Глава 2. Очерк Стебницкого (Лескова)

Глава 2. Очерк Стебницкого (Лескова)

«Катерина Львовна не родилась красавицей, но она по наружности была женщина очень приятная… Ей от роду шел всего двадцать четвертый год; росту она была невысокого, но стройная, шея точно из мрамора выточенная, плечи круглые, грудь крепкая, носик прямой, тоненький, глаза черные, живые, белый высокий лоб и черные, аж досиня черные волосы».

Ученица Дикого Люся (Любовь) Горячих внешне удивительно соответствовала портрету, выписанному Н. Лесковым. Разве только лоб у нее был не слишком высок, волосы не «досиня» черные, а темно-каштановые, и годика на два Люся была моложе Катерины Измайловой — «Леди Макбет Мценского уезда».

Менглет появился в «Мастерских», когда репетиции инсценированного очерка Лескова уже шли полным ходом. На роль Катерины вначале было назначено несколько исполнительниц, но репетировала Катерину — одна Люся. Остальные претендентки как-то незаметно слиняли.

Сергея — приказчика купца Измайлова, молодца с «дерзким красивым лицом», — репетировали многие. Среди многих соблазнял Катерину и комсорг, молодец очень приятной наружности, и сын Дикого Алексей Кашутин, небольшого роста, ладный, как партерный акробат, и кудреватый Василий Бабин.

Прижималась Люся — Катерина Львовна и к «могучей фигуре» приказчика — Сергея Столярова, но и Столяров режиссера Дикого чем-то не устраивал. И вот в один прекрасный день (для Менглета этот хмурый ноябрьский день 1934 года был воистину прекрасным) Дикий пригласил Жорика к себе… домой! На обед?! Зачем? Жорик, недоумевая, с легкой дрожью в коленях — явился.

В передней с визгом и лаем ему кинулось под ноги что-то маленькое, шершавое, серо-черное…

— Ферька, уймись! — цыкнул на собачонку Дикий и, прищурясь, добавил: — Но каков темперамент!

Александра Александровна бесстрашно подхватила рычащую Ферьку на руки.

— Запри ее в ванной, Шурка! — приказал Алексей Денисович жене.

За обедом, без вина и водки (Дикий и позже, когда разница в летах и положении стерлась, при Менглете никогда не пил), за обедом с боржоми Алексей Денисович вдруг сказал:

— Я хочу, чтобы ты играл Сергея.

Менглет обалдел! (Рассказывая мне этот случай, Георгий Павлович употребил другое слово.)

— Я хочу, чтобы ты играл Сергея, — повторил Дикий, — потому что ты совсем не подходишь для этой роли…

Менглет кивнул: он сам, может быть, без излишней скромности, считал для «приказчика» себя слишком интеллигентным, и к тому же фигура у него была совсем не «могучая».

— В тебе есть что-то аристократическое.

Тут Жорик не кивнул. Аристократом он себя не считал!

— Но аристократизм твой — воронежский. Жорик, дивясь памятливости Дикого, — откуда-то

узнал и запомнил, что он из Воронежа, — опять кивнул. Он понял: аристократизм его, Менглета, — провинциальный! А Сергей — «аристократ» среди приказчиков, холуев…

— С бабами Сергей действует по принципу: где плохо лежит — взять. Перебрал он их множество, хотя и не старее тебя… По лесковской ремарке — у него «едва пробивается бородка»…

— Я бреюсь, — сказал Менглет.

— Допустим, — сказал Дикий. — Но главное — Сергей парень талантливый! Обольщая Катерину, он, опять по Лескову, «дрожит» от страсти. Точеная шея Катерины… его манит! По-настоящему Сергей любить не умеет. Но он — талантливо играет в любовь. И Катерина верит, что он по ней «сох». И глупый зритель поверит: сох! А умный догадается: он талантливо играет влюбленного. До встречи с Катериной во дворе утром — Сергей месяц у Измайловых прожил, о Катерине и не помышляя!… У него только что другая была. Понял? (Жорик кивнул.) Сергей щеголь! Он и каторжанский халат носит щегольски. Он и среди каторжников — аристократ! — Дикий оглядел Менглета. — Ты не щеголь… Но у тебя получится. Приготовь сцену «Под яблоней». Горячих подсобит!

Люся была партнерша безотказная, и хотя как женщина она Менглету совсем не нравилась, Менглет — Сергей талантливо любил ее.

Дикий посмотрел. Одобрил. Некоторое время Менглет репетировал в очередь с другими «Сергеями», а 23 февраля 1935 года Дикий объявил во всеуслышание — Менглет один будет играть Сергея.

