Глава XI НА ОСОБЫХ НАПРАВЛЕНИЯХ
Глава XI
НА ОСОБЫХ НАПРАВЛЕНИЯХ
Вторая мировая война была в разгаре. В течение апреля — мая пали Дания, Норвегия и Бельгия. Используя советский опыт прорыва линии Маннергейма, немцы успешно справились с линией Мажино, и 22 июня 1940 года командующие группами армий «А», «Б», «С» торжественно отметили в Париже успешное завершение плана «Гельб», обозначавшего разгром Франции. С этого момента усилилась дипломатическая возня вокруг Венгрии и Румынии, судьбу которых нетрудно было предугадать.
Естественно, Советское правительство и Генеральный штаб РККА учитывали складывающуюся обстановку, проводили соответствующие мероприятия.
26 июня 1939 года Главный Военный Совет РККА счел необходимым преобразовать Киевский военный округ в Особый (КОВО) со всеми вытекающими из этого последствиями.
Сталин был убежден, что в случае агрессии Германия главный удар направит на Донбасс, чтобы завладеть основной сырьевой и промышленной базой СССР. Поэтому он проявлял особую заботу о Киевском округе. КОВО усиливался войсками, техникой, кадрами. Срочно вызванного из Монголии генерала Георгия Жукова, уже отличившегося полководческим талантом, назначили на должность командующего войсками КОВО.
Летом 1940 года Птухин был назначен командующим авиацией КОВО.
* * *
— Товарищи, приказом 03252 я переведен в Киевский особый военный округ. — Птухин грустно улыбнулся. — Благодарю вас всех за помощь, которую вы оказывали мне, желаю плодотворной работы на благо нашей Родины… Может, кого и обидел, не обессудьте, на работе все может быть, не на курорте же… Александр Александрович, второй раз за меня остаешься. Прямо судьба. Не миновать третий раз, — тряс он руку Новикову, который вновь вернулся в штаб округа после расформирования 8-й армии, где возглавлял авиацию.
Бывший командующий ВВС Ленинградского военного округа прощался с собравшимися сотрудниками штаба, которые поздравляли его не только с новым назначением, но и присвоением ему звания генерал-лейтенанта.
…Птухин был очень тронут, увидев на вокзале в Киеве своего питомца из Бобруйской бригады Платона Смолякова. Здесь же оказался и начальник штаба ВВС округа генерал Николай Алексеевич Ласкин. Птухин знал, что он будет у него начальником штаба, но не думал о встрече с Николаем Алексеевичем вот так вдруг, на вокзале. В Брянске они служили в одной бригаде. Николай Алексеевич возглавлял тогда штаб бригады, а Птухин был для него одним из четырех командиров эскадрилий. Потом, после Брянска, они виделись изредка на совещаниях в округе, а после Испании вот сегодня впервые. Теперь Ласкин подчинялся Евгению Саввичу. «Если я сейчас же не задам нужный товарищеский тон нашим отношениям, потом перестройка займет много времени, а может оказаться и безрезультатной», — подумал Птухин при виде его.
Ласкин был интересным человеком, со сложной биографией. Намного старше Птухина, он происходил из дворянской семьи и имел все, что необходимо офицеру с солидным артиллерийским образованием для сравнительно легкого продвижения по «табели о рангах». Однако в первую мировую войну он переучился на летчика, стал одним из отважных офицеров этого романтического рода войск и был отмечен наградами за боевые заслуги.
С первых дней победы революции Ласкин не скрывал своего происхождения, хотя и не любил разглагольствовать о причинах, побудивших его встать под красное знамя революции. Это был один из честнейших военспецов, которыми могла гордиться Красная Армия.
Сейчас перед Птухиным стоял все тот же элегантный, чуть пополневший генерал и сдержанно улыбался.
— Здравствуйте, Николай Алексеевич. — Птухин первым приложил руку к пилотке, отдавая честь.
Поехали сразу же на улицу Чкалова в штаб округа. Штаб в этот день охватила какая-то торопливая нервозность — ждали приезда Жукова, возвращавшегося из ознакомительной поездки по округу.
Ласкин предложил, пока нет Жукова, представиться начальнику штаба округа генералу Пуркаеву, только что приехавшему из Германии, где он был военным атташе.
— Хорошо это или плохо, — говорил по пути Николай Алексеевич, — но по характеру он похож на Георгия Константиновича Жукова: сух, официален, ни одного лишнего вопроса, ни одного лишнего ответа. Специалист! Такие рождаются завернутыми в мобилизационный план или боевой приказ.
Птухин постучался, вошел, доложил. Прежде чем предложить сесть, Максим Алексеевич Пуркаев откровенно рассмотрел через сильные стекла пенсне стоящего перед ним генерала Птухина. Протянул руку.
— Садитесь. Кроме банальных вопросов о самочувствии, я вам сейчас ничего задать не могу. Как и вы, еще не знаю округа. По крайней мере т, ак, как это надлежит начальнику штаба. Думаю, и у вас ко мне вряд ли возникли деловые вопросы.
Птухин ответил, что это действительно так.
— Как говорится, познаем друг друга в труде, — сказал на прощанье Максим Алексеевич.
«Действительно суховато, — подумал, выходя, Птухин, — но для работы это не так уж и плохо». Евгений Саввич представился Жукову.
— Что знаешь о своей авиации, генерал?
— Пока немного. Тридцать пять полков базируются в страшной тесноте. Это с чужих слов, остальное нужно смотреть самому и как можно быстрее.
