16. Наступление весны
16. Наступление весны
Замер и растаял над Митридатом последний залп тяжелой артиллерии. Керчь освобождена. Немец, бросая технику, теряя раненых, стремительно откатывался к Севастополю…
Шел четвертый год войны. Много за эти четыре года пройдено фронтов, дорог, городов. Но самый главный, самый родной — Севастополь.
Вместе с передовыми частями Приморской армии на своей крытой полуторке мчались мы по извилистому шоссе Южного берега Крыма, вдогонку отступающему врагу. С нами вместе на Крым наступала весна.
Справа и слева по обочине дороги шли пленные немцы и румыны. Кюветы забиты перевернутыми машинами, зенитками, повозками и мотоциклами…
Мы обогнали артиллерию, грузовики со снарядами и, вырвавшись на простор, помчались с максимальной скоростью. Впереди никого, только нескончаемые вереницы пленных. Они шли без конвойных — черные, худые, еле передвигая ноги, не поднимая от земли глаз. Изредка попадались убитые немецкие офицеры: румыны, не желая больше воевать, убивали своих фашистских покровителей и переходили на нашу сторону.
За поворотом показалась огромная самоходка. Она занимала всю дорогу, и обогнать ее было невозможно.
— Как назло! — крикнул нам, высунувшись из кабины, Левинсон. Нас окутало голубое облако выхлопных газов.
— Моня! Давай лучше отстанем, а то задохнемся! — попросил я Левинсона.
Сбавив ход, мы отстали метров на триста от грохочущей самоходки и остановились, чтобы отдышаться на свежем воздухе.
Вдруг дрогнула земля. Впереди из-за поворота дороги, там, где скрылась самоходка, взметнулся черный столб дыма и огня. Больно полоснул по ушам резкий взрыв…
— Неужели рванула на мине? Скорей! В машину!.. — Левинсон вскочил на подножку.
За поворотом дороги мы увидели перевернутую самоходку. Неподалеку лежали убитый майор и хрипящий лейтенант.
Подъехал штабной «виллис», за ним еще несколько машин.
— Осмотреть мост и разминировать! — скомандовал прибывший на «виллисе» подполковник.
По ту сторону мостика выкопали килограммов триста тола. Мы осторожно покатили дальше, внимательно осматривая дорогу. Судак, Алушта, Гурзуф, Ялта — всюду оставили свой след фашисты. Обгорелые остовы домов, расстрелянные жители…
Заминированные и окутанные колючей проволокой пляжи казались холодными и мертвыми. Всюду встречали нас худые, измученные, но радостные и возбужденные лица.
У Байдарских ворот оказался взорванным небольшой тоннель. Вся вереница машин и техники остановилась. Из зарослей шиповника вышли на дорогу несколько бородатых людей с немецкими автоматами и пулеметными лентами через плечо.
— Мы поджидали вас здесь, дорогие товарищи! — сказал один из них подполковнику.
— Мы — крымские партизаны, сейчас покажем вам другую дорогу на Байдары!
Подполковник стоял в нерешительности, не зная, верить или не верить этим незнакомым людям. Его колебания заметили не только мы, но и партизаны.
— Вы зря нам не верите! Мы же будем с вами и никуда не уйдем. Наш штаб далеко отсюда — в Старом Крыму, а документов мы с собой, сами знаете, не носим…
Действительно, дорога оказалась совсем близко. Не очень удобная, но зато верная — без мин и сюрпризов. Через час наша кавалькада проехала Байдарские ворота.
В селении Байдары нас встретили радостными криками и цветами. Через несколько минут спустились с гор партизаны. Здесь мы и заночевали.
Чуть свет, не отставая от передового отряда разведки, мы двинулись вперед. До Севастополя оставалось только тридцать пять километров. Крымский пейзаж омрачили многочисленные солдатские кладбища. Слева и справа от дороги следовали один за другим строгие геометрические порядки стандартных крестов, увенчанных стальными касками.
