Применение особых мер

Применение особых мер

Вот в это горячее время, как только вернулась я в Геническ, не успев еще опомниться от своего огорчения, представитель из центра по наблюдению за проведением коллективизации на периферии обрадовался:

— Вот здорово, — заявил он, — ты приехала кстати. Здесь черт знает что творится! Выехать отсюда никуда не могу. Всех мобилизовали, все разъехались, а со всех сторон поступают все более и более тревожные сведения — все жалуются, а я здесь один, ну хоть разорвись. Ты знаешь, в деревнях бабы взбунтовались, распускают слух о каких то 100-метровых одеялах, которые шьются для колхозов, и что все должны спать под одним общим одеялом. Вот и попробуй разубедить их.

Выехала я в деревню, где полным ходом, так же как и повсюду, шла коллективизация, чтобы разубедить будущих колхозников, что никто не собирается шить для них стометровые одеяла. Здесь уже были бригады, которые ходили из дома в дом, копались в огородах, обстукивали полы, рыли ямы в сараях в поисках спрятанного зерна.

Еще один парадокс: искали необходимое для нужд государства зерно таким образом, и в то же самое время разгромили всех состоятельных крестьян, которые могли безболезненно обеспечить страну этим зерном в избытке.

В школе, утопая в списках живого и мертвого инвентаря, сидели члены комиссии. Когда я взглянула в эти списки, мне стала ясна тревога и возмущение женщин. Здесь было записано все, все вплоть до домашней утвари. Сеялки, веялки, лошади, коровы, куры, утки, посуда, даже ухваты.

Во дворе стоял невообразимый рев скотины, ревели недоеные коровы, ненакормленные свиньи, ненапоенные и ненакормленные лошади, я вспомнила, как когда-то в детстве я наблюдала солнечное затмение — скотина вела себя так же беспокойно.

Народу пришло много. Угрюмые злые лица. Чувствовалось — народ задет за живое. Большинство было женщин. Представитель районного комитета заявил, что все по этим спискам должно быть снесено в указанные места в трехдневный срок, и если через три дня найдутся такие хозяйства, которые не выполнят указаний, то они будут ликвидированы, а хозяева лишены права голоса и высланы.

Тогда-то и загудели женщины:

— Ничего мы не снесем, все это своими мозолями нажито!

— И так уже остались без хлеба, а дети — без молока!

— У меня уже всех курей отняли, корову забрали, мало вам — так возьмите душу, все одно здыхаты!

Чем их успокоить? Что им сказать? Что это делается для их блага? А где же доказательства? Их не было.

Крики превратились в настоящий бабий вой.

Районный представитель стоял бледный, руки у него дрожали. Собрание кончилось, но народ не расходился.

Толпа продолжала гудеть: куры дохнут без корма, хлеб гниет, недоенные голодные коровы ревут, а собранную скотину держат под открытым небом, нет ни сараев, ни помещений и кормить нечем.

— Жен своих в колхоз запишите, а нам колхоз не нужен! — кричали женщины.

— Куда делась молодежь? — спросила я секретаря партячейки.

— Все разбежались на заводы и на шахты, — он подошел к двери, вернулся. — Закройте двери, — посоветовал нам.

Мы перешли в учительскую, кто-то бросил увесистый камень в окно. Мы сели на диван и стали совещаться. Что же делать дальше?

Данный текст является ознакомительным фрагментом.