Форсирование Днепра

Форсирование Днепра

Отдых наш был коротким. Мы снова шагали днем и ночью на запад, теперь уже по украинской земле. Переходы нас утомляли, каждый день – по 60, 70, а то и больше километров. Ноги гудели. У многих начиналась "куриная слепота". Ночью они, как дети, шли, вцепившись рукой в товарища. Как-то я отстал, а потом догонял свой взвод. Услышал: кто-то в поле плачет. Оказалось – наш, самый маленький ростом солдат в дивизионе из последнего пополнения. Стоял он сбоку от дороги и громко хлюпал. Заснул на привале, а когда проснулся – идти не может, ничего не видит. Не хватало солдатам витамина С. А у меня – другая напасть. Во рту образовались язвы, горячее есть совсем не мог, только холодное, но и то с трудом. Ходил в медсанбат, сказали язвенный гингивит, помазали чем-то. Стало полегче, но ненадолго. Тоже, говорят, нехватка этого самого витамина. Я мучался несколько недель. К счастью, про мою болезнь узнал ветеринарный фельдшер дивизиона лейтенант Федор Лутай.

– Я тебя излечу, – сказал он, – у лошадей это часто бывает. – Стал мазать мне рот какой-то противной жидкостью. А я, сколько мог, пытался жевать спеющую рябину, шиповник. То ли "лошадиное лекарство", то ли o мои витамины помогли, но гингивит у меня прошел.

А может, и молодость выручила. Вот один из красноармейцев, ему уж было под 50, шел-шел – и упал прямо на дороге. Сердце не выдержало. С молодыми так не бывало…

В походе заболел Мартынов. Новиков вызвал меня:

– Садись на лошадь Мартынова и проверь наш будущий маршрут! Жду тебя через шесть часов.

– Есть! – сказал я, взял карту и отметил маршрут.

Второй раз мне пришлось сесть на коня, но это был уже не Крокодил, а отличная верховая лошадь. Судя по карте, мне надо было одолеть всего сорок километров. Я лихо вскочил на лошадь, пришпорил – она пошла рысью, затем перешла в галоп. Меня трясло и бросало в седле, но постепенно приноровился и стал ритмично опираться на стремена в такт движению коня. Мне даже стало нравиться. Всю горечь своего положения я понял на обратном пути. Внутренние стороны бедер горели, как обожженные огнем. Я пытался опираться поочередно на каждую ногу, освобождая по очереди от соприкосновения с седлом. Помогало, но мало…

На следующий день все повторилось. И так продолжалось несколько дней. Когда Мартынов выздоровел и сам сел на лошадь, я уже освоился с ездой. Конечно, у меня не было той лихости, что у Мартынова. Сам Николай Тимофеевич был отличным кавалеристом. Он научился езде еще в мирное время, когда служил в артилерийской части на конной тяге.

Стрелковые полки шли впереди нас, освобождая один населенный пункт за другим, часто без помощи артиллерии, – так велик был наступательный порыв. Да и враги все еще не опомнились от поражения.

Когда до Чернигова оставалось не более сотни кили метров, пошли партизанские края[18]. Немцы не могли хозяйничать здесь как им хотелось. И они жестоко мстили за это. Запомнилась Корюковка. 20 сентября 1943 года 111-й и 228-й стрелковые полки освободили это местечко, бывшее до войны районным центром. Открылась страшная картина: от него остались заросшие сорняками сады, чернеющие из редкой травы пепелища домов – страшное кладбище нескольких тысяч уничтоженных гитлеровцами советских людей.

То, что мы услышали от немногих, оставшихся в живых, потрясло нас. Приведу лишь часть того, что было нам рассказано.

В марте 1943 года фашистские каратели оцепили местечко и стали сгонять жителей в ресторан. Людей затаскивали в здание, убивали выстрелом в голову и штабелями складывали в помещениях ресторана. К концу расправы из дверей ресторана лилась кровь. Чтоб и скрыть следы небывалого по масштабам истребления советских людей, каратели подожгли Корюковку. Всех, кто убегал из местечка, безжалостно расстреливали.

