ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Адольф Перенсон (партийная кличка Борода) отбыл каторгу за участие в Кронштадтском восстании и имел за плечами колоссальный опыт революционной борьбы, тот самый опыт, которого Сергей Лазо в свои двадцать три года был лишен и которого одними митингами, спорами и чтением не обретешь: это был опыт человека, участвовавшего в классовых боях. В Красноярском Совете Перенсон отстаивал линию большевиков и часто упоминал имя Ленина, пользовался его аргументами. Ада при одном упоминании имени Ленина принималась ожесточенно спорить. Она не узнавала Перенсона. Годы каторги и ссылки сделали из него «чистопородного» большевика. Вскоре между прежними товарищами наступило охлаждение.

Наоборот, Лазо все более сближался с Перенсоном. После памятного заседания Красноярского Совета, когда четвертая рота как бы силой своего оружия поддержала пламенное выступление Бороды, между старым политкаторжанином и молоденьким прапорщиком установились доверительные, дружеские отношения. Мысли Перенсона занимала подготовка к съезду Советов Восточной Сибири — делегатами туда следовало послать только большевиков. Основными соперниками Борода считал эсеров, хотя и предсказывал им поражение на выборах этих делегатов. В откровенных разговорах Перенсон снисходительно посмеивался над тем, что Лазо все еще никак не может избавиться от влияния Ады. Кроме того, Лазо совершенно не знал рабочего класса.

— Вы все равно будете с нами, — уверенно заявлял Перенсон.

Разговор заходил о соперничестве среди эсеров. Перенсон знал о размолвке Лазо со своими прежними товарищами. Но он уверял, что Ада и Григорий возьмутся за ум.

— Вы бываете в клубе эсеров? — спрашивал он. — Это же чудовищно, что там городят! Надо потерять всякий рассудок, чтобы ратовать за войну, когда вся страна сыта ею по горло.

Лазо соглашался. На его взгляд, настроение Ады и Григория постепенно менялось. Недавно Ада с неприязнью стала говорить о своих товарищах по партии. В революции они увидели возможность занять высокие командные посты.

— Мелкие людишки! «Вот назначьте нас и вы увидите, как станет хорошо…» Как будто мы для этого скидывали царя!

Перенсон по-прежнему сохранял к Аде искреннее уважение.

— Ада — трезвый человек. Ей скоро вообще опротивеет эсеровская трескотня. Она обязательно придет к нам. В этом нет никакого сомнения.

Рассуждая о событиях в стране, Перенсон предсказывал бурные времена. Свержение самодержавия является лишь началом необыкновенно острой борьбы. Уже сейчас в Петрограде начались аресты большевиков, разгромлена редакция «Правды». По мнению Перенсона, здесь, в Красноярске, не следовало медлить с созданием вооруженных рабочих отрядов.

— Господину Крутовскому, комиссару Временного правительства, вдруг зачем-то вздумалось круто положить руль вправо: начал открыто якшаться с гарнизонным начальством. А у тех, как вам известно, крепкий альянс с казачьим офицерством.

Керенского он пренебрежительно называл Санькой. Но сам по себе Санька не представлял большой опасности. Гораздо страшнее были силы, стоящие за его спиной.

От рассуждений старшего товарища веяло убеждениями человека, видевшего гораздо дальше многих.

— Никогда не следует играть в восстание, если нет решимости и возможности идти до конца. Почему? Да потому хотя бы, что боевые силы, против которых приходится действовать, имеют на своей стороне преимущества организации, дисциплины и традиционного авторитета. Если восстание начато, надо действовать с величайшей решительностью и переходить в наступление. Оборона есть смерть всякого вооруженного восстания.

Сергею, все больше сомневающемуся в зыбкой и многословной программе его недавних товарищей-эсеров, нравились твердость, решительность и убежденность большевиков.

— Ленина читали? Ну как же это вы! Читайте, обязательно читайте. У него так все ясно. Этот человек знает все. Слышите, я подчеркиваю: все!

Сергей Лазо и сам все больше убеждался, что в кипевшем споре о судьбах революции в России правы большевики. И он горячо доказывал Аде и Григорию, что сейчас для русского солдата очень важным является вопрос о том, в чьем владении окажется земля. Солдаты беззаветно поверят тем, кто отдаст им землю, и пойдут за ними.

— Как я вижу, читаете Ленина? — усмехнулась Ада, выслушав тираду Сергея.

Ленин… Этот человек все больше завладевал мыслями Лазо.

Он своими глазами видел Ленина: в начале июня Лазо был в Петрограде на I Всероссийском съезде Советов.

Снова попав в столицу, Сергей совершенно не узнавал города. Куда девалась чопорность столицы! В Летнем саду гомонили солдаты, по набережной Невы в обнимку с девушками разгуливали разбитные матросы, увешанные оружием. Иногда вдруг гулко раздавался выстрел, словно грозное напоминание о сегодняшнем дне.

Перед делегатами съезда Владимир Ильич Ленин выступал дважды, говорил «Об отношении к Временному правительству» и «О войне».

Оратор, одетый так, как в ту пору одевались интеллигенты, не думающие о своем костюме, поразил Сергея простотой и ясностью мышления, огромной динамической силой своих лозунгов. Сергей еще не сталкивался с такой доходчивостью рассуждений. Ленин, можно сказать, давал наглядный урок классового подхода к важнейшим жизненным явлениям. Война, бросал он в притихший зал, средство колоссальной наживы, поэтому все капиталисты — разбойники. Следует немедленно опубликовать сведения о прибылях владельцев промышленных концернов, и тогда трудящиеся увидят, что доходы тех, кто наживается на войне, достигают чудовищной цифры — доходят до 800 процентов! Вот кому выгодна война. Им, и только им одним! Они попросту наживаются на бедствиях народа, на его крови…

Внезапно председательствующий тронул колокольчик — время оратора истекло. В зале поднялся шум. Ленин глянул на часы и попросил еще полминуты. Раздались аплодисменты. Стали голосовать. В конце концов ему отпустили еще три минуты.

