Печорская эпопея

Печорская эпопея

Тем временем зима сменяла осень, летняя фуфайка замещала зимнюю телогрейку, вот и приблизилась 2/3 срока, а значит и потенциальная возможность уйти в колонию-поселение. Условно досрочному освобождению я не подлежал, стройкам народного хозяйства (или «химии») — тоже. Ну, а на поселение вполне мог рассчитывать. Местный нарсуд мое ходатайство удовлетворил, и я отправился по этапу в Печору. Туда свозили со всех колоний Тульской области, поэтому на вокзал я ехал буквально на одной ноге — столь тесно набили наш воронок. Но никто не жаловался и не скулил — скоро наш статус изменится в лучшую сторону! Из Тулы в Ярославль, затем в Котлас. Местная пересылка мне показалась худшей из увиденных. Уже потом я прочел воспоминания о ней Александра Солженицына:

«Эта пересылка всегда была напряженней и откровенней большинства. Напряженней потому, что открывала путь на весь Европейский русский северо-восток, откровенней потому, что была уже глубоко в Архипелаге и где не перед кем хорониться. Это просто был участок земли, разделенный заборами на клетки, и клетки все заперты. Хотя здесь уже густо селили мужиков в 1930, однако и в 1938 далеко не все помещались в хлипких одноэтажных бараках из горбылька, крытых… брезентом. Под осенним мокрым снегом и в заморозки люди жили здесь просто против неба на земле. Правда, им не давали коченеть неподвижно, их все время считали, бодрили проверками (бывало там двадцать тысяч человек единовременно) или внезапными ночными обысками. Позже в этих клетках разбивали палатки, в иных возводили срубы — высотой в два этажа, но чтоб разумно удешевить строительство — междуэтажного перекрытия не клали, а сразу громоздили шестиэтажные нары с вертикальными стремянками по бортам, по которым доходяги и должны были карабкаться как матросы…»

Я, конечно, таких ужасов уже не застал. Гнусно, тоскливо, но жизни и здоровью ничего не угрожает. Наконец, прощай, Котлас! По узкоколейке в двух вагонах мы тронулись на Воркуту. Кругом зоны, зоны, зоны, все время кто-то выходит — Ухта, Княжпогорск, еще какие-то городки. Наконец, прибыли в совсем еще молодой городок Печору, перекантовались недельку в местной пересыльной тюрьме и…

Утром нас вывели за ворота, человек 20 или 30, посадили в старенький скрипучий автобус и повезли к речному порту. Мы смотрели в окна и очень радовались. А знаете чему? Вовсе не окружающим незатейливым пейзажам, а тому факту, что на этих самых окнах не было решеток! Мы смотрели на свободу, как свободные. Или почти свободные. В речном порту мы долго ждали катер, и потом кто-то сообразил, что можно уже, не скрываясь, извлечь свои нычки и даже отовариться в местном ларьке. Откуда только не доставали вчерашние зеки свернутые в трубочку купюры! Их прячут в подошвы ботинок, вшивают в пояса и воротнички. Их глотают на время проверок, предварительно завернув в целлофан и даже засовывают в такое место, о котором и говорить не хочется. Многие настолько искусно овладевают умением надежно спрятать свое богатство, что попадаются крайне редко. Впрочем, поскольку обыски обычно производятся очень быстро и в массовом порядке, это не так и сложно. А если и попался, иногда можно откупиться, поделив находку по-братски.