На одной из встреч ветеранов нашей дивизии я поделился впечатлениями о трагедии Корюковки в присутствии бывшего военного врача Галины Сергеевны Федько. Она рассказала:

– В Корюковку санбат вошел почти одновременно со стрелковыми полками. Бой за нее был коротким. Врат убегали в панике, оставили на веревках, развешанных у пруда, сохнувшее нижнее белье. Мы двигались первыми по одной из дорог, проходящих через местечко, и стали свидетелями потрясающей картины человеческой боли и отчаяния: на дороге лежал мертвый старик, перерезанный танковой гусеницей. Скелет полусожженного юноши виднелся рядом. Над трупами склонилась женщина. Увидев нас, она в немом порыве подняла руки кверху, как бы говоря: "Отомстите!" До сих пор вижу ее глаза, без слез, горящие болью и гневом.

Нелегко было жителям и тех деревень и сел, которые фашисты не тронули.

Как-то в одной из деревень решил узнать, в каком направлении надо двигаться, чтобы попасть в соседнее село. Обратились к женщине, сидящей на крыльце хаты и кормящей грудью ребенка. Она показала рукой и сказала:

– Прямо! – Младенец оторвался от груди, посмотрел на спрашивающих, махнул ручонкой, подражая матери, и хрипловатым баском произнес: – Р-рямо! Р-рямо!

На недоуменный вопрос сколько же лет ребенку, женщина ответила:

– Третий год. Другой еды нет!

…Перешли Десну по понтонному мосту. Значит, скоро Днепр! Новиков был вне себя от радости. До войны он жил на Украине. В Днепропетровске находилась его жена- не успела выехать, осталась в оккупации.

Вчера он мне сказал:

– Малиновский, а чего ты в партию не вступаешь? В такое время надо быть в партии! Бери пример с Беляева. Или ты всю жизнь думаешь в комсомольцах проходить? Вот что: я тебе даю рекомендацию для поступления в кандидаты, а ты сегодня же напишешь заявление. Вторую рекомендацию возьмешь у Беляева!

Предложение вступить в партию мне было сделано еще в первые дни войны, на Карельском перешейке. На Северо-Западном фронте со мной об этом говорил Беляев. Тогда я считал, что еще не подготовлен к этому важному шагу. Теперь я понимал, что и Беляев, и Новиков были правы. В сентябре 1943 года, незадолго до форсирования Днепра, я был принят кандидатом в члены ВКП(б).

Вот и Днепр! Его еще не видно. Дивизион остановился в небольшом прибрежном сосновом леске. За ним, меньше чем в километре, река. В леске оказалось неимоверное количество маслят. Солдаты стали собирать их – будет к вечеру приварок! Невольно вспомнил, как по дороге с Курской дуги сюда, когда я заменял Мартынова, мне попалась полянка, буквально красная от сочной и спелой земляники. А я проехал мимо, потому что очень торопился.

Решил посмотреть на реку. Взял на всякий случай карабин с полным магазином патронов. Шел не спеша, понемногу поднимаясь по лесному склону. Подобрался к самому обрыву, переходя от дерева к дереву. Внизу открылась широкая полоса песка. За ней – красавец Днепр. Стал рассматривать, что делается на правом берегу. Ясно были видны траншеи, а в одной из них что-то очень похожее на голову. Подумал: "Далековато для карабина, но попробовать стоит… Может, будет одним фашистом меньше!" Поставил на рамке дальность, тщательно прицелился и нажал спуск. После выстрела осмотрел траншеи снова. Голова исчезла.

Когда я возвращался назад, подошли Мартынов и Беляев. Мы сели на землю около одного из отрытых давно, может, еще в 1941 году, окопов. Никогда раньше у нас не возникало разговоров о том, что будем делать после войны. А тут Мартынов вдруг сказал:

– Вот и к Днепру подошли. Значит, войне скоро конец. Ты чем, Борис, когда она закончится, займешься?

