Глава IV ГОТОВ ЛИ ТЫ?

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава IV

ГОТОВ ЛИ ТЫ?

Мало кто из летчиков Белорусского округа не знал этот большой песчаный и пыльный аэродром на юго-восточной окраине Бобруйска. Птухин много раз бывал здесь.

После каждой посадки пыль не позволяла взлетать или садиться минут тридцать-сорок. К концу полетов летчики становились похожими на кочегаров. Но почему-то все думали не столько о себе, сколько о моторах, из-за пыли выходивших из строя раньше срока.

Оглядывая небольшой ангар, одноэтажное каменное здание штаба, деревянную веранду-столовую и полуподземное бензохранилище, Птухин на секунду пожалел о своем переводе, вспомнив благоустроенный Смоленский гарнизон. А здесь… Не дай бог война. Разве соберешь быстро по тревоге командиров, живущих на частных квартирах Березинского форштадта, или рядовых из казарм стрелкового корпуса в крепости города?

— С чего думаете начать, Евгений Саввич? — вывел из размышлений комиссар Маслов.

— В первую очередь летное поле засеять, оборудовать ангары, жилье для людей. Бригада должна жить компактно. Это необходимо и для боевой готовности, и для того, чтобы благоустраивать гарнизон общими усилиями. Потом…

— Этой работы хватит и нам, и нашим потомкам, — перебил начальник штаба.

Птухин резко повернулся.

— Потомков через год еще не будет, а гарнизон должен быть. С осени начнут приезжать летчики из школ на пополнение, и если их не принять в нормальные условия, то крылья у них опустятся.

* * *

Поезд сильно заскрежетал тормозами, все повалились по направлению движения, а в вагоне появился запах горелых букс.

— Эй, соколики, станция Березина, ваша, вылезайте, да поживее, а то стоянка одна минута, — со свечным фонарем в руках пробирался к летчикам по узкому забитому проходу проводник.

— Ну, с чего начнем, ребята? Со знакомства с девушками города или со знакомства с начальством? — обратился к друзьям Иван Соколов, когда летчики остались на перроне.

— Да, у начальства только и забот, что знакомиться с тобой. Ждет не дождется, когда ты прибудешь в кабинет.

— Вот я и говорю, давайте бросим вещички у дежурного по штабу и, пока о нас доложат по длинной лестнице инстанций, перезнакомимся со всеми невестами и юными вдовушками не старше двадцати.

— Надо бы помыться и почиститься с дороги, а то невесты не поверят, что мы холостяки, — предложил Виктор Годунов [В. А. Годунов — впоследствии генерал-майор авиации].

— Хорошо, звоним в штаб и выясняем обстановку. Ходивший звонить в часть Николай Герасимов вернулся быстро.

— Вот это номер! Оказывается, нас ждут, и сейчас приедет на станцию машина.

Уже в темноте, сильно раскачиваясь на ухабистой дороге, полуторка подкатила к крыльцу одноэтажного дома.

— Это штаб, проходите, товарищи командиры, — предложил шофер-красноармеец.

— Здравствуйте. — Из-за стола встал высокий лейтенант — дежурный по части. Он пожал каждому руку, неизменно добавляя: — Платон Смоляков. Не из Качи будете? — Узнав, что все из Оренбурга, добавил: — Жаль.

А почему жаль? Видимо, сам был из Качинской школы.

— Мы вас ждем… На днях прибыли еще шесть человек: Панфилов, Скляров, Лопатко, не знаете таких?.. Ничего, познакомитесь. Вон там гостиница, я позвонил… Идите устраивайтесь.

Почти следом за молодыми летчиками в гостинице появились два капитана.

— Комэск Чумаков.

— Комэск Зеленцов. Давайте познакомимся.

Несмотря на поздний час, комната наполнялась все новыми и новыми летчиками, и почти все разговоры связывались с именем командира Птухина. К концу беседы у вновь прибывших портрет комбрига сложился вполне определенный: отличный летчик, энергичен, строг, требователен, справедлив и, как они сами уже убедились, заботлив.

