наступления темноты и под утро возвращаются.

Охотятся на вомбата так: маленького ребенка опускают в нору, и он пятится назад, пока не коснется ногами зверька. Тогда он кричит изо всех сил и стучит по своду норы. Охотники же, приложив ухо к земле, чутко прислушиваются к сигналам, которые позволят им почти точно определить, где находится животное. В этом месте они капают вертикально углубление, пока оно не пересечется с ходами в норе вомбата. Землю вытаскивают наверх в корзинах. Нет ничего проще, чем убить вомбата, застигнутого в норе, но, чтобы выкопать такую глубокую яму, приходится как следует попотеть. Поэтому австралийцы предпочитают охотиться на других животных, тем более что вомбаты, за исключением самок с детенышами, живут по одному. В жареном виде их мясо очень вкусно, приготавливают его крайне просто. Выпотрошенного вомбата кладут на огонь, и он довершает дело.

Что касается огня, то летом австралийцы очень легко добывают его трением одна о другую двух палочек из дерева деалварк. Иногда они носят с собой такие палочки в мешочке, сплетенном из волос опоссума. Вот зимой добыть огонь труднее, и австралийцам нередко приходится страдать от голода и холода. Последний особенно страшен потому, что единственную одежду австралийцев составляют накидки из шкур, которые они сшивают жилами, пользуясь в качестве иголок тоненькими косточками кенгуру. Спят австралийцы на этих же накидках.

Несмотря на то что австралийцы так плохо защищены от холода и дождя, хворают они, как ни странно, крайне редко. Правда, я встречал, но очень редко, людей, пораженных болезнью вроде цинги. Как правило, австралийцы — народ здоровый, у них не бывает инфекционных заболеваний, хотя один раз, помню, на них напал недуг, унесший много жизней, причем он, казалось, выбирал самых здоровых и сильных. Начиналась эта болезнь с того, что ноги сильно распухали, теряли подвижность и покрывались болезненными язвами.

Теперь мне хочется рассказать о странном обычае, принятом у австралийцев в семейной жизни, если это выражение применимо к ним. Как только на свет появляется девочка, родители почти немедленно обещают ее кому-нибудь в жены. С этого момента и до самого бракосочетания мать новорожденной не должна разговаривать с нареченным дочери и его братьями. Более того, она всячески старается избегать встречи с ними. Если будущий зять или его брат должен посетить лагерь, где живет мать девочки, ее предварительно извещают, чтобы она могла уйти подальше. Случайно встретив нареченного дочери, она закрывается накидкой. Если он преподносит своей будущей теще мясо опоссума или кенгуру или же другую еду, она, прежде чем принять и испробовать ее, натирает лицо и руки углем. Получив же в подарок накидку из шкур, она сначала дает поносить ее мужу[39].

Жених тоже неукоснительно соблюдает этот обычай. Он может встречаться с отцом, но ни в коем случае не с матерью невесты. Такое странное, на наш взгляд, поведение объясняется тем, что, по поверьям австралийцев, родители стареют, когда их дети вступают в брак, а мать немедленно седеет, как только будущий муж дочери взглянет на нее.

Вернемся, однако, к нашему рассказу. Охотились мы долго, и под конец к нам присоединились два племени — путнару и варвару. Они пришли издалека — с противоположного берега залива — без женщин и детей, поставили шалаши рядом с нашими и какое-то время вели себя спокойно. Но однажды путнару внезапно окружили наших и ни с того, ни с сего пронзили копьем молодого человека, лет двадцати: ему, видите ли, была обещана в жены девушка, которая приглянулась одному из нападавших. Бедняга сделал несколько шагов вперед и замертво рухнул на землю. Наше племя обрушилось на убийц с упреками, но они посоветовали нам убираться подобру-поздорову. Нас было меньше, и пришлось сделать вид, будто мы примирились с убийством.

Мы, естественно, сочли за благо уйти с этого места, причем меня послали известить родных убитого о несчастье, а заодно следить за передвижениями путнару. Я с честью выполнил поручение, то есть выяснил, где находится неприятель, и, разыскав родителей убитого, рассказал им об обстоятельствах гибели их сына. Их немного утешило то, что его останки похоронили на дереве, уж очень они боялись, как бы тело не попало в руки дикарей. Чуть успокоившись, отец собрал родных и друзей, они обмазались белой глиной и охрой и в полной боевой готовности двинулись в путь. Заметив приближение многочисленного отряда, путнару с позором бежали.

Теперь наше племя стало лагерем в Нуллемунгобеде. Эта местность в центре обширных равнин была богата источниками хорошей воды. Когда мы устроились, несколько человек сходили к дереву, на котором был похоронен убитый юноша, и унесли нижнюю часть трупа. Женщины в лагере, как обычно, встретили останки воплями и стенаниями, наносили себе головешками ожоги и все такое прочее, а затем зажарили мясо убитого между раскаленными камнями, и все присутствующие с жадностью стали его поглощать.

Меня тоже уговаривали принять участие в этой страшной трапезе, но, как вы сами понимаете, я с отвращением отказался.

Многие из этих каннибальских обычаев, которые кажутся нам чудовищными, соблюдаются из уважения к умершему. Из уважения же к нему кости коленной чашечки тщательно очищают и кладут в мешочек из волос и крученой коры, и мать покойного в память о нем днем носит мешочек на шее, а ночью кладет себе под голову.