Я не мог ответить сразу, уж очень неожиданным был вопрос, на секунду задумался. В тот же момент наш разговор оборвал близкий разрыв снаряда, а может быть, мины. За Днепром послышались звуки выстрелов. Мы молниеносно очутились в спасительном старом окопе. Так я и не ответил тогда Мартынову на этот вопрос. Видно, рано задал он его…

Приказа на развертывание еще не было. Утром, как-то совершенно неожиданно для нас, из-за леска появились "юнкерсы". Мы их заметили, когда они уже пошли в пике, намереваясь сбросить бомбы. Разбежались кто куда. Я свалился в окоп, на дне которого лежала старая железная печка. Попытался вышвырнуть ее, но она снова упала мне на голову вместе с лейтенантом Сармакеше-вым, недавно появившимся у нас командиром взвода управления 1-й батареи. А-а-ах! А-а-ах! Земля под нами заходила ходуном от взрывов. Такие большие бомбы и так близко, пожалуй, еще не падали! А "юнкерсы" пикировали снова. Опять колыхалась земля от мощных взрывов; я, сжимаясь в комок, искал у нее защиты,

Когда пехота и артиллерия не были прикрыты с воздуха, "юнкерсы" наглели, становились грозным противником. Вот и сейчас пикировали низко и бросали бомбы довольно точно.

В то утро двенадцать пикировщиков сделали 6 или 7 заходов… Похоронили мы еще нескольких товарищей. Шестерых увезли в медсанбат. У одного из разведчиков Сармакешева, – громадного широкоплечего молчаливого парня,- оторвало левую руку у самого плеча – и жгут не на что было наложить. Вряд ли довезли его до медсанбата… Наши орудия стояли недалеко от нас, в лесу, без всякого укрытия. Одно из них было повреждено. Командир орудия убит. Громадный осколок отсек у него часть туловища. Человек прошел Северо-Западный фронт, Курскую дугу – и вот такая бессмысленная, бесполезная гибель…

Под Лоевом, куда мы вышли, наш штаб и НП дивизиона располагались в каком-то каменном полуподземном склепе, недалеко от небольшой церквушки, стоящей на самой высокой точке берега Днепра. Церковь постоянно обстреливалась. Немцы, видно, думали, что там могли быть наши наблюдатели. А там – поп! Да, самый настоящий поп, да еще с семьей – женой и дочерью. Шел кладбищем и позади церкви увидел большой склеп. Вход в него был завешен одеялом. Любопытство заставило заглянуть внутрь. Увидел всю семью священника. Попадья лежала на какой-то подстилке. Священник и дочь лет пятнадцати сидели.

– Что вы тут делаете? Вас может убить!

– Господь милостив, – ответил поп.

– Начнется наступление, вам будет совсем плохо,- пытался я уговорить их.

Они промолчали. Я ушел. Ну и ну! Храбрые люди! А может, еще не понимали всей опасности…

Отсюда нас перебросили к Любечу, маленькому городку, километрах в 70-ти ниже по Днепру. По дороге, где-то посредине, попали в такое болото, что едва вылезли: почище Сучана. Здесь будем форсировать Днепр. Заняли боевые порядки. Оба берега реки здесь были высокими. Места красивейшие! Поневоле всем вспоминались гоголевские слова: "Чуден Днепр при тихой погоде…" Кто-то из нас продекламировал их и добавил: "А вот если приходится его форсировать?" Но это уж так, не всерьез.

Разведчики принесли в штаб патефон и несколько пластинок. Слушали песни, пока не лопнула пружина. Тогда стали крутить пластинки пальцем. Кто-то пробовал крутить в обратную сторону. Ничего. Тоже музыка. Пусть слышат фашисты, как нам весело!

Через несколько дней нас немного сместили от Любеча. Опять появился лесной берег. Напротив – немного правее – белорусское местечко Деражичи. Значит, когда будем форсировать Днепр, попадем с Украины в Белоруссию! Здорово!

