Конец «весны»
Конец «весны»
В 70-х годах началось знаменитое «хождение в народ» представителей революционной разночинной интеллигенции. Потеряв веру в возможность поднять русский народ на революцию, разочарованные результатами буржуазных западноевропейских революций, народники стали искать особых путей социального переустройства России. Идея перехода к социализму через сохранение и преобразование русской сельской общины, высказанная в конце 40-х — начале 50-х годов А. И. Герценом, затем и Н. Г. Чернышевским, становилась все более популярной среди передовой интеллигенции. Молодежь шла в деревни работать учителями, фельдшерами, писарями, чтобы пропагандировать среди крестьян народнические идеи. «Вера в особый уклад, в общинный строй русской жизни; отсюда — вера в возможность крестьянской социалистической революции, — вот что одушевляло их, поднимало десятки и сотни людей на геройскую борьбу с правительством»[5] — так определил В. И. Ленин порыв и устремления этих людей. В начальной школе видели они широкие возможности для пропаганды своих идей.
Эта попытка использовать сельскую школу в пропагандистских целях была замечена правительством.
Летом 1873 года жандармы выяснили, что и среди учителей Симбирской губернии оказалось несколько народников. 3 июня 1873 года в Симбирске побывал министр внутренних дел Тимашев. Он принял волостных старшин. Среди прочих наставлений министр дал совет как можно строже относиться к подбору учителей в школе, следя, чтобы они отличались самой «безукоризненной нравственностью».
Илья Николаевич прочел изложение этой речи министра в «Симбирских губернских ведомостях». Итак, не только полицейские чины, но и полуграмотные волостные старшины и писари должны отныне следить за «благонамеренностью» учителя.
Правительственное давление на школу к середине 70-х годов стало ощутимее. Начиналась полоса контрреформ.
В 1862 году в проекте общего устройства народных школ, составленном межведомственным комитетом, а в него входили представители министерств просвещения, внутренних дел, финансов и святейшего Синода, говорилось, что начальное образование — это забота городских и сельских обществ, а не правительства. Из этого следовало, что правительство в значительной мере устранялось от участия в развитии народной школы, отказывалось ее финансировать, отдавая ее почти целиком под опеку земства и местных обществ, сохранив за собой лишь полицейский и религиозный контроль.
Земство и крестьянство выкраивали кое-какие средства на строительство школ, на жалованье учителям, на приобретение книг, наглядных пособий. И сила общественной инициативы оказалась столь значительной, что и впрямь наступила «весна» народной школы. В 1870 году Ушинский отмечал: «Народная школа… начинается у нас, и начинается самым естественным образом из прямых своих источников: из понимания народом необходимости образования…»
Однако вскоре правительство меняет отношение к народной школе. В декабре 1873 года Александр II, опасаясь, что народная школа при недостатке «попечительного наблюдения» может быть обращена «в орудие нравственного растления народа», то есть станет рассадником революционных идей, призвал дворянство помочь «правительству бдительным наблюдением на месте к ограждению оной от тлетворных и пагубных влияний». Существующая практика управления народными училищами признавалась «несоответствующей».
Симбирское дворянство направило царю адрес, в котором горячо благодарило за доверие. Оно обещало укрепить в народных школах начала христианской веры и «чувства гражданского долга». Дворяне заверили царя, что школы станут «самым лучшим оплотом против тлетворных И пагубных влияний».
Летом 1874 года вышло новое «Положение о начальных народных училищах». Выборных председателей уездных и губернских училищных советов теперь повсюду заменяли предводители дворянства. Именно на них, на дворян, на чиновников министерства народного просвещения, на духовенство правительство возлагало «заботу» о народной школе.
Если десять лет назад уездные училищные советы получили право наблюдать за преподаванием, рассматривать и утверждать программы, нанимать учителей, открывать новые школы, то теперь об этом не было и речи. Председателей советов теперь не выбирали, а назначали, их заместителями становились чиновники министерства народного просвещения. Право делать распоряжения по учебной части имели отныне лишь они, то есть инспектора училищ, а «общее наблюдение за ходом и направлением первоначального обучения в губернии» поручалось губернатору. За земством и училищными советами оставались лишь вопросы хозяйственные и административные.