На следующий день по приказу Птухина был собран летный состав двух вновь формируемых эскадрилий. Выслушав рапорт Чумакова, он поздоровался, разрешил сесть.

— Познакомимся, когда начнем летать. А сейчас поговорим о деле, о наших больших задачах. Я не помню, — комбриг усмехнулся, — чтобы в армии были маленькие задачи. Они всегда большие, иначе быть не может. Только для вас лично они еще и удваиваются, потому что сроки их решения маленькие. В приказе на новый учебный год говорится, что 1936 год станет годом перехода на новую материальную часть и мы должны овладеть ею в совершенстве. Особое внимание уделяется в приказе воздушным боям, которые должны стать для нас обязательным элементом каждого полета. Групповые воздушные бои, круговые перелеты станут проверкой готовности бригады к большим осенним маневрам. До весны вам нужно в совершенстве овладеть новым для вас самолетом И-5 и вместе со «стариками» изучить поступающий истребитель И-16 [И-16 в то время самый лучший в мире истребитель. Имел максимальную скорость до 450 километров в час. Выдержал пятнадцать модификаций]. Раньше на подобное отводилось около двух лет. Наша задача сделать 142-ю истребительную бригаду лучшей в ВВС, чтобы приставка «бобруйская» была вроде титула за победы, например, как у Суворова.

Вскоре официальная атмосфера беседы сменилась дружески доверительной, в которой Птухин столько же спрашивал, сколько и отвечал. Это был один из птухинских приемов изучения молодых летчиков.

* * *

Никто никогда не знал, когда появится на занятиях Птухин.

Командир эскадрильи Павлов просто и убедительно объяснял выполнение виража на самолете И-16 и, поскольку вопросов не было, стал рассказывать теорию петли. Вошел комбриг, жестом показал, чтобы занятие не прерывалось, сел на свободное место. Видимо, желая подчеркнуть сложность пилотирования И-16, Павлов перестарался. Его словно подменили. Из объяснений следовало, что теперь чуть ли не каждое движение рулями ведет к срыву в штопор.

Птухин хмурился, наконец не выдержал:

— Что вы летчиков запугиваете? Послушаешь вас, так петлю не захочешь делать. Мне и то страшно стало…

Ему-то страшно не было. Каждый раз перед началом полетов комбриг взлетал на своем ярко-красном «ишачке» [ «Ишачок» — так ласково летчики называли самолет И-16] и, как любил говорить, «разминал кости». Маленький тупорылый моноплан И-16, совершенно непохожий на «этажерки» И-3, И-5, подобно назойливой мухе, то кружился над головой, то свечой устремлялся вверх, делая по две-три восходящие бочки в обе стороны. Глядя, с какой легкостью машина выполняет фигуры, не верилось, что этот самый легкий в мире истребитель сложен в пилотировании и рассчитан на летчика высокой квалификации. Сам комбриг этого никогда не подчеркивал.

Когда прерывались полеты из-за погоды, молодые летчики садились за вычерчивание схемы района полетов радиусом 300 километров. Это было требование комбрига. И комэск Чумаков, раздавая листки бумаги, заученно повторял слова Птухина: «Близость госграницы обязывает нас знать район полетов не хуже своей биографии. Тот, кто потеряет ориентировку и пересечет границу, считается преступником, а если сядет на вынужденную там — изменник Родины».

Ребята старались. Однако Чумаков, знавший район отлично, с беспристрастностью криминалиста выискивал неточности в схеме и безжалостно ставил двойки, добавляя:

— На «три» знаю я, на «четыре» — комбриг, на «пять» не знает никто, потому что в природе все течет, все изменяется.

* * *

Весна 1936 года, казалось, полностью учла заботы бригады. Бурно и коротко прошло необходимое количество дождей, рано установились теплые солнечные дни. Теперь Птухина почти каждое утро можно было увидеть на аэродроме. По его приказанию летное поле засеяли травой. Сидя на корточках, он, казалось, замерял, на сколько миллиметров прибавилась травинка за прошедшие сутки. Чтобы не делать «плешин», старт каждый раз перемещали на новое место, давая примятой колесами траве возможность выправиться.