— Вот именно. Езжай, или, как у вас, летай, изучай, к концу месяца доложи состояние частей. И потом ни одного дня нелетного! Хорошо помни опыт финской. А то у вас как наступление, так нет летной погоды. Мы не члены Осоавиахима, для нас подготовка к войне конкретна и именно с Германией. Осенью на учениях авиация должна показать, на что она способна!
В августе Птухину с великими трудностями удалось добиться перевода Слюсарева на должность своего заместителя. К большой радости Евгения Саввича, командовать 36-й истребительной дивизией ПВО приехал старый друг Александр Борман. Одновременно с ним Птухуну представился новый командир 19-й бомбардировочной дивизии Александр Богородецкий [А. К. Богородецкий — впоследствии генерал-лейтенант авиации], о котором Птухин слышал в 30-е годы как об участнике «звездных перелетов» в Москву.
Это был все молодой, энергичный народ, но малоопытный для таких масштабов командования. Проводя первое свое совещание с командирами соединений, Птухин, объективно оценив их оперативную подготовку, мысленно резюмировал: только бы не началась война раньше, чем они окрепнут.
До конца лета красный И-16 командующего, перегнанный из Ленинграда Платоном Смоляковым, перелетал с аэродрома на аэродром. И его посадка означала для полка учебно-боевую тревогу. После отбоя Евгений Саввич вместе со штабом ломал голову над сокращением сроков подготовки к вылету по тревоге. Значительно труднее было устранить скученность самолетов на аэродромах. Полевые аэродромы строились медленно и почти без всякого оборудования. Главное, не было цистерн под бензин, и никто их не обещал. Самое тяжелое положение с емкостями сложилось у Бормана.
— Придумай, Саша, что-нибудь, но цистерны надо достать любыми способами! Иначе мы не сможем рассредоточиться, — не столько приказывал, сколько просил Птухин.
Когда командующий вернулся из очередной поездки, Ласкин шумно ворвался к нему в кабинет.
— Евгений Саввич, ваш Борман-то жулик! Да, да! Звонил окружной прокурор. Дело заводят. Он незаконно устраивает сделки с колхозами и заводами. Сено с аэродромов меняет, а оно государственное. Вот дожили! Командир дивизии — меняла-барышник! Уже пятьдесят кубометров емкостей наменял!
— Постой! Он цистерны для чего выменял, огурцы солить, что ли? На огурцы ему одного ведра хватит. А в колхозе сено сейчас дороже, чем цистерны! Вот и меняют.
— Так ведь незаконно. Это прокурор сказал.
— А ты думаешь, прокурор понимает, что такая скученность самолетов — это тоже незаконно? Или ты заодно с прокурором?
— Да нет, конечно.
— Ну так объясни прокурору. Он юридический крючкотворец, а ты штабной. Вот и устройте турнир, кто кого. Если не справишься, зови меня на помощь. А Борман молодец! Пятьдесят кубометров! Надо, чтобы другие командиры не продешевили сено!
* * *
Сентябрьское учение 41, 97 и 99-й стрелковых дивизий с применением авиации закончилось успешно. На предварительном разборе нарком Тимошенко лестно отозвался о действиях авиации. Ласкин, широко улыбаясь, наклонился к Птухину, чтобы поделиться распиравшей его радостью, когда услышал:
— Таким образом, подготовку авиации округа можно в целом признать удовлетворительной…
— Вот те на, — зашептал Николай Алексеевич, — точно как в студенческом анекдоте: материал знаете на «отлично», ставлю вам «удовлетворительно».
Сразу после разбора к Птухину подошел Мерецков.
— Я смотрел на вас, Евгений Саввич, когда нарком говорил об авиации. Трудно было удержаться от улыбки, глядя, как изменилось выражение вашего лица после окончательной оценки. При прежнем наркоме вы бы получили «пять с плюсом», а Семен Константинович на похвалу скуп, особенно когда вопрос касается оперативной подготовки молодых кадров. Стоит на том. что всякому умению нужно дать вызреть, укрепиться…
Нарком поставил в известность, что в конце года состоится совещание командного состава армии. Намечено обсудить характер применения видов Вооруженных Сил в современной войне.
Действительно, вскоре пришло подтверждение из Генерального штаба, где было указано, что от КОВО основной доклад должен сделать генерал армии Жуков, а остальным командующим видами Вооруженных Сил готовиться к выступлениям. Жуков предупредил всех, что доклад будет готовить полковник Баграмян [И. X. Баграмян — впоследствии Маршал Советского Союза], которому нужно представить все справочные данные.
Это была сравнительно легкая задача. Более сложную поставил начальник Управления ВВС П. В. Рычагов, приказавший выполнять в зимний период полеты только на колесах. Но для этого нужно было чистить или укатывать снег на взлетной полосе. А чем? Начальник авиации этого не указал. Не мог ничего посоветовать своим командирам дивизий и Птухин, когда знакомил их с приказом. Техники не было, и людей не хватало. Обильные снегопады за короткий срок сводили к нулю всю работу аэродромного обслуживающего персонала, разгребавшего снег лопатами. Затрещали планы боевой подготовки. А летать нужно было ежедневно!
Разговор с Рычаговым по телефону не дал результатов, за исключением неуверенных обещаний прислать технику для очистки снега. Птухин искал выход, тормошил комдивов, все время напоминая, что время уходит.
Вскоре стало известно, что Богородецкий потихоньку летает на лыжах. За ним последовали и другие. Возобновились ежедневные вылеты. Птухин был рад. Но появилась другая сложность. Теперь командующему было неудобно прилетать на аэродромы дивизии, где командиры явно нарушали приказ. Пришлось вызывать их к себе в штаб.
