ГЛАВА ВОСЬМАЯ

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Письмо от мужа, где Сергей Георгиевич советовал поскорее выбираться из Владивостока, Ольга показала Сахьяновой. Стали думать вместе, куда уехать. С грудным ребенком на руках рискованно пускаться в дальнюю дорогу. Мария посоветовала небольшую деревушку Гордеевку, в окрестностях Анучино. Там второй год стояла заколоченной школа — не было учительницы. При школе имелась квартирка. За летние месяцы, до начала учебного года, можно сделать ремонт, заготовить дров. Мария добавила, что и с пропитанием в деревне будет легче. Для Адочки, например, свежее молоко…

— Нужен пропуск. Иначе арестуют при первой же проверке.

— Достанем, — пообещала Сахьянова. — Что-нибудь придумаем.

Они поговорили о последних новостях из тайги. После удачной «рельсовой войны» партизанам пришлось вынести мощное наступление озверелых интервентов. Полного окружения удалось избежать ценою громадных жертв. Мелкими группами партизаны рассеялись по всей территории Южного Приморья.

В одном из последних боев, прикрывая отход своих товарищей, погиб председатель ревтрибунала Глубокой.

Вытеснив партизан в глухие таежные районы, интервенты возвратились на свои базы. В подтаежных деревнях остались небольшие гарнизоны белогвардейцев.

Ольга, помнившая бои на Забайкальском фронте, легко представила себе положение партизан, вынужденных скучиться на последнем рубеже, в Молчановке. Однако Борис Кларк любил говорить, что безвыходные положения заставляют нас собрать все силы и увидеть, на что мы способны. И судя по сообщениям из Амурской области, куда прорвалась часть партизан из Сучанской долины, интервентам не удалось сломить дух сопротивления. В Амурской области тоже началась «рельсовая война». Амурская железная дорога подверглась разгрому на протяжении от станции Ерофей Павлович до самой Волочаевки. Народная борьба не затихала ни на один день.

Ольгу тревожило отсутствие вестей о Сергее. Утешало одно: если бы с ним что случилось, об этом сразу стало бы известно. Значит, жив. Может быть, ранен? Или заболел настолько тяжело, что свалился с ног? Больные почки донимали его постоянно. А беречься он не умеет. Не умеет болеть!

Долгими вечерами, искупав ребенка и уложив его спать, обе женщины располагались за столом и за чаепитием вели нескончаемые разговоры.

Потрескивала лампа, ребенок сладко спал. Под завывание ветра женщины вполголоса разговаривали о самом сокровенном. В разговорах они не замечали времени.

Если было слишком поздно, Мария оставалась ночевать. Забравшись под одеяло, она дожидалась, когда Ольга погасит лампу, и принималась рассуждать о том, что полоса временных неудач уже как будто позади. Доказательства? Повальное разложение в колчаковской армии. Офицеры поголовно пьянствуют. Ожесточенная грызня идет в самой верхушке. Поговаривают, что атаманы Семенов и Калмыков уже открыто не выполняют распоряжений самого «верховного», адмирала Колчака. Но самое главное — настроение солдатской массы. Воевать осточертело всем. Частичный успех в июле голову не вскружил. Борьба с народом теряла всякую перспективу и подходила к логическому концу. Это понимал сейчас даже самый забитый солдатишка.

— Если солдат еще тянется перед офицером, это ничего не значит. Он стоит, вылупил глаза, а что у него на уме — начальству не видать.

Первыми признаками окончательного краха, считала Мария, будет постепенное освобождение от солдатского постоя подтаежных деревень. Там, в гарнизонах, солдаты уже переходят на сторону партизан. Генералы остаются без армии. И недалеко время, когда партизаны снова выйдут из тайги.

Ольга призналась:

— Даже не верится, что можно жить мирно и спокойно. Представляешь, на улицах ни одного японца. Идешь, никого не боишься.

Внезапно послышалось хныканье ребенка, Ольга вскочила и стала зажигать лампу. Нет, все спокойно. Девочка спала, выбросив поверх одеяла теплую пухлую ручку. И Ольгу вдруг пронзила невыразимая жалость к этой безмятежной маленькой девочке. Она приложила руку к глазам, затем спохватилась и глянула на гостью. Но Сахьянова ничего не видела, спала…

Достав пропуск, Мария проводила Ольгу на вокзал, помогла устроиться в вагоне. По перрону расхаживали японские солдаты, повесив винтовки на плечо. Вдали сивел залив; неподвижными громадами, вросшими в зеркальную гладь рейда, стояли броненосцы под самыми различными флагами.

