ЧЕКИСТСКИЕ БУДНИ

ЧЕКИСТСКИЕ БУДНИ

Нам сообщили, что из городской тюрьмы сбежал опасный грабитель, и просили оказать помощь в его розыске. Человек этот уклонился от службы в Красной Армии, перешёл на нелегальное положение и, связавшись с такими, как сам, занялся разбоем и крупными кражами. Улизнув из тюрьмы незадолго до суда, преступник, скорее всего, решил где-то отсидеться, а потом или заняться прежним промыслом, или, как пытались делать другие, потихоньку уехать куда-нибудь подальше.

Но пока, сразу после побега, он не мог рисковать, а значит, отсиживался где-то в городе.

Где и у кого?

Семья грабителя жила здесь же, в пригородной слободе. Не дома ли он? А если не дома, так не пришлёт ли к жене кого-либо из своих сообщников за зимней одеждой? Ушёл он из тюрьмы только в полотняной косоворотке и летних брюках.

Все сотрудники ЧК в это время были заняты выполнением других заданий.

Розыск преступника поручили мне. На квартиру к беглецу пришлось отправиться ранним утром только с одним из наших постоянных помощников — городским милиционером. Путь до слободы был не близкий, через весь город. Запрягли лошадёнку, единственный транспорт ЧК, и поехали — не пешком же шагать…

Наконец добрались. Вот и небольшой домишко на пустыре, по окна вросший в землю. Даже обычного сарая-дровяника рядом нет. Что ж, тем лучше. Значит, и обыск много времени не займёт.

Вместе с соседями-понятыми вошли через узкие сени в приземистую темноватую комнату. Милиционер, как всегда, замыкал шествие и сразу уселся на табуретку возле двери, чтобы охранять выход. Молодая женщина, хозяйка, встретила неожиданных посетителей с таким невозмутимым спокойствием, что закралось сомнение: не зря ли мы пришли?

Решив не сразу предъявлять ордер, чтобы не волновать хозяйку, если она ничего не знает о побеге мужа, я спросил:

— Нельзя ли повидать вашего супруга?

— Можно. — Женщина спокойно улыбнулась. — Только его нету дома: в тюрьме сидит. Туда и идите.

— В тюрьме? А разве вчера не приходил?

— Ни вчера, ни сегодня. Какой дурак его до суда на волю отпустит?

— В таком случае я должен произвести у вас обыск. Вот, пожалуйста, ордер.

Хозяйка даже не взглянула в мою сторону, безразлично и равнодушно пожала плечами.

— Мне-то что? Ищите, если приспичило…

И отошла к двери, будто бы для того, чтобы не мешать. Села на табуретку, заговорила с милиционером о будничных делах.

Я ещё больше уверился в том, что она ничего не знает. Даже неловко стало: явились нежданно-негаданно, беспокоим хорошего человека, а подлец где-то отсиживается и над нами, небось, посмеивается. Но раз пришли, приходится выполнять свой долг, и я приступил к обыску.

Человек — не иголка, не свёрток с золотом: под матрац его не спрячешь, в печной дымоход не затолкнёшь. А в единственной комнатке, кроме нас четверых и хозяйки, больше никого не было. Пришлось слазить на чердак, но и там беглеца не оказалось.

— Погреб у вас есть? — спросил я.

Женщина невесело усмехнулась:

— А чего в нем хранить? Всем известно, как с хлеба на квас перебиваемся. С моим обормотом каменные палаты не наживёшь.

Тут ещё и один из понятых-соседей вмешался:

— Может, зря вы, товарищ, ищете? Не такой он дурак, чтобы домой приходить. Навострил, небось, лыжи куда подальше и о жене думать забыл.