Богородецкий вошел в кабинет с каким-то смущением, доложил, что прибыл по вызову.
— Ну, как дела с полетами?
— Летаем понемногу, товарищ командующий. — Он решил проверить, что известно Птухину о его нарушениях.
— Понемногу нельзя, есть план.
— Так ведь зима, трудно чистить…
— Что ты мне морочишь голову. Думаешь, я не знаю, как ты летаешь на лыжах? Ну и летай! Только не забывай и о тренировке на колесах. При устойчивой погоде сразу же чистить полосу — и на колеса!
— А мы так и делаем, товарищ командующий! И как только пришлют снегоочистители, снимем лыжи совсем. А как другие выходят из положения?
— Другие? По-всякому, в основном как ты, нарушают. Но мы далеко от Москвы. А вот в Московском округе — боятся нарушать. Есть полки, которые практически не летают.
Совещание, о котором говорил нарком, открылось 23 декабря 1940 года в Доме Красной Армии. Первый доклад начальника Генерального штаба Мерецкова об итогах и задачах боевой подготовки задал совещанию деловой тон. Кирилл Афанасьевич призвал сосредоточиться на анализе недостатков, путях их устранения в короткие сроки. Начал он разбор с Наркомата обороны и Генерального штаба.
Птухин следил за выступлениями и вычеркивал у себя в блокноте вопросы, уже поднятые выступающими. И когда на четвертый день совещания в зале прозвучало: «Слово предоставляется командующему авиацией Киевского особого военного округа генерал-лейтенанту авиации Птухину», у него осталось всего три вопроса. Важно было их коротко и доходчиво изложить.
— Современное развитие авиации все меньше оставляет надежды на вторую атаку. Отсюда вытекает требование к вооружению самолета, обеспечивающему уничтожение противника первой очередью. Если начнется в ближайшее время война с Германией, то из истребителей нам встретятся: Ме-110, Хе-190, Ме-109, у которых секундный залп соответственно: 8; 3,3; 1,9 килограмма. Полагаем, что к этому моменту наши части получат самолеты: ЛаГГ-3, Як-1, МиГГ-3. Залп их соответственно равен 3,2; 1,78; 0,73 килограмма. Как видите, есть значительное отставание. Но залп залпу рознь. Наши залпы главным образом из пулеметов калибра 7,62 и 12,7 миллиметра, а у немцев только Ме-109 имеет одну пушку, а остальные по две. При высокой бронированности самолетов наши залпы подобны горсти гороха о броню, не говоря о низкой эффективности стрельбы по наземным целям. Этот вопрос был поднят на основе опыта войны в Испании, но до сих пор ни руководство ВВС, ни конструкторы не поняли его неотложность.
Птухин посмотрел на часы и решил, что в оставшееся по регламенту время успеет осветить еще только один вопрос. Он сказал о нуждах округа, обратив внимание на недопустимо близкое расположение имеющихся аэродромов к границе и продолжающееся строительство новых на таком расстоянии, которое позволяет обстрел их дальнобойной артиллерией с чужой территории.
Выступление было одобрительно встречено участниками совещания и руководством.
В перерыве его подозвали Мерецков и Жданов. Андрей Александрович крепко пожал руку:
На следующий день в субботу после приезда из Москвы Птухин затащил Ласкина к себе домой на обед. Николай Алексеевич сопротивлялся, но вяло, а Птухин был настойчив. Чувствовалось, что они соскучились друг по другу, успев привязаться за сравнительно короткий срок совместной работы.
— Здравствуйте, глубокоуважаемая Софья-прекрасная, — галантно прикоснулся губами к руке Сони Николай Алексеевич, — не обессудьте за непрошеный визит.
— Сразу видно старорежимного интеллигента. Его и на работе так зовут: «интеллигент штаба», — смеялся Евгений Саввич. — У Николая Алексеевича все «милейшие», «уважаемые», даже когда ругается. Представляешь, Соня, сегодня слышу крик в коридоре. Выхожу, а это мой начальник штаба распекает командира: «Как вы могли, почтеннейший, не выполнить приказ, это же преступление! Не вынуждайте меня к крайним мерам, извольте сейчас же сделать то-то и то-то», — копировал Ласкина под общий смех Птухин. — Ну, в общем, все в высочайшем стиле. Оказывается, командир закончил составлять документ поздно и не пришел к начальнику штаба, полагая, что тот, как все нормальные люди, уже отдыхает дома. А «милейший интеллигент штаба» заработался, встал на вахту в ночную смену. За десяток молодых тянет.
— Тяну, тяну. Армия для меня все. Меня убить легче всего. Скажи: «Ласкин, ты уже не военный» — и я готов — клади под образа.
— Вы все там какие-то маньяки. Ведь Евгений Саввич, пожалуй, первую субботу, очевидно, в связи с окончанием года обедает дома.
Софья Михайловна была права. Несмотря на обед и домашнюю обстановку, разговор шел вокруг служебных дел. Оба очень хорошо понимали, что война не за горами, оценка состояния округа вообще и авиации в частности была далеко не такой оптимистической, как пелось в песнях.