— Мне страшно, — призналась Ольга. — Вдруг приедет Сережа, а нас нет?

— Ему нельзя здесь появляться. Они только и ждут! Наоборот, там вы скорее встретитесь.

В словах подруги Ольге почудился неясный намек.

— Маша, ты что-нибудь знаешь?

— Он где-то там, — твердо ответила Мария.

Узнав о тяжелом заболевании Лазо, она не хотела добавлять преждевременного беспокойства Ольге. Настанет время, сама узнает…

Сегодняшнее состояние подруги показалось Ольге странным, необычным. Сахьянова старалась скрыть волнение, несколько раз ответила невпопад, глаза ее блестели.

— Маша, что с тобой? Что-нибудь случилось?

— Езжай спокойно. Ничего страшного.

— Но все-таки? Я же вижу. Сахьянова нервно рассмеялась.

— Ты невозможный человек! Ну, хорошо, порадуйся вместе с нами: Всеволод бежал. Наконец-то удалось. Большая удача!

Побег Всеволода Сибирцева конечно же был тщательно подготовлен. Почему же Мария об этом не обмолвилась ни словом? Вот скрытная! Ольга восхитилась выдержкой подруги. Сама она на месте Сахьяновой поступила бы точно так же. Чего нельзя, того нельзя!

— Где он сейчас? Я имею в виду: в безопасности? После побега Всеволод скрылся в надежном месте на Первой речке. Вскоре, вероятно, переберется на 26-ю версту. Там помещается типография подпольной газеты «Коммунист» (вместо прежней газеты «Красное знамя»). Мария пожаловалась, что выпускать газету неимоверно трудно. Работы много, а людей нет. Выходит газета нерегулярно… Всеволод Сибирцев уже введен в состав редколлегии.

— Он великолепно пишет. Даже стихи! Да, да, представь себе, я читала, он нам присылал из лагеря. Сейчас такой работник нам особенно необходим.

Обычный деловой разговор двух подпольщиц… Однако Ольге показалось, что с тех пор, как появилась Адочка, повседневные боевые заботы подпольной организации стали обходить ее стороной. Неужели она превратилась только в мать со своими заботами о здоровье ребенка? Досадно, если товарищи так считают! Однако высказать свои обиды ей не удалось: ударил колокол на перроне. Через несколько минут, успокоившись, она с благодарностью подумала о спасительном звонке. Никто из товарищей не собирался списывать ее в архив. Наоборот, Сахьянова намекнула, что в Гордеевке ее ждут какие-то обязанности, там она не будет сидеть сложа руки и заниматься лишь своим ребенком. Уезжает она от назревающего провала и для работы.

На рассвете Ольга сошла с поезда и огляделась. От обильной росы потемнели крыши, безжизненно повисла начинавшая желтеть листва. Поезд, не подавая сигнала, заскрипел и тронулся. Скоро вдали погасли красные огни последнего вагона. Ольга осталась на перроне одна. Она держала на руках спящего ребенка.

Дежурный, поеживаясь от сырости, посоветовал ей дожидаться утра. Бывает, на станцию приезжают мужики из деревень. Но только деньги им предлагать бесполезно, берут они продуктами или вещами.

— Консервов у вас, случайно, нету? А галет? Это они любят…

Утром к ней, дремавшей на скамеечке, подошел сонный человек с дремучей бородой, в расстегнутой жилетке. Его послал дежурный. Ольга достала из узелка платье. Человек долго его встряхивал, разглядывал.

— Ладно, подожди маленько, бабочка. Сначала поедешь с нами вместе, а потом мой малый тебя докинет.

Ничего не поняв, Ольга осталась ждать. Платье человек унес с собой.

Часа через два возле станции остановилась подвода. Правил парнишка лет пятнадцати.

Покатили быстро, с громом. Парнишка лихо взмахивал кнутом. Дорога шла лесом. На изволок, когда колеса телеги вязли в песке, парнишка спрыгивал и, посвистывая на лошадь, потряхивал вожжами.

День тянулся нудно, бесконечно. Слепни носились над лошадью, телегу трясло на корневищах, пересекавших дорогу, словно чудовищные змеи. На обе стороны, куда хватало глаз, раскинулось пространство, блаженное по изобилию и дикости. Могучие травы возносились выше человеческого роста и валились набок.