Это многим не понравилось. Особенно всем другим «Сергеям». Вася Бабин запил. Комсорг с Менглетом стал излишне вежлив. Алексей Кашутин, встречая его, по-диковски щурился и театрально восклицал: «С успехом, „лавропожинатель“!» Сергей Столяров ушел из студии: сначала в Красную Армию (незамедлительно попав в Театр Красной Армии), потом снялся у Довженко в «Аэрограде», потом в «Цирке» у Александрова, и зашагал по экранам, соперников в киноролях сказочных русских богатырей не имея.

Ушел и Виктор Драгунский… Блистательный Рольдан (интермедия «Два болтуна») и великолепный Студент (интермедия «Саламанкская пещера»). Виктор отлично фехтовал, крутил кульбиты и сальто. Он написал несколько куплетов, вступительную и заключительную песни к «Интермедиям», эпиграммы его на соучеников — знали наизусть! Очень смешно изображал обезьяну. Когда он, гримасничая, судорожно почесывал правой рукой за левым ухом, а левой рукой пятку на правой ноге — руки его становились по-обезьяньи длинными! Алексей Денисович смеялся его остротам и эпиграммам, взрывчатый темперамент Драгунского ему импонировал. Но однажды Дикий на занятиях сказал, не Виктору лично, но глядя на него:

— Актеру, как разведчику, не нужно слишком заметного лица. Ни бровей, ни глаз, ни этих ресниц бархатных! На актерском лице — нужно рисовать! Сегодня одно — завтра другое.

Лицо Менглета с правильными чертами было не слишком заметным — он мог рисовать на нем все, что угодно.

Менглет мог быть — русским молодцем. Драгунский мог быть испанцем, французом, марсианином — но русским молодцем, увы, быть не мог.

Чернющие, круто закрученные волосы можно спрятать под париком… Чернющие густые брови, черные сливы-глаза — ни под каким гримом не спрячешь. Переводных западных пьес Дикий нигде почти не ставил (исключение — «Матросы из Катарро» и «Вершина счастья» в Театре имени ВЦСПС). После «Интермедий» в студии Виктору ничего не светило. Упор был на русскую классику, русский быт!

Драгунский ушел… в никуда! Но его тут же подхватил Московский театр транспорта — на роль Скапена в комедии Мольера «Проделки Скапена». Черные брови и сливы-глаза для озорника Скапена годились! Создать «Денискины рассказы» — смешные до колик и трогательные до слез — черная шевелюра Виктору не помешала (впрочем, к тому времени Виктор Юзефович изрядно поседел).

…К 1935 году состав студии значительно изменился. Ушел во МХАТ Игорь Малеев, в провинцию уехал Федя Егоров. Взамен их пришли новые: Ага-фоника Миропольская, Александр Дегтярь, Сергей Якушев. Пришел Сашка Ширшов — «сопатка», «растение», «талант»! К Менглету никакие прозвища не прилипали. Ни насмешливо-иронические, ни хвалебные. Не величали его всерьез ни «самым талантливым», ни «самым умным».

«Самыми талантливыми» со дня основания «Мастерских» и до 1935 года (по инерции) считались голосистая Ольга Якунина «с Живодерки» (мать ее еле грамотная, а Ольга — плясунья-певунья, прирожденная артистка) и Лазарь Петрейков (интеллигентный еврейский мальчик — но «какая аппаратура!»).

«Самым умным» был толстощекий, круглолицый Петр Ершов. Он жил в развалюхе-хибаре на Вятской улице, и там часто устраивали в складчину попойки. Ершов репетировал роль Любима Торцова (в спектакле по пьесе А.Н. Островского «Бедность не порок»), и Топорков Василий Осипович, режиссер спектакля, к Ершову благоволил и часто разговаривал с ним о «системе Станиславского».

Не «самым умным», но «очень умным» считался комсомолец Олег Солгос. Олежка частенько бывал на Вятской…

О Менглете комсорг говаривал:

— Этот ваш Жорик!… Себе на уме!

Ершов и Солюс, хотя Менглет и не бывал на Вятской, мнения комсорга не разделяли. Они считали Менглета и просто талантливым, и просто умным. На мой ретроспективный взгляд, Менглет уже и тогда был — просто Менглет. И все!

…«Мастерские» Дикого сначала были при РАППе, РАПП расформировали, их приютил ФОСП, потом и с ФОСПом что-то стряслось, и Дикого с его бандой пригрела под своим крылом Мария Федоровна Андреева — директор Дома ученых при СНК СССР. Бывшая «самая красивая актриса Московского Художественного общедоступного театра», бывший Феномен — подпольная кличка М.Ф. Желябужской (Андреевой), члена РСДРП, данная ей В.И. Ульяновым (Лениным), бывший комиссар по делам театров Петроградской коммуны, бывший друг Горького (после смерти Горького она станет именоваться «подругой Горького», а еще позже ей присвоят почетное звание Второй Жены Горького). Седая, коротко стриженная дама, всегда в черном, Мария Федоровна называла Дикого Алешей. При встречах с ней Алексей Денисович, склонившись, целовал ее руку. Любил рассказывать ученикам, как в 1905 году на квартире Горького — Андреевой «где-то в чуланчике делали бомбы, а в гостиной красавица Мария Федоровна вела с гостями светский разговор».