Аэродром начинал гудеть с восходом солнца, с традиционной «разминки костей» комбрига в воздухе. Затем вместе с командирами эскадрилий и отрядов он проверял подготовку к вылету четырсх-пяти летчиков. Если была необходимость, то и сам летал за инструктора целый день.

Вот и сейчас, сидя за спиной молодого летчика Виктора Годунова, он отмечал особенности его пилотирования. «Фигуры, пожалуй, следует делать более плавно… И выдерживание направления на пробеге энергичное, часто излишнее. Казалось, самолет и попытки не делает отклониться, а пилот уже задергался. Нервничает, и опыта мало. Со временем освоится, не будет так… Пожалуй, можно выпускать одного».

После приземления Годунов подскочил получить замечания. Рука его во время отдания чести мелко дрожала, а пот крупными каплями зацепился за брови. Вспомнил Евгений Саввич, как он сам получал послеполетные замечания у Саввова. Вспомнил и дружески улыбнулся.

Птухин радовался. Бригада набирала силу. Крепли крылья молодых пилотов. Бывало, не успеет комбриг пристроиться к кому-нибудь из летчиков в зоне или на круге, а тот уже покачивает с крыла на крыло: вижу, мол. Осмотрительность истребительская. Молодцы! Приятно смотреть, как на малой высоте выскакивает звено или отряд в плотном строю, крыло в крыло, и, глубоко заложив крен, один за другим отваливают на посадку.

Иногда надо бы поработать и в кабинете, но вот взревел мотор на взлете, комбриг невольно отрывается от бумаг, подходит к окну и провожает взглядом самолет до набора высоты. Прямо хоть занавешивай окна, невозможно работать!

Последнее время появилась какая-то тревога на душе. Уж слишком хорошо все идет в бригаде. Самолет можно считать освоенным, все летают уверенно, несут боевое дежурство, по тревоге взлетают в предельно короткое время. Ни в одной другой бригаде не освоили И-16 без поломок. «Старики» эскадрильи Павлова даже летали на воздушный парад и были отмечены в числе лучших.

Но опытом Птухин чувствовал, что неприятность где-то уже близко. Чем она будет вызвана, он еще не определил, но как будто бы наметилась у летчиков какая-то фамильярность с самолетом, в идее конструкции которого заложено обращение на «вы». Как и когда появилась эта самоуверенность? Птухин чувствовал, что еще не готов к тому, чтобы пресечь эту фамильярность с самолетом, не ударив ненароком по вере летчиков в свое мастерство. Но необходимость в этом уже появилась. Это и тревожило комбрига.

Птухин, как всегда, первым вылез из самолета. На рулении он отстегивал ремни и выпрыгивал из кабины до того, как останавливался винт. После посадки обязательно шел за хвост машины и закуривал. Такая выработалась привычка.

В этот раз подскочил комиссар Маслов с газетой в руках.

— Евгений Саввич, с вас приходится, вот смотрите.

Птухин увидел в длинном списке подчеркнутое красным карандашом: «Птухин Е. С. — комбриг». Потом выше «орденом Красная Звезда», еще выше «Постановление Центрального Исполнительного Комитета СССР от 25 мая 1936 г.». «За выдающиеся личные успехи по овладению боевой авиационной техникой и умелое руководство боевой и политической подготовкой Военно-Воздушных Сил РККА наградить…»

— И Павлова наградили орденом «Знак Почета».

Приятно было видеть газету и принимать поздравления окруживших летчиков. Первая награда, и какая — орден Красной Звезды!

— Смотрите, смотрите, на пробеге!.. — закричал кто-то в толпе. Когда все оглянулись в сторону посадочной полосы, там уже стоял на носу И-16, стоял устойчиво, будто поставленный давно и основательно.

