Когда мертвые возвращаются
Когда мертвые возвращаются
И вот он сам рассказывает мне о своих «сложных обстоятельствах…»
— На рассвете вы улетели. Нельзя сказать, чтобы, оставшись один, я чувствовал себя уютно. Нет. Но нужно же было кому-то принимать и отправлять последние самолеты, которым удавалось приземлиться на Херсонесе. К тому же я был твердо уверен: на последнем эвакуируюсь сам…
Кто мог знать, что последнему самолету сесть не удастся…
А тогда меня сразу же вызвали на командный пункт:
— Наша задача, — сказал начальник группы полковник Дзюба, — встречать Ли-2. Ты будешь выбирать места для посадки, показывать летчикам, куда заруливать. Быстро их разгружать и производить посадку раненых.
На следующее утро мы проводили на Кавказ всю боевую авиацию. Аэродром был пуст. Оставалось лишь три искалеченных истребителя. Но мы их тоже надеялись отремонтировать и перегнать.
Ночью пришли Ли-2. Хитроумной сигнализацией, чтобы не привлекать внимание гитлеровцев, я указывал летчикам места стоянок.
Все это происходило под непрерывным артиллерийским обстрелом.
Первые две ночи Ли-2 вылетали с Херсонеса дважды. В темное время я был на старте, в светлое — «на отдыхе», рядом с КП, если, конечно, тот ад, что там творился, можно было хоть в какой-нибудь мере соотнести со словом «отдых».
А люди все прибывали и прибывали: пехотинцы, моряки, артиллеристы. Из последних отрядов, прикрывавших отход войск. Уже тогда было видно, что всех эвакуировать не удастся. Командование это знало. Потому и отдало приказ: группами пробиваться в горы. Всем, за исключением раненых.
Но так уже устроен человек: слабая надежда уйти к своим, на Кавказ, у людей теплилась до последней минуты.
Я хотел отправить на Большую землю оставшихся летчиков: Романенко, Соболева и Мусатова. Но улететь посчастливилось только Мусатову. Романенко погиб при прорыве в горы. Соболев был тяжело ранен. Ему пришлось пройти через плен.
Обстановка же накалялась все больше и больше. Немцы били по аэродрому. Как могли, мы торопились с ремонтом оставшихся истребителей. Наконец на рассвете первого июля они ушли на Кавказ.
Летчики сердечно попрощались со мной. Говорили:
— Ты свое дело сделал. Тебе нужно уходить. Давай затолкаем тебя в фюзеляж. Видишь, что здесь творится!
Но я не мог уйти без приказа! А потом, если Ли-2 появятся, кто же их примет? Одним словом, уходить мне было нельзя.
Наступила ночь, и самолеты уже не пришли. Но, честно говоря, если бы они и появились, то сомневаюсь, что им бы удалось сесть… Артиллерия немцев неистовствовала…
На КП было полно людей. Многие ранены.
Солдаты занимали оборону вокруг аэродрома. Наши капониры превратились в дзоты.
С рассветом над нами появилось около сотни пикирующих бомбардировщиков. Отражать налет было нечем. Все наши доты и капониры были разнесены в прах. Гитлеровцы действовали, как на учениях.
Весь аэродром был буквально перепахан. После бомбардировщиков в дело вновь вступила артиллерия. Казалось, не было ни сантиметра земли, не истерзанного сталью. Один снаряд разорвался на командном пункте, добил раненых.
Едва наступила темнота, я собрал укрывшихся в воронках моряков и солдат, сказал им:
— Нужно срочно готовить взлетную полосу. Не исключена возможность, что придут Ли-2.
Работали ребята с ожесточением. Зарывали воронки. Расчищали от обломков землю. Честно говоря, я не очень-то и надеялся, что моя затея удастся. Но, к моему удивлению, к полуночи взлетная полоса была готова.
Расставили сигнальщиков с фонариками. Стали ждать.
Самолетов не было.
Послал связного на КП — может быть, там есть новости? Связной не вернулся.
Отправил второго. Он принес нерадостные вести: комиссар Михайлов убит, самолетов не будет. Приказано прорываться к партизанам.
Я посмотрел на часы: два тридцать. В это время послышался гул самолета. Снова появилась надежда. Дали ракету. Самолет прошел в высоте и скрылся в сторону моря. Кто это был, мы так и не узнали.
А на окраине аэродрома уже вспыхнул бой. Затрещали автоматы. Трассы разорвали темноту. Политрук Иванов, подчиненный полковника Дзюбы, сходил на разведку. Вернулся встревоженный: на летное поле прорвались немецкие автоматчики.
Забрезжил рассвет. У нас еще оставалось несколько прожекторных установок. В сложившейся ситуации они могли достаться врагу. Понимаем друг друга без слов. Моряки запускают моторы, подводят машины к обрыву. Дают полный газ и выпрыгивают из кабин. Теперь, кажется, все…
Низиной, крадучись, идем к позициям береговой батареи. Вернее, к тому, что от нее осталось. Иванов уверяет: там можно сделать попытку прорваться к своим.
Страшная картина открылась перед нами. Около искалеченных орудий лежали десятки мертвых матросов. Они не отступили ни на шаг.
Спустились к морю.
Наверху, на обрыве, уже шел бой. Около берега море кишело людьми. Многие пытались вплавь уйти от противника.
Решаю организовать людей, сколотить боевую группу. Предлагаю:
— Кто пойдет на прорыв?
Рядом стали моряки. Один, второй, десятый, двадцатый… Образовался небольшой отряд, человек около сорока.
— Ребята! Меня зовут Иваном, — показываю на Иванова, — его Александром. Я буду за командира. Он — за комиссара. Попробуем прорваться на север. Операцию проводим ночью. Сейчас нужно укрыться, сохранить силы для боя…
Немцы начали обстрел берега. Перебежками поднимаемся наверх. Укрываемся за камнями, в воронках. Но снаряды уже рвутся за нашей спиной. Настигают…
Когда наступила темнота, от нашего отряда почти ничего не осталось. Всего несколько человек.
Пошли в сторону Балаклавы, оставляя берег справа километрах в полутора-двух.
Рассвет нас застал в каких-то окопчиках. Измучились мы изрядно. Но прошли, оказывается, не более пяти километров.
Со стороны дороги слышался гул машин.
День отсиделись в окопе. Ночью снова двинулись в путь. Спали по очереди: то я, то Иванов.
Так миновало двое суток.
На рассвете пятого июня я проснулся от боли и криков. На моей руке стоял немец. В мою грудь был направлен автомат…
Обо всем рассказывать долго. Только первый побег не удался. Видел я все: страшный гитлеровский концлагерь, побои, голод…
Бежал снова. В ночь на 15 сентября 1942 года севернее Сталинграда перешел линию фронта…
Иван помолчал, потом добавил:
— Кстати, ты очень выручил меня своей характеристикой… Я понимаю: война есть война. Нужна строжайшая проверка. И меня, естественно, проверяли…
Он улыбнулся:
— Все-таки хорошо, когда в жизни есть друзья.
Я обнял его.