«Больше времени потеряли, пока голосовали!» — подумал Сергей.

И снова простота ленинской логики заворожила напряженно слушавшего прапорщика. Через головы делегатов, битком набивших зал, оратор как бы напрямую обращался к тем, кто больше других страдал от насилия, неравенства и, разумеется, нескончаемой войны. Смысл его речей был ясен и легко укладывался в сознании. Сейчас, послушав Ленина, Сергей был в состоянии выдержать самый ожесточенный спор с эсерами. Он понял Перенсона, его преклонение перед Лениным.

Снова бежал поезд через всю страну, за Урал. На крупных станциях приходилось подолгу стоять. Россия хрипла от бесконечных митингов.

Сергей Лазо торопился, дома его ждали. Он часто доставал тетрадь с записями и открывал чистую страницу. Вагон качало, по коридору гремели сапожищи мешочников, — гибель их развелось, забили все поезда. Покусывая карандаш, Сергей отрешенно щурил глаза. Ему запало в душу, что вождь революции нисколько не скрывал великих тягот, которых потребует гигантская перестройка в стране. Но Ленин ни на минуту не сомневался в конечном успехе.

Что он застанет в Красноярске? Разумеется, двоевластие в городе за эти дни обозначилось гораздо четче. Напрасно Ада и Григорий восхищаются комиссаром Временного правительства. Этот человек ведет двойную игру. За спиной Совета уже давно происходит подозрительная возня. Перенсон предостерегает от внезапного удара со стороны гарнизонного начальства. Офицерство в Красноярске втихомолку собирает силы. Перенсон прав: следует поторопиться с вооружением рабочих. Кроме того, следует более решительно опереться на солдат: организовать их, показать им ясную цель, дать решительных командиров. Не создать ли при Совете солдатскую секцию? Наравне с рабочими и крестьянами в борьбу должны самостоятельной силой вступить и солдаты.

Из Петрограда Сергей Лазо вернулся ровным, успокоенным, как бы повзрослевшим. Он почувствовал себя человеком, который наконец нашел свое настоящее дело.

— Как вы изменились! — заметила ему однажды Ада.

— Разве? — удивился он. Потом подумал и согласился, — пожалуй, она права.

Григорий с грустным видом крутил на палец длинную прядь своих смоляных волос. Вчера он был в эсеровском клубе и ушел оттуда со скандалом. Он уверял, что его товарищи по партии или сходят с ума, или же стоят накануне небывалого предательства. Подумать только, они чуть ли не братаются с казачьим офицерством! Вчера, покидая клуб, он не удержался и бросил им в глаза: «Теперь вам надо нацепить лампасы и взять в руки нагайки!»

Для Сергея Лазо наступили: хлопотные дни. Обстановка в Красноярске становилась все напряженнее. Перенсон полностью поддержал мысль Лазо об организации солдат. На первых порах удалось образовать солдатскую секцию. Бовкун как-то признался: солдаты довольны тем, что в Совете у них появился свой человек. Они так и называют молодого прапорщика: «наш Лазо».

Перенсон в эти дни пропадал в железнодорожных мастерских и в Совете появлялся изредка. Сергею Лазо удавалось поговорить с ним на ходу.

— Решено, — заявил Перенсон. — В октябре в Иркутске собирается съезд Советов. От большевиков едут семь делегатов. Эсерам дали два мандата. По одному из них, я думаю, поедете вы. Я знаю, вы теперь наш человек. Но не посылать же в Иркутск густопсового эсера! Заберите этот мандат себе. А вот кого вторым?

Борода стал расспрашивать о настроениях Ады Лебедевой. На его взгляд, в последнее время она заметно разочаровалась в своих друзьях эсерах. «Это же естественно. Она обязательно должна прийти к нам».

Однако до поездки в Иркутск произошло еще немало событий.

Из Петрограда приходили тревожные вести. Столичные газеты словно с цепи сорвались. Чья-то опытная рука постоянно нагнетала ненависть к большевикам. Требовали привлечь Ленина к суду за шпионаж. Сергей вспоминал оратора на трибуне съезда Советов и в сомнении покачивал головой. Что за чушь? Этот человек совсем не походил на шпиона! «Грубая работа» — так оценил он стремление любой ценой опорочить большевиков.

Ленин ушел в подполье: его соратники ни за что не соглашались отдать его на суд. Сергей раздобыл затрепанную газету со статьей «Политическое настроение».[2] Он читал, подчеркивал, выписывал в тетрадку. Да, нужно готовиться к решительной борьбе. Только партия большевиков способна вывести страну из хаоса.

В коридорах Красноярского Совета без конца толклись солдаты. Курили махорку, щелкали семечки. Разговоры смолкали, когда показывался Лазо. Солдаты по-свойски ловили его за руки, двое-трое из почтения снимали папахи. Начинались жалобы: «Ждем, ждем, а толку никакого…» Лазо терпеливо слушал. Разговоры об одном и том же: на весенний сев не отпустили, хоть на уборку отпускайте. Бабы уже воем воют, надсадились без мужиков. Съездить, убраться с хлебом, а там и снова за винтовку можно. До зимы больших событий как будто не предвидится… «Товарищи, вопрос решается. Вся задержка в начальнике гарнизона. Но мы надеемся…»

Солдаты, топоча, бежали за Лазо до самых дверей кабинета.

— Товарищи, товарищи, без паники. Отправляйтесь к себе в казармы. Постараемся сделать все возможное.

— Время уходит, товарищ Лазо. Сейчас день год кормит. Чего мы здесь прохлаждаемся? Какой толк?

— Из какой роты, товарищи? Из десятой никого нет?

— Десятая рота в карауле.

— А где Бовкун? Никто его не видел?

— Бовкун с бородатым к железнодорожникам поехал. Начальник гарнизона всячески затягивал переговоры.

