МОЛНИИ НАД МОРЕМ

МОЛНИИ НАД МОРЕМ

Над землей Айвазовского

Сентябрь 1943 года. Наконец пришел он и на нашу улицу, праздник! Войска Северо-Кавказского фронта раздавили линию немецкой обороны на Тамани — пресловутую «Голубую линию» — и вышли к Керченскому проливу.

Октябрь принес вести о разгроме мелитопольской группировки немцев. Советский солдат встал у Перекопа и Сиваша. В разосланной по полкам оперативной сводке говорилось:

«Нужно иметь в виду, что при высадке десанта на Керченский полуостров бойцы наткнутся на хорошо подготовленную оборону.

На Керченском полуострове находится до 85 тысяч солдат противника, около 70 батарей полевой, береговой и зенитной артиллерии, 60 танков, множество авиации, пулеметов, минометов.

Берег сильно укреплен и минирован. У берега замечено патрулирование подводных лодок и кораблей противодесантной обороны…

Перед ударом все должно быть взвешено и учтено…»

Штурмовики прикрывали керченский десант. Мы, истребители, прикрывали штурмовку. И все шло вроде бы хорошо, но едва под крыльями машин проплыло Мамо-Русское, со стороны моря вынырнула четверка «мессеров».

Нельзя сказать, чтобы облачность — десять баллов — благоприятствовала маневру. Во всяком случае, она была равным союзником и нам, и противнику. Угадать намерения гитлеровцев было нетрудно: они явно пытались отсечь истребителей от штурмовиков. Значит, вскоре появятся новые «мессеры». Вероятнее всего, они уже на подходе.

Угадывать маневр противника к тому времени мы научились довольно точно. И дело тут не в какой-то раз и навсегда избранной немцами системе: среди них было немало первоклассных асов, всегда неожиданных в бою. Просто в характере каждого из нас необычайно остро выработалось то, что называют военным инстинктом, а еще точнее — быстротой, мгновенностью реакции на все, происходящее вокруг. Для тех, кто выжил в немыслимо жестоких боях за Севастополь, такая школа не прошла даром.

И в этот раз машина была брошена наперерез «мессеру», возглавившему атаку. Сбить или заставить свернуть с курса ведущего — значит, по меньшей мере, расстроить маневр противника и выиграть время. А там — посмотрим.

Видимо, это и называется военным счастьем: «мессер» неожиданно оказывается точно в прицеле. Бью с дистанции всего каких-нибудь тридцать метров. Немец был на вираже, и, удивительно, как мы не столкнулись. В какие-то доли секунды успел заметить, что два-три моих снаряда разорвались в кабине гитлеровца.

Мой «ястребок» пронесся выше «мессера», едва не задев его. Гитлеровец пошел резко вниз. Первая мысль: «Обманывает». Уже не раз фашистские летчики в критических ситуациях уходили от нас таким маневром, имитируя свою собственную катастрофу.

Бросаю и свой самолет в пике. Внизу — море. Вижу: гигантский столб воды взлетел в небо: «Ме-109» не стало. Вывожу машину в горизонтальный полет. Оглядываюсь: «мессершмитты» уходят.

В захваченном нашими бойцами документе — разведбюллетене 5-го армейского корпуса немцев от 18 декабря 1943 года говорилось:

«Десантная операция противника была хорошо им подготовлена, заранее продумана во всех подробностях… Наша пропаганда — листовки, забрасываемые самолетами, артснарядами, интенсивная работа громкоговорящих установок, даже тогда, когда у противника было очень тяжелое положение, не имела никакого успеха. Большевистская идеология, которой сильно пропитан весь офицерский состав, моральный подъем в связи с успехами Советской Армии в этом году — все это способствует тому, что войска противника способны творить чудеса».

Вот и сейчас закрою глаза и до мельчайших деталей вижу этот берег. Сколько раз проходил я от Керчи до Феодосии на бреющем!

За мысом Ак-Бурун Керчь скрывается из вида. Между мысом и кубанским берегом тянется коса с рыбными промыслами на ней. Справа по берегу видны дачи — дома отдыха Старого Карантина, дальше — камыш-бурунское строительство.