После царского рескрипта стал меняться состав многих уездных училищных советов. В Симбирском уезде преданный делу председатель Языков уступил свое место предводителю дворянства, считавшему школы игрушкой, в которую пора уже перестать играть. Один из лучших попечителей, Знаменский, отказался от двусмысленной роли, предоставленной новым «Положением» тем, кого приглашали лишь для механического голосования.
В училищных советах начался разлад. Одни смотрели на школьное дело как на пустяки, которыми можно заниматься между прочим. Другие не могли примириться с официальным равнодушием к школьным делам. Движение передовой интеллигенции за народное образование нельзя было сразу остановить никакими распоряжениями, столь велика была сила этого движения.
Летом 1874 года последовало распоряжение, запрещавшее, по сути дела, учительские съезды. Однако, несмотря на сложную обстановку, Илье Николаевичу все же удалось провести съезд народных учителей Симбирского и Сенгилеевского уездов.
Этот съезд отличался от предыдущих существенной особенностью: под руководством Ульянова наиболее подготовленные учителя заранее написали обстоятельные рефераты по важнейшим проблемам жизни народной школы. С ними они и выступили на съезде.
Некоторые из этих рефератов Илья Николаевич отредактировал и опубликовал в книге, освещавшей работу съезда. Очень интересным и содержательным был, например, реферат молодого учителя П. П. Малеева «О ведении объяснительного чтения», во многом отражавший взгляды на задачи народной школы и самого Ильи Николаевича. Суть их сводилась к следующему: дать учащимся «нравственное побуждение к борьбе с невыгодными жизненными условиями и дать умение, чтобы это побуждение не оставалось одним невыполненным порывом, прибавляющим ко всей жизненной грязи еще сознание невозможности перемены к лучшему. Другими словами: на школу возлагается обязанность по возможности развить все духовные стороны ученика, чтоб приготовить человека сильного духом и научить его известным знаниям, чтоб приготовить человека сильного умом».
Почти все учителя целиком разделяли эту точку зрения. Горячие споры велись о путях и способах воплощения в жизнь учебных и воспитательных задач народной школы.
Этот съезд наглядно показал, каких учителей сумел воспитать инспектор народных училищ за пять лет. Но «…министерство народного просвещения стало косо поглядывать на эти съезды, живой общественный характер их был правительству не по душе и „вследствие ограничительных распоряжений с его стороны дело это стало падать“. Оно было отнято у земства, и даже инспектора народных училищ были устранены от непосредственного руководства съездами. Живая душа была вынута из этого дела, оно было оказенено и потеряло свое прежнее назначение. Так преследовалось в те времена всякое живое общественное дело, хотя бы в нем не было ничего антиправительственного». Это свидетельство Марин Ильиничны Ульяновой.
Правительство все более и более ограничивало деятельность земства в сфере народного образования, усиливало здесь свое влияние. Чтобы окончательно подчинить школу правительству, взамен института инспекторов был введен новый — дирекции народных училищ губернии.
В Симбирске дирекцию возглавил Илья Николаевич. Ему предстояло подобрать себе помощников — знающих, любящих дело людей. Илья Николаевич понимал, что в новых условиях далеко не безразлично, кто будет осуществлять официальное руководство школой, человек с какими взглядами, с каким мировоззрением. Официальный представитель министерства народного просвещения мог вершить и добро и зло. И тут уж многое определялось не должностью, а характером личности.
Именно поэтому он попросил попечителя учебного округа назначить одним из инспекторов своего бывшего товарища по физико-математическому факультету университета Владимира Михайловича Стржалковского, который около двадцати лет преподавал в уездных училищах Нижегородской и Казанской губерний. Илья Николаевич полагал, что досконально знающий свое дело, трудолюбивый и даже несколько педантичный Стржалковский смог бы на новом месте с большой пользой применить свой богатый педагогический опыт. Округ с этим предложением согласился.
Владимир Михайлович стал для Ильи Николаевича первым советником и помощником. Не было мелочи, в которую не вникал бы Стржалковский; не проходило дня, чтобы он не побывал в той или иной школе. Немногословный и мешковатый с виду, Владимир Михайлович буквально жил школой, забывая подчас про семью и свои житейские заботы. Илья Николаевич верил ему как самому себе.
В должности уездного инспектора появился и Василий Григорьевич Зимницкий. Его Илья Николаевич тоже знал еще по Пензе.