У Лазо создалось впечатление, что за спиной этого офицера кто-то стоит и незримо им руководит. Он поделился своими подозрениями с Перенсоном.

— Без всякого сомнения! — заявил Борода. — Он всего лишь пешка. Главарей пока не видно…

Солдатской секции в конце концов удалось добиться того, чтобы часть солдат отправилась домой, на полевые работы. В полку возликовали. Однако Ада Лебедева в демобилизации солдат увидела большой просчет.

— Зачем отпустили Бовкуна? Другого такого мы найдем не скоро. А он тут очень будет нужен!

Уже не составляло секрета, что озлобленное офицерство в Красноярске вынашивает планы, как одним ударом ликвидировать «хамское засилье» и стать хозяевами положения в городе. Пошли слухи, что Красноярск разбит на боевые участки, офицерам потихоньку раздают патроны и ручные гранаты.

Последнюю новость принес Григорий. У него лихорадочно горели глаза. Он узнал, что в Иркутске образован какой-то «Комитет спасения революции», оттуда в Красноярск направлены две роты пехоты и взвод артиллерии.

«Вот оно, начинается!» — подумал Лазо.

До сих пор борьба шла на митингах, словесно. Теперь надвигалась настоящая война. Неужели солдаты примутся стрелять друг в друга? Следовало любой ценой предотвратить кровопролитие.

Лазо нашел Перенсона в железнодорожных мастерских. Он уже знал о военной экспедиции из Иркутска. Рабочие готовились к встрече. На залитом мазутом дворе проходило обучение штыковому бою. С подводы выгружали ящики с патронами. Перенсон посоветовал солдатской секции Совета взять инициативу в свои руки.

— Иркутян надо встретить. Мы, конечно, должны быть готовы ко всему, однако уверен, солдат с солдатом всегда договорится. Зачем стрелять? Из-за чего? Глупость! Мало было пролито крови на фронте?

Договорились, что к тому часу, когда прибудет эшелон из Иркутска, на вокзал отправятся уполномоченные Совета.

— Я пойду сам, — заявил Лазо.

— Возьмите с собой еще кого-нибудь.

— Эх, жаль, нет Бовкуна! — вырвалось у Лазо.

— Неужели у вас больше никого не осталось? — удивился Борода.

— Найдем.

В полковом комитете Лазо неожиданно встретил Григория. Горячо обсуждалась новость об иркутской экспедиции. Здесь ее откровенно называли карательной. Члены комитета были настроены по-боевому. Григорий пытался их остудить.

— В будущем стрелять придется предостаточно. Сейчас этого лучше избежать.

Он настаивал на том же самом, что предложил Перенсон: послать на вокзал уполномоченных.

— Вот, кстати, и сам Лазо, — говорил он комитетчикам. — Солдаты относятся к нему по-братски. Если позволите, с ним могу отправиться и я. Уверен, мы сумеем договориться с ними.

Наступило тягостное раздумье. Терять времени не следовало. Утром эшелон прибывал в Красноярск. По всем приметам, кто-то торопил его, торопил! Удастся ли мирная инициатива красноярцев?

Полковой комитет решил принять предложение Григория.

— На всякий случай мы по тревоге поднимем десятую роту. Там ребята боевые.

Рано утром Лазо шагал к знакомому домику, где квартировали Григорий и Ада. В окошечках уже теплился свет. Григорий наспех допивал кружку горячего чая. Он вскочил, стал собираться. Ада, кутаясь в платок, молча проводила их на крыльцо.

По дороге Григорий оживленно толковал о том, почему он вызвался идти с Лазо парламентером. Он опасался, как бы полковой комитет не послал на вокзал одних большевиков. В Иркутске идет бешеная пропаганда против большевиков, их называют немецкими шпионами.

— А нам с вами эти обвинения пока что не грозят.

По перрону станции прохаживались несколько офицеров, Они сдержанно ответили на приветствие Лазо, а его спутника окинули презрительным взглядом.

— Уже пожаловали, — проворчал: Григорий. — Как только подойдет эшелон, вы займитесь этими господами. Хорошо? А я постараюсь, повидаться с солдатами.

К станционному колоколу побежал дежурный. Его успели перехватить офицеры, запретили подавать звонки. Все головы повернулись к семафору. И вот наконец показался густой султан дыма, затем черная грудь мощного паровоза. Замелькали теплушки, в распахнутые двери высовывались головы солдат. Залязгали буфера.

Офицеры направились к классному вагону. Сергей Лазо присоединился к ним.

На перрон соскочили несколько человек. Старший из них первым делом поинтересовался, нет ли среди встречающих эсеровского представителя Красноярского Совета. Выступив вперед, Сергей Лазо приложил к козырьку руку.

— Так точно. Прапорщик Лазо, председатель солдатской секции.

— Отлично. Сейчас начнем выгрузку. Как настроение в городе? У нас небольшая неприятность: в пути взбунтовалась артиллерийская прислуга. Не скрою, мы рассчитываем на вашу помощь.

Оттирая Лазо, в разговор вмешался представитель начальника гарнизона.

— Простите, но я предложил бы срочно отправиться в город. Комиссар Временного правительства заинтересован именно в артиллерии.

— Но я же говорю: здесь нам необходима ваша помощь!

— Повторяю: разговор об этом лучше всего провести в городе.

Движением бровей, выражением лица говоривший дал понять о нежелательности присутствия прапорщика Лазо. Разговор обрезало. Лица офицеров окаменели. Неприятную заминку прервал запыхавшийся фельдфебель. Он подбежал, кинул к папахе руку и лихорадочно доложил, что выгрузка задерживается: у артиллеристов началось какое-то совещание, солдаты ждут оттуда распоряжений.

— Хорошенькое дело! — проговорил старший из приехавших.

Он был смущен и старался не смотреть на встречавших.

