Примечания

Примечания

[01] Виллевалъде Богдан Павлович, профессор батальной живописи (1818–1903). В Академии Художеств работал под руководством К.П. Брюллова и А.И. Зауервейда. Материал для своих картин собирал в Венгрии, под Севастополем, на Кавказе и на Дунае, в русско-турецкую войну (1877–1878 гг.). Большая часть его жанровых картин относится к кампании 1812 года.

[02] Верещагин Василий Васильевич (1842–1904) художник, известный своими батальными картинами, рисующими ужасы войны. Человек в высшей степени независимый, он в 1874 г. отказался от звания профессора, предложенного ему Академией. О нем см. статью В. Стасова (Полн. собр. соч.) и книгу В. Боцяновского "Верещагин и его произведения", вышедшую в издании Ф.И. Булгакова.

[03] "Искра" — еженедельный сатирический журнал, издавался в Петербурге с 1 янв. 1859 г. по 24 июня 1873 г. Редактором журнала был известный переводчик Беранже B.C. Курочкин; иллюстрировал карикатурами, главным образом, худ. Н.А. Степанов. Сотрудничали Н.А. Добролюбов, А.В. Дружинин, П.И. Вейнберг, Гл. Успенский, Ф. Решетников, А.И. Герцен (псевд. Огурчиков), П.Д. Боборыкин и др. Популярность "Искры" была чрезвычайно велика. Ее боялись почти так же, как "Колокола" Герцена. В первые годы число подписчиков доходило до 7000.

[04] "Иллюстрация. Всемирное Обозрение" выходила под редакцией В. Р. Зотова с 1 января 1858 г. по 3 июля 1863 г. Затем под названием ^Иллюстрированной Газеты" и ^Иллюстрированной Недели" издавалась до 1878 года.

[05] "Северное Сияние", ежемесячный журнал, издавался в Петербурге в 1862–1865 гг. В.Е. Генкелем. Прекратился в 1865 г. после 4-го номера.

[06] Подробные фактические данные о преподавателях Первой гимназии, где учился П.П. Гнедич, можно найти в. книге Д.Н. Соловьева "Пятидесятилетие С.-Петербургской Первой гимназии. 1830–1880". СПб., 1880 г. В списках учеников, окончивших эту гимназию, имя П.П. Гнедича пропущено.

[07] Указание на то, что именно этот эпизод послужил материалом для главы романа Достоевского "Братья Карамазовы", носящей заглавие "Тлетворный дух" (ч. III, кн. 7), является пока единственным сообщением П.П. Гнедича. Хронологически оно возможно, так как законоучитель А.Ф. Орлов, о котором говорит Гнедич, умер в 1870 г. (См. Соловьев Д.Н. "Пятидесятилетие С.-Петербургской Первой гимназии. 1830–1880", стр. 392). Достоевский, живший неподалеку от Первой гимназии (Кузнечный пер., д. 5), мог об этом слышать. Однако в письме Достоевского от 16 сентября 1879 г. содержится прямое указание на другой источник. "Подобный переполох, какой изображен у меня в монастыре, — пишет Достоевский, посылая эту главу романа Н.А. Любимову, — был раз на Афоне и рассказан вкратце и с трогательной наивностью в "Странствовании инока Парфения" — ("Былое", 1920 г., N 15, стр. 112). Существует указание, что книгу эту Достоевский брал е собой еще в 1867 г., когда уезжал за границу ("Биография, письма и заметки из записной книжки Ф.М. Достоевского".СПб., 1883, стр. 298).

[08] Холодковский Николай Александрович, зоолог (1858-. 1921), окончил медико-хирургическую академию, написал более 60 ученых работ по своей специальности. С 1892 г. был профессором зоологии в Медико-хирургической академии.

Перевел "Фауста" Гёте, переводил Шиллера, Шекспира, Байрона, Гейне и др.

[09] Веймарн Павел Платонович, музыкальный критик, композитор (1857–1905). Его немногочисленные сочинения для фортепьяно и виолончели не имели значения. Издавал журнал "Баян". Автор нескольких монографий ("М.И. Глинка", "Ц.А. Кюи", "Э.Ф. Направник" и др.). В своих статьях отстаивал самобытные течения в русской музыке и полемизировал с ретроградной критикой.

[10] Лядова Вера Александровна, дочь капельмейстера Алек-сандринского театра (род. 15 марта 1839 г.), около десяти лет работала в балете, затем перешла в драму. 18 октября 1868 г. выступала в оперетте Оффенбаха "Прекрасная Елена", поставленной на сцене Александрийского театра. Успех был головокружительный. Писавший под псевдонимом "Незнакомец" фельетонист А. С. Суворин выступил с протестом против такого спектакля и напечатал открытое письмо к артистке, где укорял ее в том, что она снялась в фотографии, придав своей фигуре совершенно недвусмысленную позу. "Правда, писал он, можно встретить карточки более нескромные, чем ваши; но женщины, фигурирующие на них, неизвестны, и притом… это даже не женщины, а несчастные создания, находящиеся в ведении полиции". Остальная печать, однако, стала на сторону Лядовой. Дирекция театров использовала ее успех, отодвинула драму на второй план, половину спектаклей отвела под "Елену". Лядову заставили выступать в других оперетках, в водевилях и целом ряде легких пьес, не считаясь с ее слабыми силами. 2 января 1870 г. она играла оперетту "Запрещенный плод", но оказалась не в силах довести спектакль до конца. 24 марта 1870 г. она умерла и погребена на Смоленском кладбище. — "Бирюч петроградских госуд. театров". Сборник статей под редакцией С.А. Полякова. Петроград, 1920 г., стр. 172–180. — Суворин А.С. Театральные очерки. Пб., 1914 г., стр. 273.

