4. Один в большом городе
4. Один в большом городе
— Татьяна Васильевна, Жене нужно ехать тренироваться в Петербург. — Такими словами Михаил Маковеев огорошил мою маму при встрече. — Наш Дворец спорта закрывается. Сейчас у нас сборы, а сразу оттуда мы поедем в Питер.
— Я не отпущу его! — Родители были категорически против моего отъезда. — О чем вы говорите? Жене всего одиннадцать лет! Ну закрыли секцию фигурного катания, и ладно. Пусть гуляет на улице, у него будет больше свободного времени. Будет заниматься другим спортом, например играть в футбол.
— Вы не имеете права! — отрезал тренер. — Он не ваша собственность!
— Как это не моя собственность! Чей же он, интересно?
— Он спортсмен, член сборной России!
А я к тому времени уже не мог жить без фигурного катания и больших перемен в жизни, переезда в Петербург не боялся. С шести лет я путешествовал по сборам, спортивным лагерям и соревнованиям. Правда, через месяц-два всегда возвращался домой, где меня ждали мама, папа, старшая сестра. Где меня любили и буквально сдували пылинки.
Я пошел к родителям:
— Мама и папа, как хотите, но я все равно поеду. Я не могу жить без спорта и фигурного катания!
И родители отпустили. Провожая меня в тот раз на сборы, они очень надеялись, что месяца через два-три я вернусь в Волгоград. Родители почему-то думали, что в Питере мне не понравится и я сбегу домой.
Недавно мы с ними вспоминали мой отъезд.
— Женя, я очень часто мысленно возвращаюсь к тому времени, — призналась мне мама. — Моей внучке Даше сейчас 11 лет. Мы ее никуда не отпускаем: в гимназию и из гимназии привозим на машине, даже за хлебом боимся одну отправить. А ведь ты в этом же возрасте один уехал в чужой огромный город. Что же я за мама такая была, что отпустила своего ребенка?
В Петербург мы приехали втроем: я, мой тренер и еще одна девочка, Таня Ермачек.
Через несколько дней нужно было ехать на сборы в Подмосковье, а пока — нам не дали ни квартиры, ни комнаты.
Нас всех троих разместили в какой-то крохотной каморке во Дворце спорта. Мне дали кресло и стульчик под ноги — так я и спал.
Правда, в те ночи я почти не сомкнул глаз. Очень волновался. Понимал, что нужно будет много работать, чтобы чего-то добиться. Это в Волгограде я был чемпионом. А здесь… Кем я стану?
Наверное, именно тогда и закончилось мое детство.
Уже через несколько дней я поехал на сборы, где познакомился с ребятами, с которыми в течение нескольких последующих лет мне предстояло делить каток.
Питер поразил меня своими масштабами и красотой. Но этот огромный город на меня давил, я чувствовал себя совсем маленьким и беззащитным. Иногда мне казалось, что он просто раздавит меня и я в нем совсем потеряюсь.
Я жил в квартире у своего нового тренера Алексея Николаевича Мишина. В квартире, где останавливались приезжие спортсмены. Утром бежал на тренировку, потом — в школу, затем — снова на тренировку. И ужасно страдал от одиночества. Один в огромном городе, ни друзей, ни знакомых, ни родных. Но никогда не жаловался. Звонил родителям в Волгоград и весело кричал в трубку:
— У меня все нормально! Я занимаюсь, тренер меня хвалит.
На мой 12-й день рождения Алексей Николаевич отпустил меня на три дня домой. Был самый сезон, нужно было работать, но Мишин понимал, что мне надо отдохнуть, окунуться в домашнюю обстановку, почувствовать себя в центре внимания и заботы, согреться любовью близких.
К встрече я приготовился. Нам платили стипендию, и я откладывал какие-то деньги. С ними я и приехал домой.
— Мама, я хочу купить тебе подарок!
— Женя, откуда у тебя деньги? — насторожилась мама.
— Я же стипендию получаю, вот и насобирал.