«Вот оно, черт побери! Опоздал!» — успел подумать Птухин и ринулся во главе толпы к самолету. На ходу они видели, как осторожно по фюзеляжу оползал летчик лейтенант Скляров. Он сначала опустился на землю, но, увидев в толпе бегущих комбрига, быстро вскочил.

— Что случилось? — Птухин с трудом перевел дух.

— Товарищ комбриг, не удержал направление и…

— Почему не удержал? — почти навис над ним Птухин.

— Расслабился, зазевался.

— Ах, ты расслабился, сукин сын, разнежился! Ты что же, думаешь, тебе дали такой замечательный самолет нежиться? Дудки! Больше не будешь летать! Каждое утро на поганой метле вокруг аэродрома скакать, понял? Марш с аэродрома!

На разбор были собраны три эскадрильи. Судя по реакции комбрига на старте, ожидался крупный разнос.

— Знаете, что вчера произошло? — Птухин обвел глазами присутствующих. Все притихли. — Значит, объяснять не надо. Может, у вас, герой дня, есть оправдание? Или только обида на меня?

Скляров поднялся, опустил голову. Конечно, вчера у него была обида. Так обругать, да еще при всех! Он бежал с аэродрома до гостиницы с пылающими от стыда ушами. Думал найти сочувствие у своего друга Ивана Панфилова, только что вернувшегося из отпуска. Но Иван его не поддержал.

— Ты сам подумай: из-за чего сломал самолет, государственное добро? Так что же. комбриг должен был по головке тебя погладить? Видя снисходительность командира, завтра другие начнут «варежку жевать» на посадке.

Нет, сегодня Скляров уже не обижался, зло разбирало на себя за беспечность. Противно залились румянцем щеки.

Птухин видел, что парень переживает. Он знал, что Скляров летчик-то неплохой. И конечно, уже никогда не позволит себе еще раз расслабиться в кабине.

Тишина затягивалась. И вдруг, все даже вздрогнули, комбриг захохотал.

— Я вот представил сейчас себя на вашем месте — съезжающим на пятой точке по фюзеляжу на землю. Страх — как необычайно и, должно быть, противно!

От взрыва хохота задребезжали стекла.

— Ладно, потом как-нибудь расскажете, садитесь. Не забывайте, товарищи: каждый самолет — это не только народные деньги, это частица нашей готовности дать отпор врагу. Партия и народ в любой момент могут спросить: «Готов ли Птухин, Скляров или Годунов?»

Виктор Годунов вскочил, услышав свою фамилию:

— Так, как комбриг Птухин, я еще не готов. Пока не владею самолетом так, как вы!

— Как я? Почему как я? Учиться летать — это не значит подражать комбригу Птухину. Если подражать, то можно стать подобным Птухину. А летчик должен иметь свой стиль, как имеет его Птухин, как будет его иметь Годунов. — Раздался смех. — Зря смеетесь! Будет, обязательно будет. И через десяток лет такие же зеленые стручки скажут: «Смотрите, садится Годунов, так может сесть только он».

* * *

Одним из мероприятий социалистического соревнования между истребительными частями было выявление лучшего звена, отряда, эскадрильи по воздушной стрельбе. Лучшим в Бобруйской бригаде было звено Александра Гусева [А. И. Гусев — впоследствии генерал-майор авиации]. Его и представили комиссии ВВС.

Стреляли прямо над аэродромом по трем конусам, буксируемым звеном Р-5. Сотни глаз следили за маневром и стрельбой. Уже до сброса конусов многие поняли: доверие не оправдано.

Птухин не стал устраивать разнос Гусеву, а лишь сказал как-то горько:

— На месте комиссии я сделал бы вывод, что если у Птухина это звено лучшее, то худшее пулемет от оглобли не отличает.

— Волновались, товарищ комбриг, попросите перестрелять, голову даю, не посрамим.

— Я попрошу, и они, возможно, согласятся. А кого просить в настоящем бою?