[11] Иордан Федор Иванович, гравер, сын придворного обойщика (1800–1883). В 1824 г. окончил Академию со званием художника и получил золотую медаль за гравюру с картины Лосенко "Умирающий Авель". Отправленный за границу, учился в Париже, Лондоне, Риме. С 1871 г. занимал в Академии пост профессора живописи и ваяния, с 1876 г. заведывал мозаичным отделением. Интересные воспоминания его напечатаны в "Русской Старине" за 1891 г. Отзывы о нем Т.Г. Шевченко, изучавшего гравюру под его руководством, полная противоположность характеристике Гнедича. "Был у Ф.И. Иордана, пишет Шевченко в своем дневнике 4 мая 1858 года, уже по возвращении из ссылки. Какой обаятельный, милый человек и художник и, вдобавок, живой человек, что между граверами большая редкость. Он показал мне в продолжение часа все новейшие приемы гравюры-акватинты. Изъявил готовность помогать мне всем, что от него будет зависеть. Я расстался с ним вполовину будущим гравером". — Т.Г. Шевченко. Дневник. Редакция И.Я. Айзенштока. Харьков, 1925, стр. 156.

[12] Шамшин Петр Михайлович (1811–1895), исторический портретист и религиозный живописец, окончил Академию Художеств в 1836 г. С 1869 года состоял профессором живописи и скульптуры, а потом ректором. Известны его произведения "Святое Семейство", "Избиение детей Ниобеи".

[13] Верещагин Василий Петрович (1835–1910), первоначальное художественное образование получил у местного иконописца. Потом учился в Академии Художеств, работал в Риме, позднее состоял профессором портретной и исторической живописи. Наиболее известны его картины "Крещение св. Владимира", "Осада Троицко-Сергиевой лавры", "Ночь на Голгофе".

[14] Чистяков Павел Петрович (1832–1919), родился в селе Пруды Тверской губ., в крестьянской семье. Первоначальное образование получил в уездном училище в городе Бежецке. В 1862 г. едет за границу в качестве стипендиата Академии Художеств. Художник С.П. Яремич в посвященной ему монографии, также как и П.П. Гнедич, отмечает совершенно особое положение, которое Чистяков занял в Академии Художеств, где он последние годы был преподавателем. Профессора-чиновники заботились только о своих местах и связанных с ними выгодах. Старшинство в званиях, чины, ордена, заказы — вот куда уходила вся их энергия. Чистяков оставался в тени. Ему не была предоставлена руководящая роль и, несмотря на это, такие художники, капитальнейшие мастера, как Репин, Поленов, В.М. Васнецов, Суриков, Серов, Врубель, Борисов-Мусатов связывают свою судьбу с личностью Чистякова. Он ясно понимал все ничтожество профессорской среды, не изменившей к нему высокомерного отношения на протяжении трех десятилетий. В письмах к В.Е. Савинскому он оставил необыкновенно суровый и в то же время справедливый приговор о своих собратьях по профессуре: "Гниль гнилью и останется, и след от них если и останется, то разве гниль и на кладбище". И другой раз еще более образно выражена та же мысль: "Верьте, что в мире все переменяется. Колесо идет, кружит безостановочно, и что теперь наверху, то, надо полагать, будет внизу. Теперь я вижу наверху грязь неисходную и верю, что грязь эта провалится". К ученикам Чистяков был очень строг и требователен. "Я, говорил он, их словно щенят — без жалости в воду. Пусть тонут. Сильный-то выплывет. А искусству трухи не надо. Искусство ревниво". — О. Форш, С.П. Яремич. Павел Петрович Чистяков. Ленинград, 1928 г., стр. 7, 49.

[15] Наумов Алексей Аввакумович, живописец-жанрист (1845–1895). Известны его картины "Белинский перед смертью", "Последняя дуэль Пушкина" и "Старый друг".

[16] Куинджи Архип Иванович (1841–1910), родился в семье сапожника, в Мариуполе. Рано осиротев, жил очень бедно, пас гусей, недолго учился в городском училище. С ранних лет проявилось у него влечение к живописи. В 1868 г. стал вольнослушателем Академии Художеств. В 1876 г. написал знаменитую "Украинскую ночь". С 1894 по 1897 г. был профессором-руководителем в Академии Художеств. — См. монографию А. Ростиславова "Куинджи".

Его оригинальную фигуру и некоторые особенности его характера зафиксировал, со свойственной ему остротой, художник П.Е. Щербов в целом ряде карикатур, напечатанных в "Шуте". Одна из этих карикатур (хранится в Гос. Русском музее в Ленинграде) рисует Куинджи на кровле его дома, занимающимся лечением ворон (ставит им клизмы). — "Шут", 1896 г., N 6; 1897 г., N 22; 1890, N 10, 14; 1900 г., N 7,8; 1902, N 10. — "Русь", 1907 г. (иллюстр. прилож.), N 17, стр. 274.

[17] Ландцерт Ф.П. (1833–1889), анатом, профессор Мед. хирургической академии, автор "Курса нормальной анатомии". Его публичные лекции привлекали много слушателей.

[18] Грубер Венцеслав Леопольдович (1814–1890), выдающийся анатом, получил образование в Пражской гимназии и Пражском университете. Приглашенный в Россию Пироговым, вскоре занял его кафедру в Мед. хирургической академии. Через его руки прошло свыше 30 000 трупов. По отзыву знавших его людей, отличался строгостью в своих требованиях, внешней суровостью и резкостью в выражении своих мнений.

[19] Мария Николаевна, великая княгиня, состояла президентом Акад. Художеств с 1845 г. Умерла 9 февр. 1876 года.

[20] Прохоров В А. (1818–1882). Обучался в Херсонской семинарии и в Акад. Художеств у проф. Маркова. Рисовальщик и археолог, хранитель древнехристианского музея при Акад. Художеств. Издатель ежемес. сборн. "Христианские древности и археология", а также отдельных монографий, посвященных истории, археологии и быту. Преподаватель истории искусств в Акад. Художеств.

[21] Прахов Адриан Викторович. Историк искусства и археолог. С 1875 г. по 1887 г., кроме университетских лекций, преподавал историю и теорию изящных искусств в Академии Художеств.

[22] Буренин Виктор Петрович (1841–1926), критик газеты "Новое Время", зло нападавший на Стасова и др. Его характеризовал Д.Д. Минаев эпиграммой:.