«Молодец Григорий!» — подумал Лазо. Вежливо козырнув, он пошел вдоль состава в поисках артиллеристов. Спиной он чувствовал, что вся группа офицеров не сводит с него злых глаз. Но теперь на их злость можно было наплевать. Солдат он нашел столпившимися у вагона. Лазо представился. Его быстро окружили. Разговор вышел недолгим: артиллеристы не желали выступать против революционного Совета. «Выгружаться не будем! Обратно, в Иркутск!» — решили они.

Исторический выстрел крейсера «Авроры» докатился до берегов Енисея через двое суток. В ночь на 29 октября в Красноярске не утихало возбуждение. Солдатская секция Совета заседала с самого вечера. От едкого дыма самокруток резало глаза. Кто-то догадался распахнуть окно, и в помещение ворвался сырой холодный воздух. Все прислушались: как будто в отдалении треснул винтовочный выстрел… Чернота за окнами грозила самыми непредвиденными событиями.

Мнения всех ораторов сводились к тому, что время дорого. Стали намечать объекты, куда в первую очередь требовалось послать вооруженную силу.

Поздней ночью Сергей Лазо прямо с заседания отправился в свой полк. В карауле находилась его четвертая рота. Лазо узнали, обрадовались. Он попросил разбудить и собрать членов комитета десятой роты. Караульный фельдфебель распорядился и, беседуя с Лазо, с довольным видом теребил свои усы.

— С иркутскими-то драться так и не пришлось! Обойдется и теперь. К чему стрелять?

Этой же ночью революционные солдаты заняли все городские учреждения, поставили свои караулы. На телеграфе успели перехватить паническое сообщение комиссара Временного правительства Крутовского: «Большевики заняли солдатами казначейство, банки, все правительственные учреждения. Гарнизон в руках прапорщика Лазо…»

Захват власти в Красноярске произошел без единой капли крови.

Однако все громче слышались раскаты гражданской войны: вспыхнул мятеж в Иркутске — против Советов выступили офицерство, юнкера, казачьи части. В полный голос заговорило оружие. На улицах сибирской столицы начались настоящие сражения. В них с ходу, выгрузившись из теплушек, принял участие и отряд красноярских революционных солдат под командованием прапорщика Лазо.

Отряд прибыл на помощь иркутским большевикам.

Путь от Красноярска на восток занял почти неделю. По обе стороны железной дороги тянулась нескончаемая тайга. Огромные пространства страны невольно волновали бесхитростные души солдат. Многие из них не отходили от дверей. Вечерами, когда на железном листе посреди теплушки разжигали костер и вешали чайник, начинались неторопливые дорожные разговоры.

— Товарищ Лазо, а приходилось вам бывать в Иркутске?

Сергей Лазо принимался рассказывать о недавнем, в октябре, съезде Советов в Иркутске. На съезд приехали делегаты не только Сибири, но и Дальнего Востока, почти все приехавшие были настроены решительно: «Вся власть Советам!», «Долой правительство Керенского!» Лазо особенно отметил, что делегаты требовали мира и отдачи земли крестьянам. Делегаты создали свое, сибирское правительство — Центросибирь, членом этого правительства был избран и Лазо.

Солдаты слушали внимательно. Они прикидывали, когда же правительство отпустит их по домам.

— Товарищ Лазо, неуж офицерье против правительства? Но тогда их миром не унять. Стрелять придется!

Об этом думал и Лазо. Еще во время работы съезда бросалось в глаза обилие военных в Иркутске. Зачем? Зачем они там собирались? И теперь Лазо считал, что успокаивать солдат не следует, лучше заранее предупредить их, что избежать боев на этот раз, пожалуй, не удастся.

Дорогие мои! Милая мама и милый мой Степа. Лишу 10 декабря утром со станции Иркутск, куда я только что приехал. В городе один за другим время от времени громыхают артиллерийские выстрелы. Сейчас иду в девятый полк и, конечно, сразу попаду на работу, тем более что меня здесь немного знают. Думал написать тебе отсюда открытку, но боюсь до поры до времени тебя беспокоить, пересылаю это письмо в падежные руки в Красноярск, оттуда его тебе перешлют, если что случится… С вещами я уже распорядился. Все личные бумаги, дневники и т. д. перешлют вам по почте. Я их всецело посвящаю Степе и все дневники, которые лежат в письменном столе в Кишиневе; чужие письма постарайся по возможности отослать адресатам или уничтожить. Передайте мой братский поцелуй Боре. Думаю, Степа, ты так же будешь революционером, как и твой брат. Крепко целую. Сергей Лазо.

В уличных боях в Иркутске Сергей Лазо получил первое боевое крещение. Он стрелял, бросал гранаты, видел, как падают сраженные враги, и хоронил друзей.

Пламя войны охватило всю территорию Сибири. Глубокий тыл, каким всегда была зауральская часть России, превратился в арену ожесточенных сражений. Сибирское правительство, Центросибирь, во главе с Н. Н. Яковлевым едва успевало поспевать за событиями. Положение его осложнялось тем, что регулярными войсками оно, по существу, не располагало. Крестьянин сохранял наивную веру в «Учредилку» и надеялся без большой беды переждать смутное время. С фронтов возвращались воинские части, и приходилось гадать, за кого они. Каждая политическая партия старалась перетянуть солдат на свою сторону, бросая на бесконечные митинги своих самых боевых, самых задиристых ораторов.

Молодая республика рабочих и крестьян, едва ее правительство во главе с В. И. Лениным объявило мир со всеми народами, вызвала бешеную ненависть врагов. Уже через три месяца после выстрела «Авроры» мощное наступление предприняли немцы. Почти одновременно с ними англичане напали на Россию с севера, высадив десант в Мурманске. А в следующем месяце не упустила своего шанса и Япония. После грубой провокации с нападением на контору «Исидо» японские крейсеры ворвались во Владивостокский порт.