С приездом инспекторов нужно было распределить школы губернии по зонам. Под свою личную опеку Илья Николаевич взял школы губернского центра и, кроме того, решил ежегодно осматривать по 40–50 школ в уездах. Расчет был такой: за шесть-семь лет лично осмотреть все школы губернии, проанализировать их работу, сравнить методы преподавания и выработать определенные рекомендации применительно к конкретным обстоятельствам.
Оба инспектора взялись за дело горячо и почти весь учебный год знакомились со школами. Отчеты, которые они представили, свидетельствовали об их добросовестной работе. Директор вздохнул свободнее: в школах теперь чаще будут появляться опытные специалисты, лучше станет надзор и помощь.
Илья Николаевич, и раньше прекрасно осознававши двойственность своего положения в роли правительственного чиновника, теперь еще отчетливее видел это. Ноша его была нелегкой. С одной стороны, он нес ответственность за претворение в жизнь всех официальных установок, указаний и распоряжений, иной раз мешающих просвещению. И в то же время именно от него во многом зависело, как будет складываться практически народное образование, какой дух оно обретет, чему и как в конкретных классах будут учить детей те пли иные учителя, Можно открыть десяток новых школ за год, но можно удовлетвориться и существующими: никто за это не спросит. Можно хлопотать о повышении жалованья учителям, но можно и палец о палец ради этого не ударить. Можно доказывать крестьянам необходимость постройки нового школьного здания, но можно обойтись и крестьянской избой, снятой под класс… От того, какую линию поведения она изберет, сколько старания приложит, как сумеет обойти всякого рода запретительные распоряжения, каких учителей подберет, зависело: расти, развиваться, крепнуть народной школе или перебиваться кое-как, влачить жалкое существование.
Илья Николаевич был настоящим просветнтелем-шестидесятником. Самой сильной, определяющей чертой его натуры было чувство нравственного долга перед народом. Он страстно желал одного — сделать все возможное, чтобы дети крестьян, дети городской бедноты могли учиться: народ выстрадал, заслужил право на просвещение.
Несмотря на удручающие перемены, он был настроен оптимистично. Он верил, что и в более трудных условиях можно будет развивать народную школу. Во всяком случае, симбирская дирекция, как и раньше, делала для этого все.
Надзор за народными учителями усиливался. Штатных и добровольных «охранителей порядка» интересовало все: круг знакомств учителей, их беседы с крестьянами, причины, по которым они отлучались из села, и, конечно, распространяемые ими книги. Большая часть доносов о «политической неблагонадежности» учителей не подтверждалась. Но несколько преподавателей начальных школ действительно были замечены в чтении запрещенной литературы, а двоих даже арестовали за попытки революционной пропаганды.
Работать становилось все труднее. В 1874 году министерство просвещения разрешило, хотя и с оговорками, организовать краткосрочные педагогические курсы для учителей начальных народных училищ. Илья Николаевич сразу же воспользовался этой возможностью и составил подробный «Проект правил» для таких курсов при Порецкой учительской семинарии, отправил его в Петербург, но никакого ответа не получил.
И вот в такой обстановке в сентябрьском номере «Отечественных записок» появляется статья Льва Толстого «О народном образовании». Она была с большим вниманием прочитана русским учительством и вызвала весьма противоречивую реакцию общественности.
Великий писатель затрагивал обширный круг проблем. Он подвергал резкой критике и общее состояние школьного дела, и педагогику как науку. Последнюю он обвинял в оторванности от нужд реальной школы, в схоластичности и шаблонности теоретических воззрений. Отвлеченные постулаты, а не живой опыт обучения составляют суть педагогической науки, и потому она должна быть отвергнута, полагал Лев Николаевич. Науку об обучении и воспитании надо освободить от политики и идеологии; она должна основываться лишь на конкретном опыте живого школьного дела.
Два главных недостатка школьного дела в России видел Л. Толстой: мизерное количество школ и их неправильное устройство, имея в виду муштру, зубрежку, палочную дисциплину. Он обвинял школу в том, что она мешает проявиться природным способностям детей, их естественным дарованиям.
В статье резко критиковалось увлечение так называемой «немецкой» системой обучения и воспитания, с характерной для нее мелочной регламентацией и начетничеством; были суждения о необходимости гуманного отношения к учащимся, призыв к развитию творческих начал в ребенке, к сближению обучения с потребностями крестьян. Писатель говорил о необходимости регулярно проводить учительские съезды, в которых он видел своеобразную школу для учителей; он призывал создавать увлекательные и доступные учебники и книги для чтения.