Мы поехали на рынок и выбрали для мамы пальто. Ярко-синее. Мама в нем была очень красивая, и я безумно собой гордился.
А потом я вернулся в Питер, и начались будни. Я тренировался очень упорно, не уходил со льда, пока не получится новый элемент. Старался изо всех сил. Школу забросил, но совершенно по этому поводу не переживал.
Порядок в моей жизни начала наводить мама. Она приехала навестить меня через полгода и ужаснулась. Она сразу все поняла.
С тренировками проблем не было никаких: их я никогда не пропускал, работал до седьмого пота. Но когда мама пришла в школу, там ее ожидала совсем другая картина.
В Волгограде я был отличником: дома за моей учебой следили, со мной постоянно занимались мама и старшая сестра Лена. А здесь, предоставленный сам себе, я стал злостным прогульщиком.
— Мы практически не видим вашего сына, к тому же он отстает по всем предметам, — сказали маме.
И еще мама узнала, что я начал курить.
Вообще-то я попробовал курить еще в Волгограде, когда мне было семь лет. Стащил у папы папиросу и закрылся в туалете. Затянулся. Закашлялся страшно. На запах табачного дыма и мой кашель прибежала мама и устроила мне взбучку.
Через год я совершил «второй подход к снаряду». И об этом тоже стало известно родителям. Они вызвали меня на ковер.
— Мы туг с папой решили, что купим тебе хороших сигарет, — заявила мама. — Посадим рядом, и ты при нас выкуришь целую пачку.
— Нет, пачку я не буду. Я не смогу! — Я расплакался.
Так что до переезда в Питер с курением я завязал. А уж в Питере… Как туг откажешься, когда никто тебя не контролирует, а старшие спортсмены время от времени предлагают вместе покурить! Когда стоишь рядом со старшими ребятами в подворотне и затягиваешься, чувствуешь себя почти таким же крутым, как они.
Я, как гостеприимный хозяин, прокатил маму в метро, показал город. Она сделала из этого свои выводы и в очередной раз ужаснулась: ее ребенок болтается где хочет и никому не нужен. Маме все это, конечно, не понравилось.
Она позвонила папе:
— Ты знаешь, это страшное дело! Я его отсюда забираю.
Провела со мной беседу, купила билеты до Волгограда и набрала номер Мишина:
— Алексей Николаевич, мы уезжаем! Не надо нам такого фигурного катания!
Мишин тут же приехал. Вызвал маму на улицу — он не хотел, чтобы я слышал их разговор:
— Что вы творите! Зачем забираете мальчика, жизнь ему ломаете? Он у вас хороший спортсмен. Чем ему там заниматься?
— Ничем не будет заниматься, — ответила мама. — Пусть в школе учится нормально и будет заниматься другим спортом.
— Вы зря так! Потерпите немного. А хотите — переезжайте сами!
— Да вы что? Как я приеду? У меня там дочка, муж. Да и денег у нас таких нет, чтобы жить в Ленинграде.
Тогда Мишин позвал меня:
— Жень, не слушай маму! Ты же спортсмен!
Затем снова с мамой:
— Напрасно вы так поступаете!
Короче, обиделся и уехал.
Мы с мамой поднялись в квартиру. Молчим. Наконец я не выдерживаю и говорю:
— Знаешь, мам, ты поезжай к Лене и папе, а я останусь. Я не смогу без спорта, правда.
И поехал на вокзал провожать маму. На самом деле мне ужасно было грустно оттого, что она уезжает, а я снова остаюсь один, никому не нужный. Но я держался и всю дорогу растягивал губы в улыбке. А когда поезд тронулся и, медленно набирая скорость, пополз в сторону Волгограда, не выдержал и побежал вслед:
— Мамочка! Мама! Мамочка!
Мама что-то говорила мне через стекло и плакала.
Я прожил один почти год. Исследовал питерские дворы, бродяжничал. Но исправно ходил на тренировки. Зато когда они заканчивались, никому не было дела, куда я иду и чем занимаюсь. У всех были свои заботы: у тренеров, у хореографов. А я был сам по себе.