Я промолчал, не знал, что же дальше делать. Все осмотрено. Нет беглеца. Разве в длинный сундук заглянуть, что стоит возле русской печки, — не спрятано ли в нем хотя бы оружие? И чуть не улыбнулся, вспомнив, что в который уже раз приходится иметь дело с большими и маленькими сундуками. Этот старый, весь в щелях, даже на обычный висячий замок не был заперт: бедности нечего прятать от посторонних глаз. Подошёл к нему, наклонился, чтобы поднять крышку, выпрямился, интуитивно глянул на печь и в упор встретился взглядом с насторожёнными, ожидающими глазами.

Точно пружиной меня отбросило в сторону, — выхватил из кобуры револьвер:

— Слезай сейчас же! Руки вверх!

С печки медленно сполз на пол угрюмый, заросший щетиной человек:

— Не удалось…

Рядом со мной уже стоял с винтовкой наперевес милиционер.

Хозяин подошёл к столу, уселся на лавку.

— Руки на стол! — приказал милиционер.

— Это можно, — беглец послушно выполнил приказание. — Эх, не ждал я вас в такую рань. Думал, пока в казённом доме спохватятся, успею смотаться.

И, притворно вздохнув, с насмешкой пообещал:

— Ничего, начальничек, не устережёшь. Я как тот колобок: раз ушёл, уйду и другой. Не устереже-ете…

Зная повадки бандитов и грабителей, способных на крайние меры, лишь бы уйти от наказания, я поневоле задумался: как же везти его через весь город, днём, да ещё мимо рынка, где вечно полно народу? Править лошадью придётся или мне, или милиционеру. Спрыгнет с саней, нырнёт в толпу и — пропал… Не будешь же стрелять на многолюдной улице.

— Может, связать? — нерешительно предложил милиционер. — Вон ведь какой бугай, силища какая, разве удержишь?

Но и связывать не годилось: повезёшь на глазах у всего города связанного по рукам и ногам человека, потом пересудов и разговоров не оберёшься. И без того всякая дрянь распускает о чекистах несуразные сплетни.

— Вот что, — сказал я беглецу, — вы пока одевайтесь. Да потеплее: зима. А сбежите ли, нет ли, будет видно.

— Можешь не сомневаться, сбегу, — охотно пообещал преступник и принялся натягивать тёплые брюки и ватную телогрейку.

А я продолжал раздумывать, что же делать с ним, как довезти до ЧК. И вдруг осенило:

— Знаете что? Полезайте-ка в сундук!

— Как в сундук?

— Очень просто: лезьте, ложитесь на дно, а мы вас сверху крышкой прикроем. Щели большие, не задохнётесь. Вам удобно, а нам и вовсе спокойно. Полезайте!

Думал, беглец заартачится, а он согласился. И присмиревшая жена его не стала возражать: нашли, теперь ничего не поделаешь. Так вместе с понятыми и погрузили мы «живой товар» на сани, и лошадёнка неторопливо потрусила по городским улицам домой.

Шутками, смехом, весёлым хохотом встретили наше возвращение чекисты. Тут же и окрестили злополучный сундук «арестантской каретой имени Смирнова». И чтобы избавиться от насмешек, мне пришлось отвезти его назад в слободу и вернуть хозяйке.

А беглец прямо из ЧК был водворён под конвоем в свою прежнюю камеру, в тюрьму.

Не всегда, конечно, аресты грабителей и налётчиков проходили так легко. Много хлопот и трудов доставляли чекистам бандитские шайки, орудовавшие в окрестностях города. Нередко ликвидировать их приходилось с боем.

Одна из таких шаек орудовала между Липецком и железнодорожной станцией Грязи. Действовали бандиты дерзко и нагло, среди бела дня налетали на товарные поезда с хлебом и сахаром, обувью и мануфактурой. Остановив состав, они подчистую выгребали из вагонов все самое ценное и исчезали так же внезапно, как появлялись. Исчезнут, словно сквозь землю провалятся — следа не найти!

Было над чем поломать голову чекистам.