— А ведь ребята в самом деле здорово волновались, Евгений Саввич, — подошел председатель комиссии. — Пусть завтра перестреляют. Ведь и в бою от волнения первый раз можно не попасть.

— Сегодня, — решительно попросил Гусев.

— Вы слышали — завтра, когда остынете. А то сгоряча врежетесь в конус, — оборвал комбриг. Оборвал и сам пожалел. Гусева он любил как летчика, как человека, умеющего постоять за себя, если прав. На днях Гусев принес комбригу коллективный рапорт летчиков, желающих поехать добровольцами в Испанию. Вначале Птухин решил отчитать Гусева за нарушение уставного порядка — подачу коллективного рапорта, но передумал. Ведь Гусев просился на войну.

В последнее время Птухин стал приходить в какое-то смятение, когда заходил разговор об Испании. Причиной тому, наверное, была резолюция начальства на его рапорте с просьбой отправить в Испанию: «Всему свое время». А вот друзья Ваня Копец, Петр Пумпур давно уже там. Значит, их время наступило. А его еще нет? Птухина подмывало написать второй рапорт, но перспектива получить второй отказ с подобной резолюцией охлаждала пыл.

Был момент, когда Птухин обрадовался вызову к начальнику ВВС. Не сомневался, это Испания! Весело и таинственно, словно мальчишка, прощаясь, намекал, что, возможно, вернется не скоро. Но это была командировка в Чехословакию с военной делегацией.

Только работа притупляла остроту переживаний. А работы, слава богу, хватало. Предстояли крупнейшие осенние маневры, проводимые наркомом Ворошиловым.

* * *

К началу маневров бригада была подготовлена к воздушным боям в полном составе. Организацию взаимодействия сухопутных войск и авиации командующий войсками округа Уборевич поручил своему заместителю комкору Тимошенко [С. К. Тимошенко — впоследствии Маршал Советского Союза], который предложил высказаться командирам пехотных и кавалерийских дивизий, авиационных бригад. Вопрос решался об авиационном прикрытии форсирования реки Березины. Замысел этой операции предложил командир 4-й Донской казачьей дивизии Георгий Жуков [Г. К. Жуков — впоследствии Маршал Советского Союза, Министр обороны], требовавший начать авиационную подготовку еще до начала форсирования.

— А почему так рано надо действовать авиации? — обратился к Жукову Птухин.

— Ну, во-первых, для того, чтобы обеспечить шумовую маскировку подхода частей к реке, а во-вторых…

— Так и шумите артиллерией, четким планированием стрельбы, это проще и дешевле, а авиацию следует использовать с началом форсирования.

— А я и не знал, что истребительной бригадой командует комбриг-экономист Птухин, — полушутя заметил Жуков.

— Он дело предлагает, Георгий Константинович. Почему бы не начать с артподготовки, — вмешался Тимошенко…

Когда, договорившись по всем вопросам, стали расходиться, Жуков, пожимая руку Птухину, предложил:

— Приезжай сам ко мне в качестве авиационного представителя да захвати бухгалтерские счеты, — и хитро подмигнул.

* * *

Заканчивался трудный 1936 год. Заканчивался хорошо, с большими достижениями в боевой подготовке. Это признал командующий округом на разборе маневров. Это подтвердил нарком, наградивший комбрига Птухина, первого по ВВС, новым автомобилем М-1. А главное, понимали сами летчики, каких усилий стоило штабу бригады и комбригу выполнить громадные задачи по освоению новой техники без аварий и катастроф!..

И вдруг…

Первые полеты после ноябрьских праздников совпали с преждевременными сильными заморозками. Кристально чистый гул И-16 почти не приглушался в морозном воздухе, несмотря на то, что самолет удалялся после взлета до первого разворота.