По Невскому идет собака,

За ней Буренин тих и мил.

Городовой, смотри ж, однако,

Чтоб он ее не укусил.

[23] "Пчела", еженедельный иллюстрированный журнал искусств, литературы, политики и общественной жизни. Выходил в 1875–1878 гг. под ред. М.И. Ходоровского и М.О. Микешина.

[24] Сабанеев Евгений Александрович, профессор-руководитель высш. худож. училища с 1879 г.

[25] Клагес Федор Андреевич, проф. живописи. С 1866 г. был хранителем музеев и библиотекарем Академии Художеств.

[26] Черкасов Павел Алексеевич, академик живописи пейзажной. (С 1871 года.) Инспектор классов Акад. Художеств, а позднее надзиратель за классами. Принимал большое участие в образовании "Костюмного класса".

[27] Подлинная история конкурса 1875 года пока не достаточно ясна. Однако, как говорит В. Никольский в своей монографии о Сурикове, есть основание предполагать, что отказ академического совета в выдаче медалей был продиктован не только финансовыми соображениями, ввиду оскудения академической кассы, но и волею высших руководителей академическими делами и, главным образом, великого князя Владимира Александровича, в особенности недовольного Суриковым потому, что юный художник не проявил должного уважения при посещении великим князем мастерской конкурентов. Крутой и своенравный юноша был очень обижен этой несправедливостью, этим "прятанием в карман моей заграничной командировки", как он сам выражался.

Но обстоятельства неожиданно изменились. Академический совет, вынужденный оставить Сурикова без заграничной поездки, тем не менее вступился за своего питомца и по собственной инициативе возбудил вопрос о предоставлении Сурикову, в виде исключения из правил, заграничной командировки на два года как талантливому и "достойному поощрения" художнику, переписка о командировке увенчалась успехом и министерством двора Сурикову было ассигновано 800 червонцев на поездку. Однако он категорически отказался от командировки за границу и просил дать ему вместо этого работу по росписи храма Спасителя в Москве.

Удивленный и обиженный совет Академии согласился и предоставил Сурикову мастерскую при Академии для выполнения картонов полученного им первого и единственного за всю жизнь заказа: написать для московского храма четыре картины: "Первый, Второй, Третий и Четвертый Вселенский соборы". Масляные эскизы к этим картинам хранятся в академическом музее. — Виктор Никольский В.И. Суриков. М., 1918 г., стр. 18–19.

[28] Матэ Василий Васильевич (1856–1917), академик. С 1894 г. профессор-руководитель высш. художеств, училища при Акад. Художеств. Заведовал граверным отделением.

[29] Стахеев Дмитрий Иванович (род. в 1840 г.), сотрудничал в "Вестнике Европы", где помещал романы и повести ("Домашний очаг", "Наследство Ильи Петровича Растеряева" и др.). "Ниву" редактировал с 1875 по 1877 год.

[30] Страхов Николай Николаевич (1828–1896), философ, получил образование на естественно-математическом разряде главного педагогического института в Петербурге. Автор "Борьбы с Западом в нашей литературе" и др. Опубликованная Толстовским музеем (т. II) переписка его с Л.Н. Толстым свидетельствует о действительно очень близких отношениях с автором "Войны и мира".

[31] Берг Федор Николаевич (1839–1909), писатель, переводчик Гейне. "Ниву" редактировал в 1880-х годах. В начале своей литературной деятельности принадлежал к либеральному лагерю. Его роман "Закоулок" был помещен в одной книжке с романом Чернышевского. Под конец жизни, став деятельным участником московских монархических организаций, редактировал субсидировавшийся Плеве "День". Умер душевнобольным.

[32] Сообщение о том, что О.Д. Лола послужила прототипом Lise в "Братьях Карамазовых", встречается впервые у Гнедича и нуждается в проверке.

[33] Виктор Крылов (Александров), пользовался известностью драматурга, "приспособлявшего" чужие пьесы для театра. Отсюда бывший довольно долгое время в театральных кругах, имевший особое значение термин: "окрылить" пьесу.

[34] Харламов Алексей Алексеевич, портретист. Его портрет И.С. Тургенева находится в Гос. Русском музее в С.-Петербурге.

[35] Григорович Дмитрий Васильевич (1822–1899). В начале 60-х годов его литературная деятельность почти прекращается, и он отдается всецело практической работе по искусству в качестве секретаря Общества поощрения художеств. Здесь он организовал рисовальную школу-музей. За долголетние труды получил пенсию и чин действительного статского советника.

[36] Впечатления Гнедича от чтения Ф.М. Достоевского 9 марта 1879 г. на литературном вечере в пользу Славянского благотворительного общества, где вместе выступали Тургенев, Полонский, Салтыков, Плещеев, Потехин, вполне подтверждается другими свидетелями. Хроникер газеты "Голос" (11 марта, N 70) писал: "Вторая часть вечера открылась чтением Ф.М. Достоевского. Несколько секунд рукоплескания не давали Ф.М. Достоевскому начать чтение. Чрезвычайно удачный выбор отрывка из романа "Братья Карамазовы" — "Рассказ по секрету" — признания Дмитрия Карамазова младшему брату своему Алексею, в котором отразились все особенности дарования и манеры автора, и прочувствованное чтение произвели сильное впечатление. В одном месте даже наша публика, холодная и щепетильная, не выдержала и прервала чтение взрывом рукоплесканий… После чтения Ф.М. Достоевский был вызван несколько раз и приветствован шумными рукоплесканиями". Одна из присутствовавших на вечере, Починковская, тоже отмечает в своих воспоминаниях ("Исторический Вестник", 1904 г., N 2) огромное впечатление, произведенное на нее этим чтением. "Проникновенный, страстный голос (Достоевского) до глубины потрясал нам сердца, говорит она. Не я одна — весь зал был взволнован. Я помню, как нервно вздрагивал и вздыхал сидевший подле меня незнакомый мне молодой человек, как он краснел и бледнел, судорожно встряхивая головой и сжимая пальцы, как бы с трудом удерживая их от невольных рукоплесканий. И как, наконец, загремели эти рукоплескания… Все хлопали, все были взволнованы. Эти внезапные рукоплескания, не вовремя прервавшие чтение, как будто разбудили Достоевского. Он вздрогнул и с минуту неподвижно оставался на месте, не отрывая глаз от рукописи. Но рукоплескания становились все громче, все продолжительнее. Тогда он поднялся, как бы с трудом освобождаясь от сладкого сна, и, сделав общий поклон, опять сел читать".