Сотни различных догадок не давали покоя аппарату ЧК. Где, например, базируются налётчики, куда скрываются с награбленным добром? Много ли их и местная ли это шайка? Как и откуда узнают, с какими грузами отправляется со станции поезд? Кто, наконец, помогает им, наводит грабителей точно на вагоны с наиболее ценным добром?

Не сразу удалось выяснить, что в скопищах люда, который вечно толпится на станции Грязи, дежурят члены банды, выполняющие функции разведчиков.

Не знали первое время мы и то, что наводчиками бандитов являются некоторые станционные служащие, польстившиеся на денежную мзду.

Подготовив эшелон к отправке, они передавали своим сообщникам, в каких вагонах какой груз находится, и тем оставалось вскочить на тормозные площадки и взобраться на крыши отходящего поезда, чтобы все остальное завершить в пути.

В нескольких километрах от станции начинался подъем, где поездам поневоле приходилось двигаться медленнее. Здесь-то бандиты и вскрывали вагоны, на ходу выбрасывали из них ящики и мешки с заранее облюбованными грузами. А после этого оставалось только спрыгнуть на полотно, присоединиться к подоспевшей на подводах банде и вместе со всеми быстрее собрать и увезти богатую добычу.

Увезти, но куда?

Ведь не ящик-другой, а десятки пудов грузов исчезали бесследно при каждом налёте. Не могли же они провалиться сквозь землю!

И след нашёлся: оказалось, что большая часть награбленного оседала в селе Таволожанка, расположенном неподалёку от Грязинского железнодорожного узла, а оттуда незаметно и скрытно расползалась по дальним и ближним деревням и сёлам. Но схватить бандитов с поличным, на месте преступления, или обнаружить у них награбленное никак не удавалось, хотя железнодорожная милиция не раз пыталась сделать это.

Стоило добыче попасть в село, как она мгновенно растекалась по избам, закромам, клетям и тайникам. А сами бандиты так же мгновенно превращались в обыкновенных мирных крестьян, ни малейшего понятия не имеющих ни о каких налётах и грабежах…

Таволожанка — большое село, обвинять или хотя бы подозревать всех жителей в участии в банде у милиции и у чекистов не было никаких оснований. Но и не знать, кто из их односельчан занимается систематическими грабежами, честные крестьяне тоже не могли. Почему же они молчали? Почему так упорно отказывались помочь чекистам?

Решили начать с выяснения главного: почему крестьяне боятся бандитов? Некоторое время спустя причина их боязни стала ясна — грабители так запугали односельчан расплатой, что тем оставалось только молчать.

Кто же запугивает крестьян, кто им угрожает?

Мы привлекли к себе в помощь сотрудников уголовного розыска, поселковую и железнодорожную милицию. И после очень тщательного, осторожного расследования выяснили кое-что конкретное, что позволяло действовать более определённо.

Подозрение пало на зажиточного хозяина из Таволожанки Емельяна Дятлова, многочисленная родня которого составляла едва ли не половину крестьянских семей села.

Рослый, геркулесовского сложения, вспыльчивый и крутой на расправу, он держал своих родичей в таком беспрекословном повиновении, что никто из них и слова сказать против Емельяна не смел. Нет, такого ничем не запугаешь, сам любого в бараний рог согнёт. Значит, что же, выходит, Емельян Дятлов с помощью своих родичей и держит односельчан в подчинении, в кулаке?

Выходит, так…

Но Емельян Дятлов ни разу, никогда и ни в чем предосудительном не был замечен. Ни один человек в селе не говорил, что слышал от него хотя бы единственную угрозу. Так могли ли быть у нас основания не то что арестовывать, а хотя бы допрашивать его?

— Оснований нет, и тревожить этого геркулеса мы не имеем права, — сказал уездный уполномоченный И.Г.Кондратьев. — Чтобы получить основание и право, придётся «пожертвовать» ещё одним эшелоном. Но — последним, и только ради того, чтобы навсегда покончить с бандой Емельяна.