Я, хорошо помню, купил свежие сдобные булочки с изюмом и с аппетитом их уплел за обе щеки. Какие вкусные! Белый хлеб в зоне видишь нечасто, а уж про сдобу и думать нечего. Только мечтать. Сотоварищи на мое кушанье смотрели ухмыляясь, как, наверное, смотрят на малого ребенка, лакомящегося конфетками. В большинстве своем они уже прикупили водочки и отмечали долгожданное событие. Наконец пришел катер, полный вольных пассажиров, и мы расположились среди них, всего лишь с одним сопровождающим. Наверное, нам хотелось показать им, что мы равные, не приниженные, не забитые. Мы громко смеялись, шутили и даже что-то пели. У места нашей высадки пристань еще только строилась, и катер долго ждал посредине реки, пока появится баржа. Сначала мы взобрались на нее, потом пересели на весельные лодки и уже на них десантировались на берег. Очень холмистый и скользкий. Пытаясь подняться по крутому склону, некоторые уже пьяненькие скатывались вниз под гогот остальной братии. А вообще-то радоваться оказалось особо нечему — очень сыро, куча комаров, наверху на поляне несколько срубов, сарайчик с электрогенератором, условная столовая и большие армейские палатки. Разве что название неплохое — Березовка.

Мы являлись свежим пополнением к 50–60 поселенцам, которые уже жили там и вели нулевой цикл строительства новой зоны. Сейчас, говорят, помимо колонии построен и большой поселок, и нормальный причал. А тогда — ну полная глухомань. Медвежий угол! Помимо нас на территории поселения жили начальник, дежурный помощник, да парочка надзирателей. И, может, еще несколько вольнонаемных. Вот, пожалуй, и все население.

Стоял октябрь, весьма прохладный, но солнечный. И первым делом мы поехали на лодках в близлежащий поселок Усть-Вой, некогда город, да уже наполовину вымерший. Множество домов грубо заколочены, на улочках непролазно грязно, крохотный аэропорт для кукурузников зарос бурьяном. Уныние и упадок. Но мы ехали не городскими красотами любоваться, а закупить водки и немного закуски. И вечером состоялась грандиозная пьянка, на которую администрация попросту закрыла глаза — понимали наши чувства. Но, праздник прошел, и на следующее утро нас отвели на место работы:

— Ну, Айзеншпис, и что же ты умеешь делать?

— Да ничего особо не умею. Могу нарядчиком работать.

— Здесь нужно работать руками, и не просто работать, а вкалывать. Не можешь — научим, не хочешь — заставим. Ты все понял?

Я понял прежде всего, что мне здесь шибко не нравится. Я ожидал цивилизованных условий, а эти совершенно дикие и лесные. Я ожидал интересной работы, а здесь просто переноска тяжестей. В общем, с одной стороны — нечего ловить. А с другой — я ведь не вольный парень, просто так плюнуть и уйти не могу. Но, видимо, эта дилемма имела решение, и подобные мысли одолевали не только меня: при списочном составе поселения человек в 80 в бегах находилось не менее 15. Ну, одним больше, одним меньше. Беглецов особо не искали, но если они случайно попадались, их сначала отправляли в штрафной изолятор, а потом по приговору суда могли и в зону закрыть. Если же отсутствие в поселении квалифицировали как побег, то могли и срок добавить. Но побегом это считалось только при условии, что поселенец покидал административную территорию Печорского района. То есть, если беглеца ловили за его пределами.

И я решил бежать, но не совсем на «авось», а обладая определенной информацией. В это же поселение несколькими месяцами раньше распределили одного моего приятеля по Тульской зоне, и я точно знал, что он самовольно покинул это гнилое место. А затем как-то сумел легализоваться и остаться жить в Печоре. Значит, такой путь в принципе существовал, и я хотел его повторить.

Натаскавшись носилок с землей и заработав стертые ладони и боль в пояснице, на следующее утро я пришел к начальнику поселения и сообщил, что мне нужно в больницу.

— Что, родовые схватки начались?

Я проглотил его дурацкий юмор:

— Вовсе нет, отнюдь. У меня алопиция очаговая, а ежели по-латыни, то alopecia areata. И ее надо срочно лечить.