— Помните, еще в сорок первом году Гитлер обещал штурмовавшим Севастополь войскам в награду за взятый город длительный отдых на берегу Черного моря? — напомнил я своим друзьям.
— Да, знали бы они, как долго продлится их отдых… — подхватил Костя Ряшенцев.
Вот они, наглядные результаты нашей обороны. Теперь мы видим воочию, во что обошлись немцам двести пятьдесят дней, проведенных у стен Севастополя.
На повороте 15-го километра шоссе открылась широкая панорама. Справа от дороги, круто поднимаясь, выросла гора, увенчанная разбитой часовней, — Итальянское кладбище.
— Смотрите! — взволнованно крикнул Костя и высунулся из машины по пояс.
С высоты Итальянского кладбища отлично были видны последние рубежи обороны Севастополя обеих войн: Балаклавские высоты, Сапун-гора, Федюхины высоты, Инкерманская долина, Сахарная Головка…
Когда головная колонна машин с легкой артиллерией приблизилась к подножию Итальянского кладбища, начали посвистывать пули. Шел бой.
Застучала прямой наводкой наша артиллерия. Все рассыпались и залегли в сухой прошлогодней траве. Машины дали полный ход и укрылись за пригорком. Мы залегли в кустах и начали снимать. Пули свистели одновременно с выстрелами — значит, немцы были совсем близко. Присмотревшись, мы увидели их пулеметные точки. Над ними поднимались желтые облачка пыли. Вскоре пыль, выбитая немецкими пулями, и дым от орудийной пальбы заслонили солнце и все вокруг. Как это было знакомо!
Мы еле нашли свою полуторку, хорошо спрятанную в каменном карьерчике у мелкой речушки. Шофер, старшина Дмитриенко, возился у костра. Только мы расположились, как прибежал вестовой:
— Товарища оператора генерал требует!
Мы отправились с ним на КП. Генерал поставил задачу разведчикам — уничтожить пулеметные гнезда на склоне горы. Надо было обойти Итальянское кладбище справа, незаметно подняться и от разбитой часовни неожиданно напасть на немцев. Генерал нарисовал синим карандашом план обхода горы и ниже на склоне пулеметные точки врага. Он обвел их красным карандашом и дал младшему лейтенанту.
— Товарищ генерал-майор, про нас не забудьте! — напомнил я.
— Да, прихватите оператора, если он будет настаивать, и пострахуйте его во время съемки. Задача ясна? Выполняйте!
Мы отправились в обход, прячась за голые кустики, колючки, покрытые сухим прошлогодним вьюном. Незамеченные, мы обошли немцев и вышли на гору выше их расположения. Ниже нас на удобной для обзора террасе лежали за пулеметом трое и время от времени посылали очереди по нашим позициям. Они, конечно, не предполагали, что их могли обойти с тыла.
Я приготовился. Съемка началась по сигналу автоматов. Немцы судорожно задвигались, будто какая-то незримая сила подбрасывала их снизу, и вдруг замерли. Только тут я заметил еще террасу — ниже и правее. Несколько солдат бросили пулеметы и побежали, пригибаясь к земле. Двое из них упали замертво, остальные удрали.
Мы обследовали разрушенную часовню. Перевалили гору. Здесь мне знаком и дорог каждый пригорок, каждый кустик…
«Эх, Димка, Димка, почему тебя сейчас нет со мной?» — подумал я, вспомнив, как мы с ним грели здесь животами землю. Вот старые наши траншеи, окопы-одиночки.
На ржавой колючей проволоке висит вниз головой немец с длинными соломенными волосами. Его каска откатилась и лежит рядом с другой, ржавой, в которой застрял череп. Трудно поверить глазам — куда ни ступи, всюду кости, скелеты, черепа. Застрявшие между ветвей густого кустарника, проросшие травой, продырявленные каски СС и наши. Позеленевшие гильзы, рваные осколки мин и снарядов. Скелеты, проросшие желтыми подснежниками, перебитые, исковерканные автоматы, диски, котелки и термосы.