— Знаете, Николай Алексеевич, у меня все больше складывается убеждение, что мы постоянно и почти слепо пытаемся втиснуть вопросы использования авиации в те узкие рамки, в которых проходили войны в Испании и на реке Халхин-Гол. Я и сам после испанской командировки придерживался таких взглядов. Но уже в конфликте с Финляндией масштабы использования ВВС оказались значительно больше. Наше распыление авиации по армиям приемлемо для малых войн, но для будущих больших столкновений оно неприемлемо. Централизация в одних руках — вот единственная возможность массированного ее использования на необходимых направлениях. Я в этом убедился, когда командовал ВВС Северо-Западного фронта. Обратите внимание, уже совершенно определенно наметилась тенденция крупномасштабного применения авиации. Опыт массированных ударов фашистской авиации в Польше, во Франции. Размах! Правильно нарком Тимошенко в заключение совещания упрекнул, что руководящий состав ВВС плохо изучает этот опыт. Было много выступлений, и толковых выступлений, а единого мнения не получилось. Как планировать операции ВВС на направлении главного удара? Как навязать противнику свою волю? А если будет массированное вторжение авиации противника в наше воздушное пространство, как его отравить? Я вот отмечал, примерно половина выступающих тяготеет к старым, устоявшимся взглядам…
— Чем вы это объясняете, Евгений Саввич? — перебил Ласкин.
Птухин помедлил.
— Мне думается, причин несколько. Посмотрите на наш руководящий состав ВВС, он на девяносто девять процентов состоит из участников войн в Испании или на Халхин-Голе. Следовательно, сильная привязанность к своему личному опыту. В силу различных обстоятельств многие пришли в руководство с должностей командира полка и даже эскадрильи, соответственно со своим масштабом мышления. Отчасти виновна и наша военная наука. Как вы думаете, по каким вопросам в ней самая большая неясность?
— Надо полагать, по вопросам обороны.
— Да! Поэтому доклад Тюленева [И. В. Тюленев — генерал армии. В то время командовал Московским военным округом] «Характер современной оборонительной операции» слушали разинув рот. Но ведь он говорил в основном о проблемах, не о деталях, и главным образом о действиях наземных войск. Место ВВС в этой операции пока не раскрыто. И речь шла об армейской оборонительной операции. А в масштабах фронта? О такой обороне и слов не было. Неужели нельзя ее предположить? Тут есть над чем подумать, и весьма срочно. Кстати, начальник Главного управления ВВС определил нам тему теоретической разработки «Действия ВВС по уничтожению крупных механизированных соединений противника, прорвавшихся в глубину нашей территории». Срок представления — до первого апреля. Распределите силы для сбора и обработки материалов с учетом последних войн в Европе и наших крупных учений. Ну а теперь поговорим о заботах наших насущных…
Ласкин рассказал, что строительство КП в Тернополе идет нормально и к апрелю обещают закончить полностью.
— К апрелю? Это не так уж нормально. Надо подумать, как ускорить, возможно, помочь своими силами.
* * *
С первых дней нового 1941 года в округ стали поступать новые самолеты: МиГ-1, ЛаГГ-3, Як-1, Пе-2, Ил-2. Сталин ежедневно интересовался ходом освоения новой техники. Поэтому и штаб округа докладывал итоги в Управление ВВС ежедневно. Однако организация переучивания была несовершенной. Приказ требовал осуществлять переучивание на полевых приграничных аэродромах, где тем более не хватало техники для очистки и уборки снега. Вместе с новыми оставались на стоянках и старые самолеты. Скученность мешала работе и служила хорошей мишенью в случае внезапного нападения противника.
Пользуясь правом друга, Борман решил поговорить с командующим по ряду вопросов переучивания. Он вошел в кабинет, когда Птухин говорил с кем-то по телефону ВЧ. Евгений Саввич жестом показал на стул. Видно было, что разговор не из приятных.
— …Что я предлагаю? Я предлагаю то же самое, о чем написал вам. Переучивание проводить на тыловых аэродромах по одному полку от дивизии. А остальные пусть поддерживают боевую готовность на старых типах… Какая здесь выгода? Все выгоды изложены в тексте… Да, надо делать, но и рассуждать тоже не мешает, особенно перед тем, как делать, даже в вашем положении… Ясно, понятно, до свидания.
Птухин в сердцах бросил трубку.
— Вот такие дела, Саша, тебе пересказать тему разговора?
— Нет, Женя, не надо, все понял.
— А ты, Саша, по делу или мимоходом?
— Мимоходом. — Борман передумал начинать разговор.
— Тогда у меня к тебе дело. Облетай всю систему ВНОС [ВНОС — воздушное наблюдение, оповещение и связь] округа, определи ее возможности и недостатки, особенно оповещение истребительных частей.
— Так, Женя, ведь это не мое дело.
— Твое, твое, а то назначат тебя вот туда. — Птухин показал на телефон ВЧ. — Так хоть будешь знать, нужное даешь приказание или так себе.
* * *
Горячка переучивания усиливалась с каждым днем. В середине января после декабрьского совещания из Москвы вернулся Жуков уже начальником Генерального штаба. Едва ли не первым, кого он пригласил в кабинет, был командующий ВВС округа, от которого потребовал доложить итоги освоения новой техники.
Говоря об организационных недостатках, Птухин видел, как опускались густые брови Георгия Константиновича, а по углам губ образовывались глубокие складки. Это был признак крупного недовольства. Но смягчать и приукрашивать обстоятельства Евгений Саввич не собирался.
— И когда же летчики округа станут боеготовыми на новой технике?
Птухин назвал реальные сроки.
— Да вас за такие сроки надо снять и разжаловать, — не поднимая головы, чеканил каждое слово Жуков.
— Если это ускорит переучивание, вам не следует задерживаться с моим разжалованием, товарищ генерал армии.
Голова Жукова наклонилась еще ниже над столом. Птухина он знал хорошо еще по совместной службе в Белорусском округе, ценил деловые качества и откровенность. Сам же предлагал Сталину его кандидатуру на должность начальника ПВО страны. Птухин не тот человек, которого можно запугать. Жуков уже жалел о сказанном.