[37] Армфельд (Комова) Наталья Александровна (1850–1887), участница революционного движения 70-х годов.

Арестованная при вооруженном сопротивлении (1879 г.) в Киеве, присуждена к 14 годам 10 месяцам каторги. Умерла на Каре.

Фигнер Вера Николаевна, вступившая в 1879 г. в ряды народовольцев, была арестована 10 февр. 1883 г. в Харькове по доносу Дегаева. 24 сент. 1884 г., по делу четырнадцати была приговорена к заключению в Шлиссельбургской крепости. Освобождена в 1905 г.

[38] Всеволожский Иван Александрович, начал службу в Азиатском департаменте министерства внутренних дел, затем служил в Париже в посольстве. Назначенный в 1881 году директором императорских театров, занимал этот пост почти 18 лет. Одна из его пьес "Мариана Крафт" была поставлена в бенефис М.Г. Савиной.

[39] Потехин Алексей Антипович, драматург, в качестве управляющего драматическими труппами московских и петербургских императорских театров работал вместе с Островским над "Положением об императорских театрах" и принимал самое деятельное участие в учреждении "Общества вспомоществования сценическим деятелям", развившегося затем в "Русское театральное общество".

[40] Сам Ф.М. Достоевский передает этот эпизод так. Когда он в своей речи сказал, что Некрасов должен прямо стоять за Пушкиным и Лермонтовым, "один голос из толпы крикнул, что Некрасов был выше Пушкина и Лермонтова и что те были всего только "байронисты". Несколько голосов подхватили и крикнули: "да, выше". Я, замечает Достоевский, впрочем, о высоте и о сравнительных размерах трех поэтов и не думал высказываться. Но вот что вышло потом: в "Биржевых Ведомостях" г. Скабичевский, в послании своем к молодежи по поводу значения Некрасова, рассказывая, что будто бы когда кто-то (т. е. я) на могиле Некрасова "вздумал сравнивать имя его с именами Пушкина и Лермонтова, то все (т. е. вся учащаяся молодежь) в один голос, хором прокричали: "он был выше, выше их". Смею уверить г. Скабичевского, что ему не так передали и что мне твердо помнится (надеюсь, я не ошибаюсь), что сначала крикнул всего один голос: "выше, выше их" и тут же прибавил, что Пушкин и Лермонтов были "байронисты" — прибавка, которая гораздо свойственнее и естественнее одному голосу и мнению, чем всем в один и тот же момент, т. е. тысячному хору — так что факт этот свидетельствует, конечно, скорее в пользу моего показания о том, как было дело. И затем уже, сейчас после первого голоса, крикнуло еще несколько голосов, но всего только несколько, тысячного же хора я не слыхал, повторяю это и надеюсь, что в этом не ошибаюсь". Достоевский. Собр. соч. Дневник писателя, т. XI,стр. 401.

[41] Впечатление от речи Ф.М. Достоевского было действительно исключительное. В письме к жене от 8-го июня 1880 года, написанном в тот же день в 8 часов вечера, сам он рассказывает об этом следующим образом. "Когда я вышел, пишет Достоевский, зала загремела рукоплесканиями, и мне долго, очень долго не давали читать. Я раскланивался, делал жесты, прося дать мне читать, — ничего не помогало: восторг, энтузиазм (все от Карамазовых). Наконец я начал читать: прерывали решительно на каждой странице, а иногда и на каждой фразе громом рукоплесканий. Я читал громко, с огнем. Все, что я написал о Татьяне, было принято с энтузиазмом. (Это великая победа нашей идеи над 25-летием заблуждений.) Когда же я провозгласил в конце о всемирном единении людей, то зала была как в истерике, когда я закончил — я не скажу тебе про рев, про вопль восторга: люди незнакомые между публикой плакали, рыдали, обнимали друг друга и клялись друг другу быть лучшими, не ненавидеть впредь друг друга, а любить. Порядок заседания нарушился: все ринулись ко мне на эстраду: гран дамы, студенты, государственные секретари — все это обнимало, целовало меня. Все члены нашего Общества, бывшие на эстраде, обнимали меня и целовали, все, буквально все плакали от восторга. Вызовы продолжались полчаса, махали платками, вдруг, например, останавливают меня два незнакомые старика: "Мы были врагами друг другу 20 лет, не говорили друг с другом, а теперь мы обнялись и помирились. Это вы нас помирили. Вы наш святой, вы наш пророк". "Пророк, пророк" кричали в толпе. Тургенев, про которого я ввернул доброе слово в моей речи, бросился меня обнимать со слезами, Аненков подбежал жать мою руку и целовать меня в плечо. "Вы гений, вы более чем гений", говорили они мне оба. Аксаков (Иван) вбежал на эстраду и объявил публике, что речь моя — есть не просто речь, а историческое событие. Туча облегала горизонт, и вот слово Достоевского, как появившееся солнце, все рассеяло, все осветило. С этой поры наступает братство и не будет недоумений. Да, да, закричали все и вновь обнимались, вновь слезы. Заседание закрылось. Я бросился спастись за кулисы, но туда вломились из залы все, а главное женщины цаловали мне руки, мучили меня. Прибежали студенты. Один из них, в слезах, упал передо мной в истерике на пол и лишился чувств. Полная, полнейшая победа. Юрьев (председатель) зазвонил в колокольчик и объявил, что Общество любителей российской словесности единогласно избирает меня своим почетным членом. Опять вопли и крики". Письма Ф.М. Достоевского к жене. Москва, 1926 г., стр. 304.

