Становление демократии
Становление демократии
В Военной автошколе «Известия Петроградского Совета» тоже читали и перечитывали. Манифест эсдеков и все их призывы солдаты поддержали безоговорочно. Со всех сторон звучали голоса, требовавшие свергнуть начальника автошколы генерала Секретарёва.
1 марта вышел второй номер «Известий». Газета сообщала:
«Москва
Трамваи не ходят. Митинги по всему городу… Ждут с часу на час присоединения войск, среди которых ведётся агитация.
Петроград
Занятие Зимнего дворца революционными войсками.
Петропавловская крепость перешла на сторону народа».
Петроградцам было уже известно, что царские министры арестованы и перевезены в Таврический дворец.
Узнав об этом, солдаты автошколы решили расправиться и со своим командиром, генерал-майором Павлом Ивановичем Секретарёвым, царским холопом, держимордой и взяточником.
Капитан Иван Николаевич Бажанов, занимавший должность помощника начальника школы по технической части, потом рассказывал:
«Я шёл к Секретарёву. Внизу, у дверей, увидел солдата с винтовкой.
– Ты что тут стоишь? – спросил у него.
– Да вот жду, как генерал выйдет, я застрелю его.
– Ну, жди, жди! – сказал я и пошёл наверх к генералу.
Предупредил его, чтобы он не выходил из кабинета и даже не подходил к окнам. А сам сел в авто и помчался к Маяковскому, о котором знал только, что он председатель Комитета солдатских депутатов.
Услышав о назревавшем самосуде, Маяковский сел со мною в машину. Подъехали с чёрного хода, взяли Секретарёва и отвезли в Думу».
Другой участник ареста генерала, художник Алексей Радаков, описал это событие несколько иначе:
«Решили, что раз министров свезли в Думу, надо, значит, и этого господина туда представить… Ну, посадили генерала в его прекрасный автомобиль. Он стал так заикаться, что ничего сказать не мог. Человек пять было солдат, Маяковский, я. Генерала этого в карцер сдали».
Маяковскому посещение Думы тоже запомнилось. Об этом – в «Я сам», в главке «26 ФЕВРАЛЯ, 17-й ГОД»:
«Пошёл с автомобилями к Думе. Влез в кабинет Родзянки. Осмотрел Милюкова. Молчит. Но мне почему-то кажется, что он заикается. Через час надоели. Ушёл».
Как бы там ни было, а Маяковский и его сослуживцы генерала Секретарёва от самосуда уберегли. Но автошкола своего командира-начальника лишилась.
В Государственной думе в те дни побывал и другой поэт-футурист, Николай Бурлюк, учившийся в Петроградской школе Инженерных прапорщиков. В письме матери и брату Давиду он писал:
«В Г. Думе, когда я протискался в вестибюль, было нечто необычное. Сбежались в кучу военные всех чинов, начиная от грязной солдатской шинели, до генеральских и адмиральских погон. Мелькали лица бледных рабочих, фигуры депутатов – недоумённые мужички…
Нас по длинным коридорам повели в оружейную, заваленную винтовками, пулемётами и патронами, где мы из рук генерала получили по винтовке. Когда мы ушли по узким коридорам, то послышались крики: «Дорогу председателю Г. Думы!», и мы, расступившись, пропустили Родзянко – высокого, упитанного, чёрного мужчину в шубе и остроконечной барашковой шапке. Он шёл твёрдо, со взором, не то надменным, не то обалделым, и казалось никого не замечал, что-то азиатское и слегка напоминающее папу я заметил в его фигуре. Оно мне более всего остального врезалось в память».
О том, как вели себя те, кто обязан был обеспечивать в стране спокойствие и порядок, написал жандармский генерал Александр Спиридович:
«Революционному фанатизму корпус жандармов противопоставил фанатизм долга и службы. Корпус жандармов грудью защищал государственный порядок царской России».
Но было уже поздно – 2 марта царь подписал документ, начинавшийся так:
«Высочайший Манифест
Божиею Милостию
Мы, Николай Вторый,
Император и Самодержец
Всероссийский,
Царь Польский, Великий Князь Финляндский,
и прочая, и прочая, и прочая,
объявляем всем верным Нашим подданным…»
Далее шла речь о судьбе этих подданных:
«Судьба России, честь геройской Нашей Армии, благо народа, всё будущее дорогого Нашего Отечества требуют доведения войны во что бы то ни стало до победного конца… В эти решительные дни в жизни России почли Мы долгом совести облегчить Народу Нашему тесное единение и сплочение всех сил народных для скорейшего достижения победы и, в согласии с Государственной Думою, признали Мы за благо отречься от Престола Государства Российского и сложить с Себя Верховную Власть. Не желая расставаться с любимым сыном Нашим, Мы передаем наследие Наше брату Нашему ВЕЛИКОМУ КНЯЗЮ МИХАИЛУ АЛЕКСАНДРОВИЧУ и благословляем Его на вступление на престол Государства Российского…
Да поможет Господь Бог России.