Через три дня Жуков снова пригласил Птухина.
— Вы, конечно, знаете о только что сформированном Главном управлении ПВО? Это особое направление обороны, на которое, к сожалению, только сейчас, в преддверии войны, серьезно обратили внимание. Короче, вас вызывают в Москву к наркому, а вероятнее всего, к Сталину, чтобы назначить на должность начальника этого управления.
Птухин был захвачен врасплох. Первая мысль мелькнула, что Жуков добился своего, его снимают, вот только без разжалования.
— Но почему? Еще много здесь надо сделать. Потом… я бы не хотел.
По тому, как Птухин почти по-граждански произнес: «Потом я бы не хотел», Жуков понял его смятение и по-доброму улыбнулся.
— Для профсоюза это убедительно. А вы думаете, я хотел стать начальником Генерального штаба? Не вздумайте Сталину привести такой довод. Для него нужны веские аргументы, а у вас их, мне думается, нет.
Жуков был прав. После назначения нарком просил Птухина не задерживаться в Киеве и к концу января приступить к своим обязанностям. Да и как задерживаться, если Сталин предупредил, что к февральскому заседанию ЦК, специально по организации ПВО, необходимо подготовить справку.
* * *
— Ну вот, Соня, конец моей летной работе, теперь я настоящий столичный чиновник, — жаловался Птухин, с нелюбовью рассматривая свою новую квартиру на Арбате в доме Моссельпрома. А где-то теплилась надежда вернуться к прежней работе.
Птухину еще не приходилось заседать так много, как теперь. Сам он собирал совещания редко, чаще ездил по частям. Многие командиры повторяли его поговорку, что, когда летчик идет на совещание, он выключает мотор, а с выключенным мотором боевая готовность не повысится.
Для доклада о состоянии ПВО страны на совещании ЦК Птухину отвели двадцать минут.
Глядя на Сталина, Молотова, Ворошилова, Птухин не мог понять, какое на них производит впечатление его доклад. Только Тимошенко, иногда кивая головой, что-то записывал «вечным пером» на листе бумаги.
— Что является центральным моментом в ваших предложениях? — покачивая в такт словам негорящей трубкой, перебил его Иосиф Виссарионович.
— Передача истребительных полков, оперативно выделяемых ВВС, в полное подчинение Главного управления ПВО, то есть создание самостоятельной авиации ПВО.
С этого момента начался обмен мнениями. Начальник Главного управления ВВС Павел Васильевич Рычагов сказал, что такое мероприятие излишне и сопряжено с большими трудностями, поскольку вслед за разделением авиации встанет необходимость делить снабжение ВВС. Проще усовершенствовать систему оповещения и подъема истребителей по сигналам ВНОС. Свой «центральный момент» Птухин отстоять не смог. Сказывалось сильное волнение Евгения Саввича, с трудом осваивался он с манерой Сталина ходить вдоль стола за спинами сидящих. Кроме того, надо было быть предельно внимательным, чтобы ответить на вопрос, который мог задать Сталин неожиданно.
Принятое постановление ЦК ВКП(б) существенно меняло организацию ПВО страны. Было определено тринадцать зон ПВО. Руководство силами и средствами в этих зонах возлагалось на заместителей командующих войсками округа по ПВО. Тридцать девять истребительных авиационных полков ВВС получали задачу обеспечивать прикрытие этих зон. Для обеспечения ПВО крупных городов и важных объектов дополнительно выделялись части и соединения зенитной артиллерии. Постановлением предусматривалось сосредоточение основных сил ПВО на западном, «угрожаемом», направлении глубиной до 900 километров с включением нефтеносных районов Кавказа. Специально для прикрытия Москвы намечалось сформировать истребительный авиационный корпус. Оборонная промышленность получила задание обеспечить ПВО новыми системами автоматического управления огнем зенитной артиллерии и радиолокационными станциями типа РУС-1 и РУС-2. Помня по опыту войны в Испании, какую роль играет подготовка населения к отражению воздушного нападения противника, Птухин уделил особое внимание проведению совместных тренировок и учений системы ПВО и многомиллионной организации МПВО [МПВО — местная противовоздушная оборона].
Несмотря на то, что работы было невпроворот, мучительная тоска по самолету и полетам, которые теперь даже виделись во сне, становилась все ощутимее. Затаенное желание вернуться в КОВО не только не ослабевало, но крепло с каждым днем. Часто приезжавшие в Москву Ласкин, Пуркаев и новый, но хорошо знакомый командующий войсками округа Михаил Петрович Кирпонос бередили душу огромными делами округа.
Было известно, что должность командующего ВВС округа до сих пор не занята.
Он и раньше намекал наркому о своем желании, а теперь настойчиво просил освободить его от этого высокого поста.
В начале апреля нарком объявил, что просьба удовлетворена и Птухин возвращается на свою прежнюю должность.
— Разберитесь там внимательно, обстановка на границе округа осложняется с каждым днем. Надо быть готовым к вероломству Германии, — сказал на прощанье Семен Константинович.
Да, обстановка в КОВО действительно была очень сложной. Это он знал еще в Москве, поддерживая связь с округом, и из информации в Наркомате обороны. С октября 1940 года по март 1941 года было 37 наруше-. ний немецкими самолетами границы СССР. Число нарушений росло и уже за 20 дней апреля составило 43! Все маршруты проходили над строительством укрепленных районов через аэродромы и вдоль железных дорог. Изо дня в день увеличивалось количество немецких войск на границе, прокладывались новые железные дороги. На территории Польши немцы построили и восстановили более ста аэродромов.