[42] Владимир Сергеевич Соловьев прочитал свою лекцию 28 марта — в тот день, когда заканчивался процесс в особом присутствии Сената, и публично заявил о необходимости амнистии для обвинявшихся по делу 1-го марта. Когда он закончил лекцию словами: "Если царь желает доказать, что он действительно представитель народа, то он должен их простить", — на несколько мгновений воцарилась напряженная тишина. Но затем сразу раздались оглушительные рукоплескания, экзальтированные крики, неистовый стук ногами и стульями. В разных местах слышались истерические рыдания, некоторые бросались друг другу в объятия. "Как сейчас вижу, рассказывает один из свидетелей этого события Н. Никифоров, одного генерала, бросившегося за Соловьевым и бешено потрясавшего багровым кулаком. Слышались вопли безумной ярости: "Изменник. Негодяй. Террорист. Вон его. Растерзать его". Студенческая масса, точно вырвавшийся поток, устремилась к Соловьеву. Готова была начаться свалка.

— Не выдавать, — раздалось опять среди студентов, — цепь, цепь кругом Соловьева, живую цепь! — Другие подхватили его на руки и все вместе, с криками "ура", "да здравствует Соловьев", торжественно понесли его к выходу среди беснующейся вокруг публики. Понесли с триумфом через весь зал, спустились по лестнице и опустили на ноги только у вешалки с платьем. Нашли и подали ему шинель, потом наняли карету, усадили и проводили криками "ура" — П. Щеголев. Событие 1-го марта и В. Соловьев. "Былое", 1906 г., N 3, стр. 48–55. — Письмо в редакцию "Былого" д-ра Ф. Г. "Былое", 1907 г., N 7, стр. 323. — Н. Никифоров. Петербургское студенчество и B.C. Соловьев. "Вестник Европы", 1912 г., январь, стр. 157, 182–184.

[43] В. К., один из очевидцев этой казни, состоявшейся 3 апреля 1881 года, сообщает ряд подробностей, о которых умолчал официальный отчет. "В то время, пишет В. К., Семеновский плац не был застроен как теперь: тир, беговой круг, здания инженерного ведомства — все это возникло значительно позже, а в 1881 году плац представлял огромную пустую площадь, 3-го апреля на ней толпились несметные массы народа; люди сидели также на крышах Семеновских казарм, станционных зданий и вагонов Царскосельской железной дороги. Первым был повешен Кибальчич, причем, по-видимому, от быстрого, резкого выдергивания ступенек из-под ног и от тяжести тела произошло повреждение спинных, точнее шейных позвонков, и смерть была моментальной, без всяких судорог. Вторым был повешен Михайлов. Вот тут-то и произошел крайне тяжелый эпизод, вовсе не упомянутый в отчете: не более как через одну-две секунды после вынутия ступенчатой скамейки из-под ног Михайлова, петля, на которой он висел, разорвалась, и Михайлов грузно упал на эшафотную настилку. Гул, точно прибой морской волны, пронесся по толпе; как мне пришлось слышать потом, многие полагали, что даже по закону факт срыва с виселицы рассматривается как указание свыше, от Бога, что приговоренный к смерти подлежит помилованию; этого ожидали почти все. Несмотря на связанные руки, на саван, стеснявший его движения, и на башлык, мешавший видеть, Михайлов поднялся сам и лишь направляемый, но не поддерживаемый помощниками палача, взошел на ступеньки скамейки, подставленной под петлю палачом Фроловым. Последний быстро сделал новую петлю на укрепленной веревке, и через 2–3 минуты Михайлов висел уже вторично. Секунда, две… и Михайлов вновь срывается, падая на помост. Больше прежнего зашумело море людское. Однако палач не растерялся и, повторив уже раз проделанную манипуляцию с веревкой, в третий раз повесил Михайлова. Но заметно было, что нравственные и физические силы последнего истощились: ни встать, ни подняться на ступеньки без помощи сподручных Фролова он уже не мог.

Медленно завертелось тело на веревке. И вдруг как раз на кольце под перекладиной, через которое была пропущена веревка, она стала перетираться, и два стершиеся конца ее начали быстро и заметно для глаза раскручиваться. У самого эшафота раздались восклицания: "Веревка перетирается. Опять сорвется". Палач взглянул наверх, в одно мгновение подтянул к себе соседнюю петлю, влез на скамейку и накинул петлю на висевшего Михайлова. Таким образом, тело казненного поддерживалось двумя веревками, что и показано совершенно ясно на рисунке, сделанном фотографом Насветевичем.

Весь этот эпизод в официальном отчете пропущен — вероятно умышленно.

Рысаков упорно цеплялся ногами за скамейку, как это и указано в отчете. Помощники палача, опасаясь, по-видимому, повторения того, что было с Михайловым, выдергивали скамейку крайне осторожно и медленно. Тогда же Фролов и толкнул вперед тело Рысакова, причем ноги его соскользнули с табуретки". ("Былое". 1920 г., N 15, стр. 135–136.)

[44] Гитри "оскорбил действием" вел. кн. Владимира Александровича, заставшего его с женой, вел. кн. Марией Павловной, в ресторане. Позднее на это же намекала в своем стихотворении, напечатанном в сатирическом журнале "Сигнал" (1905 г., N 3), Ольга Чюмина, где была выведена Мария Павловна, говорившая о себе:

Я — не Дама-демимонда

Я — принцесса Требизонда,

По-венгерски: Поль-Мари.

В ресторанах с итальянцем

И с лихим преторианцем

Распивала я помри…

[45] Вейнберг Петр Исаевич (1831–1908), поэт, переводчик Гете, Гейне, Берне, Шекспира, Ленау, Шеридана и др. В течение многих лет преподавал русскую и иностранную литературу на высших женских курсах, одно время был инспектором Коломенской женской гимназии, читал публичные лекции. В 1905 г. был избран почетным академиком Академии Наук. Принимал деятельное участие в делах литературного фонда.