От этих непонятных слов начальничьи зенки аж из орбит повылезали, что еще за ужасный диагноз? На самом деле, это означало лишь когда волосы на голове очагами выпадают, то ли от неправильного обмена веществ, то ли на нервной почве. В Тульской областной больнице, расположенной как раз через дорогу от зоны, меня осматривали и сказали, что существуют методы лечения. И ими стоит воспользоваться, если я не хочу вообще всю шевелюру «под ноль» потерять. Но начальник поселенцев алопицию за серьезную проблему признать отказался и сразу же озлобился:

— А, так ты приехал сюда болеть! Так знай, я здесь и доктор, и прокурор, и могильщик. Что захочу, то и сделаю с тобой. Такую работку подыщу, сразу вылечишься.

А я не люблю, когда мне угрожают и по-хамски общаются, и начал было возмущаться, но собеседник вообще вошел в раж и принялся нести уже полную ахинею. Лечить стоило не только меня — этот гусак явно страдал манией величия. Что ж, это только укрепило меня в решении поскорее покинуть эту дыру. И надо было поторапливаться, если не хотел здесь встретить зиму. Не хотел.

Торопилось и руководство Печорспецлеса, стараясь завезти стройматериалов по максимуму, дабы обеспечить выполнение объема работ на ближайшие месяцы. Скоро начиналась шуга, скоро начнет замерзать река. А значит, если не успеть сейчас, придется ждать зимника, а доставка по нему уже куда дороже и неудобнее, чем по воде. Поэтому к нам каждый день приходило по несколько барж и поселенцы в основном занимались их разгрузкой. И вот на одной из них, уходившей под вечер, я с попутчиком решили «валить отсюда». Или, как еще принято говорить, «себя амнистировать». Благо работали на барже те же поселенцы, только приписанные к Печоре, и за несколько бутылок водки они спрятали нас в дальнем закутке трюма. Мы затаились, как мыши перед приходом кота. Но контролер детальным осмотром себя не утруждал, лениво посветил в темноту, прокричал:

— Живые есть? Мертвые есть? Отплывай!

Когда баржа отплыла, мы выползли наверх и немного попировали. А через 9 часов уже выбрались из баржи в порту города Печора. Было часа два или три ночи, темень и глушь. Куда идти? Видя наши затруднения, «коллеги» предложили переночевать в каком-то сарайчике недалеко от порта, еще всего-то за бутылку с носа. И новоявленным беглецам ничего не оставалась, как провести остаток ночи на каких-то тюках, а наутро каждый пошел своей дорогой.

Лично я отправился на поиски домика-балка, где проживал мой товарищ, вышедший на поселение на несколько месяцев раньше. Тот самый, чей пример оказался столь заразительным. Володя Рогачев отсиживал 15 лет за убийство неверной жены, о чем, впрочем, ни чуточки не сожалел. Талантливый художник, он и в Тульской зоне работал оформителем, и здесь работал по профилю, выполнял заказы на агитационные и учебные плакаты. Рисовал и портреты руководства, и красивые пейзажи, которыми украшали жилища. Еще и кустарничал — вырезал из дерева какие-то фигурки. Меня он принял радушно — живи, сколько надо, меня не стеснишь. А вот каким образом можно устроиться в Печоре, он не знал — сложный вопрос, так сразу и не ответишь. Из Печоры я позвонил домой и сумел получить срочный денежный перевод, вот не помню точно, на мое ли удостоверение поселенца или на чье-то другое имя. С деньгами я почувствовал себя увереннее и для начала решил нормально одеться. И для себя, и для конспирации. В условиях тотального советского дефицита в городке существовали так называемые УРСы (управления рабочего снабжения), куда по контрактам за лес из Японии и Финляндии поступали вполне приличные шмотки. Ну и я основательно прибарахлился. Потом сходил в лучший местный ресторан, в баньке попарился, даже в кинотеатре какую-то комедию посмотрел.