Из Владивостока в Москву Владимиру Ильичу Ленину полетела срочная телеграмма:

«…подробности десанта: был совершен самолично японским консулом и адмиралом Като без всякого предупреждения не только Совдепа, но даже городской управы и земства, которые до сих пор считались представителями власти Российской республики. Десант высажен без согласия английского, американского и других консулов. Земство заявляет энергичный протест во внутренние дела. Исполком кончил сейчас заседание, выпустил воззвание к гражданам о спокойствии и не поддаваться провокации, кроме этого заявил протест против нарушения прав нашего государства, послал их всему консульскому корпусу. Отправлены представители японскому консулу, который согласился принять как частных лиц. Английский примет сегодня 4 часа как представителей Совета, а американский — тоже, французский отказался принять как частных лиц и как советских представителей, мотивируя незнанием. Сейчас получили сведения… что англичане предлагают также высадку. Мотивы — отсутствие твердой охраны с утра в районах, где живет много японцев. Циркулируют японские патрули от трех до десяти человек. В конце Китайской улицы в ограде японского храма разбиваются палатки, привозятся продовольственные и военные припасы, причем самое деятельное участие принимают японские грузчики, работающие в русском профессиональном союзе больше года. Отношение населения двоякое. Масса народа на улице, особенно много рабочих, настроение которых протестующее, но угнетенная буржуазия и все темные силы страшно довольны вводом, видя в этом свое освобождение от Советской власти…»

Никаких сомнений не было: высадка десанта готовилась планомерно, тщательно, вплоть до засылки агентов под видом японских грузчиков. Некоторая несогласованность в действиях иностранных консулов являлась камуфляжем: международные хищники, собираясь вонзить зубы в дальневосточный русский пирог, конечно же обо всем договорились.

Через два дня после того, как башмак японского солдата ступил на русскую землю, Владивостокский Совет получил директиву В. И. Ленина:

«Мы считаем положение весьма серьезным и самым категорическим образом предупреждаем товарищей. Не делайте себе иллюзий: японцы наверное будут наступать. Это неизбежно. Им помогут, вероятно, все без изъятия союзники. Поэтому надо начинать готовиться без малейшего промедления и готовиться серьезно, готовиться изо всех сил. Больше всего внимания надо уделить правильному отходу, отступлению, увозу запасов и жел. — дор. материалов. Не задавайтесь неосуществимыми целями. Готовьте подрыв и взрыв рельсов, увод вагонов и локомотивов, готовьте минные заграждения около Иркутска или в Забайкалье».

Глубокий анализ обстановки, предвидение дальнейших событий, четкие и конкретные распоряжения… Впоследствии Сергей Лазо как наяву вспомнил свои впечатления, когда он впервые увидел и услышал вождя революции.

Владивостокский Совет возглавлял Константин Суханов. В Москву полетела ответная телеграмма:

«Товарищи, вашу записку мы получили. Считаем, что положение безусловно серьезное, но не безнадежное, так как, видимо, существуют громадные разногласия в действиях, особенно Америки и Японии. Правда, Япония всеми силами старается ускорить события в свою пользу — первое — приход судов во Владивосток без согласия союзников, второе — высадка вооруженных сил также без согласия местных союзных консулов, но союзники дают японцам почетный выход, приводят свои суда, высаживая свой десант, пока английский, в противном случае должен быть открытый конфликт, от чего они воздерживаются… Открытой оккупации имеются разногласия среди японского купечества Владивостока, что существует в самой Японии. Повторяем, наши соображения подтверждаются пятидневной затяжкой неполучения инструкции правительств консулами по поводу десанта. Будем производить работу, иллюзии не питаем, вашу фразу „не задавайтесь неосуществимыми целями“ просим разъяснить, вызывает разногласия…»

Человеку военному быть свидетелем такой полемики невыносимо. Главное свершилось: захватчики на нашем берегу. А если уж войска высадились, то подобру-поздорову они не уйдут. Со стороны великого океана на всю громадную страну потянуло пороховым запахом, знакомым каждому фронтовику.

В тот день, когда японская солдатня топала по владивостокским улицам, государственный секретарь США Лансинг послал своему послу в России успокоительную телеграмму: все действия японской военщины полностью согласованы с американским правительством.

В довершение к разбойничьим нападениям извне в самой России вспыхнул мятеж белочехов. Их воинские эшелоны протянулись через всю страну от Волги до Тихого океана, повсюду восстанавливая старые порядки.

Война, таким образом, нашла Сергея Лазо далеко от линии фронта. Он стал свидетелем того, как веками дремавшая Сибирь озарилась невиданно кровавым заревом.

Сибирский крестьянин никогда не знал помещичьего гнета. Мириться с диким произволом, с насилием Колчака, Семенова, Калмыкова и прочих атаманов и атаманчиков он не захотел. В таежных деревнях издавна существовал охотничий промысел. В редкой избе не висело на стене ружья. Даже женщины, собираясь на сенокос и опасаясь нападения хунхузов,[3] опоясывали себя патронташами и вешали на плечи дробовики. Поэтому так велика была стихийная сила красных отрядов, громивших прекрасно организованные и вооруженные войска белогвардейцев.

Свергнув власть Советов во всех крупных городах от Сызрани до Владивостока, враги революции столкнулись с яростью народной. В Сибири полыхали фронты Даурский, Забайкальский, Уссурийский, Гродековский. Разрозненные, плохо вооруженные отряды красногвардейцев и революционно настроенных солдат в ходе боев формировались в крупные соединения и выдвигали из своей среды талантливых командиров.

Прапорщик Лазо в феврале восемнадцатого принял командование Забайкальским фронтом. Его войска сражались на территории, равной Италии. Противником Лазо был атаман Семенов, бешено завидовавший Колчаку. С самого начала он сделал ставку на японцев. Но японцы до поры до времени осторожничали, не рискуя демонстрировать открытую поддержку откровенного бандита. Семенов злился, проклиная дипломатию и природное коварство «желтых обезьян». Он подозревал, что на крутом повороте судьбы может оказаться без поддержки. Свою злобу он вымещал на жителях захваченных с налету деревень. В его блиндированном поезде имелся специальный вагон, в котором помещалась пытошная камера. Еще в двух вагонах он возил запас награбленного золота и свой гарем.