Летчик Булыгин, сделав круг, прошел над стартом и энергично перевел самолет в набор с разворотом влево в первую зону. Те, кто наблюдал за ним, видели, что уже давно пора было уменьшить угол набора и крен, чтобы идти нормально в зону. Однако самолет продолжал неестественно круто искривлять траекторию, одновременно заваливая крен. Затем, потеряв скорость, он скользнул на хвост, резко опустил нос и с отрицательным углом пикирования, без намека на вывод, врезался в землю. Какую-то долю времени все оцепенели от неожиданности, потом ринулись в направлении падения самолета, хотя спешить было бесполезно, так как с аэродрома был виден взметнувшийся столб дыма.

Комиссия при всей своей добросовестности не могла установить причину катастрофы.

— Может, все-таки праздники, застолье виновато, а, Евгений Саввич? — стал робко склонять комбрига председатель комиссии к высказанному в начале расследования предположению. Увидев возмущенный взгляд Птухина, осекся. — Ну ладно, предположим самое более или менее правдоподобное. Ты говоришь — техника. А инженеры говорят — нет! Что прикажешь доложить Алкснису?

— А что мне доложить летчикам, которые прекрасно знают, что праздники здесь ни при чем? Самое лучшее всем сказать правду — не нашли причину. По крайней мере так честнее.

После разрешения начальника ВВС снова приступили к полетам по кругу и на групповую слетанность. Выпал снег, и летчикам нужно было адаптироваться к белому покрову, особенно при посадке. Однако летать пришлось недолго. На третий день механик, наблюдавший пилотаж своего летчика, жутким голосом заорал на весь аэродром: «Разбился! Летчик Бушма разбился!» С обезумевшим взглядом он показал рукой в сторону третьей зоны.

Не успел двинуться автомобиль командира бригады к месту катастрофы, как на аэродром с нарушением круга полетов грубо произвел посадку И-16. Чудом не подломив шасси, он на большой скорости развернулся и подрулил к командирскому автомобилю. Еще не заглох мотор, из кабины, судорожно срывая ремни, выскочил бледный летчик, повторяя: «Малютин разбился, мой командир разбился…»

Направив комиссара и командира эскадрильи в район гибели Бушмы, Птухин с техником Иваном Прачиком поехали по Варшавскому шоссе к месту падения Малютина. За мостом через Днепр они увидели вдали группу спешившихся кавалеристов возле зелено-голубых обломков самолета.

К Птухину подошел плотный коренастый кавалерист.

— Командир полка Шингарев [И. И. Шингарев — впоследствии генерал-майор]. Чем могу помочь, товарищ комбриг? — тихо, так говорят в доме, где лежит покойник, обратился он к Птухину.

— Что-нибудь видели? — быстро спросил комбриг.

— Да, он шел со снижением над шоссе нам навстречу. Прошел почти над головами. Мы думали, так и надо. А потом, обернувшись в седле, провожали его взглядом, пока самолет не начал прыгать по кучам щебня на обочине.

Малютин лежал метрах в пятнадцати от самолета, крепко сжимая кусок оторвавшейся ручки управления. Летчику не повезло, еще немного, и он, проскочив щебень, наверняка удачно посадил бы самолет на дорогу.

— Если будет нужно для комиссии, где вас найти? — Птухин обратился к Шингареву.

— Мы соседи ваши. Из Рогачева, дивизия Еременко, — ответил командир полка.

Кавалеристы отошли пешком от места аварии и только после этого сели в седла.

Комиссия из Управления ВВС, конструкторского бюро Поликарпова и научно-исследовательского института не уходила сутками с мест катастроф. Закоченевшие, все возвращались в гарнизон и там продолжали работу.

— Вы много занимаетесь не делом, — сердился комбриг на инженеров, уточнявших летную подготовку погибших. — Погибли классные летчики. Ищите причину в управлении. Вам это подсказывает рука Малютина, крепко сжимавшая обломок ручки. Малютин был вообще безупречен в технике пилотирования. Вам такой характеристики должно быть вполне достаточно, чтобы стать на верный путь поиска.

Пришли ответы от конструктора Поликарпова, проверявшего расчеты прочности, и Чкалова, давшего самолету путевку в жизнь. Однако это не прояснило причины трех катастроф.