В штабе округа появление Птухина было встречено с нескрываемой радостью. А сам он теперь воспринимал все окружающее как после затянувшегося отпуска, когда необходимо наверстать упущенное.
С Михаилом Петровичем Кирпоносом они обменялись двумя-тремя словами приветствия и сразу заговорили о деле, весьма неотложном.
Поступление новых самолетов происходило очень медленно.
Особую тревогу вызывало состояние аэродромов.
Выполняя решение ЦК ВКП(б) по строительству и оборудованию аэродромов, руководство НКВД, получив указание провести строительные работы между посевной и уборочной, не считалось с мнением округа и начало работы сразу на большинстве аэродромов. И без того стесненная, авиация теперь вынуждена была ютиться на пятачках приграничных аэродромов большими массами. И это все в пору интенсивного переучивания и сложной обстановки.
Кирпонос и Птухин обратились к первому секретарю ЦК Украины Хрущеву с просьбой помочь завершить строительство аэродромов. Но тот, увлеченный хорошими перспективами на урожай, нашел мудрым решение закончить работы на аэродромах в короткое время и передать рабочую силу на уборку урожая.
Вскоре позвонил Жуков. Он делал это часто, интересуясь делами округа. Однако на этот раз обращение его было прямо к Птухину.
— По линии погранвойск докладывают, что фашисты случайно залетают на нашу территорию, теряя ориентировку. Вы этому верите?
— Нет, конечно, не верю.
— Так докажите это! Словом, мне нужна полетная документация немецких летчиков, чтобы добиться разрешения у правительства сбивать их. Все ясно?
На следующий день, подводя итоги сборов командиров соединений, Птухин обсудил с ними задачу: посадить любым способом «заблудившийся» самолет. А чтобы обеспечить тишину для постов наблюдения, он приказал советским самолетам в полосе 50 километров от границы не летать.
— Прежде чем вас отпустить, я сделаю всем символический подарок. — Птухин открыл небольшой ящик. — Пусть этот подарок напоминает вам, что нет для нас ничего сейчас дороже, чем время. — Он стал вручать каждому небольшой будильничек, добавляя: — Заводите его, пусть он вас разбудит вовремя.
В этот же день Слюсарев улетел на приграничные аэродромы, чтобы поставить задачу дежурным истребителям.
15 апреля обнаглевший фашист решил «заблудиться» до самого Киева. Были подняты истребители. Над Ровно летчики звена И-16 увидели на высоте три тысячи метров возвращающийся фашистский двухмоторный бомбардировщик. Вызывающе нагло выделялась на киле огромная свастика. Покачивая с крыла на крыло, ведущий дал сигнал: «Идем в атаку». Истребители, едва не цепляясь животами, проскочили над пилотской кабиной. Спутной струей сильно встряхнуло немецкий самолет. От неожиданности пилот выпустил управление… Глядя, как звено заходит на повторную атаку, он, не веря в прочность своей машины, решил садиться. Выбрав подходящую площадку, летчик, не выпуская шасси, плюхнул машину на каменистый грунт.
Теперь, когда немцам больше не угрожали назойливые истребители, можно было подумать и о воинском долге. Пилот включил систему подрыва аэрофотоаппаратов. Грохнул взрыв. Подбежавшим крестьянам фашисты начали совать в руки пачку денег, повторяя: «Wo ist Grenz?» [Где граница? (нем.)]
Когда приехали военные, оба летчика сидели под кустами со связанными руками.
Работники НКВД поместили летчиков в гостинице, забрав документы и полетную карту, составленную из листов Львов — Киев. Очухавшись от первого испуга и уверенные в том, что фотоаппараты взорваны, немцы довольно красочно рассказали, как были расстреляны без предупреждения советскими истребителями. К тому моменту, когда Слюсарев из-под Львова добрался до Ровно и связался с Птухиным, сообщение о «преступных» действиях летчиков-истребителей с завидной оперативностью достигло Москвы и, соответственно преломившись, поступило в округ в виде приказа об аресте летчиков звена истребителей.
Ареста летчиков Евгений Саввич допустить не мог. Птухин осмотрел самолет-разведчик, поставил охрану, дал команду опечатать наши самолеты-истребители до приезда комиссии. К счастью, система подрыва подвела немцев. Из восьми фотоаппаратов три остались невредимыми, а на обшивке самолета, кроме пробоин от камней, не было ни одного пулевого отверстия. Кассеты с фотопленкой срочно доставили в Киев.
Посмотрев пленку и фотосхему маршрута съемки немецких разведчиков, Жуков тут же позвонил Сталину и попросил принять его и Птухина.
Вместе с фотопленкой и схемой Птухин расстелил на столе полосу карты в масштабе съемки, на которой, как и на схеме, были надписаны железнодорожные узлы по дороге Львов — Киев, ряд аэродромов, строительство которых, казалось, хранилось в секрете, а также сооружение укрепрайонов в приграничной зоне. Все молчали. Казалось, комментарии и не нужны.
— Что же вы предлагаете, товарищ Птухин?
— Я знаю — дан приказ избегать конфликтов, но мне известно, что немцы стреляют по нашим пограничникам, засылают шпионов. Потом принимают наши протесты, извиняются… И все начинают сначала…
— Что вы предлагаете конкретно, товарищ Птухин? — перебил Сталин.
— Сбивать и приносить извинения. Я не вижу иного пути пресечь шпионские полеты.
— Генеральный штаб подумает и даст указания.