В назначенный для операции день по станции Грязи поползли и начали быстро шириться слухи о том, что товарный состав, который в этот день уходит со станции, кроме хлеба и промтоваров повезёт какой-то очень ценный груз. «Осведомлённые» люди называли и баснословную стоимость этого груза, и даже номер вагона, в котором он уже находится. К вагону этому один за другим потянулись бандитские соглядатаи — «наводчики». Вагон как вагон: запломбированная теплушка. И что особенно удобно — с тормозной площадкой. Вскакивай, когда поезд со станции тронется, и поезжай.

Расчёт оказался правильным: едва поезд замедлил ход, как по крышам его забегали, заметались «рыцари» лёгкой наживы. Из ближайшего леса выкатились и на полном скаку помчались к железнодорожному полотну с полдесятка конных подвод, и на передней из них, нахлёстывая кнутом вороного жеребца, во весь рост стоял Емельян Дятлов.

Но через минуту все изменилось.

Обнаружив, что заветный вагон с «драгоценным грузом» пуст, и догадавшись о ловушке, бандиты также стремительно бросились наутёк. Наткнувшись на первую чекистскую засаду, грабители повернули лошадей в сторону, но из леса показалась красноармейская цепь. Загремели выстрелы. Дороги были перерезаны, и налётчикам во главе с их атаманом оставалось только поднять руки…

План уездного уполномоченного оказался верным.

Однако вскоре выяснилось, что сидящий в подследственной тюрьме Емельян Дятлов не считает свою участь предрешённой, а положение безнадёжным.

В дни следствия ко мне и второму следователю зачастила смазливая, лет двадцати пяти женщина, сестра главаря бандитской шайки Евдокия Дятлова. Она со слезами умоляла пожалеть невиноватого, близкого ей человека, опору и кормильца всей семьи. Просила разрешить ему передачу, уговаривая дать ей одно-единственное свидание с братом.

— Ни о какой жалости не может быть и речи, — без обиняков заявили мы назойливой просительнице. — Свидание не можем разрешить до тех пор, пока не закончится следствие. Что же касается передач, это ваше право. Возражать или запрещать их у нас нет оснований.

Несмотря на такую отповедь, визиты сердобольной сестрицы не прекратились. То она беспокоилась о здоровье брата, то наведывалась узнать, как идёт и скоро ли закончится следствие. А то принималась христом-богом клясться, что Емельянушка всего лишь выполнял чужую волю, поехал к поезду впервые в жизни. Как-то, словно бы мимоходом, Евдокия пригласила меня к ним в село «на чашечку чаю»… В другой раз намекнула, что и сама она, и её родственники сумеют щедро отблагодарить человека, который согласится «проявить милосердие» к невинно страдающему братцу…

Кончилось все это тем, что мы строго-настрого запретили вахтёру впускать Евдокию Дятлову в служебное помещение.

Но попытки выгородить главаря банды не прекратились.

Когда следствие уже близилось к концу, ко мне в кабинет неожиданно явился известный в городе адвокат Устинов. Адвокатской практикой он занимался ещё в дореволюционные времена, когда мастерски умел выпутывать из щекотливого положения своих подзащитных — городских купцов-толстосумов. А свершилась Октябрьская революция, и тот же Устинов превратился в ходатая по судебным делам привлечённых к ответственности воров, мошенников и спекулянтов. Вот почему появление его в ЧК не вызвало ни у кого удивления: чуть где запахнет крупным гонораром, туда и этот защитник нарушителей советских законов жалует собственной персоной.

Предчувствие не обмануло. Прямо с порога Устинов заявил, что по поручению коллегии адвокатов он принимает на себя защиту Емельяна Дятлова на предстоящем судебном процессе.

— Надеюсь, с вашей стороны возражений не последует? — любезно осведомился он.

— Мы не вмешиваемся в функции коллегии адвокатов. Их дело, кого назначать. Какие же могут быть возражения с нашей стороны?