Стрелковые полки первыми переправились через реку. Немцы, видно, поздно спохватились. Полки дивизии захватили узкую прибрежную полосу, пытались развивать наступление. Однако немцы сумели остановить атакующих. Нужна была артиллерийская поддержка. Начал переправляться частями и наш артиллерийский полк. Помню, оказался в лодке, неизвестно откуда взявшейся..Вместе со мной сели пехотинец и два солдата моего взвода. Я впервые ехал на лодке, если не считать того, что когда-то в Иванове отец один раз брал нас на лодочную станцию, и мы прокатились по тихой Уводи, обдавая друг друга брызгами с весел. К счастью, пехотинец оказался моряком. Сильный ветер и матово-свинцовые волны нисколько не смутили его. Он взял на себя команду, и общими стараниями, "подбадриваемые" взрывами снарядов и мин, время от времени вздымающими фонтаны воды в стороне от нас, пересекли Днепр, стараясь не очень поддаваться быстрому течению, относившему лодку от позиций, занятых стрелковыми полками.

Начались тяжелые дни сражения под Деражичами. Оказывается, кроме болот и степей есть еще и другие, не менее тяжелые, местности для войны. Например, пески. Вырытые окопы не держатся, песок сползает со стенок. Он везде – на теле, на зубах вместе с кашей, даже в воздухе, когда дует ветер. Пушки и снаряды приходилось тащить на руках. Для меня еще одна неприятность: никаких ориентиров. Песок, кусты, опять песок. Попробуй определись! Поначалу спасало то, что пушки выдвигались вперед, на стрельбу прямой наводкой: привязка отпадала.

Осенью 1943 года не было точки на нашем участке фронта, страшнее Деражичей: заросли кустов, песчаные прибрежные холмы на пути от берега Днепра к местечку хорошо просматривались и постоянно обстреливались противником.

Артиллеристы находились почти на одной линии со стрелковыми ротами. Был случай (о нем писала дивизионная газета), когда артиллеристы 1-го дивизиона нашего 84-го АП при внезапной танковой атаке фашистов оказались один на один с наступающими врагами и спасли положение. Это было за день до взятия Деражичей. Пушки 1-й батареи дивизиона стояли тогда на прямой наводке позади траншей одного из стрелковых батальонов, наступавшего вдоль днепровского берега. Рядом с траншеями находился наблюдательный пункт дивизиона. Отсюда разведчикам были хорошо видны заросли кустов, шедшие по берегу в направлении к Деражичам. Ближе к днепровскому берегу, рядом с двумя орудиями первой батареи, находился наблюдательный пункт командира взвода управления батареи лейтенанта Владимира Никитовича Сармакешева. Ему в сентябре исполнилось двадцать лет, но это был уже видавший войну человек: семнадцати лет он ушел на фронт защищать родной Кавказ.

В этот день фашисты сделали отчаянную попытку сбить наши наступающие части с захваченных позиций и сбросить их в реку. Под массированный "аккомпанемент" артиллерийского и минометного огня танки и самоходки врага двинулись на наши роты. Первым их обнаружил находившийся на НП дивизиона старший лейтенант Константин Михайлович Лосев. Тогда, в 1943 году, для меня и моих товарищей он был просто Костей, отважным парнем, успевшим в свои двадцать лет окончить- артиллерийское училище, а еще через несколько месяцев, в боях на Северо-Западном фронте, получить звание старшего лейтенанта, орден Красной Звезды и медаль "За отвагу".

В бинокль он увидел два танка, две самоходки и автоматчиков, пробирающихся через кустарник. Судя по всему, вражеский десант хотел незаметно подойти к нашим траншеям: под гусеницами танков песчаная траншея сразу превратилась бы в братскую могилу для ее защитников.