— Послушай, Прачик, ты инженер бригады, ты не они. — Птухин кивнул в сторону комиссии. — Видишь, они уже остывают, время уходит, мы не выполнили долга перед погибшими, не развеяли сомнения живых. Ну, давай же, ищи, думай, я помогу тебе чем хочешь: полетами, силами — что нужно! Ты-то знал летчиков, веришь ведь, что они невиновны. Надо сосредоточиться на управлении, чует моя душа — зло там. Каждый миллиметр надо проверить на разрыв, на излом. Ведь не можем мы летать на самолетах с клеймом недоверия.

Да, комиссия остывала. Тихо, но все чаще стали повторяться на разный лад мнения, что причину надо искать в ошибках методики обучения летчиков, что неплохо бы организовать хорошую проверку в бригаде опытными летчиками-методистами.

Первым высказал эту мысль комбригу представитель особого отдела:

— Евгений Саввич, всем трудно признаться в своих ошибках. Может, в самом деле командиры эскадрилий неверно учат летчиков? Не можем же мы подрывать доверие к такому самолету. Это, в конце концов, престиж не только Поликарпова, но и государства.

— Я учил их. Я, понятно? — вспылил Птухин. — Так престиж не сохранишь. Надо найти причину, устранить ее, тогда и престиж восстановится. А иначе на кой черт нам расследования? Убился летчик, и молчи ради престижа.

Птухин был на грани отчаяния. Вот-вот должна поступить телефонограмма об отзыве комиссии, а там… Родится неверное заключение, и летчики будут со страхом и ненавистью садиться в самолет.

Прачик позвонил поздно вечером и каким-то робким голосом сказал, что вроде бы нашел причину.

— Ты где? — закричал в трубку Птухин. — В мастерской? Я мигом!

— Понимаете, Евгений Саввич, — встретил его инженер с поломанной ручкой управления, — на холоде, именно на холоде основа ручки ломается при нормальном для летчика усилии так, как она оказалась сломанной у Малютина. Вот, смотрите, это уже вторая.

За ночь, дав ручкам охладиться, они сломали еще две.

— Хватит, Евгений Ссввич, так все поломаем, надо еще и комиссии поупражняться.

— Прачик, дорогой, — Птухин сгреб в охапку маленького ростом инженера, — какой ты, к черту, Прачик, ты сам великий Шерлок Холмс. Да нет, выше, тот барахлом занимался, а ты… я не знаю даже, с кем тебя и сравнить…

Актом комиссии было определено, что прочность ручки в узлах крепления тяги руля высоты и элеронов оказалась недостаточной и в условиях низких температур не выдерживала нагрузки при выполнении фигур пилотажа.

После замены ручек Птухин, открывая полеты, каждый раз брал один из самолетов бригады и сам выполнял пилотаж над летным полем.

Постепенно все возвращалось к норме. Бригада набирала темпы полетов, наверстывая упущенное время. Тупорылый «ишачок» снова восстановил доверие к себе. Правда, он становился все тяжелее и сложнее от серии к серии. От серии к серии… Их было уже несколько.

…Никто и не придал значения новой серии самолетов. Они влились в общую массу, став предметом зависти к их счастливым обладателям. Птухин уже решил, что если этих самолетов поступит достаточно много, то все они, лучше отделанные, новые, следовательно, более надежные, пойдут на первомайский парад.

Когда через две недели на одном из самолетов этой серии отвалилась плоскость, никому и в голову не пришло, что началась новая волна летных происшествий. После третьей аварии Птухин прекратил полеты и вызвал заводскую бригаду. Комбриг напоминал гранату со снятым предохранителем…

Утром Птухина вызвали прямо в ангар.

— Это я вас поспешил пригласить, Евгений Саввич, вот, полюбуйтесь, — подвел Птухина к разобранной консоли крыла представитель особого отдела.

Птухин заглянул в огромное отверстие, открывавшее обзор внутреннего набора крыла, и остолбенел. К верхней полке лонжерона была прибинтована ножовка.