Вскоре за Камыш-Буруном, недалеко от берега, — Чурбашское соляное озеро, а между ним и следующим большим по размеру Тобечинским озером — Эльтиген (железная руда). У самого Тобечинского озера раньше была, помню, грязелечебница и за озером — вышки нефтяного Чонгелека. По берегу моря ряд маяков: Камыш-Бурунский, Эльтигенский, Такильский. Сейчас от многих из них остались одни развалины.

Минуя Такильский маяк у мыса Такиль, выходим в открытое море. Серые воды Керченской бухты сменяются синим хрусталем волн Черного моря. Обогнув мыс Такиль, летим к Казаульскому маяку. Вдали виднеются террасы горы Опук. Слева в море — скалы, напоминающие своей формой парусные корабли. Их называют «Петро-Каравиз» (каменные корабли).

Никогда не забыть мгновения, когда самолет прошел над набережной Феодосии.

Сразу за почерневшим и постаревшим домиком Айвазовского начинались развалины. Площадь у галереи великого мариниста изрыта окопами и ходами сообщения. На месте прекрасных дворцов — скрюченное железо, обгорелые стены, битый кирпич.

Из-за каменных холмов, с набережной тянутся навстречу машине огненные трассы. Это страшное чувство, когда ты должен стрелять, бить по тому, что тебе дорого. Но выхода нет, и снаряды твоей пушки идут туда, где стоят зенитки, прячутся гитлеровские пулеметчики. Идут, ломая крыши и стены святых для тебя зданий. Что делать! Таков жесткий закон войны.

Ничего, родная Феодосия! Мы еще поднимем тебя из руин. Встанут на пепелищах новые дворцы, красивее и солнечнее прежних.

Да и жалеть-то по существу, уже ничего не осталось. Гитлеровцами взорваны лучшие здания. Испохаблены паутиной траншей скверы и площади. Только старинная крепостная башня, повидавшая на своем веку столько войн и нашествий, чудом уцелела. Каменные зубцы ее мрачно тянутся к небу.

Бои над Феодосией были для нас особенно сложными. Не потому, что в чем-то существенно отличались от любых других. Просто подходили мы к городу «на пределе»: горючего в баках оставалось только на три-четыре минуты боя и на возвращение.

Если бы немецким летчикам удалось сковать нас боем на более-менее длительное время, дотянуть до своего аэродрома мы бы уже не смогли. Гитлеровцы — достаточно опытный противник. Они отлично понимали сложившуюся для нас ситуацию и делали все возможное, чтобы как можно дольше задержать наши машины над целью.

Я не помню, пожалуй, никакого другого времени за всю войну, когда бы мы так дрались за секунды, буквально за доли секунд: согласитесь, трудно выходить из атаки, если тебе кажется, что победа уже в твоих руках, что еще полминуты — и твои пулеметы достанут врага.

Но, взглянув на счетчик горючего, ты понимал, что надо отворачивать. И вовсе не потому, что так уж дорожил своей жизнью: в пылу боя появляется и азарт, и упорство, и желание во что бы то ни стало догнать противника. Анархия была здесь недопустима: мы прикрывали штурмовики и не могли оставить их беззащитными над морем, когда они возвращались на кавказские аэродромы.

Да и об арифметике войны нельзя было не думать. Какими бы «мудрецами» выглядели мы, если бы просто из-за нехватки горючего теряли бы ежедневно несколько боевых машин!

Но так спокойно я могу размышлять теперь, а тогда сколь сложной была подчас для летчика психологическая ситуация, возникавшая над крымскими берегами!

Сколько воли и сознания долга требовалось для того, чтобы вовремя, ни минутой позже, «наступить на горло собственной песне».

Выводы напрашивались сами собой: нужно было овладевать мастерством скоротечного боя, до минимума сводить все необходимые маневры, мгновенно принимать решения. Мгновенно, даже по отношению к обычному воздушному бою, где, как известно, и так дело решают секунды.