Меня догнал Костя Ряшенцев. Мы остановились. Перед нами клочок земли, который в течение нескольких месяцев обороны много раз переходил из рук в руки. Наши и немецкие мины и снаряды глубоко вспахивали эту землю. Проросшие весенними цветами кости героев — защитников города смешались с костями чужеземных пришельцев.
Мы осторожно двигались позади разведчиков. Они рассыпались, внимательно прочесывая кустарник. Меня окликнул отставший Ряшенцев:
— Смотрите, что я нашел!
Костя протянул мне обрывок ленточки. Я с трудом прочитал полустершееся окончание: «ЩАДНЫЙ»…
— С нашего корабля. Кто бы это мог быть?
Неподалеку звонко разорвались одна за другой четыре мины. Мы вернулись из сорок первого года в сорок четвертый. Я взял у Кости обрывок ленточки и положил в записную книжку рядом с фотографией матери. С ней я никогда не расставался.
За крутым косогором напротив Итальянского кладбища сверкнули разом десятки огненных всполохов: «катюши» «сыграли» по Сапун-горе. Мгновение, и там вздыбилась земля — вырос темный лес разрывов. Снимаю. Завожу камеру и снова снимаю… Какая удачная точка! Все как на ладошке: позиции фрицев и наши наступающие части.
— Костя, взгляни только: направо, налево — всюду наши наступают. Севастополь совсем рядом. Скоро будем там!
— У меня такое состояние, будто вина выпил! Голова даже кружится, — ответил Костя.
Да, мы все опьянели от радости наступления, от сознания, что победа близка, — скоро мы ступим на священную землю. Хочется петь, — прыгать, кричать «ура!» каждому сбитому самолету, каждому залпу «катюш».
…Но пора уходить. Нас заметили. Мины все ближе и ближе подбираются к нам. Быстро пробежав открытый участок, мы, сами того не зная, очутились посредине минного поля, запутанного тонкой противопехотной проволокой. Она проржавела и рвалась под ногами, как гнилые нитки.
Мы застыли на месте, когда, пробежав еще несколько шагов, наконец, поняли, куда попали. Я хотел что-то сказать, но во рту пересохло.
— Костя! Минное поле! Осторожно! Не сходи с места!
— Здесь, наверное, с сорок первого года никого не было… Как теперь вылезем? — почему-то шепотом спросил Костя.
Близко просвистели пули. Мы присели на корточки, боясь переступить хоть один шаг. Каждую секунду мог произойти взрыв. Я взмок. По лицу катились холодные капли. Костя был бледный и тоже мокрый от пота. Он смотрел на меня вопрошающе, губы его шевелились, но голоса не было слышно.
Прошла минута, другая. Мы осмотрелись. Поле, судя по металлической сетке, было не широким, но длинным. На всем его протяжении сверкали на солнце белые, отполированные дождями и ветрами кости. Немецкие и наши каски, наполненные ржавой водой, отражали солнце, перемигиваясь между собой веселыми бликами.
Шаг за шагом с огромным напряжением воли мы выходили из минного поля. Еще шаг, последний — и оно кончилось. Мы обессиленные повалились на траву.
Придя в себя, осмотрелись.
Немцы, отступив, точно заняли рубежи нашей обороны сорок второго года, а мы теперь оказались на их месте.
— Разве это не удивительно? Знали бы мы тогда, что будем сидеть на их месте и штурмовать Севастополь… — снова заговорил мой друг.
Все повернулось вспять. Теперь наша авиация висит в воздухе и не дает фрицам поднять головы. Сотни штурмующих «ИЛов» перепахивают Сапун-гору…
«Видел бы Димка!» — подумал я, вспоминая своего друга. Кому-то из начальства пришло в голову отозвать его после керченского десанта на финский участок фронта. Это было для нас, севастопольцев, неприятной неожиданностью. Вместо Димки у нас теперь был молодой вгиковец лейтенант Дупленский, второй Костя в нашей группе.
Началось планомерное наступление на Севастополь.