ТРУДНАЯ ВЕСНА
ТРУДНАЯ ВЕСНА
После ликвидации капиталистического и помещичьего строя в царской России кулак, как известно, оставался единственной надеждой и главной опорой внутренних и зарубежных контрреволюционных сил, вынашивавших планы реставрации капитализма в молодой республике Советов.
В.И.Ленин подчёркивал, что мира с кулаком быть не может. Нужно готовиться к ликвидации эксплуататорского класса кулаков. «…Мы стояли, — говорил Ленин, — стоим и будем стоять в прямой гражданской войне с кулаками»[3].
Зато на кулака рассчитывали, кулака поддерживали, в первую очередь на кулака опирались все тайные и явные враги Советской власти. В борьбе против неё белогвардейское охвостье тесно смыкалось с меньшевиками, троцкистами и подпольными националистическими организациями. От них нити связи вели к зарубежным антисоветским и шпионским центрам.
Естественно, что в такой напряжённой и сложной обстановке чекистам работы хватало. Нужно было зорко наблюдать за деятельностью скрытых и явных врагов, решительно пресекать их агитацию, не допускать враждебных вылазок против Советской власти. И в то же время, выполняя заветы В.И.Ленина, надо было всеми силами помогать партии и трудовому народу в решительном наступлении и окончательной ликвидации кулачества как класса.
Осенью 1929 года многие чекисты были направлены на работу в деревню. Я получил направление в небольшой городок Моршанск, в помощь районному уполномоченному окротдела ОГПУ Александру Галанцеву, с которым мы вместе работали в аппарате Тамбовского окружного отдела ОГПУ. Саша тоже пришёл в органы с комсомольской работы и со всей молодой энергией посвятил себя чекистскому делу. Умный парень, до дерзости смелый, он был в то же время на редкость хладнокровным и выдержанным человеком, а в чекистской службе все это играет немаловажную, если не главную, роль.
Галанцев знал, когда и с каким поручением я приеду, и сумел заранее подготовить все необходимые нам материалы и документы. Правда, часть из них ещё нуждалась в проверке и уточнении. Поэтому мы решили посоветоваться с местными сельскими активистами, которые только и могли дать всестороннюю объективную информацию о том, что интересовало органы ОГПУ.
Пришлось в интересах дела совершить поездку почти по всему Моршанскому району. Ехали мы с Галанцевым на перекладных, кочуя от села к селу. Поздняя осень уже успела сковать дорожную грязь, хотя снег ещё не выпал. Чтобы не остынуть на морозном ветру, то один из нас, то другой соскакивал с подводы и бежал за ней. На второй день командировки добрались до села Богоявленского. Познакомились с секретарём местной партийной организации. Человек энергичный, отлично знающий своих односельчан, он обстоятельно рассказал об обстановке, охарактеризовал местных богатеев, а в заключение посоветовал встретиться и поговорить с объездчиком тамошнего лесничества, коммунистом Дыхнилкиным.
— Уверен, что не зря съездите к нему, — пообещал секретарь.
Только к вечеру добрались мы до уединённого домика в лесу, но, несмотря на поздний час, хозяина не застали. Ещё утром Дыхнилкин уехал в лесничество. Жена объездчика, немолодая женщина с добродушным лицом и проседью в волосах, не расспрашивая ни о чем, усадила нас поближе к жарко натопленной печи и принялась накрывать на стол.
— Не беспокойтесь, — попытался отказаться от угощения Галанцев, — мы у вас долго не задержимся.
Женщина улыбнулась:
— Какое же беспокойство? Пора ужинать. И мой вот-вот должен вернуться. После этакой стужи без горячего нельзя.
И добавила, как бы в чем-то извиняясь:
— Городских разносолов у нас не водится, а тарелка наваристых щей найдётся.
Разговорились о холодной осени и о работе объездчика, о недавно прошедшей уборочной поре. Чувствовалось, что хозяйка рада новым людям, которые, видимо, редко заглядывают в этот лесной домик.
Много разного, в большинстве горького, довелось пережить на своём веку хозяевам. С детства оба батрачили на кулаков, а выросли, поженились, и мужа забрали на царскую войну. Вернулся он с фронта уже после Октябрьской революции. Потом пошёл добровольцем в Красную Армию. Дрался с антоновскими бандитами, был начальником волостной милиции. За верность Советской власти, за непримиримость ко всякой вражьей нечисти бандиты сожгли в селе их дом.
Куда денешься, не имея ни кола, ни двора.
Пришлось погорельцам с малыми детьми искать пристанище в этой лесной сторожке.