В первых числах мая пришла директива наркома с задачами округа на случай нападения. Обсуждение директивных мероприятий было бурным. Михаила Петровича Кирпоноса смущала необходимость выдвижения к границе основных сил округа, в то время как он был сторонником крупного резерва для нанесения контрудара. Естественно, в этом случае им не допускалась возможность внезапного нападения. Начальника оперативного отдела полковника Ивана Христофоровича Баграмяна беспокоила малая глубина обороны и отсутствие сил в резерве командования округа. Генерал Пуркаев высказал предположение, что должна быть еще директива о передислокации крупных сил в округ из глубины.
Авиации предписывалось находиться в готовности к перелету на запасные аэродромы по особому приказу. Птухин с Ласкиным взялись за обеспечение связи всех аэродромов с командным пунктом в Тернополе. Специальной связи не было, Пришли к выводу, что любыми способами нужно «вытянуть жилы» из начальника связи генерала Добыкина.
После совещания работали сутками, оставляя минимум времени на еду и сон. У некоторых командиров в кабинетах появились солдатские кровати.
Май кончался. Начальник разведки полковник Бондарев доложил Птухину, что за май было 91 нарушение воздушной границы и задержано 113 шпионов и диверсантов, все больше с радиостанциями.
В первых числах июня с инспекторскими целями приехал заместитель начальника ВВС Федор Иванович Фа-лалеев. Несмотря на свое высокое положение, он с большим тактом представился своему бывшему командиру. Оба с интересом рассматривали друг друга. Они не виделись с момента, когда Птухин уехал в Испанию. Времени как будто прошло немного, а сколько событий! Поговорили о делах. Птухин просил добиться разрешения на перелет полков на запасные аэродромы, очень опасаясь большой скученности на приграничных аэродромах. Он сказал Фалалееву, что несколько аэродромов напоминает ему Гарапинильос. Пробыв немного в штабе округа, Федор Иванович поехал осмотреть эти аэродромы.
* * *
Вторая неделя июня началась с заседания Военного совета округа. Кирпонос нервничал. Обстановка накалилась до предела. Открывая совет, он сказал:
— Обстоятельства так быстро изменяются, что есть необходимость принять ряд мер предупредительного характера, поскольку доклад в Москву и ожидание приказа могут не поспеть за событиями.
Все знали о личном приказе Сталина, запрещающем какие-либо действия в приграничной зоне без его разрешения.
Слово было предоставлено начальнику разведки.
— Мы имеем проверенные данные о выселении за границей в зоне двадцати километров местных жителей. Ежедневно в районы, граничащие с нашим округом, прибывает до двухсот эшелонов с войсками и имуществом. На территории Польши во всех лечебных учреждениях заменен персонал на немецкий. За июнь нарушено воздушное пространство пятьдесят пять раз.
— Сбивать их надо. Я хорошо помню фашистов по боям в Испании. Это такие наглецы, что будут плевать в физиономию, пока не схватишь их за горло, — вставил Птухин.
— К сожалению, мы еще не имеем разрешения хватать их за горло. Надо найти способ помешать вести разведку, Евгений Саввич, и пока без стрельбы.
Михаил Петрович информировал совет, что им отдан приказ занять передовую полосу укрепленного района. Под общее согласие он изложил ряд мероприятий приведения войск в боевую готовность.
По замыслу командующего, войска округа должны были четырьмя армиями прикрыть государственную границу протяженностью около тысячи километров от реки Припять до Липкан. Основные усилия округа командующий сосредоточил на Львовском направлении, где разворачивалась 6-я армия И. Н. Музыченко. Всем частям приказывалось иметь при себе половину боекомплекта. Птухину Кирпонос поставил задачу усилить авиационную группировку 6-й армии, а также совместно с войсками ПВО обеспечить прикрытие Киева, Львова, Дрогобыча, Фастовского железнодорожного узла и мостов через Днепр в районах Киева, Черкасс, Канева и Янова.
С одобрения командующего Птухин решил провести сборы командиров частей и соединений в районе Львова с целью познакомить их получше с границей, облетать приграничные аэродромы и после сборов скрытно передислоцироваться. Однако в самом начале сборов позвонил Пуркаев и предупредил, чтобы он воздержался перебазировать авиацию. Генеральный штаб отменил приказ Кирпоноса о занятии передовой полосы. Как бы в подтверждение преждевременности инициативы командования КОВО, 14 июня ТАСС устами радио и прессы успокоило общественность.
На следующий день командиры, присутствующие на сборах, обступили командующего с вопросом: «Как это все понимать?»
— Правительство всеми мерами хочет предотвратить войну.
— Но это не повод для того, чтобы спокойно скрестить руки на груди. Это скорее напоминание нам, что каждая минута, каждый час и день, выигранные в дипломатической битве, должны воплотиться в более высокий уровень выучки летчиков, частей и соединений. Цените эти минуты, товарищи. Возможно, каждая из них станет предметом пристального изучения грядущих поколений, избавленных от ига фашизма. И мы будем достойны этого времени.
Сборы подходили к концу. Птухин готовился к их разбору. Но из штаба сообщили, что пять И-16, обнаружив три германских самолета, оттеснили их к Львову. Один из них сел в 20 километрах северо-западнее Львова, на окраине села Куличкув в районе строящегося укрепрайона. К самолету поспешил воентехник Пастухов с группой красноармейцев. Летчику предложили выключить мотор, а затем зелеными ракетами дали сигнал садиться и другим.
Птухин поехал к месту посадки немцев. Командир НКВД уже составлял протокол опроса Пастухова и красноармейцев. Узнав, кто такой Птухин, он, ссылаясь на инструкции, нехотя отдал полетные карты и разрешил осмотреть самолеты. С помощью переводчика удалось узнать, что эти самолеты связи только что перебазированы из Греции. На вопрос, с какой целью их сюда перебросили, старший поспешил ответить, что им ничего не известно.