В Гордеевку добрались к вечеру. Недалеко от дороги высился небольшой деревянный обелиск. Парнишка указал на него кнутом.

— Пострелянных захоронили. Здесь, в этой Гордеевне самой, ни одного мужика целого не осталось, всех порешили.

Десятка три избушек были разбросаны среди чахлых огородов. Ни души на улице, ни проблеска света в окошках. Длинное здание школы покосилось, окна и двери крест-накрест заколочены досками.

— Живые-то кто-нибудь есть? — спросила Ольга.

— Бабы одни остались. Но пужливые. Сейчас кого-нибудь найдем.

Подвода остановилась возле избы с распахнутой дверью. Выбежала собачонка, но не залаяла, а стала подозрительно присматриваться к приехавшим. Парнишка рассмеялся:

— Во напугали!.. Эй, кто есть живой?

Из-за косяка выглянула женщина, всмотрелась и несмело вышла на крыльцо. Парнишка успокоил ее, сказав, что привез учительницу.

— А мы-то уж думали! — и женщина спустилась, стала помогать Ольге. — У нас, если что, весь народ в тайгу бежит…

Сначала появились ребятишки, затем показались женщины. Ни одного мужчины Ольга не заметила. Парнишка-возчик оказался прав: всех деревенских мужиков каратели расстреляли. Женщины плакали, рассказывая, как хозяйничали в Гордеевке каратели генерала Смирнова. С тех пор напуганные жители по вечерам не зажигали в избах света.

Ольга объявила, что переберется жить в школу, как только наведет там порядок. Хозяйка, Марья Никитишна, стала уговаривать ее оставаться.

— Легки, угла не пролежишь. А вдвоем веселее.

Весь вечер она рассказывала о деревенском житье-бытье. Сначала в Гордеевку наведались бандиты.

— Охальники, не приведи господь. Крови нанюхаются, дыму, да в спирт с головой. Скотину сразу режут, а котов с собаками вешают на веревках. Уйдут — одни собаки и висят… Атаман у них ну чистый антихрист! Ввалится и аж дымится от самогона. И сразу к девкам: «Айда со мной в баню!» И мода у него — в потолок стрелять. «Чтоб грому, говорит, на все Европы произвесть, аж до Америки до самой!»

Самая большая беда пришла в Гордеевку, когда по уезду тронулся карательный отряд генерала Смирнова.

— Сгонят нас, — рассказывала Марья Никитишна, — генерал стоит и плеточкой по голенищу щелк да щелк. «Баб, говорит, отдельно, мужиков отдельно». Потом главному казнителю махнет, тот и принимается. Глаз в нем от дикости не видно, вроде цепного кобеля. Учителка у нас жила, уже преклонных лет. Спрашивает ее: «Учила? Ага, так значит и коммунистов здешних обучила? Вот тебе пенсия за это!» И через все лицо — хлобысь. Раздели ее, ободрали догола и ну полосовать. Ребятишки, бабы в крик, а убежать не смей, стой и смотри-любуйся. А за сараями в это время наших мужиков пулеметами наказывают… Такого страху, милая, набрались, что и не пересказать всего!

На следующее утро Ольга сходила к заколоченной школе, осмотрела комнатку учительницы и решила все же перебраться. Марья Никитишна расстроилась.

— Не поглянулось у меня? Ну, тогда поживи хоть недельку. Мне одной невмоготу. А ты, случаем, по фершальской части не знаешь? Нету у нас фершала, а ребятишки валятся. Сегодня принесет тебе одна, уж погляди… Ну, не вылечишь, так хоть слово скажешь, и на том спасибо.

Никаких отговорок она не хотела слышать.

Деревенская ребятня страдала от простуд и нарывов. Но чем помочь? Ни капли йоду, ни таблетки аспирина. Ольга советовала матерям лечить детишек баней и чаем с малиной. Покуда она делала осмотр, Марья Никитишна приготавливала угощение. Скоро Ольга поняла, что деревенским пуще всякого лекарства хотелось порасспросить городскую о новостях. Но что она могла им сообщить? Обещала скорое улучшение. Не век же бедовать!

Дня через два поздно вечером в дверь избушки тихо постучали. Хозяйка обмерла.

— Ох, кто-то чужой!

Она выглянула, тотчас дернулась назад, захлопнула дверь.

— Не нашинский какой-то… Не иначе, «колчак».