[46] Победоносцев Константин Петрович (1827–1907), обер-прокурор св. синода, реакционер. Блестящую характеристику ему дает М.Н. Покровский. "Если бы, — говорит проф. Покровский, — какой-нибудь артист, играя Полония, загримировался Победоносцевым, это было бы не плохой выдумкой. Золоченый придворный мундир недаром был на плечах этого человека. Он шел к нему больше, чем сутана Торквемады. Победоносцев был представителем того политического православия, которое в XVII веке сожгло в срубе Аввакума, в XVIII гноило в тюрьмах архиереев, имевших наивность думать, что церковь имеет какое-то "самостоятельное существование", а в конце XIX мелкой травлей травило Владимира Соловьева, единственного "православного", которого молодежь не считала жуликом. Это православие должно было пасть в один день с царизмом. Если оно пережило его на несколько лет, за это ему следует благодарить российскую буржуазию, заботливо его подобравшую, находя, что в ее хозяйстве всякая дрянь может дать доход". — "Письма Победоносцева к Александру III". Центрархив. С предисловием М.Н. Покровского. Т. I, Москва, 1925 г., стр. IX–X. К 1905 г., однако, роль Победоносцева становится менее заметной. "Бедоносцев для народа" и "Доносцев для царя" по характеристике одних, или "Мудрый старец", как его в то время именовали в административных верхах, — рано почувствовал загоравшийся пожар и постарался заблаговременно уйти со сцены.

Как верно заметил "Зритель" (N 19),

Благочестивый старичок,

Он вынес бы антихриста явленье,

Он вынес бы и светопреставленье,

Но конституции он вынести не мог.

Даже той "куцой" конституции, которой не хватило на несколько месяцев. (В. Боцяновский "Русская Сатира Первой Революции, 1905–1906 гг.". Ленинград, 1925 г., стр. 92.) Тартюфом изобразил его и Репин на известной картине "Заседание Государственного совета". Едва ли не самое яркое изображение этой кошмарной фигуры старорежимного строя дал Андрей Белый в романе "Петербург".

[47] Пьесы Сухово-Кобылина "Дело" и "Смерть Тарелкина" были совершенно не поняты и не оценены современной ему критикой. Так, например, критик прогрессивных в то время "СПб. Ведомостей" А.С. Суворин писал о нем в 1869 году: "Сухово-Кобылину не удается схватить пружин внутренних, и, по нашему мнению, "Дело", несмотря на всю свою благонамеренность в лучшем значении этого слова, — ничего не прибавляет к его литературной репутации. Что касается комедии "Смерть Тарелкина", то это довольно пустой фарс (!), основанный на переодевании и самом невероятном анекдоте; он не заслуживает, чтоб над ним останавливаться, даже ввиду того, что здесь снова является Расплюев — это лучшее создание г. Сухово-Кобылина — уже в качестве квартального надзирателя. (Суворин А.С. Театральные очерки. СПб., 1914 г., стр. 334.) Такой подход к этой пьесе, как показывают подведенные Л. Гроссманом итоги, наблюдается и в дальнейшем. "Смерть Тарелкина" после тридцатилетнего запрета была впервые представлена на сцене Суворинского литературно-художественного театра 15 сентября 1900 г. Пьеса вызвала некоторое недоумение в зрителях и критике. "Поставленная вчера пьеса, — писал А.А. Измайлов, — совершенно исключительное явление современной сцены. Автор выдает ее за "комедию-шутку", и, в самом деле, она представляется фарсом в полном смысле слова… Автор, видимо, задался простою целью памфлетически-карикатурно изобразить известные явления жизни и осуществил свою задачу в форме в свое время очень распространенной комедии с переодеванием. При таком взгляде находят оправдание и приемы мольеровского комизма (битье палкой по голове, падение на пол четырех персонажей за один раз и т. п.), и грубоватость диалога, и шутливость иногда дурного тона… Драматический элемент, введенный автором в конце пьесы (страдания Расплюева), звучит в шумно-веселой пьесе резким диссонансом, в особенности при сопоставлении с теми легкомысленно сгруппированными сценами (с дворником, прачкой, немцем-доктором), введенными в интересах чистого комизма, какие предшествуют развязке комедии. Если бы не эти недочеты, комедия имела бы право называться веселою и живою шуткой-памфлетом. Исполнители играли комедию как фарс. Без сомнения, таково наиболее правильное понимание". Рецензент газеты "Россия" отмечал, что пьеса произвела странное впечатление: "Редко с какой драмы зритель уходит с таким тяжелым чувством, как с этой комедии-шутки". Лишь значительно позже две последние части трилогии получили должную оценку и соответственное сценическое воплощение. "Смерть Тарелкина" в театре Мейерхольда, "Дело" в постановке В.Г. Сахновского (театр имени Комиссаржевской) и во 2-м Моск. Художественном (с Чеховым-Муромским) возвели, наконец, "отверженные" драмы Сухово-Кобылина на высоту крупнейших театральных событий. Только уже в наши дни выявил целиком всю скрывающуюся в ней подлинную трагедию Л. Гроссман. — Леонид Гроссман. Преступление Сухово-Кобылина. Ленинград, Изд. "Прибой", 1925, стр. 149–150 и др. — А. Амфитеатров. Литературный альбом. Пб., 1904 г., стр. 29–49.

[48] Чехову не простили на этот раз его отрицательного образа профессора Серебрякова, выведенного в "Дяде Ване". Прямым отзвуком раздражения ученых был позорный акт непринятия "Дяди Вани" Московским театральным комитетом. Комитет этот выставил официальной причиной своего классического решения недостаточную мотивировку покушения дяди Вани на убийство Серебрякова: "разочарование в таланте профессора, раздражение на его бесцеремонность не может служить достаточным поводом для преследования его пистолетными выстрелами. У зрителя может даже явиться подозрение, что поступок дяди Вани находится в связи с состоянием похмелья, в котором автор почему-то слишком часто показывает и дядю Ваню и Астрова". — А.А. Измаилов. Чехов. Москва, 1916 г., стр. 306–307.