Когда хотелось есть, я звонил в Волгоград, и мама мне рассказывала, как готовить суп, что в какой последовательности кидать в кипящую воду. Иногда я даже умудрялся жарить себе курицу. Но чаще питался бутербродами. В общем, ел главным образом то, что мог купить по дороге с тренировки.
А потом родители приняли решение, что мама приедет ко мне. Она больше не могла допустить, чтобы я жил один в чужом городе. Папа с сестрой остался в Волгограде и, чтобы всех нас прокормить, вкалывал на двух работах.
Мой отец из породы настоящих мужчин. Когда-то он служил в танковых войсках, был командиром танка. На БАМе работал плотником, столяром и каменщиком. Когда мы переехали в Волгоград, у нас были и квартира, и машина. Все было здорово. Тогда нам и в голову не могло прийти, что мы столкнемся с такими обстоятельствами, при которых денег порой не будет хватать даже на хлеб.
Правда, когда я только начал заниматься фигурным катанием, отцу не очень все это нравилось.
— Иди лучше в футбол, — советовал он. — Или занимайся карате, как все мальчишки.
Но потом, когда папа понял, что у меня получается, стал поддерживать. Правда, виделись мы редко, он очень много работал: уходил, когда мы еще спали, а возвращался, когда ложились спать.
В Питере мы с мамой безумно скучали по отцу и Лене. И прекрасно сознавали: до каких-либо результатов еще очень далеко. А жизнь в Питере дорогая, денег, несмотря на жесткую экономию, катастрофически не хватало.
Отцу было не разорваться, и однажды они с мамой все-таки приняли решение, что нам следует вернуться домой. Папа занял денег и прислал нам. Мы купили билеты на поезд и пришли попрощаться с Мишиным.
— Мы больше так не можем, — сказала мама. — Нам очень тяжело, финансово мы не продержимся.
— Это ошибка. Дальше все будет по-другому. У вас очень перспективный и талантливый сын и надо подождать. Терпите.
Алексей Николаевич дал нам денег на продукты, и мы остались.
Но после этого мало что изменилось. Наоборот, стало еще хуже.
Алексею Николаевичу срочно понадобилась квартира, и нам пришлось съехать. Мы сняли крошечную комнату в коммуналке с соседями-пьяницами. Платили за нее 200 рублей — для нас и это была огромная сумма.
Я нервничал, и на тренировках у меня многое не получалось. Мама постоянно плакала.
Содержал нас по-прежнему папа, который работал почти круглосуточно.
Когда заканчивались деньги, мама звонила ему. Я до сих пор помню этот тревожный голос:
— Витя, когда ты пришлешь нам денег?
И папа передавал через проводника конверт.
Но случалось и такое, что у нас не оставалось ни копейки. За помощью к Мишину мы больше обращаться не смели: было ужасно неудобно, тогда он казался нам недоступным, и мы его даже побаивались.
В самые голодные дни мы с мамой шли собирать бутылки. Жили тогда на Петроградке, недалеко от Дворца спорта «Юбилейный». А за «добычей» ходили к Петропавловской крепости.
Мама садилась на лавочку, а я высматривал тех, кто пьет пиво. Дожидался, пока человек допьет, подходил и тихо спрашивал:
— Можно у вас бутылку забрать?
Потом бежал к маме, и она прятала наш трофей в пакет. Когда мы понимали, что на сегодня хватит, шли в магазин и что-нибудь покупали. Иногда — очень редко — могли позволить себе даже пирожные. Но чаще всего бутылочных денег хватало только на батон хлеба — свежий и ароматный, с хрустящей корочкой. Тогда мне казалось, что ничего вкуснее белого мякиша и поджаристой корочки и быть не может.
Мама мне говорила:
— Да, мы собираем бутылки. Но ничего плохого в этом нет, не надо этого стыдиться.