Так деревенские называли солдат-белогвардейцев. Послышался стук палки, в избушку ввалился человек с огромным мешком на спине. Лицо его до самых глаз заросло бородой, на ногах лапти. Ольга в изумлении тихо ахнула: перед ней стоял до смерти усталый Сергей Лазо.

Чтобы не выдать своей радости, Ольга быстро отвернулась. Хозяйка не сводила с ночного гостя испуганных глаз. Сергей Георгиевич свалил с плеч мешок, опустился на табурет. Он слышал, что в Гордеевке появился свежий человек, и пришел осведомиться, нет ли городских газет.

Ольга понимала, что его тянет в другую комнату, где на кровати, болтая ножками, гулькала маленькая Адочка, но он не мог, не имел права выдавать себя. Ольга тут же приняла игру, сказав, что одну газету она случайно захватила, сейчас вынесет.

Свернув газетный лист, она сунула внутрь фотографическую карточку Ады.

— Вот. Больше нет ничего.

Попросив напиться, Сергей Георгиевич отдохнул и стал собираться. С мешком на спине он с трудом пролез в низенькую дверь. Простучала палка на крылечке, и все затихло. Ольга накинула платок и выскочила из избы. Невдалеке вспыхивал и гас какой-то огонек. Сергей зажигал спички, чтобы как следует разглядеть фотографию дочери.

— На кого она у нас похожа? — Он снова вгляделся. — Не пойму. Но как будто на меня. Ты не находишь?

— Постой… Ты где сейчас? Откуда? Я же ничего не знаю!

Он рассказал о лазарете. О побеге Всеволода Сибирцева из лагеря он уже знал. Ольга удивилась скорости, с какой сообщение из Владивостока достигло таежного лазарета. Работала хорошо налаженная система связи. И она вновь, как и при прощании с Сахьяновой на владивостокском вокзале, ощутила себя оторванной от больших дел, которыми живет подпольная организация Приморья.

— Оля, я понимаю, тебе сейчас тяжело. Но скоро мы будем вместе. Осталось ждать немного. И потом уже не будем расставаться.

— Я скоро переберусь в школу. Наша школа во-он там. Если все будет спокойно, я зажгу свет. Наблюдай за окнами.

Через два дня Ольга перебралась в комнату при школе, и в первый же вечер к ней явились Сергей и доктор Сенкевич. В мешках они принесли продукты и небольшую аптечку. Доктор сделал Адочке прививку оспы и завалился спать.

Часа полтора Сергей забавлялся с Адочкой, не спуская ее с рук. Потом Ольга покормила дочь и уложила ее спать. На полу возле стены всхрапывал Сенкевич.

— Знаешь, он меня поставил на ноги, — сказал Сергей, с нежностью посмотрев на безмятежно спящего доктора.

— Замечательный человек, — подтвердила Ольга. На нее доктор с первой же минуты произвел самое отрадное впечатление.

— Пусть спит, — сказал Сергей. — Он так устает!

Низенький крепыш Сенкевич чем-то напомнил ему доктора, жившего по соседству с Пятрами и приезжавшего лечить отца. То же самое жизнелюбие, готовность к участию, безграничное добродушие. Иногда Сергею думалось, что эти душевные качества являются профессиональной принадлежностью людей, занятых человеческим здоровьем. Но Сенкевич, в отличие от доктора из Пятр, умел и прекрасно воевать: одно время он был комиссаром партизанского отряда. Ревштаб убедил его, что для него сейчас важнее всего не убивать врагов, а возвращать в строй раненых и заболевших товарищей. Сенкевич оборудовал в тайге прекрасный госпиталь.

— Тебе так не идет эта борода! — неожиданно заявила Ольга.

Сергей рассмеялся.

— Таежное украшение. Скоро сбрею.

Он сказал, что ему придется перебраться во Владивосток.

— А мы?

— Вам пока лучше остаться здесь. Но ты не беспокойся, тебя не оставят. Здесь Дядя Володя, здесь Ильюхов, Владивостоков…

Сергей и Ольга проговорили до самого рассвета.