— Вот и отлично. — Посетитель уселся на стул. — Разрешите задать вам несколько вопросов по делу моего подзащитного?

— Пожалуйста.

Интерес адвоката был вполне закономерен, и нам не оставалось ничего иного, как в пределах допустимых норм отвечать ему. Но чем дальше, тем вопросы Устинова приобретали все более определённый, бьющий в одну точку характер: он старался нащупать наиболее слабые, выгодные для защитника места в ходе следствия. Для чего бы он тогда интересовался, какие именно свидетели дают показания против главаря шайки, как ведёт себя Дятлов в тюрьме, нельзя ли ускорить следствие за счёт исключения несущественных и второстепенных материалов…

Стараясь ничем не показать, что мне понятна причина его повышенного интереса к подсудимому, я отвечал хоть и вежливо, но без подробностей, а тем более откровений.

На том мы и расстались.

Но Устинов стал приходить регулярно. И всякий раз у него возникали все новые вопросы. Наконец, в воскресенье, в нерабочий день адвокат пожаловал прямо ко мне домой.

Хотелось, отбросив церемонии, выгнать его из дома, но я удержался: а что, собственно, ему надо? Зачем пришёл? И, пригласив гостя в наш маленький палисадничек, приготовился слушать.

Начал адвокат издалека. Сначала поговорил о жаре, о засушливом лете, о том, как бы на полях не выгорели хлеба. Потом — о тяжёлых временах, о трудностях, которые испытывают буквально все, какие бы должности и посты они ни занимали. И лишь под конец осторожненько намекнул на то, как сложна и неблагодарна следственная работа.

— Раньше следователи могли жить гораздо обеспеченнее и лучше, — сказал он, — ведь от них нередко зависела судьба весьма состоятельных людей, готовых щедро отблагодарить за небольшие услуги.

— Раньше? — сделал я вид, будто не понимаю прозрачного намёка. — Это когда же?

— Ах, конечно во времена проклятого самодержавия. — Устинов даже поморщился, вспомнив те «проклятые» времена. Крякнул в кулак и помолчал. — Я, учтите, не собираюсь хвалить прежние порядки, но на правах старшего товарища, который много пережил, берусь утверждать, что тогда любой следователь чувствовал себя гораздо увереннее, чем теперь.

— В каком смысле?

— Хотя бы в смысле материальных благ. Вот вы, например: ни костюма у вас выходного нет, ни приличной квартиры, а работаете за десятерых. Разве это жизнь?

Продолжая, он явно хотел мне польстить:

— Способный работник, отличный следователь, к тому же ещё часто рискуете жизнью… Тот же Дятлов мог застрелить вас во время стычки! А где благодарность за такую работу? В чем она проявилась?

Я пожал плечами:

— Ни в какой благодарности, простите, не нуждаюсь…

— Напрасно, молодой человек! — Голос адвоката зазвучал решительнее, твёрже. — Родные Емельяна Дятлова очень богатые люди. И стоит вам до окончания следствия в какой-то мере облегчить его участь, как это не останется без самого щедрого вознаграждения.

Меня так и подмывало схватить его за шиворот, и — вон со двора! Но нет, нельзя. Пусть выговорится до конца, пускай выложит все, чтобы потом коллегия адвокатов смогла освободиться от «услуг» этого хапуги. И, делая вид, будто готов принять предложение, но колеблюсь, я не очень уверенно сказал:

— Над вашими словами стоит подумать… Сюда больше не приходите, это может вызвать подозрение… Жду вас послезавтра у себя на работе…

Расстались мы вполне довольные уговором. А на следующее утро я подробно рассказал о визите Устинова уездному уполномоченному ГПУ. Рассказ, очевидно, не был для него неожиданным, и он, не задумываясь, решил:

— Взятку придётся принять.

— Как принять?!

