Мать и мачеха
Мать и мачеха
Отныне я стала жить в другом доме, в доме отца, с мачехой при живой матери. Иногда я все же заглядывала в свой квартал, чтобы украдкой увидеть маму. Но каждый раз, проходя мимо, она делала вид, что не замечает меня, а иногда оборачивалась и выкрикивала мне вслед какие-то грубости. Мы отдалялись друг от друга все дальше и дальше морально и духовно.
Все реже мне приходилось встречаться с моими подругами, Светой и Раей, которые, так же как и я, грустили и тосковали в разлуке.
Начинался новый рубеж жизни.
Я жила в двухкомнатной квартире отца в центре города. В этой семье всем заправляла его жена. И я еще острее ощутила свое одиночество. У мачехи была дочь, немного старше меня, мы жили с ней в одной комнате. Периодически вспыхивали скандалы. Тетя Шура (так я звала супругу отца) поначалу настаивала на том, чтобы я называла ее мамой. Но я не могла. Я понимала, что мама, какая бы она ни была, у меня одна.
Мачеха была строгой, жесткой женщиной и, самое главное, безмерно жадной. Скандалы вспыхивали на пустом месте по поводу и без повода. Например, вечером, возвращаясь домой с работы, я слишком громко щелкнула замком в ванной. Утром в мой адрес неслось:
– Ах ты щенок! Как ты посмела разбудить меня, гремя в ванной! Соплячка! Ты в этом доме никто! Не нравится – отправляйся жить к своей родной мамочке, пусть она тебя воспитывает!
Крик поднимался на всю квартиру, и чаще всего это происходило в отсутствие отца.
По утрам меня никогда не звали завтракать до тех пор, пока не закончит завтрак ее дочь, для которой специально стряпались блинчики и покупался свежий варенец. Вещи я носила в основном поношенные или перешитые из старья. Тетя Шура, надо отдать ей должное, прекрасно шила. Я постоянно чувствовала свою ущербность и ненужность в этом доме.
Были случаи, когда папы не было дома, а мне нужно было попросить денег на обед (я в то время уже работала на фабрике и зарплату полностью отдавала в семью), на что тетя Шура зло мне говорила:
– Навязалась на мою шею! Иди к своей мамане-алкашке и проси у нее денег! И я молча, опустив голову, уходила на работу, не имея при этом ни копейки денег на обед в столовой.
Папа побаивался свою жену и не осмеливался лишний раз заступиться за меня. Мне приходилось ходить по одной половице, боясь наступить на другую. Сказка о Золушке была моей любимой книгой: в ней много общего с моей жизнью в новой семье. Когда я читала эту книгу, то узнавала в себе ту самую Золушку: работа по дому, злая мачеха и безнадежность моего положения. Только одно я тогда понимала – вряд ли в моей жизни пробьют часы и добрая фея одним движением руки все изменит. Кто бы мог поверить в то смутное и далеко не сказочное время, что сказки иногда сбываются. Но об этом чуть позже.
Вскоре я поступила в училище № 17 города Магнитогорска, где готовили обувщиков. Выбор пал на это училище совершенно случайно. Самое главное, что будущая работа была не так далеко от дома. Я продолжала обучение в вечерней школе и получила среднее образование. Учиться мне было легко и интересно. А параллельно я училась в училище, которое закончила с красным дипломом. Так началась трудовая деятельность в обувном объединении, по тем временам процветающем и довольно-таки крупном. Для меня открывался новый мир.
После окончания училища я получила свою первую профессию – пошивщик обуви четвертого разряда.
Если вы смотрели фильм Чарли Чаплина «Новые времена», то, может быть, помните – там есть момент, когда герой, всю смену до одури закручивавший на конвейере гайки, машинально вдруг начинал крутить пуговицы. Нечто похожее творилось и со мной в первое время работы на фабрике.
Обувное производство состоит из нескольких подготовительных цехов и пошивочного, самого основного. Именно из него выходит готовая продукция. Производство обуви в этом цеху завершается, и готовая продукция отправляется на упаковку, а затем на склад готовой обуви. Я работала в огромном пошивочном цехе, с мутными, высокими, до самого потолка, окнами. Вдоль всего цеха стояли конвейеры с пятью линиями. На каждом из них производилась определенная модель обуви. В цехе работали более тысячи человек в десяти бригадах, у каждой бригады свой план и определенный ассортимент обуви. Вдоль каждого конвейерного ряда стоят станки, громко урчащие все восемь часов. За смену можно было отойти от конвейера на часовой обед и два пятиминутных перерыва.