[49] Начало враждебных отношений Гончарова к Тургеневу, подмеченных П.П. Гнедичем, исследователи относят к осени 1858 года, когда Тургенев привез из Спасского "Дворянское гнездо" и читал его знакомым литераторам. Подозрительный Гончаров выступил с открытыми обвинениями Тургенева в том, будто бы он заимствовал из его "Обрыва" целый ряд положений и типов. Третейский суд, рассмотревший по желанию Гончарова вопрос, не прекратил этой вражды, и Гончаров до самой смерти Тургенева продолжал его обвинять в литературном воровстве, в определенном плагиате. Опубликованная Б. Энгельгардтом переписка Гончарова и особенно хранившаяся до самого последнего времени в архиве Гос. Публичной библиотеки его "Необыкновенная история" вскрывают целый ряд подробностей этой вражды, носящих уже чисто патологический характер. Болезненное воображение Гончарова доходит здесь до того, что он обвиняет Тургенева прямо в организованном его обкрадывании. "Я, пишет здесь Гончаров, живучи на водах, оставлял небрежно свои тетради на столе или в незапертом комоде и уходил надолго, оставляя ключ. Знакомые слушали мои чтения прилежно и записывали (я сам видел и поздно догадался) прослушанное. А однажды целая компания каких-то неизвестных мне личностей в Мариенбаде поселилась в одном со мной коридоре — я тогда не знал зачем, но не мог не заметить с удивлением, по некоторым мимолетным признакам, что я был предметом их наблюдения. Я чуял и замечал, что за мной следили (следовательно, как я потом увидел, они могли хозяйничать смело в моей комнате, когда я уходил), видел, как устраивались мне нарочно те или другие встречи с разными лицами, как меня вызывали на разговоры, выпытывая мой образ мыслей о том или о другом, между прочим беспрестанно наводили на разговор о Тургеневе и зорко смотрели, как я завидую и т. д." Эта болезненная подозрительность Гончарова бросалась в глаза даже далеко стоявшим от него людям. "Нельзя было, говорит князь Мещерский, обидеть Гончарова больше, как задавая ему вопрос: пишет ли он что-нибудь? Он сразу делался раздражительным и заподозривал вас в каком-нибудь злом умысле. Бедного Гончарова кидает в пот и он сейчас принимается допрашивать, кто сказал, где сказал, в какой обстановке" и т. д. "Новое Время", 1891 г., 18 сентября. — Б.М. Этельгардт. И.А. Гончаров и И.С. Тургенев. Петербург, 1923 г. — Сборник Российской Публичной библиотеки, т. П. Петроград, 1924 г. ("Необыкновенная история", неизданная рукопись И.А. Гончарова).

[50] Легенда о романтическом происхождении А.К. Толстого, переданная П.П. Гнедичу Гончаровым, представляет собой плод недоразумения. А.А. Кондратьев, подвергший ее подробному анализу, доказывает, что А. Толстой родился "по истечении законного срока со дня свадьбы своих родителей", что сам поэт считал себя не Перовским, а Толстым, что большинство печатных источников указывает на положительные стороны души его отца графа К. Толстого, исключающие возможность таких сделок, как фиктивный брак для покрытия последствий чужой неосторожной связи. А. Кондратьев. Граф А.К. Толстой. Материалы для истории жизни и творчества. СПб., 1912 г., стр. 4–7.

[51] Заньковецкая Мария Константиновна и МЛ, Кропивницкий, известные украинские артисты.

[52] Стасов Владимир Васильевич (1824–1906), выдающийся писатель в области искусства, музыки, архитектуры, вызывал скептическое отношение к себе не только у Гнедича. Н.Н. Страхов, например, в одном из своих писем сообщает Толстому, что известный композитор Серов "любил повторять, что только скульпторы считают Стасова знатоком живописи, а живописцы, наоборот, знатоком скульптуры" (Толстовский музей, т. II, стр. 83.) Отчасти это же подчеркнул художник П.Е. Щербов, в своих карикатурных композициях отводивший всегда видное место Стасову ("Шут", 1899 г., N 8; 1898 г., N 10; 1900 г., N 4, 20 и др.) и поставивший его в центре своей известной картины "Художественный базар XIX века", находящейся в Гос. Русском музее.

[53] Вагнер Николай Петрович (1829–1907), зоолог и писатель. Его беллетристические произведения, под псевдонимом Кота-Мурлыки, печатались в "Северном Вестнике", "Вестнике Европы", "Новом Времени", "Севере", "Русском Вестнике" и др. Последние годы своей жизни увлекался спиритизмом и печатался в "Ребусе". Наибольший успех имели его сказки.

[54] Соловьев Всеволод (род. в 1849 г.), сын известного историка С.М. Соловьева, родной брат Владимира Соловьева, автор целого ряда исторических романов, теперь забытых: "Княжна Острожская", "Юный император", "Сергей Горбатов" и др. Много шума в свое время наделали его разоблачения теософки Блаватской.

[55] Деятельность Владимира Соловьева вызывала всегда множество недоумений, клевет и искажений. Самая его религиозно-философская позиция была неясна и крайне подозрительна правительственной власти. Одни определяли его убежденным римско-католиком, другие обличали в нем "жидовствующего" сектанта, третьи прозревали в нем закоренелого безбожника. Появившееся в газетах сообщение русского католического священника Толстого о том, что Соловьев причащался у него на квартире в Москве по католическому обряду, дало повод к слухам о переходе его в католичество. Слухи эти были опровергнуты самим Соловьевым, писавшим в одном из своих писем, что попытки обращения его в католичество не дали никаких результатов — М. Безобразова. Был ли B.C. Соловьев католиком? (Русская Мысль, 1915, ноябрь, стр. 40.) — "Исторический Вестник", 1912 г., N 12, стр. 1032. — Барон М.Ф. Таубе. Владимир Соловьев "Россия и всемирная церковь". Париж, 1889 г.; СПб., 1904 г., стр. 28. — "Речь", 1915 г., N 208.