— Очень просто. Я уверен, что Устинов сумел хапнуть у Дятловых солидный куш для подкупа следователей. Большую часть денег он, конечно, присвоил, а энную толику хочет всучить тебе. Не возьмёшь, он и эти себе загребёт, а Дятловым скажет, что ты принял, но сделать для их бандюги ничего не мог или не захотел. Не полезут же они к нам выяснять, так это или не так. И получится, что адвокат чист, как ангел, а ты, даже мы все, проходимцы и хапуги.

— Но как же можно…

— Не спеши. Даёт — бери, да тут же и оформи «сделку» соответствующим актом, понял? При свидетеле. Так и подлеца на белый свет выведем, и деньги в государственную казну сдадим. Кого бы тебе в помощники дать? Может, Богданова?

— Мне все равно.

— Значит, вместе с Богдановым и действуйте. Желаю удачи!

Видимо, адвокат был настолько уверен в моем согласии, что явился в назначенное время со свёртком под мышкой. Смутило его только присутствие в кабинете ещё одного, незнакомого человека, но я поспешил представить его адвокату:

— Знакомьтесь. Это наш сотрудник Василий Михайлович Богданов.

— Член коллегии защитников Устинов, — поклонился пришелец.

— Можете говорить откровенно. Василий Михайлович знает все и согласен принять участие в нашем деле. Ведь мне одному могут и не поверить, — проговорил я.

— Совершенно верно, — адвокат снова отвесил Богданову вежливый поклон, — заранее благодарю за помощь.

И, аккуратно положив свёрток на край стола, добавил:

— Родственники Емельяна Дятлова убедительно просят вас принять небольшой подарок…

В свёртке даже по тем временам оказалась очень значительная сумма денег.

— Если не трудно, напишите расписочку, — учтиво попросил Устинов. — Придётся, знаете ли, отчитываться за расход средств. Честному слову теперь, к сожалению, никто не верит…

«Подлец! — хотелось крикнуть. — Ещё смеешь о честном слове говорить. Или решил меня распиской окончательно к рукам прибрать?» Но не крикнул, наоборот, с готовностью согласился:

— О, пожалуйста, пока Василий Михайлович будет пересчитывать деньги, я успею написать расписку. Вдвоём мы справимся быстро.

Считал Богданов не торопясь, основательно, перекладывая бумажку за бумажкой и время от времени поплёвывая на кончики пальцев.

А я тем временем быстро писал так необходимый адвокату документ. «Мы, нижеподписавшиеся…» — начинался он, и дальше перо выводило все, что полагалось.

Устинов был явно доволен ходом оформления сделки. Сидя на стуле, он поглядывал то на меня, то на Богданова, и на губах его играла чуть покровительственная улыбочка: кто, мол, не рад неожиданно свалившемуся богатству…

— Готово! — произнёс Богданов первое за всю эту процедуру слово и прижал пачку денег широкой ладонью.

— И у меня готово! — подхватил я и вывел в документе последнюю букву. — Придётся и вам подписать, гражданин адвокат. Прошу.

Побледневшее лицо Устинова перекосилось от страха:

— Вы что… чего хотите?

— Ничего особенного. Подпишите акт о том, что пытались дать нам от имени Дятловых взятку.

— Но я причём? — вскочил со стула Устинов. — Я только принёс деньги, и больше ничего. Можете сами объясняться с Дятловыми, оставьте меня в покое!

— Не-ет, — покачал Богданов головой, — объясняться не нам, а вам придётся. И не с Дятловыми, а перед судом. Довольно болтать, подписывайте! Деньги мы сдадим в государственный банк.

Ничего не поделаешь, пришлось Устинову подписать акт: понял, что влип. А потом пришлось признаться и в том, что взял у родственников Емельяна Дятлова в два с лишним раза больше, чем пытался всучить нам.

Вскоре хапуга с треском вылетел из коллегии защитников.

А вслед за ним сполна получил и главарь бандитской шайки.