В цехе было шумно, повсюду резкий запах краски, растворителя и клея. Грохот конвейеров и машин заглушал человеческие голоса. Чтобы тебя услышали, надо было кричать собеседнику в самое ухо. Рабочие, в основном женщины, стояли вдоль конвейера, одетые в одинаковые косынки, темные халаты или фартуки. Оборудование покрашено в темно-серый и грязно-зеленый цвета. Специфика «пошивки», так обычно называли наш цех, заключалась в том, что вся обувь в заготовках, натянутая на деревянные или пластмассовые колодки, плавно плыла по замкнутому конвейеру. Один работал на станке, другой выполнял свою операцию вручную. Кто-то намазывал клей на определенные детали обуви или вручную затягивал бортик на подошве. Часть технологического процесса выполнялась на различных станках. Темп был очень быстрый, за смену надо было обработать более 1000–1500 пар и при этом не сбиться с ритма. Самая главная задача при такой скорости – все сделать качественно, успеть за несколько минут выполнить весь технологический процесс. На одном таком потоке в среднем тридцать – сорок человек выполняют определенную операцию.
Это был изнурительный конвейерный ритм, не позволяющий рабочим даже на минуту отойти от своего рабочего места.
Колодка с обтянутой обувью в процессе затяжки весит более двух-трех килограммов. Если, не дай бог, такая колодка нечаянно падает на ногу, то может серьезно травмировать пальцы. Обувное производство в легкой промышленности считалось и считается одним из самых вредных. Особенно опасно там, где стоят станки: рабочий на большой скорости старается обработать пару обуви, спешит, конвейер подкатывает ему очередную полупару. И опять новая пара обрабатывается и возвращается на конвейер. Ритм невыносимый. Стоит только замешкаться – из-за поломки станка или по какой-нибудь еще причине, – и пары, идущие по конвейеру, складываются рядом, так как без очередной технологической операции дальнейший процесс изготовления обуви невозможен. Если один человек сбивается с ритма, то начинается «завал» – так называют скопившуюся и необработанную обувь. Другие рабочие сидят и ждут. Виновник произошедшего завала вынужден будет в свой обеденный перерыв или после работы доделывать все, что скопилось. А это значит, что не будет времени отдохнуть и всем последующим рабочим придется работать с более высокой скоростью, чтобы успеть обработать в удвоенном режиме обувь. Естественно, теряется качество, начинает идти брак, возникают и другие неприятные последствия.
Конвейерный труд – это очень жесткая, тяжелая и малооплачиваемая работа. Часто на таких станках из-за большой скорости конвейера у рабочих случались травмы рук: ампутировало пальцы или травмировалась ладонь. Легкая промышленность была далеко не легкой в производстве. Оплата мизерная даже по тем временам. Она составляла 50–60 рублей в месяц.
Я помню, как рабочие, выполнившие в течение смены две-три операции, не могли за свой труд получить зарплату полностью. И только потому, что действовало постановление правительства о том, что в легкой промышленности нельзя было зарабатывать более ста пятидесяти рублей. Если рабочий зарабатывал благодаря совмещению нескольких операций, например, двести рублей, то ему выплачивали только сто пятьдесят. Я, работая какое-то время в профкоме, неоднократно поднимала этот вопрос перед руководством, но никто ничего не мог решить. Так в то смутное время застоя наше правительство, сытое и зажравшееся, устанавливало планку дохода людям, которые просто сгорали на производстве от непосильного труда.
Выходные чаще всего объявлялись рабочим днем, потому что нужно было выполнять план месяца, года и пятилетки, спущенный «сверху», из Министерства легкой промышленности. В то время было модно организовывать субботники: в честь очередного съезда партии, в честь дня рождения Ленина, в помощь детям Афганистана с последующим удержанием заработанных денег в многочисленные фонды. Не важно, каким путем, ценой скольких искалеченных рук, ног и просто подорванного здоровья доставалась людям работа на конвейере обувного объединения. Особого выбора места работы в те времена почти не было. Это касалось в первую очередь женщин. И мне часто в то время приходили на ум слова: «Рабы не мы – мы не рабы!»