По команде Лосева "заговорили" сразу две батареи – гаубичная и пушечная. Разрывы снарядов вблизи наступающих цепей противника прижали фашистских автоматчиков к земле, но не остановили танки и самоходные орудия. Под усилившимся минометным обстрелом машины приближались к нашему переднему краю. Выскочили из полуобвалившихся траншей и наспех вырытых окопов бойцы стрелковых рот и побежали к Днепру, прямо на артиллеристов первой батареи.

Не выдержали нервы у солдат. Да, пожалуй, не трудно понять, почему так получилось. После боев на Курской дуге и Левобережной Украине в стрелковых ротах осталось считанное количество закаленных, прошедших жестокое сражение бойцов. На каждого из них приходилось теперь по нескольку молодых и необстрелянных солдат, почти мальчишек, призванных в армию с освобожденной черниговской земли, только что взявших в руки оружие, горевших желанием отомстить за свой поруганный край, но не имеющих боевого опыта.

Артиллеристы не поддались возникшей в ротах панике. Среди тех, кто был у орудия первой батареи, большинство прошли суровую школу Северо-Западного фронта, жестокие схватки с "тиграми" под Понырями.

Не испугал артиллеристов и минометный обстрел – бывало и похлеще. Спрятались с головой в окопы, отсиделись. А когда гул танковых моторов стал слышнее, выползли из укрытий к орудиям. Командир огневого взвода лейтенант Сергей Сухоедов подал команду для стрельбы по танкам. Но еще до его команды прильнул к прицелу командир первого орудия старший сержант Петр Гаганов. Человек обстоятельный, рассудительный и слегка медлительный, он в эти минуты, сливаясь с орудием, посылал снаряд за снарядом в надвигавшиеся танки врага. Наводчик второго орудия младший сержант Лебедев, говорун и заводила во всех шутках батарейцев, упал рядом с пушкой бездыханный, не успев сделать выстрела – осколок разорвавшейся вблизи мины сразил его наповал. Его место занял командир орудия Николай Орешкин. Ожило и второе орудие. Смерч из песка и осколков поднялся над вражескими машинами. Танки и самоходки открыли ответный огонь. Окоп командира огневого взвода Сергея Сухоедова находился как раз посредине между пушками. Почти каждый вражеский выстрел был и выстрелом по нему, Сергею, Сережке, как звал его на год младший Сармакешев. Под таким огнем из окопа не высунешься. Но командиры орудий и без взводного отлично выполнили свое дело; завертелись на месте оба подбитых вражеских танка, отползли назад самоходки. Одновременно с огневиками в бой вступили те, кто был на наблюдательных пунктах. Когда Лосев и Сармакешев увидели оставивших передовую траншею и бегущих мимо них бойцов, они вместе со своими разведчиками – Капустиным, Волынским, Черноголовым и другими – выскочили из окопов и сумели задержать бегущих, прекратить панику, повернуть их обратно.

Через тридцать пять лет, вспоминая об этом эпизоде, Владимир Никитович Сармакешев, бывший 20-летний лейтенант, напишет: "Вперед, только вперед! А вот дрогнули, не удержались молодые солдаты, "драпанули", забывая на какие-то мгновения, что назад – это путь к неминуемой гибели, что назад – это позор и смерть. Чем измерить эти мгновения? И как поверить в то, что эти же солдаты, в считанные минуты преобразившиеся в победителей, остановились, опомнились, контрактовали и отбросили врага! Жаркие бои чаще всего скоротечны. Была скоротечна и та атака и контратака под Деражичами. Задымили подбитые вражеские танки и самоходки, отползли от орудий в укрытие командиры орудий старшие сержанты Гаганов и Орешкин, другие ребята из орудийных расчетов. Ковырял ложкой в котелке остатки каши ефрейтор Петр Ерофеев, "управленец" батареи, только что. ловко швырявший в набегающих немцев их же немецкие ручные гранаты с длинными деревянными ручками, поминая черта и остальную нечисть по причине полного молчания автомата, забитого песком при близком разрыве снаряда. И я, его командир лейтенант Сармакешев, уже не мог четко себе представить, что было в эти бесконечно длинные минуты жаркой схватки. А ведь что делал – орал, стрелял и, каюсь, хватал кого-то за шиворот… Обошлось. Все наладилось. Враг отброшен…"