Они разговаривали, как два партийных работника, два опытных подпольщика. Сергей пожаловался, что исполком, избранный на Ольгинском съезде, после июльского отступления перебрался в Улахинскую долину. Это, безусловно, ошибка. Партизанское движение осталось, по существу, без руководства. Губельман пытается что-то сделать. Недавно ему удалось создать в Чугуевке «Центральное информационное бюро партизанских отрядов Приморья» для координации действий. Однако самое большое, что удалось этому бюро, — наладить более или менее регулярную связь с областным комитетом партии. Получается неприглядная картина: события в крае как бы обгоняют тех, на кого была возложена обязанность руководить. В Иманском уезде, например, отряд Мелехина вырос до 250 человек. Недавно он соединился с другим партизанским отрядом и превратился в крупное соединение. Партизаны настолько обрели уверенность, что совершили нападение на станцию Муравьево-Амурская, взорвали мост и захватили много оружия, боеприпасов. Под Спасском действуют отряды Борисова и Певзнера, возле Чугуевки — отряд Владивостокова.

— Народ сражается, а мы, признаться, немного отстаем…

Рано утром гости напились чаю и стали собираться в путь. Доктор Сенкевнч возвращался в лазарет, Сергей Лазо направлялся в деревню Серебряную. Там находился штаб одного из партизанских отрядов. Сергей Георгиевич предупредил Ольгу, что в Серебряной он не задержится и на обратном пути обязательно зайдет в Гордеевку. Он намеревался превратить гордеевскую школу в одно из звеньев цепочки, по которой пойдет связь подпольного обкома партии с партизанскими районами. Ближайшим информатором Ольги станет Владивостоков, не только командир боевого отряда, но и член Ревштаба…

Ольга рассчитывала, что из Серебряной Сергей вернется к концу следующего дня. Дождавшись сумерек, она зажгла лампу и поставила ее на подоконник. Сергей издалека увидит свет в ее окошке. Она прибрала в комнатке, принарядила Адочку и поставила варить картошку. Аптечка доктора Сенкевича помогла ей в лечении детишек, женщины расплачивались с ней продуктами: картошкой, луком, молоком. В двух избах имелись швейные машинки. Из обрывков старой кофты удалось скроить нарядненькое платьице для Адочки.

Медленно тянулся вечер. Ольга уже привыкла не бояться, когда в ночном лесу вдруг раздавался резкий крик козлов-гуранов. В первые дни она каждый раз вздрагивала. Ближе к полночи тайга затихла, и стал слышен только ровный слитный шум качающихся сосен.

Раздев и уложив ребенка, Ольга аккуратно свернула платьице-обнову и приготовилась ждать. Заснуть она была не в состоянии. Она надеялась, что Сергей все равно придет. И лишь перед рассветом убрала с окна лампу. Утром ему входить в деревню слишком опасно: много любопытных глаз.

Что же могло случиться?

Днем кто-то из соседок принес известие, что по дороге на Казанку прошел большой отряд солдат. Ольгу охватило беспокойство. Она знала, что солдат отводят из притаежных деревень. А тут — наоборот! В самых тревожных предчувствиях она связывала задержку мужа с неизвестными событиями в Казанке, куда так спешно были брошены солдаты.

Снова весь вечер допоздна горела лампа на ее окне и снова напрасно — Сергей не появился.

Рано утром к ней прибежала перепуганная Марья Никитишна. На ней не было лица.

— Пошли скорей!

— Что у вас стряслось?

— Пошли, говорю. Не копайся!

Она потащила ее к себе. По дороге Ольга попыталась расспросить ее, — бесполезно. Марья Никитишна, путаясь в длинной юбке, проворно бежала к дому.

В знакомой кухне на полу лежал рослый нескладный парень, он был весь в крови. Ольга испугалась. Она же не врач и даже не фельдшер. Чем она может помочь? У парня оказалась ножевая рана в боку и сильно изрезанные руки. Он потерял много крови.

Марья Никитишна прикрикнула на Ольгу и принялась хлопотать. Вдвоем они обмыли парню руки и перевязали, на рану в боку положили капустный лист. «Жар оттянет», — пояснила соседка.

— Кто он такой? Откуда? — недоумевала Ольга.

— Приполз откуда-то. Утром собралась доить корову — лежит. Не иначе, из Казанки. Очухается, сам расскажет.

Пока парня следовало спрятать. Ольга предложила поместить его в школе, Марья Никитишна запротестовала.

— С ума сошла! У тебя и без того…

Она не договорила, но Ольга насторожилась. Намек? На что? Неужели приметили Сергея?

На все расспросы Марья Никитишна отмахивалась с притворной досадой. Однако в глаза не смотрела и усмехалась загадочно. Выходит, остаться незамеченным Сергею не удалось… Плохие же они конспираторы!