— Нынче живём хорошо, — продолжала рассказывать Дыхнилкина, — все тяжкое позади осталось. И бандитов Советская власть повывела, и дети успели вырасти, разлетелись кто куда. Коротаем вот со стариком недели-месяцы… Мой-то, правда, чуть ли не все время в разъездах, работа у него такая, а я остаюсь одна. Поначалу тоска сердце грызла: лес да лес кругом, глухомань. А потом ничего, притерпелась. За хлопотами по хозяйству некогда замечать, как дни летят…
Слушали мы с Сашей неторопливый этот рассказ, а тем временем и медный самовар зашумел, и стол уже был накрыт. Во дворе радостным лаем залилась собака, загремела телега, и в избу, чуть пригнувшись в дверях, вошёл хозяин.
Немолодой, среднего роста, сухощавый, с лицом, изборождённым морщинами, с сединою в волосах, Дыхнилкин поздоровался с нами спокойно и сдержанно, не выразив удивления, что в доме у него чужие люди. А узнав, зачем мы приехали, тоже не стал спешить с серьёзным разговором.
Только после ужина и чаепития, когда хозяйка, убрав со стола посуду, ушла из комнаты, объездчик прибавил фитиль в керосиновой лампе и предложил:
— Время позднее, можно начинать…
Действительно, не зря мы приехали к нему. Дыхнилкин и в самом деле знал родословную каждого интересовавшего нас человека, знал их настроения и, как говорится, чем каждый из этих людей дышит. Многое в наших материалах оказалось неточным, необъективным. Кое-что не заслуживало серьёзного внимания. Когда мы с его помощью разобрались во всем, оказалось, что из группы, числившейся в документах, по-настоящему враждебно были настроены к Советской власти только четыре человека. Трое из них, до недавних пор работавшие в лесничестве, опасаясь разоблачения, успели скрыться, а четвёртый и сейчас жил дома в соседнем селе. Все четверо — кулаки, в первые послереволюционные годы с оружием в руках боровшиеся против Советской власти. Вооружённую борьбу прекратили после объявленной амнистии, но и тогда не перестали вести антисоветскую агитацию. А при удобном случав занимались саботажем и мелкими вредительскими актами.
Рассказывая обо всем этом, Дыхнилкин подкреплял каждую свою мысль конкретными фактами о враждебной деятельности кулацкой четвёрки, называл свидетелей, которые могли подтвердить его слова.
Благодаря помощи объездчика все четверо кулаков были задержаны, предстали перед судом и осуждены на разные сроки тюремного заключения за совершённые ими преступления.
Время шло, и подспудное сопротивление кулаков политике Советской власти в деревне становилось все более явным и озлобленным. Какие только личины не напяливали на себя мироеды, чтобы любыми способами отстоять и сохранить добро, нажитое на беспощадной эксплуатации бедняков и батраков! На какие ухищрения ни пускались, чтобы скрыть мерзопакостные свои дела! Пробирались в сельсоветы, в комитеты бедноты, в товарищества по совместной обработке земли, чтобы потом изнутри разваливать их. Выдавали себя за так называемых «культурных хозяев», чуть ли не новаторов сельскохозяйственного производства, и на этом основании требовали у вышестоящих организаций льгот и защиты. Прикидывались добряками-бессребрениками, на равных со своими батраками правах владеющими земельными угодьями и скотом. По «доброй воле» делили эти угодья среди безземельных односельчан, а на деле превращали их в своих должников.
В это время кое-где опять начали сколачиваться бандитские шайки. Кулацкие пули все чаще скашивали бедняков и середняков, вступивших в колхозы, партийных, советских и комсомольских работников, селькоров, деревенских активистов.
В деревнях и на хуторах от рук злоумышленников вспыхивали бедняцкие избы. В укромных тайниках и ямах гноилось припрятанное от Советской власти кулацкое зерно…
Все это было ответом кулаков на решение ЦК ВКП(б) «О темпах коллективизации и мерах помощи государства колхозному строительству», принятое 5 января 1930 года, в котором воплотилась воля партии и народа, нашла своё завершение политика Советской власти в отношении кулака: ликвидация кулачества как класса на основе сплошной коллективизации.
Партия и народ не могли больше ни дня мириться с антисоветским, разнузданным произволом обречённого историей эксплуататорского класса. Антинародные выступления кулачества принимали угрожающий характер. И к началу весны 1930 года органы ОГПУ получили распоряжение готовиться к участию в выселении наиболее злостных кулацких элементов, вместе с членами их семей, в отдалённые районы страны.