— Видите, уже сделан надрез, достаточный, чтобы консоль обломилась. Все это происходит в полете от вибрации медленно и незаметно, — пояснил особист.

— Вот еще одна плоскость и тоже с начинкой! — крикнули из другого угла ангара, где трудились члены заводской бригады.

Вся серия оборудована жутким приспособлением.

* * *

Это был первый выходной у комбрига после майских праздников. Птухин пришел в опустевший штаб. Сел. Чувствовалась усталость. Хотелось откинуться на стуле, вытянуть ноги, закрыть глаза, расслабиться, чтобы никто не беспокоил.

— Разрешите обратиться, — вывел Птухина из размышлений дежурный по штабу. — На ваше имя телеграмма.

Птухин неторопливо стал читать; «Комбригу Птухину. 12.5 1937 года к 16.00 явиться в распоряжение начальника Управления ВВС».

— Женя, я провожу тебя и подожду возле твоего штаба.

Мама сказала тихо и вместе с тем так настойчиво, что он не посмел ей возразить. Всю дорогу она держала его под руку, не скрывая своей гордости за сына, такого большого командира и орденоносца. Приятно было видеть, как встречные военные вскидывали руку, четко отдавая ему честь.

Алксниса Птухин встретил на лестнице. Поздоровался и поблагодарил за присланную книгу «Ваши крылья» американского автора Джорданова, переведенную по настоянию Якова Ивановича. Вошли в просторный кабинет начальника ВВС. Во время доклада о делах бригады Яков Иванович все время смотрел на большую карту Европы. Чувствовалось, что дела бригады не главная тема разговора. Птухин тоже стал смотреть на карту, где сейчас рельефнее всего выделялась Испания, пересеченная извилистой линией фронта с северо-востока на юго-запад.

Алкснис начал тихо:

— Закончился второй период борьбы испанского народа. Для фашистов небо Испании оказалось не таким уж безоблачным [ «Над всей Испанией безоблачное небо» — сигнал к фашистскому мятежу, переданный радиостанцией «Сеуты» (Марокко) 18 июля 1936 года]. Правда, и республиканцам приходится трудно. Правительства Германии, Португалии, Франции, Англии, давно изменили лозунги «невмешательства» [ «Комитет по наблюдению за невмешательством в испанские дела», созданный по инициативе французского правительства из 27 послов европейских государств, аккредитованных в Лондоне]. Сейчас в войне в Испании принимают участие Италия и Германия. По последним сведениям, армия интервентов насчитывает около 100 тысяч человек. Германия устроила в Испании натуральный полигон, где проверяет новейшую технику, особенно авиационную. На фронте появились итальянские «Фиат СР-32» с более сильным мотором. Стало известно, что скоро поступят новые немецкие истребители Ме-109, бомбардировщики Хе-111. Следует разобраться в их возможностях, найти слабые стороны, сравнить с нашими И-15, И-16, СБ [СБ — скоростной бомбардировщик конструкции А. Архангельского], разработать новые тактические приемы боя, способы завоевания господства в воздухе. Мнения о возможностях нашей авиации разноречивые: есть искреннее заблуждение по неграмотности, есть ложнопатриотическое желание приукрасить, есть и отрицательное, почти паническое. Нам нужна объективность. С нашей точки зрения, это вам по плечу. А сами вы как считаете? Готовы к этому?

Птухин не мог сдержать радостной улыбки. Выходя из подъезда, Евгений Саввич только сейчас вспомнил о маме.

— Ну что, Женя, — подошла Мария Яковлевна, — едешь в командировку?

— Да, мама, ненадолго. — Застигнутый врасплох, Евгений Саввич еще не придумал, куда едет. Стал сосредоточенно искать по карманам папиросы.

— Это не туда?

— Нет, не туда, с чего ты взяла? Это рядом, в соседнюю страну.

— Ну и слава богу. — Потом, немного помолчав, добавила: — Ты как был воробышком, так и остался… только курящим.