Переполненный чувством омерзения ко всей той бесчеловечности, которую мне пришлось наблюдать, я один вернулся на реку Карааф и много месяцев ловил рыбу около моей плотины, каждый день ожидая, не нагрянет ли какое-нибудь племя. Я уже начал подумывать, не забыли ли они совсем о моем существовании, как вдруг в один прекрасный день явились мои друзья и поселились рядом. Рыбы и кореньев было сколько угодно, и мы несколько месяцев жили в покое.

Сейчас, читатель, я перейду к очень важному периоду в моей жизни. Дело в том, что мои друзья решили, что мне следует жениться. Меня, конечно, никто не спрашивал, так как австралийцы считали, что могут мною распоряжаться по своему усмотрению.

Хотя моя жена уже была один раз замужем, в день нашего бракосочетания она ни словом не обмолвилась о своей первой любви.

Любовь! Мне хочется рассказать о ней побольше.

Моя супруга, по-видимому, изменяла мне самым бессовестным образом с первого же дня. В конце медового месяца (впрочем, может быть, несколько месяцев спустя) однажды вечером, когда мы наслаждались семейным счастьем, к нам явились несколько человек и силой увели мою жену, которая, однако, не выказала ни малейшего недовольства. Не имея возможности обратиться в суд с жалобой на разрушителей семейного очага, я на следующий день отправился к племени, к которому принадлежали похитители моей жены, и пожаловался на их поведение. По правде говоря, я не очень-то горевал о своей утрате, да и утрата ли это была? Многие мои друзья настаивали на том, чтобы и отомстил неверной и ее избраннику, но я отказался, и в конце концов ее убил человек, которому она тоже изменила. А так как моя жена путалась со многими, и у всех у них были родственники, жившие поблизости, ее убийство повлекло за собой новую потасовку, в которой многие сложили свои головы. Я, однако, не принимал в ней никакого участия и только на всякий случай приготовился к отпору, так как владел теперь копьем и бумерангом не хуже любого австралийца. В конце концов воцарился мир, который был ознаменован пышным корробори.

Незадолго до этого я взял к себе девочку и слепого мальчика — детей моего зятя, которые очень привязались ко мне и постоянно сопровождали меня на рыбную ловлю и на охоту.

Кстати, об охоте. Иногда, когда погода благоприятствует этому, австралийцы образуют огромный круг и, постепенно сужая его, сгоняют в середину всех попадающихся им на пути животных и пресмыкающихся, а затем поджигают кусты и траву, после чего животные легко становятся их добычей. Австралийцы бьют кенгуру, вомбатов, опоссумов, змей, ящериц, жаб, крыс, мышей, диких собак и всех их жарят и едят.

Помню, однажды во время такой охоты была убита гигантская змея с двумя головами, подымавшимися на два дюйма над ее туловищем, с черной спиной и коричневато-желтым брюхом, покрытым красными пятнами. Она имела около девяти футов в длину, но огонь прожег ее туловище посередине[40]. При виде чудовища туземцы пришли в неописуемый ужас, хотя вообще-то они ничуть не боятся ядовитых змей и преспокойно едят их, как любую другую живность, отрубив голову и изжарив между раскаленными камнями.

Со своими приемными детьми и еще двумя семьями я отправился в Беаррокк. Там была целая цепочка ям, заполненных водой, в которых водились великолепные угри. Кроме того, Беаррокк славился изобилием съедобных кореньев, которыми мы долго питались.

Однажды мы только легли спать, как вдруг одна наша женщина услышала в кустах шорох, словно кто-то ходил там. Она и ее муж, встревоженные, бросились к нам и очень напугали слепого мальчика и его сестренку; они еще помнили, как был убит их отец. После минутного раздумья мы решили спрятаться, но не знали, в каком направлении бежать, и, затаив дыхание, прислушивались, стараясь разобрать, откуда доносится шум и кто его производит. Мы даже послали на разведку наших мужчин; они вскоре вернулись с сообщением, что видели костер, а вокруг него несколько человек. Это еще больше встревожило нас, особенно моих бедных детей. Чтобы успокоить их, я положил и корзину несколько тлеющих головешек, прикрыл их дерном и отправился с детьми в уединенное место Банор, которое находится на вершине небольшого холма неподалеку от берега моря. Оттуда, я знал, открывается далекий вид на все четыре стороны.

Утром, с тревогой осматривая местность, я заметил примерно в миле от нас людей, направлявшихся к нашему укрытию, и немедленно спрятался вместе с детьми. Это, однако, оказались наши друзья, с которыми мы расстались ночью.

Мы долго совещались, куда идти, и так как никак не могли прийти к общему решению, то разошлись в разные стороны: друзья наши направились в глубь страны, а я с моими подопечными — к берегу моря.

Мы шли несколько дней и только в Манговаке сделали длительную остановку. Здесь мы питались моллюсками и диким виноградом, который в изобилии растет в этой местности.

Был разгар лета, и нам почти не приходилось испытывать лишения. Что до меня, то я давно уже свыкся со всеми превратностями своей необычной жизни.

Передохнув, мы двинулись дальше и в конце концов дошли до реки Карааф, столь милой моему сердцу. Хижина, которую я построил, стояла целая и невредимая. Не знаю уж почему, но австралийцы не посещали ее, а если и посещали, то ничего внутри не трогали.

Я быстро восстановил плотину, но нам повезло не сразу: то погода не благоприятствовала, то прилив был слабый. Наконец мы взяли богатый улов, так что теперь у нас помимо кореньев было сколько угодно рыбы. Все бы ничего, если бы не беспокойство за детей, особенно за слепого мальчика. Ведь если ночью нападет чужое племя, бедняжка даже не сможет спрятаться. Представляете себе, какое облегчение я испытал, когда рядом с нами поселилась семья, с которой я был связан давней дружбой.