Начинала с затяжки обуви, а со временем освоила почти все операции. Одной из таких операций было затягивание бортика платформы металлическими клещами. Мы шили летние босоножки из зеленой клеенчатой искусственной кожи. Берешь в руки колодку с заготовкой, устанавливаешь на штуцер, затягиваешь кожаный бортик подошвы и обстукиваешь стельку железными клещами, напоминающими плоскогубцы с длинным носиком. На всю операцию приходится не более двух-трех минут. Скорость, скорость, скорость… И так за смену ты должна сделать более тысячи пар обуви. К концу дня руки покрывались кровавыми мозолями, приходилось их забинтовывать или наспех заклеивать лейкопластырем. Ныла спина, гудели ноги. Я, молодая восемнадцатилетняя девушка, полуживая приходила домой, мои опухшие руки отказывались меня слушаться, иногда я даже не могла отрезать себе кусок хлеба. Помню случай, как однажды после работы, обессилевшая и изнеможенная, я пришла домой. Села ужинать. Пробую отрезать себе кусок хлеба, но опухшие руки плохо сгибаются из-за окровавленных мозолей и долго не заживающих ран, нож просто выпадает из рук. Папа сидит напротив, пьет чай и, глядя на меня, горько вздыхает. Я плачу горькими слезами, говорю ему:
– Папа! Посмотри на мои руки. У меня нет сил даже держать ложку! Это чудовищная работа, все болит, я ночью не могу уснуть от этой боли, посмотри на эти раны от мозолей! Как с такими руками молодой девушке жить дальше? У меня болит все тело! Я не вижу будущего, это каторжный труд! Мне пло-о-о-хо…
– А что делать, дочурка? Я столько лет работал на шахте, потом на мартене, и мне было очень трудно. Терпи, доченька, терпи. Пенсию зарабатывать надо, – как мог, старался утешить меня папа.
С ужасом я представила себе, что вот так всю жизнь буду стоять на конвейере, с кровавыми мозолями. Я осознавала, что нахожусь в какой-то жуткой клетке. И мне уже практически ничего не светит в будущем. Остается только одно: сейчас, в возрасте восемнадцати лет, начинать думать о пенсии. Тогда я смогу отдохнуть, если, конечно, доживу. Изнурительный труд на обувной фабрике, жизнь с мачехой, отсутствие родительской любви не давали мне даже надежды на то, что в этой жизни можно что-либо изменить.
Наступила пора взросления.
И сегодня я часто задумываюсь над тем, откуда в те годы я могла безгранично черпать силы и энергию, веру и терпение, проходя через все буреломы невзгод и неудач?
Ведь нам совсем не нравятся страдания, душевная боль. Когда они настигают нас, хочется закрыться от всего мира. Но со временем я поняла, что эти испытания, именно они, послужили мне на пользу. Именно эти несчастья, тяжелый физический труд с самого раннего детства позволили расколоться скорлупе, покрывающей мое сердце. Они освободили меня от ложного восприятия себя и своего прошлого, за которое я цеплялась. Только через боль приходит осознание, что надо что-то менять. И только эта возможность дала мне понять, зачем я живу и что на самом деле представляет собой этот замечательный мир. Я много лет училась отпускать свое прошлое и жить настоящим.
Работая все эти годы в Компании, я нередко встречалась с людьми, которые, достигнув определенного успеха в бизнесе, при первых же трудностях останавливались, не позволяли себе идти дальше, потому что их тянул назад груз прошлого. Все обиды, застарелая горечь и злость не дают возможности двигаться вперед, сковывают инициативу. Людям скучно жить, потому что нет доверия к жизни, и многие уходят, так и не став теми, кем сотворила их природа. Это величайшая трагедия всего человечества, самое большое наше несчастье.
Я могу с уверенностью сказать: наши жизненные невзгоды закаляют характер, формируют нашу личность, и надо быть благодарным тем, кто научил нас быть сильным. Родители, одноклассники, коллеги, друзья – наши впервые учителя. Наш опыт – Божий дар. Каким бы ни был мой жизненный опыт, я за многие годы смогла обратить его во благо. Это позволяет мне сегодня жить достойно, с интересом, в гармонии с миром и в первую очередь с собой.