Спустя три дня после высадки японских войск во Владивостоке атаман Семенов ночью, воровски, перешел из Маньчжурии границу и, легко сбивая рабочие заслоны, двинулся вдоль железной дороги на Читу. В приграничных станицах его с молебнами встречали попы и кулачье. Армия Семенова росла. Атаман швырял в толпу пачки награбленных папирос, хвастаясь, что это подарки ему от японской императрицы.

Красногвардейские отряды с боями отходили назад. Удалось взорвать железнодорожный мост через бурную реку Онон. Это задержало продвижение Семенова. Читинский Совет объявил в городе осадное положение. Во все концы полетели телеграммы о помощи.

Военный совет Забайкальского фронта спешно формировал свежие части. Новый командующий Сергей Лазо получил последнюю военную сводку: белоказаки заняли станцию Оловянная. В солдатских обмотках, в длинной измызганной шинели, перетянутой ремнем, Лазо прибыл на станцию Адриановна, где находился штаб фронта. Никакого оружия на нем не было, только через плечо на ремешке висел полевой бинокль.

Несмотря на угрожающее положение, паники в штабе не ощущалось. Первым делом командующему показали воззвание Семенова: «Считаю долгом совести предупредить, что с движением моим по Забайкалью буду предавать смертной казни всех тех, кто будет оказывать противодействие моему отряду». За атаманом, едва он перешел границу, потянулся густой кровавый след. В отряде Семенова подвизался знаменитый хунхуз Ли Хун-чен со своими головорезами, китайские солдаты-дезертиры и около восьми сотен монгольских бандитов, надеявшихся хорошо пограбить на русской земле.

С одного взгляда на карту Лазо понял смертельную опасность для Читы. Семеновские части занимали фронт от станции Даурия до маньчжурской границы. Надежным тылом им служила территория Маньчжурии. Белоказаки рассчитывали на полный успех и не хотели допустить, чтобы спасся хоть один из защитников города. Пути отступления будут мгновенно перерезаны. Нетрудно представить, какой погром учинят они в рабочих кварталах города.

Положение обороняющихся осложнялось хронической нехваткой снарядов и патронов. Сражаться приходилось в основном штыком. В железнодорожных мастерских спешно заканчивалось снаряжение двух примитивных бронепоездов. Но в основном все надежды связывались с подкреплениями из Владивостока, Благовещенска, Иркутска, Томска и других городов.

Чита, став прифронтовым городом, жила в тревожном напряжении. Жестокий враг, семеновцы, находился совсем рядом, в Оловянной. Однако, заняв Оловянную, банды атамана ударились в разгул: наступила пасха. Неожиданная передышка в боях оказалась на руку обороняющимся. Вышли на линию бронепоезда, сколачивались отряды интернационалистов из пленных австрийцев и венгров. Рабочие железнодорожных мастерских поголовно записывались в Красную гвардию. Пришлось бросать жребий: кому оставаться, а кому идти на фронт.

Лазо, привыкший обходиться почти без сна, днем объезжал свежие части, а ночами напролет, подливая керосину в лампу, просиживал над картой. Атаман Семенов уверен, нагл — это ясно. За его спиной явно просматриваются японские штыки. Наши войска удручены первыми поражениями: отступление всегда угнетающе действует на психику. Следовало решительно переломить сложившуюся обстановку. А для этого существует лишь один способ: ударить по врагу, смять его и погнать. Над этим командующий фронтом и размышлял.

Празднование семеновцами пасхи позволило подготовиться, но только не к обороне, как были настроены в штабе, а к наступлению. Дерзко? Безусловно. Но это был единственный выход. Внезапного удара, хорошо подготовленного, наглый враг может не выдержать.

В тылу атамана Семенова находилась река Онон. Бандиты были так уверены в успехе, что не торопились с починкой моста. Они считали, что у них достаточно сил. Сергей Лазо уже успел узнать нехитрую тактику атамана: казачьи части, хватив для храбрости самогона, развертывались в лаву и, крутя клинками, пластались в бешенной атаке, стремясь дорваться до бегущих и утолить ярость кровью «краснопузых». Не дать им развернуться в лаву вообще не позволить наступать! Удар необходимо наносить самим…

Занять Оловянную надо неожиданным броском. Но дальше река Онон. Возле реки опасные высоты, и самая опасная — Тавын-Тологой. Вот там может завязаться жестокий бой. Командующий в наброшенной на плечи шинели сидел за кухонным столом, на котором расстелена карта, однако видел и бурную реку, и взорванный мост и заречную станцию Борзя, после которой атаману Семенову уже не за что будет зацепиться. Конечно, он удерет в свое логово — в Маньчжурию. Следовало бы не давать бегущим бандитам передышки, преследовать, однако здесь вступала в действие дипломатия. Молодая республика Советов всячески избегала международных конфликтов. И прохвост Семенов это знает, он на это и рассчитывает. Стоит ему пересечь границу, он поступает под защиту китайцев… Секретная шифровка Центросибири предостерегала командующего Забайкальским фронтом от перехода государственной границы. Военных сил для международного конфликта у нас не хватало.

Но до захвата Борзи сначала следовало взять Оловянную…

Чадила лампа. На старенькую, потертую на сгибах карту ложились аккуратные линии, квадратики. Стирались резинкой и рисовались снова. В окошке постепенно серело. Начинался новый день.

Из далекого Томска прибыл 1-й боевой отряд. Его встречали с музыкой. Бойцы, выпрыгивая из теплушек, читали кумачовый лозунг, протянутый по всему фронтону вокзального здания: «Все под ружье! Все, кто способен, вставайте в ряды бойцов за Советскую власть против атамана Семенова!» Пополнение из Томска оказалось особенно ценным тем, что в отряде был необычайно высокий процент членов большевистской партии. Часть прибывших немедленно направили политбойцами в свежесформированные части.