Пока Птухин на своем Як-1 летел до Киева, решение звонить наркому определилось. Кирпонос без колебаний поддержал. «Звоните». И все-таки, когда он сел к аппарату В4, рука задержалась. Он знал, что нарком уважает настойчивость, но до определенного предела. Но в этот миг вспомнились самодовольные физиономии фрицев. Он уже не первый раз встречался с немецкими летчиками, садившимися на вынужденную, и отмечал их вызывающее поведение:
«Наглеют с каждым днем, — подумал Птухин. — Ведут себя как туристы, недовольные гостеприимством страны. Совершенно не чувствуют себя нарушителями, которым полагается нести строгую ответственность перед советскими законами за шпионские полеты над нашей территорией. Да и не признают себя шпионами, даже пойманные с поличным. Отказываются грубо, нахально, не пытаясь оправдываться. Отчего это? Видимо, чувствуют твердую защиту. Скорее всего перед полетом получают убедительный инструктаж, что с ними ничего страшного не произойдет, даже если сядут на вынужденную. Возможно, убеждены в скорой выручке.
Вспомнился совершенно вопиющий случай, когда к «заблудившемуся» экипажу вплотную пристроился наш летчик и показал рукой, чтобы самолет шел на посадку. Но летчик-нарушитель, самодовольно улыбаясь, пригласил жестом следовать за ним на запад. Как рассказывал наш истребитель, сбить фашиста ничего не стоило. Тогда Евгений Саввич подивился выдержке нашего летчика-истребителя, отметив про себя, что он бы сам, пожалуй, на его месте не стерпел… Все! Больше никаких колебаний! Надо добиваться разрешения хотя бы на предупредительную стрельбу. Все-таки это убедительнее, чем покачивание с крыла на крыло и «приглашение» идти на наш аэродром. Прилетят к себе, расскажут, что русские летчики пересмотрели «нормы гостеприимства» непрошеных гостей.
Птухин снял трубку. Минуты через две в телефоне прозвучало:
— Говорите.
Птухин как мог спокойнее и короче изложил последний случай: количество нарушений, игнорирование немцами сигналов идти на посадку и умолк. В тот же миг нарком сказал:
— А вы не горячитесь, товарищ Птухин. До свидания.
Птухин, обмякший, долго сидел у телефонного стола. Не хотелось ни думать, ни что-либо делать.
В субботу, во второй половине дня, Евгений Саввич собрал всех командиров соединений. В штабе было известно, что ефрейтор 222-го саперного полка Альфред Лисков перебежал к нам и сообщил о начинающемся сегодня ночью наступлении, о чем генерал Пуркаев уже доложил Жукову.
Птухин предупредил командиров дивизий.
— Это последний наш сбор здесь. Штаб округа уже выехал в Тернополь. С понедельника и мы будем там. Разлетайтесь по частям, вскрывайте свои оперативные планы, готовьте полки к боевым действиям.
* * *
В опустевшем штабе было тихо. Евгений Саввич работал долго. С особой тщательностью он анализировал ежедневные итоги освоения новых самолетов. Темпы росли. Они вселяли надежду в ближайшее время перевооружить половину всех полков, создать предпосылку успешного, на первых порах, отражения противника. Эта половина стала каким-то заветным числом, своеобразным рекордом, который он хотел преодолеть как можно быстрее. С внутренней радостью он выводил красным карандашом новое число летчиков, впервые вылетевших на ЛаГГах, МиГах, Яках, «Пешках» [ «Пешки» — так между собой летчики называли самолет Пе-2]. Правда, мало их, этих самолетов, но он знал, что летчика «сделать» труднее, чем самолет, и это его забота.
Птухин посмотрел на часы, решил домой не ехать. Жена, три недели назад подарившая ему вторую дочь, устает за день. Не стоит ее беспокоить, пусть отдыхает. Утром можно заскочить за вещами — и в Тернополь. Возможно, до следующей субботы.
Мысли о жене и детях всегда приятно успокаивали. Он очень хотел сына, который обязательно стал бы «орёликом», настоящим истребителем, которому Птухин-старший передал бы все свое искусство пилотирования. Но, когда ему сообщили, что родилась дочь, он просил передать жене, что давно решил назвать свою вторую дочь Наташа. Она похожа на него. Жаль, что чаще всего видел ее спящей: днем, когда заскакивал на обед, или поздно вечером. Старшую, Лиду, он видел все-таки чаще.
* * *
Казалось, он только сомкнул глаза, откинувшись в глубоком кресле, как вдруг резко, словно сигнал тревоги, прозвучал телефонный звонок. Докладывал дежурный по штабу.
— Товарищ командующий, началась война! Бомбят аэродромы!
Растерянности не было. Мозг работал четко, аналитически: «Внезапное нападение. Видимо, массированный удар по передовым аэродромам. Надо выяснить обстановку. Главное, организовать отражение». Он быстро придвинул телефон:
— Слюсарев! Срочно на аэродром! Вылетаем на КП в Тернополь!
На выходе из штаба он задержался возле дежурного, посмотрел на часы: «Какая рань! Жаль будить». Потом взял телефонную трубку:
— Алло, Соня, ты особенно не волнуйся, но мне срочно нужен мой чемоданчик для поездки. Я сейчас заскочу, и сами собирайтесь на дачу… Да, да, началась, но это ненадолго. Мы управимся быстро, не волнуйся! Вернемся с победой! Иначе быть не должно!
Монино — Москва, 1977 год