А мне и не было стыдно. Я прекрасно понимал, что ничего плохого не делаю. Тем более что очень хотелось есть. Откусывая от только что купленного батона, я пытался успокоить маму:
— Мам, не переживай. Я буду много тренироваться. Я постараюсь заработать побольше денег, и когда-нибудь мы купим в Питере жилье. И папа с Леной к нам приедут.
Я просыпаюсь утром, пора собираться на тренировку. На столе лежит одно яблоко. Мама разрезала его на две равные части.
— Женя, половинку съешь прямо сейчас, остальное оставим на вечер. После тренировки пойдем собирать бутылки, тогда покушаем.
Мама все время думала о том, чем меня накормить. В один из таких дней, когда денег не было даже на хлеб, возле Дворца спорта она встретила директора «Юбилейного» Татьяну Анатольевну Меньшикову.
— Татьяна Васильевна, здравствуйте! Как ваши дела?
Мама не выдержала и расплакалась.
— С Женей что-нибудь? — испугалась Татьяна Анатольевна.
Мама рассказала ей, как мы живем. Меньшикова ужаснулась:
— Что же вы мне не сказали? — Она достала из кошелька 200 рублей. — Возьмите, пожалуйста. Это Жене. Накормите ребенка.
На следующий день она дала маме еще 100 рублей:
— А это от моего папы.
У нас появились деньги! Я был счастлив: сейчас мы пойдем и купим много еды!
От голода меня спасали сборы. Алексей Николаевич Мишин увозил меня с собой, и там я ел — по три раза в день.
Если у отца в тот момент были деньги, он забирал на это время маму в Волгоград. Если денег не было, она оставалась одна. На работу устроиться она не могла — не было прописки. Мама пила чай и шла собирать бутылки…
Я видел, как тяжело маме, и прекрасно понимал, как тяжело отцу содержать себя, Лену и нас в Питере. Это был очень сложный период, который длился не дни и не месяцы, а несколько лет. И я безмерно благодарен своим родителям за то, что это выдержали, не сломались, все преодолели. Что наша семья не распалась из-за этих трудностей, а, наоборот, стала мощной, сплоченной и очень дружной.
В одно утро я не смог встать с кровати.
Мне было 13 лет, я начал расти, костный скелет еще не сформировался, а нагрузки увеличивались с каждым днем. Чтобы выигрывать соревнования, я пахал как здоровый взрослый мужик: три тренировки в день, на которых я прыгал больше ста пятидесяти прыжков, кроме того, ежедневные занятия общей физической подготовкой, хореография.
У меня были растяжения, разрывы, жутко болела спина. Особенно сильные боли мучили с утра. Просыпаясь, я потихонечку сползал с кровати и через силу, медленно поднимался. И так несколько недель. Пока не свалился окончательно.
Мы с мамой пошли к врачу, мне поставили диагноз: ущемление седалищного нерва. Причина самая банальная — растущий организм не справлялся с чудовищными нагрузками. Восстанавливали меня самым простым методом — кололи обезболивающими средствами, делали блокаду, и я снова выходил на лед.
Нормального лечения не было, о реабилитационных центрах никто тогда не слышал. Мне нужно было расслабляться, плавать в бассейне, но до этого никому не было никакого дела. Об условиях восстановления тогда вовсе не думали. Всем важен был только результат — победа на международных соревнованиях любой ценой. Как дается такая победа, знает только сам спортсмен, его семья и тренер. Ни федерации, ни клубу, за который спортсмен выступает, не было до этого никакого дела.
Тогда я не понимал, что однажды из-за тяжелых травм моя карьера фигуриста может внезапно закончиться, что в какой-то из дней я просто не смогу встать. Из перспективного спортсмена, добывающего на соревнованиях медали для своей страны, я мог превратиться в инвалида.
В 13–14 лет такие мысли в голову еще не приходят. Я думал о другом: надо очень много работать и ни о чем больше не думать, ни на что не обращать внимания. О моем состоянии заботилась мама, это она время от времени запрещала меня колоть, сама делала мне массаж, приводила своего истощенного от перенагрузок ребенка в чувство. Огромное спасибо ей за это.