Все эти суждения были близки Илье Николаевичу. Но что провозглашает великий писатель дальше?! Призывает создавать начальные школы даже в курных избах и церковных сторожках; в роли преподавателей он видит дьячков и других местных «грамотеев»! Да еще советует земству: «Церковнослужители суть самые дешевые учителя, так как имеют оседлость и большею частью могут учить в своем доме с помощью жены, дочерей — и они-то, как нарочно, все обойдены, как будто они самые вредные люди». Толстой утверждает, что всякие «естественные истории, географии и истории (кроме священной), всякое наглядное обучение народ везде и всегда считает бесполезными пустяками». Поэтому вполне достаточно, если в начальной школе дети ограничатся усвоением русской славянской грамоты и элементарного счета. И эту куцую школьную программу, из которой исключены какие-либо сведения из природоведения, истории и географии, Лев Николаевич считает образцовой!
Выходит, в статье отрицалось многое из того, что так настойчиво и горячо утверждал Илья Николаевич на практике в течение многих лет. Было отчего расстраиваться и огорчаться. Дело не только в том, что заблуждается великий человек — ведь какое оружие он вложил, сам того не желая, в руки невежд, тупых чиновников, противников развития народной школы! Сколько будет вылито грязи на лучших педагогов России, на энтузиастов просвещения, как тяжело будет народным учителям!
Статья взбудоражила Россию. Ее ошибочные положения тут же были подхвачены реакцией. В те дни один из известных русских педагогов Н. Ф. Бунаков, тот самый, лекции которого Илья Николаевич слушал в Москве, на Политехнической выставке, писал: «Как орла, говорят, всегда сопровождает разная пернатая сволочь, — так и следом за статьей гениального Толстого последовали бранные статьишки разных мелких писак вроде фельетониста Буренина, глумившихся над русской земской народной школой, над новым, якобы немецким обучением, над звуковым способом, наглядными беседами, арифметическим ящиком и т. п.».
В тяжелом положении оказались последователи К. Д. Ушинского, сторонники развития современных школ для народа. Илья Николаевич понимал, что Л. Толстой, публикуя свою статью, не мог предвидеть, какую волну разнузданной клеветы и мракобесия она вызовет. И раньше многие самодуры разных мастей желали упразднения народного образования как занятия не столько полезного, сколько опасного для государства. Теперь, после царского «Положения о начальных народных училищах», противостоять им стало труднее. А тут еще статья Л. Толстого. Уверенность в том, что начальную школу можно будет развивать и дальше, у многих была основательно поколеблена.
Но Илья Николаевич остался верен своим взглядам. Работал много и сосредоточенно. По-прежнему был убежден, что не в темных и сырых крестьянских избушках, а в светлых и просторных школах, у знающих свое дело учителей должны учиться дети бедняков. И соответственно вел свое дело: просил средства на обучение крестьянских ребят, хлопотал об открытии новых «инородческих» училищ, закупал книги для школьных библиотек, подбирал толковых учителей, строил новые училища. Была в его действиях та глубокая убежденность, которая не подвержена ни моде, ни конъюнктуре, ни соображениям личного успеха. Взгляды и педагогические принципы у него были неизменны: надо во что бы то ни стало просвещать народ.
«Обучение чтению, — говорилось в очередном отчете о состоянии начальных народных училищ за 1874 год, — преимущественно идет по звуковому способу. Деятельные преподаватели научают детей всем звукам и слиянию их в слова в три, два и даже один месяц. Затем ученики приступают к книге… Само собой разумеется, что чтение на первых порах бывает не быстрое, но важно то, что дети с самого начала приучаются к осмысленному чтению».
Илья Николаевич отмечает далее увеличение в школах учителей, окончивших педагогические курсы, пишет о повышении им жалованья, о постройке 15 новых удобных школьных зданий и — как это ни странно — о том, что все больше и больше людей сочувствуют народному образованию «даже и в крестьянском сословии». Он считает, что «дело народного образования значительно продвигается в Симбирской губернии во всех отношениях, то есть как в учебно-воспитательном отношении, так и в материальном».
Конечно, этим продвижением оно было обязано прежде всего ему самому. Но во многих уездах были люди, заинтересованные в развитии образования, понимающие всю важность его для России. Именно они становились помощниками и сторонниками Ульянова. И личное обаяние симбирского инспектора, его трудолюбие и энтузиазм способствовала появлению у него все новых сторонников.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.