— Товарищ командующий!

Сергей Георгиевич оглянулся и вдруг почувствовал, как горячо стало щекам. К нему подходила статная белокурая девушка с венцом волос, уложенных вокруг головы. Что-то знакомое показалось в ее энергичном молодом лице. Где он мог ее видеть? Однако копаться в памяти было некогда. Девушка направлялась к нему с самым решительным видом.

— Товарищ командующий, у меня неотложное дело.

Ну, разумеется. Иначе она не окликнула бы, не подошла… Но как ему управлять своим лицом, своими глазами? Проклятое смущение! Он сознавал, что выглядит глуповато, однако не в силах был согнать с лица улыбки. Нет, не походил он сейчас на командующего фронтом!

Впоследствии он ей признается, что всегда считал: даже при первом взгляде на человека, которому суждено стать твоей судьбой, сердце, словно предупреждая, непременно екнет.

Ольга Грабенко, томская студентка, приехала с отрядом. Ее направляют политбойцом в Аргунский казачий полк. Говорят, это распоряжение самого командующего фронтом.

Перекинув бинокль с одного плеча на другое, Сергей Георгиевич уступил девушке узкую полоску дощатого тротуара, а сам пошел рядом, по растоптанной грязи. Он поглядывал себе под ноги и только сейчас обратил внимание, как грязны его ботинки и обтрепаны полы шинели. От шинели исходил устойчивый запах дыма, словно он ночевал в ней возле таежных костров. От вагонных «буржуек», что ли?

Аргунцы, объяснил он девушке, наиболее боеспособная наша часть на всем Забайкальском фронте. С германской войны полк вернулся в родные края в полном составе и при всем вооружении. У казаков необычайно крепка станичная спайка, в основном все земляки: кумовья, сваты. Но, к сожалению, иногда они и удирают от противника тоже довольно дружно. (Сергей рассмеялся, но тотчас стал серьезным. Девушка даже не улыбнулась.) Сейчас Военный совет фронта укрепляет в полку партийную прослойку. Например, недавно туда направлен Борис Кларк, рабочий читинских железнодорожных мастерских.

— Я знаю этот полк, — сказала Ольга. — Нас посылали его разоружать. На станции Тайга. Но сведения оказались неправильными. Полк боевой и за Советскую власть. Меня поразила их дисциплина.

— Как же они вас встретили? — поинтересовался Лазо.

— Представьте, смехом. «Казак, говорят, никогда не расстается с оружием!» Но знаете, какая у них дисциплина? Они безжалостно наказывают даже за плохой уход за лошадью. У них там довольно сильные партийцы: Бронников, Зверев, Чижик.

— Вас куда направили?

— Как раз к Бронникову, в третью сотню.

— Почему же не хотите?

Девушка замялась.

— Не то чтобы не хочу… Просто жалко покидать товарищей.

— Это необходимо. Поверьте! Нам предстоит не только обить наступление Семенова, но и самим погнать его… Но может быть, вам подыскать работу в городе, в тылу? У нас и здесь дела неважные. Наверное, слыхали?

Ольга утвердительно кивнула. В Чите зреет заговор переодетых офицеров, бывших черносотенцев и старорежимных чиновников. С ними и духовенство…

Озабоченное выражение на лице командующего сменилось откровенным раздражением.

— Семенов нас здорово потеснил. Мне жалко Оловянную. Но пришлось оставить. Наши части отступают. Враг пока сильнее нас. А тут еще и анархисты подводят. Мерзавцы! Удирают при первых же выстрелах и мародерствуют в тылу. Вы знаете, я приказал арестовать их главарей — Лаврова, Пережогина. Так что вы думаете? Вместо того чтобы расстрелять этих предателей, их отпустили!

После недолгого молчания Лазо спросил:

— Вы сейчас куда? А то пойдемте со мной. Я всегда останавливаюсь у Кларка. Чудесная семья!

Ольга поблагодарила и отказалась.

— Я все-таки отправлюсь в третью сотню. Казаки мне сразу поправились. Боевой парод!

На прощание Лазо заметил:

— Аргунцам скоро предстоят тяжелые дела.

— Тогда тем более! — усмехнулась Ольга. И они расстались.

Семья Бориса Кларка занимала в железнодорожном бараке две небольшие комнатки. Под окнами оживали от зимней спячки голые прутья сирени. Весь куст кишел сварливыми воробьями. От лужи, стоявшей у самого порога, постреливали солнечные зайчики. Уже взявшись за скобу, Лазо не выдержал и обернулся. Ольга на цыпочках перебиралась через разъезженную грязную дорогу. Она по-женски держала руку на отлете. Вдруг она оступилась, Сергею почудился испуганный вскрик. В то же мгновение Ольга оглянулась, увидела, что он за нею наблюдает, и пошла по грязи, не разбирая дороги. Ему стало неловко, он поспешил нырнуть в низенькую дверь барака, но улыбка не отпускала его лица до тех пор, пока навстречу ему не вылетела ликующая стая детворы с пронзительными воплями:

— Дядя Сережа! Руки вверх!

Как обычно, с-самого порога начиналась игра: детишки «брали его в плен», он изо всех сил сопротивлялся. Нюта, жена Кларка, смотрела на начавшееся светопреставление и не могла сдержать улыбки. Командующий фронтом походил на увальня-медведя, барахтающегося со сворой щенков. Ребятишки захлебывались от восторга. Наконец им удавалось растянуть дядю Сережу на полу, сесть на руки и на ноги. Он объявлял, что сдается, и принимался выплачивать контрибуцию: вытаскивал из карманов леденцы и кусочки сахара.

За стол он уселся, обвешанный детворой.

Когда детей уложили спать, Сергей сказал Нюте:

— Бориса мы, наверное, сегодня не дождемся. Я заночую, мне завтра надо рано в штаб. Приезжает отряд из Владивостока.

Свет из комнатки, где было гостю постелено, Нюта видела всю ночь. На рассвете она осторожно заглянула.