Это задание мы должны были выполнять с помощью местных коммунистов, комсомольцев и активистов, вместе с районными комитетами партии. Наши товарищи из Тамбова срочно покидали город. Мне поручили возглавить оперативные группы в Ржаксинском, Уваровском и Мучкапском районах округа.
Ранняя весна развезла, растопила сельские дороги. Сани дослуживали последние дни, а неугомонные дожди все подбавляли и подбавляли воды на полях и в руслах ещё покрытых льдом рек. До Ржаксинского района я доехал поездом. А едва добрался до места, едва успел провести организационное совещание с активом, как из Тамбова позвонил Иван Михайлович Биксон и велел немедленно возвращаться в город.
Пришлось ехать. Оказалось, что наш сотрудник Андрей Максаков сообщил из Покрово-Марфинского района, что из-за начавшейся весенней распутицы он не рискует начинать выселение: как бы не произошли несчастные случаи.
— А у тебя как? — спросил И.М.Биксон.
— Да такая же картина.
Иван Михайлович недовольно нахмурился:
— Неужели придётся ожидать, пока пройдёт половодье?
Но я возразил:
— Мы-то можем, но согласятся ли кулаки ждать? У наших соседей, в Поволжье, выселение уже началось. Узнает здешнее кулачьё и начнёт разлетаться кто куда. Ищи их потом.
— Пожалуй, резонно. Что же ты предлагаешь?
— Завтра с утра начну. Оперативные группы подготовлены, а сроки выселения можно сократить. Управимся до половодья.
И все же Иван Михайлович не захотел рисковать. Мы отправились к секретарю окружкома партии и только там окончательно решили этот вопрос.
Немало довелось мне насмотреться на кулацкие подлости и зверства. Антоновщина… Бандитизм… Кровавый разгул кулацкого контрреволюционного зверья…
Поджоги, убийства из-за угла каждого, кто смеет мечтать о лучшем, бороться за светлую долю всех…
И в каждом из таких случаев — остервенелая кулацкая злоба и месть…
Живой свидетель тех далёких лет Алексей Петрович Колёсников, мой земляк и сослуживец по работе в органах ЧК, а тогда ещё комсомолец, вспоминает, как с наступлением темноты он и его односельчане из села Верятино Сосновского района Тамбовской области с тревогой ждали набата, возвещавшего об очередном пожаре. Горели, как правило, избы сельского актива и коммунистов.
Обычно люди ложились спать в одежде, а имущество связывали в узлы, чтобы в случае поджога успеть вынести из избы самое необходимое.
Часто не спасала и эта мера предосторожности. Организованная в этом селе кулаком Петром Жеряковым банда грабителей, пользуясь суматохой, растаскивала последний скарб погорельца.
Бывали и из ряда вон выходящие случаи. Члена правления колхоза в посёлке Чижовка того же Сосновского района бывшего комбедовца Матрохина поджигали четыре раза. Только успеет бедняк построить себе новую хижину, как она снова загорается. Потом стало известно, что этим «развлекался» сын кулака Василий Матрохин (в этом посёлке почти все были Матрохины).
Да, надо их выселять. Иного быть не может. К вечеру я уже был в Ржаксе, ночью — в Уварове, а к следующему утру перебрался в Мучкап.
В каждом из этих районных центров пришлось инструктировать членов оперативных групп, проверять утверждённые райисполкомами посемейные списки подлежащих выселению кулацких хозяйств, растолковывать, как надо везти высылаемых на железнодорожную станцию Мучкап, где мы заранее подготовили помещения для переселенцев. Туда же, на станцию, железнодорожники должны были подать к назначенному времени специальные поезда.
Наконец выселение началось. Продолжалось оно ровно неделю: как раз до начала разлива на реках все было закончено и обошлось без эксцессов. Способствовали этому заблаговременная, до мельчайших деталей продуманная подготовка и не в меньшей степени неожиданность, быстрота и чёткость всей операции. Кулаки, даже самые заядлые и решительные, были настолько ошеломлены свершившимся, что ни один из них не посмел, а вернее, не успел оказать сопротивления.
В сёлах и деревнях, очищенных от наиболее озлобленных кулацких элементов, начала постепенно налаживаться новая жизнь.
Вскоре И.М.Биксон уехал из Тамбова, и я потерял его след. Оказывается, он работал в Могилёве, а затем был направлен в судебные органы Белоруссии — был председателем спецколлегии и заместителем председателя Верховного суда БССР.
В Минске живут люди, которые с ним встречались. Среди них бывший председатель Верховного суда Карп Николаевич Абушкевич.
Иван Михайлович Биксон умер здесь, в Минске. Память о нем навсегда сохранится в сердцах людей, хорошо его знавших.