[56] Полонский Яков Петрович (1819–1898), поэт и беллетрист. Полное собрание его стихотворений вышло в 1896^году, в 5-ти томах. Стихотворение "Пришли и стали тени ночи" напечатано в т. I, стр. 17. Пророчество о Гарибальди Полонский усматривал, по-видимому, в стихотворении "На берегах Италии" (т. I, стр. 300), где говорится:

Там в лазурном тумане толпой встают

Тени бледные…

То не тени встают — по волнам плывут

Пушки медные…

Второе стихотворение "Царь Симеон и келиот" напечатано с заглавием "Симеон, царь болгарский" (Собр. стихотв., т. II, стр. 41–46). Здесь Полонский пророчествует:

Ни союзы, ни коварство

Византии не спасут,

Для сынов ее растленных

Наступает страшный суд…

[57] Майков А.Н. (1821–1897), один из видных поэтов после пушкинского периода. Известен своими лирическими и эпическими стихотворениями, лирическими драмами ("Три смерти", "Люций" "Два мира" и др.). Последние годы состоял председателем комитета иностранной цензуры. Его поэзия отличается ровным, созерцательным настроением, отчетливостью и ясностью форм.

[58] Случевский К.К., поэт (1837–1904). Группировавшийся вокруг него кружок поэтов ставил его очень высоко. Большинство критиков, однако, относится к его произведениям более сдержанно. Успех имели его стихотворения последних лет "Песни из уголка".

[59] Данилевский Григорий Петрович (1829–1890), автор многочисленных исторических романов: "Мирович", "Сожженная Москва" и др. С 1869 г. был соредактором "Правительственного Вестника".

[60] Впервые "Власть тьмы" была поставлена на любительской сцене в 1890 г. Несмотря на то, что в спектакле принимали участие "высокопоставленные" любители, спектакль едва не был сорван градоначальником Грессером. "Почтительнейший" в стиле того времени рассказ организатора спектакля А.В. Приселкова очень интересен во многих отношениях. По его словам, Грессер за три четверти часа до поднятия занавеса, когда артисты были уже загримированы, прислал чиновника сообщить, что "государю императору очень не нравится затея играть "Власть тьмы", запрещенную на публичных сценах". Чиновник принялся считать число стульев, объяснив, что градоначальник обязан своею властью запретить спектакль, если бы число приглашенных превышало установленную норму, чего к счастью не оказалось. Этот подсчет стульев, между которыми были и кресла в первом ряду, дал мысль выразить удивление, что этот прискорбный слух должен быть не известен августейшим лицам, выразившим желание осчастливить спектакль своим высоким присутствием. "Если этот слух имеет основание, — заметил Приселков, — то их высочества, конечно, не будут". "Об этом отложите попечение, — ответил чиновник, — сегодня их величества на бенефисе Итманса, и их высочества будут тоже в Михайловском театре".

"Такое категорическое заявление одного из высших чинов столичной полиции, — говорит Приселков, — не давало места сомнению и потому, попросив передать градоначальнику мою сердечную благодарность за дружеское извещение, пришедшее, к сожалению, немного поздно, — я начал встречать съезжавшихся гостей и приглашать их занять места, не исключая и кресел, приготовленных для "августейших" гостей. Каково же было мое радостное изумление, когда ровно в 9 часов их высочества с четырьмя августейшими братьями государя императора во главе поднимались по лестнице". ("Ежегодник императорских театров", 1909 г., вып. I, стр. 35.) Спектакль был спасен!.. О постановке на сцене Малого театра 16 окт. 1895 года см. "Театр и Искусство", 1910 г., N 46.

[61] Яворская Лидия Борисовна (жена князя В.В. Барятинского), талантливая артистка, дебютировала у Корша в "Чашке чаю". Ее большой друг, Т.Л. Щепкина-Куперник, подробно описывающая в своих воспоминаниях первые успехи Яворской, европеизировавшей и действительно освеживщей затхлый театр, к сожалению, мало подчеркнула революционный темперамент артистки. Театр для Яворской был не просто "храмом искусства", а трибуной. Так, для своего первого бенефиса она выбрала пьесу Софьи Ковалевской и А. Лефлер "Борьба за счастье", впервые затронувшую на сцене рабочий вопрос. Ее выступление против дышавшей антисемитизмом пьесы "Контрабандисты", о котором рассказывает Гнедич, было продиктовано ее большой общественностью. Ей же принадлежит идея и организация большой радикальной по тому времени газеты "Северный Курьер", редактировавшейся К.И. Арабажиным и вскоре закрытой правительством за "вредное направление". Щепкина-Куперник Т. Л. Дни моей жизни. М., 1928 г., стр. 277–282.

[62] П.Н. Орленев, начавший с небольших водевильных ролей, сразу стал известностью, выступив в роли царя Федора. "Случилось, — рассказывает А.Р. Кугель, — то, что всегда бывает в жизни художника: он остается неоцененным, когда работает только материалом собственным, личным. Он становится славен и знаменит, когда к материалу личному присоединяет благородный, удачный, в пору пришедшийся материал сюжета и натуры. Материал становится союзником и выносит, как волна пловца, на желанный берег. Трагедия Ал. Толстого имела огромный успех не только благодаря несомненным поэтическим и театральным достоинствам, но и потому, главным образом, что цари прискучили своей вечной генеральской формой, и царь-пономарь, царь — жалкий и дряблый, царь — слабый, ничтожный человек, царь-студень — в этом была пикантность трагедии. Федора Иоанновича, кстати, тогда сближали с Николаем II. Постановка "Федора Иоанновича" и исполнение Орленева, несомненно, имели революционное значение. Цензура дала маху. Неудивительно, что в "Московских Ведомостях" известный критик Флеров-Васильев вообще неодобрительно отнесся к самой мысли о постановке "Федора Иоанновича", хотя Федор и Аринушка представляются ему прекрасным "мольным аккордом". "Мольно", а для самодержавия обидно, замечает А.Р. Кугель. Кугель А.Р. П. Орленев. М., 1928 г., стр. 9-10,12.