Занимались диковцы и репетировали «Мценскую леди» в киноаудитории — подвале старого здания Дома ученых, а в большом концертном зале нового здания, пристроенного только что к особняку Кошкина, репетировал оркестр Музыкального театра имени Вл.И. Немировича-Данченко. Репетировал… увертюру и оркестровые партии оперы Дмитрия Шостаковича «Катерина Измайлова».

Почему Владимир Иванович, лично осуществлявший к 15-летию своего музыкального театра постановку «Катерины Измайловой» («Мценской леди»), загнал оркестр в Дом ученых — мне неведомо. Возможно, сроки подпирали. Параллельно с «Измайловой» Лескова — Шостаковича Немирович еще «Травиату» Верди и Дюма-сына готовил — тоже к 15-летию. Быть может, в Музыкальном театре помещения недоставало. Не знаю. Но хорошо помню (я живой свидетель-слушатель) неистовую, яростную музыку Шостаковича. В дни репетиций оркестра она врывалась во все комнаты нового здания. В киноаудиторию не долетала. Репетировать Дикому свою «Мценскую леди» — не мешала и не помогала.

Слушал ли Георгий Менглет оркестровые репетиции оперы? Бегал ли тайком, как иные диковцы, в большой зал нового здания? Георгий Павлович этого не помнит. Заходил ли Алексей Денисович послушать оркестр — не знаю. Возможно, и слушал. Ведь Немирович его учитель! И любимый, и почитаемый! Вспоминая о своем пребывании в Художественном театре, Дикий, следуя понятию о рангах, принятых в то время, первым всегда называет К.С. Станиславского. Но вспоминает Дикий больше о Немировиче, о его режиссерских работах, о его «показах». Быть может, Алексей Денисович не желал слушать музыку Шостаковича из боязни! А вдруг-де интерпретация молодым композитором драмы Катерины Измайловой повлияет на его — диковское — решение этой же темы?

Алексей Денисович был не из боязливых… Быть может, он хотел вступить в единоборство с учителем? И своим драматическим спектаклем, разыгранным силами двадцатилетних, — положить на лопатки мастера? Немировича вкупе с Шостаковичем и его оперой? Вопросы остаются без ответа. Дикий (тут вопрос неуместен) конечно же знал о готовящейся премьере «Измайловой» у Немировича.

Еще 22 января 1934 года опера была поставлена в Малом оперном театре Ленинграда. Дирижер С. Самосуд, постановщик Н. Смолич, художник Д. Дмитриев. Все они (во главе с Д. Шостаковичем) сочувствовали Катерине Львовне и поднимали душевную драму до «социального протеста». Алексей Дикий тоже к своей Катерине пытался вызвать «глубокое сочувствие»… Но кому предлагали сочувствовать все вышеуказанные лица и Алексей Дикий? Женщине, «ради права любить по своему выбору» убивающей четырех человек: свекра, мужа, племянника мужа — мальчика и соперницу, семнадцатилетнюю девчонку?

…Еще не была кардинально пересмотрена русская история. Иван Васильевич IV — параноик, садист, некрофил — еще не был именован прогрессивным, беспорочным «Великим Государем»! Еще не вышел на экран фильм «Иван Грозный» Сергея Эйзенштейна, где опричники представлены эдакими лихими комсомольцами (правда, с голубым оттенком), а палач Малюта Скуратов — бесстрашным воином и добряком! Но уже — ради исторической необходимости — было совершено в Екатеринбурге групповое убийство беззащитных людей (в их числе — четырех девушек и мальчика-подростка). Преступлений советской власти уже было без счета!

Алексей Дикий, быть может бессознательно, вступил в первую шеренгу мастеров искусства, на примере прошлого оправдывавших современную жестокость (как социальную необходимость).

Катерина Львовна отравляет восьмидесятилетнего свекра. Туда ему и дорога! Он купец — классовый враг, а Горький сказал о классовых врагах — «кулаках»: «Если враг не сдается — его истребляют» («Правда», 1930, 15 июня).