Но что же произошло в Казанке? Марья Никитишна пересказала, что говорят в деревне. Будто не в самой Казанке, а в деревушке Светлый яр «пущали кровь без всякого разбора». Карательный отряд для начала расстрелял несколько солдат из гарнизона, затем принялся за местных жителей. Будто бы открылась какая-то измена. Двух женщин, старуху и ее дочь, долго пытали раскаленными шомполами, потом завели на высокую скалу и сбросили вниз на камни.

Ольга догадалась, что в деревенском гарнизоне кто-то выдал заговор солдат. Рассвирепевшие каратели навели там суд и расправу. Но этот изрезанный парень? Придется подождать, пока он придет в себя…

Вечером она выставила лампу на окно и прилегла возле Адочки. «Неужели и сегодня…» В голову лезли самые нелепые подозрения. В прошлый раз Сергей с тревогой говорил, что в организации подпольщиков действует ловкий провокатор. Похоже, он проник давно и хорошо замаскировался. Противник успевает наносить удары в самую последнюю минуту. Так было уже несколько рад.

Условный стук в окно заставил ее опрометью броситься на улицу. Он! Наконец-то… Сергей оставил палку в сенях и первым делом спросил:

— Что, уже спит? Не успел!

И он долго смотрел на спящего ребенка.

О причине задержки мужа Ольга догадывалась правильно: в небольшом гарнизоне, оставленном в деревне, Николаю Ильюхову удалось найти несколько недовольных солдат. Вернее, солдаты сами стали искать встречи с партизанами. С помощью старухи Сивухиной и ее дочери они связались с Илъюховым. Задумано было перебить или связать ненавистных офицеров и с оружием в руках перейти на сторону партизан. И сорвалось! Кто-то выдал… Расправа карателей была ужасной. Старуха Сивухина и ее дочь вынесли страшные мучения. Их действительно сбросили со скалы. Когда каратели ушли, старик Сивухин подобрал истерзанные тела жены и дочери, сложил их в один мешок и так, в мешке, похоронил.

Сергей был расстроен неожиданным провалом. Он повторял:

— Никто не ждал. Так все было хорошо и — вдруг! Еще бы один день всего. Нет же!

Подперев щеку, он погрузился в мрачные раздумья. Ловкий провокатор до сих пор не выявлен и продолжает свою страшную деятельность. Кто же? Сколько можно? Хоть бы небольшую ниточку в руки!

Ольга стала кормить мужа: подала холодную картошку, свежий хлеб, кислое молоко.

Снимая картофельную кожуру, Сергей складывал ее аккуратной кучкой. Он не макал картофелину в солонку, как это делал бы каждый изголодавшийся, а набирал соли кончиком ножа и стряхивал ее постукиванием пальца. Ольга молчала и с любовью смотрела на него. Он не жадничал, неторопливо разламывал хлеб и отправлял его в рот маленькими кусочками, и когда ей показалось, что он ищет чем вытереть руки, она сорвалась с места и подала ему полотенце. С тех пор, как им довелось узнать друг друга, Ольга впервые с такою остротою испытала счастье любящей женщины, которой радостно хоть чем-то выразить эту любовь.

— Хочешь, я принесу свежего молока? У меня оставлено для Адочки. Но мне еще принесут, ее беспокойся! С молоком здесь хорошо…

Кажется, он правильно понял ее порыв, его большие черные глаза как бы растаяли и осветились изнутри. Он опустил руку с надкушенной картошкой.

— Сядь, пожалуйста, поближе. Ты вообще как-то странно сидишь. Будто я гость, а ты…

Она покраснела и замахала на него руками.

— Ешь, ешь и ничего не выдумывай!.. Тебе же скоро уходить.

Он с удрученным видом уставился в стол.

— Понимаешь… Я тебе уже говорил, что скоро отправлюсь во Владивосток. Так надо. Вызывают. Я осмотрюсь там, погляжу. Если что, вы тут же приедете. Но пока ты нужна здесь. Владивостоков уже знает, проинструктирован. Я его видел.

Внезапно он раззевался, затряс головой и, смеясь, пожаловался, что не спит вторую ночь. У него совсем слипались глаза.

— Не отдохнешь?

— Некогда. В дороге разойдусь. Я сейчас здорово приноровился: пока шагаю, все передумаю о чем угодно. Приду на место, остается только сесть и записать.

Ольга улыбнулась.

— Ну, ты же у нас, как Наполеон. Помнишь, Вася Бронников завидовал, что ты можешь по нескольку ночей не спать? Да и Борис…

Но он уже не слышал ее: он спал.