Перед Лазо лежала карта, он сосредоточенно писал. Она подумала, что на этом человеке лежит громадная ответственность — командовать тысячами бойцов, сведенных в отряды и полки. Ей приходилось слышать разговоры Лазо с мужем. Сергей Георгиевич отдавал должное мужеству наших бойцов, но сожалел, что они слабо вооружены, недостаточно обучены, сильно влияние анархистов. А враг, если исключить хунхузов, способных только грабить, располагает прекрасными соединениями, прошедшими боевую выучку. Одолеть такого врага неимоверно трудно… И вот он не спит всю ночь, думает, набрасывает планы. Нюта прикрыла дверь и принялась растапливать печку.

Провожая его на вокзал, она призналась, что ночь напролет думала о них с Борисом, и попросила забрать ее на фронт. Он удивился:

— А детей с кем оставишь?

Она помолчала, лицо ее сделалось страдальческим.

— Не дай бог, случится что-нибудь с Борисом. Куда я со своей шестеркой?

— Не сходи с ума. А я на что? А Вася Бронников? Даже пусть нас убьют, останутся товарищи. Они тебе помогут поднять на ноги малышей.

Натянул шинель, туго подпоясался, разогнал за спину складки.

— Послушай, Нюта. Увидишь Васю Бронникова, скажи: к нему в сотню политбойца направили. Пусть он с ним немножечко… того… — Хотел что-то еще сказать и окончательно смутился. — В общем, он там сам увидит!

Отряд из Владивостока прибыл со своей артиллерией, с пулеметами. Большинство бойцов — настоящая «рабочая косточка»: железнодорожники, грузчики порта. Командный состав — исключительно большевики. Комиссаром отряда назначен старый большевик, политкаторжанин Губельман (партийная кличка Дядя Володя). Свой каторжный срок Губельман отбывал с земляком Лазо, легендарным Котовским. Он был свидетелем дерзкого побега Котовского с каторги.

Эшелон с отрядом разгрузился на станции Адриановка. Командир отряда Бородавкин и Губельман явились в штаб Забайкальского фронта. Сергей Лазо искренне обрадовался пополнению.

— Мы тут решили объединить ваш отряд с хабаровцами и амурцами. Создается ударная группа войск. Ей предстоит главная задача: наступать на Оловянную через станцию Булак.

Несколько дней командующий фронтом провел в частях ударной группы. Это был его метод: самому знакомиться с настроением и состоянием бойцов. Напоследок он заглянул к аргунцам. Командир третьей сотни Василий Бронников принялся расхваливать нового политбойца. С первого же дня Ольга сумела так себя поставить, что казаки буквально смотрят ей в рот. А если еще в бою себя покажет, такому политбойцу цены не будет.

— А верхом? — спросил Лазо. — Умеет?

— Научим, — заверил Бронников. — Это дело плевое. Главное — лошади не боится. Да и лошадь ее чует… Идем, у ней сейчас как раз занятия. Послушаем.

Сергей Георгиевич издали узнал корону белокурых волос. Вокруг политбойца прямо на земле сидели казаки. Ольга, рассказывала о жульнической проделке атамана Семенова. Чтобы создать видимость, будто японцы не жалеют для него своих солдат, он переодел в японскую форму свой небольшой отряд и устроил ему пышную встречу на станции Мациевская. Ночью этот отряд отправился обратно в Маньчжурию, а утром снова прибыл на Мациевскую. Так продолжалось несколько дней. Видимость непрерывного пополнения японскими войсками… Семенов ненавидит Колчака. В Забайкалье он хочет чувствовать себя полным хозяином. Атаман хвалится своим знакомством с высокопоставленными японскими генералами, всячески создает себе репутацию человека, для которого японцы не пожалеют никаких средств. Он постоянно намекает на благосклонное отношение к нему самой императорской семьи. Недавно нанял какого-то тщедушного японца, нарядил в мундир и всюду выдает его за сына генерала Куроки.

Заметив командиров, Ольга закончила занятие. Казаки с шутками направились к коновязи. Бронников сказал, что ему нужно в кузницу, но Сергей Георгиевич его задержал. Не на свидание же он заехал! Ему было достаточно, что он увидел Ольгу. Однако уехать, не сказав ей ни слова, было неудобно. Пусть Бронников будет рядом.

Они дожидались, когда Ольга подойдет. Ее провожали двое казаков. Один из них, с громадным чубом из-под козырька, блестел глазами и доказывал:

— Этого золота у атаманишки — целый вагон. За ним, рассказывают, свои же офицеры следят во все глаза, чтобы не убег без дележа. Попомните мои слова: в случ чего, свои же ему голову и оторвут!

Она приостановилась, сказав казакам, что ее ждут. Они только сейчас заметили Лазо и командира сотни, смешались и со всех ног пустились догонять товарищей. Она, конечно, догадывалась, отчего он задержался. Черт знает, как неловко! Выручил Василий Бронников, начав рассуждать о том, что взять Оловянную будет нетрудно, самое трудное ждет потом: впереди сильно укрепленная семеновцами высота Тавьш-Тологой и бурная весенняя Онон. Мост-то через речку сами взорвали!

— Есть кое-какие соображения, — сказал Лазо, показывая Ольге, чтобы она шла рядом, — как воспользоваться именно взорванным мостом. Ты обратил внимание, на что похож свалившийся пролет?

Бронников пожал плечами.

— Никогда не задумывался об этом! — чистосердечно признался он. — Висит себе и висит.

— А ты сходи, погляди и подумай, — предложил Лазо, Больше он не прибавил ни слова.

Ольга с интересом прислушивалась к разговору мужчин. Ей нравился мягкий южный говор командующего. Легкая, едва заметная картавость Лазо словно ласкала слух, придавала ему какую-то совсем не подходящую к суровому моменту домашность. Своими манерами, врожденной интеллигентностью он напоминал молодых людей — студентов Томского университета.