На подлинном Собственною Его Императорского Величества рукою написано:
«НИКОЛАЙ»
День 2 марта 15 часов 1917 г.
Город Псков».
Отречение Николая Второго приняли депутаты приостановленной им Государственной Думы Александр Иванович Гучков и Василий Витальевич Шульгин (кстати, тоже поэт, соперничавший с Пуришкевичем).
Россия на какое-то время осталась без верховного правителя.
Тот мартовский день остался в памяти и у Николая Бурлюка:
«… (2 марта – четверг) я попал в милицию от юнкеров – на Литейный – в здание финансового коммерческого собрания – сперва караульным начальником у догорающего окружного суда, а затем комендантом здания. По поручению командира милиции, я прекратил грабёж мастерских и дома предварительного заключения, а затем расставил часовых. До полуночи я был командиром здания и наблюдал сцены вроде этой. Приходит жандармский полковник:
– Арестуйте меня, пожалуйста. Я уже второй раз прихожу.
– Подождите же, у нас масса дел.
Ему дают чай, и он ждёт.
– Вы бы сами отправились к коменданту Г. Думы, а то у нас некому вас вести.
– Я один боюсь идти.
Наконец, после долгих пререканий, один из секретарей "Коменданта " поднимает воротник и ведёт «арестованного» полковника в думу».
Покомандовал те дни и Маяковский. Об этом как всегда кратко – в «Я сам»:
«Принял на несколько дней команду Автошколой. Гучковеет. Старое офицерьё по-старому расхаживает по Думе. Для меня ясно – за этим неизбежно сейчас же социалисты. Большевики».
Офицеры надеялись, что ситуация изменится, и всё восстановится по-прежнему.
Бывший начальник Московского охранного отделения Сергей Зубатов, давно уже отошедший от дел, тоже сохранял (по словам Александра Спиридовича) верность старому «государственному порядку»:
«Начитанный, хорошо знакомый с историей, интересовавшийся всеми социальными вопросами, Зубатое был убеждённым монархистом. Он считал, что царская власть, давшая России величие, прогресс и цивилизацию, есть единственная свойственная ей форма правления.
– Без царя не может быть России, – говорил он нам не раз, – счастье и величие России – в её государях и их работе. Возьмите историю!
И доказательства сыпались, как из рога изобилия.
– Так будет и дальше. Те, кто идут против монархии в России – идут против России; с ними надо бороться не на жизнь, а на смерть».
Но начавшаяся всеобщая смута поставила под вопрос само существование монархии. Тем более, что Великий князь Михаил Александрович в ответ на предложение отрёкшегося брата заявил:
«… принял Я твёрдое решение в том лишь случае восприять Верховную власть, если таковая будет воля великого народа нашего, которому надлежит всенародным голосованием, через представителей своих в Учредительном Собрании, установить образ правления и новые основные законы Государства Российского…
Михаил
3/III 1917
Петроград».
4 марта ответ Великого князя был опубликован в печати.
Когда принесли свежие газеты, Василий Зубатов обедал в своей квартире в Замоскворечье – на Пятницкой улице в доме № 49. Услышав ответ Михаила Александровича, он молча встал из-за стола, вышел в соседнюю комнату и там застрелился.
Зубатов был слишком хорошо знаком с мстительностью тех, кого он в своё время так истово пытался направить на путь истинный. Его предчувствия вряд ли назовёшь ошибочными, ведь в тот же день другой бывший начальник Московского охранного отделения Михаил Фридрихович фон Коттен был убит под Гельсингфорсом (ныне – Хельсинки) разбушевавшейся толпой.
Российский бунт, бессмысленный и беспощадный, только начинался. А письмо юнкера Николая Бурлюка матери и брату Давиду заканчивалось так:
«Мамочка, я очень увлекаюсь теософией – мир так призрачен. Тем более я убеждаюсь в жизни и открытии духа, а раз так, то всё понятно и оправдано, и я опять стал любить жизнь и людей».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.