В конце письма он добавил: "Если много лет спустя меня бы спросили о боях под Деражичами, что особенно памятно, какие воспоминания, и по сей день свежи и ярки, я бы не стал вспоминать ни об этом бое, ни о двух немцах, взятых мною в плен в сумятице той ночи после атаки… До сего дня не могу забыть песок, скрипящий на зубах, забегающий за шиворот и в рукава гимнастерки, затекающий в сапоги… Песок, превративший пищу в несъедобное месиво, а пистолеты, автоматы, винтовки – в малополезные дубинки и кастеты. Чтобы спасти затворы от этой песочной пыли, пеленали ТТ и трофейные "вальтеры" в полотенца и портянки и упрятывали за пазуху. Не знаю уж, как ухитрялись некоторые солдаты сохранять и заставлять стрелять свое забитое песком оружие… И еще – неистребимый, тягостный трупный запах… Жаркие схватки не давали времени на уборку тел, а осень в тот 1943 год на Днепре была такая теплая…"

Ночью этого же дня фашисты начали отход. Попытались незаметно оторваться, кинулись к городку Брагину.

…Тридцать лет спустя я, по просьбе своих ставших уже взрослыми детей, поехал вместе с ними на автомашине показать места боев под Деражичами. Около Любеча на колхозном хлипком пароме, перевозившем скот, мы перебрались с левого берега реки на правый и двинулись по направлению к Деражичам. Послевоенные годы мало что изменили в этих местах. Машина сразу же застряла в песке, и, чтобы хоть как-то двигаться, пришлось спустить давление в шинах. Так на распластанных покрышках мы с трудом проехали первые километры. То и дело приходилось вылезать и подталкивать беспомощно буксующий в песке автомобиль. Едва выбрались на дорогу, всю в глубоких выбоинах и покрытую толстым слоем пыли. Наша скорость увеличилась, но ненамного. За нами тянулся густой шлейф пыли, сверху нещадно жгло летнее солнце. В машине было трудно дышать. Дети вспоминали подробности переправы. На паром с берега были перекинуты сходни – сбитые между собой две доски – отдельно под колеса с левой и правой стороны. Машина под большим углом спустилась вниз по берегу, встала колесами на сходни. Тогда я добавил газ, и автомобиль круто пошел вверх, выезжая на сходни. Когда задние колеса достигли настила парома, сходни упали в воду. Они не были закреплены. Машина, к счастью, уже выехала на паром.

Еще увидев хлипкий паром, узкие сходни и крутой спуск с берега, я понял всю рискованность нашей переправы. Но "отступать" было нельзя!

Когда, загнав машину на паром, я вылез из кабины, то увидел побледневшее лицо жены. Она сказала мне:

– У тебя в аптечке есть валерьянка? Дай! Мне плохо. Переправлявшийся с нами и подхвативший ее за локоть мужчина в форме летчика добавил:

– Что вам – мне плохо… Он мог погубить машину и покалечить себя.

Когда мы сделали остановку, чтобы немного отдохнуть, старший сын, выйдя из машины, обратился ко мне:

– Теперь я понимаю, как было трудно здесь во время боев и какими были вы тогда…

За эти короткие часы он действительно многое понял, я почувствовал это своим отцовским сердцем и был очень рад этому.

И все-таки представить по-настоящему, что было под Деражичами, могут только те, кто в октябре 1943 года прошел и прополз по этим пескам под обстрелом и бомбежкой первые метры братской белорусской земли!

При форсировании Днепра 55-я стрелковая дивизия входила в состав 61-й армии. Она понесла здесь большие потери. После войны, в год 20-летия Победы, в Деражичах был поставлен памятник воинам 61-й армии, навсегда оставшимся на песчаном берегу Днепра.