Муж Катерины вернулся не вовремя из отлучки и пугает ее «бойлом». Она угощает его отравленным чаем — не подействовало сразу. Катерина Львовна ударяет его по голове бронзовым подсвечником и с помощью Сергея душит его. Прикажете жалеть? Как бы не так! Мало того что он купец, представитель «темного царства», он еще импотент! Двадцать лет с первой женой прожил — детей не нажил, овдовел, на «бедной девушке» женился, и теперь ее «неродицей» из-за его слабости зовут. Два убийства остались безнаказанными, свекор поел на ночь грибков с кашицей — и помер. Его похоронили. Муж — пропал бесследно. Катерина стала «пухнуть спереди», ее допустили «к делам» — скоро ее мечты сбудутся, она станет женой Сергея. Но тут снова напасть: приезжает со старухой бабкой (А. Миропольская) совладелец и наследник мужа, мальчик Федя (Н. Тихомирова). Катерина, повалившись грудью на больного ребенка, с помощью Сергея затыкает ему рот подушкой.

Каторжник Сергей глумится над своей бывшей любовницей. (Менглет глумился так, что всем было ясно: Сергей ненавидит Катерину за то, что она вовлекла его в цепь преступлений.) «Щеголь» — «аристократ» среди каторжников, — он изменяет ненавистной «купчихе» сначала с солдаткой Феоной (И. Сафонова), потом с семнадцатилетней Сонеткой (Л. Бергер)…

И в финале — действие происходит на пароме при переправе через Волгу — оскорбленная, уже полубезумная Катерина бросается на Сонетку и одним махом перекидывается с ней за борт парома. Обе тонут…

Инсценировали очерк Лескова студийцы Л. Петрейков и Е. Кошелев, Дикий помогал. К тексту Лескова все трое отнеслись с предельным уважением. Добавления были тактичны и общей картины не меняли.

В спектакле Дикий во многом с Лесковым вступил в явное противоречие. У Лескова Катерина Львовна — аж досиня черная брюнетка. Люся Горячих по решению режиссера вытравляет свои темные волосы до цвета льна! У Лескова Катерина Львовна и до встречи с Сергеем — женщина очень приятная… Дикий говорил (повторяя неоднократно): вначале она «михрютка безбровая». В первой картине Люся и появлялась «безбровой михрюткой». Но в сцене «Под яблоней» она была уже почти красавицей — темные брови, сверкающие глаза, алые (исцелованные) губы. Актриса перегримировывалась. Лесковский Сергей — тоже брюнет. Сергей — Менглет (ну просто невероятный красавец) раскидывал на подушки кудри золотистые (парик). Противоречия несущественные, и вряд ли Лесков на них посетовал бы.

Но далее! И музыкой (композитор не Д. Шостакович, а Л. Меерович), и дарованием молодой актрисы режиссер Дикий всячески подчеркивал бессребреность Катерины, ее безоглядную любовь к Сергею (Сергея — Менглета не любить было нельзя), безысходность ее судьбы, в которой лишь через убийства можно достичь счастья.

Повесть Лескова — а «Леди Макбет Мценского уезда», конечно, повесть — названа автором очерком?! И подписана никому не известным Стебницким (Стебницкий — ранний Лесков). Определяя жанр, автор подчеркивал — это не вымысел, а нечто реально произошедшее.

Автор очерка не сочувствует Катерине, не оправдывает ее, а бесстрастно живописует ее злодеяния. Да, натура у нее страстная, но разве это оправдание? И разве можно путем убийств достичь счастья?

«Чем будете удивлять?» — постоянный вопрос Дикого ученикам.

Катерина Измайлова — Горячих удивляла своими истинно шекспировскими страстями.

Сергей — Менглет не был шекспировским героем (Макбета, Гамлета, Отелло Менглет никогда не играл). Но именно поэтому чувства Сергея — Менглета были понятнее, доступнее нешекспировским героям (и героиням), заполнявшим зрительный зал.

Он был — свой! И сегодняшний, а не из прошлого. Он не хотел никого убивать — обстоятельства заставляли. Ему сочувствовали, то есть разделяли с ним его чувства.

Сергей — Менглет не «талантливо играл» раскаяние. Он каялся перед народом и отчаянно рыдал — искренне! Конечно, его трудно было простить, но его жалели, Катерине — Горячих дивились и ужасались!

…На другой день после премьеры Горячих и Менглет, как говорится, «проснулись знаменитыми».

Во всех рецензиях, а их вышло немало, сначала говорили о Катерине — Горячих, потом о Сергее — Менглете, втором по значению действующем лице. Девочки бегали смотреть «Сергея — Менглета» и говорили только о нем!

Мария Федоровна Андреева (она тоже когда-то была «девочкой»), сочувственно улыбаясь, поздравила Менглета с творческой победой!

С чем Андреева поздравила Горячих — не знаю. Мария Федоровна Люсю с ее точеной шеей не слишком жаловала…

…Премьеру отыграли 2 декабря 1935 года, а ранее, летом того же года, Валя Королева родила дочку.

Ее назвали весенним, радостным, советским именем — Майя.