По городу я гулял достаточно спокойно — догадывался, что наверняка еще не объявлен в розыск. Ну, убежал, с кем не бывает, первые 3–4 дня начальник колонии-поселения или старший контролер ничего никуда не сообщают. Уверены, что в поселке у какой-нибудь одинокой бабы завис или тихо пьянствует. Вернется, получит втык. Сообщают о пропаже обычно на 7–8-й день. Эта сводка передается в управление, но управление тоже не начинает розыск, шума им не нужно, и министерство они не информируют, дабы не портить статистику. Знают — из этих мест очень сложно уйти без документов, всего одна ж/д ветка Котлас-Воркута, на станциях и по вагонам ходит патруль и почти у всех паспорта проверяет. Возможно, и сейчас ничего не изменилось. Какие-то вялые меры к розыску, возможно, и принимаются, но по опыту уже известно — или пьет беглец, пока деньги не кончатся, и тогда вернется сам, или совершит преступление, и его поймают.

В общем, несмотря на изрядную провинциальную захолустность, жизнь в Печоре протекала куда цивильнее и приятнее, чем в Березовке. Но ее еще надо заслужить! Пока же никаких конкретных путей собственной легализации я не видел. Оставалась последняя надежда — найти еще одного шапочного знакомого, который, освободившись, остался здесь жить и наверняка имеет какие-то связи. Я поехал по его адресу, не будучи уверенным, что запомнил его точно. А листик с координатами потерялся на барже. Дом то ли 32, то ли 23. Улица то ли Советская, то ли Социалистическая. В общем, делать нечего, сел в городской автобус, который ехал на Социалистическую (благо Советской в городе почему-то не оказалось). Рядом со мной сидела женщина, которую я расспрашивал, сколько еще остановок осталось, еще какие-то вопросы задавал. Женщина любезно отвечала и завела ответный разговор. Она мной заметно заинтересовалась, а почему бы нет — вполне милый и интеллигентный, хорошо одетый. По всему, приезжий скорее всего столичный житель. В крайнем случае — из Ленинграда:

— Простите за любопытство, а что вы ищете на Социалистической? Тут в основном частный сектор…

— Вообще-то я сюда приехал на заработки, я инженер-экономист, ищу ваше местное ЦСУ.

— Но на Социалистической нет такой конторы…

— Мне сказали, что есть…

— Да я здесь с рождения живу, нет, вы ошиблись…

(и чего привязалась):

— Ну, не знаю, поищу…

— Хорошо. А если что, заходите на чашечку чая, я живу на втором этаже в доме как раз напротив остановки.

Мы вышли из автобуса, я поблагодарил попутчицу и отправился на поиски. Ни в 32-м, ни в 23-м номерах домиков про друга-поселенца я ничего конкретного не разузнал. Вроде где-то поблизости жил с такой фамилией, да недавно женился и куда-то переехал. А может, и не он это вовсе… В общем, мало чего вразумительного и утешительного. И что теперь делать, куда идти? Идти мне было некуда. Точнее, только к Ларисе, — так звали мою новую разговорчивую знакомую. А номер ее квартиры я запомнил правильно? Слава богу, да:

— Здравствуйте. Извините за вторжение. Вот, решил воспользоваться вашим милостивым приглашением. Вы были совершенно правы, какая-то путаница… Нет здесь никакого ЦСУ. Надо будет завтра позвонить в Москву, уточнить адрес…

Женщина визиту московского гостя заметно обрадовалась, сначала побежала прихорашиваться. А потом — хлопотать на кухню, накрывать на стол, быстро организовала вкусный дружеский ужин. Я же осматривал обстановку — провинциально, конечно, но все чисто и явно в достатке. Сама же хозяйка постарше меня лет на 5–6 и не совсем в моем вкусе… И тем не менее она вызывала мое мужское желание. Еще бы, 7 лет без женщины! Но я, превозмогая естественные позывы плоти, мудро решил не сразу идти на близкий контакт. Главные задачи все-таки ставились иные — максимально определиться. Да и вообще в те времена так быстро редко когда бывало. По крайней мере, не в первый же день знакомства. Лариса мне показалась дамой интеллигентной, и безудержным сексуальным напором я боялся испортить нарождавшиеся отношения. А они давали мне шанс жить в нормальной квартире, а не в сарае на окраине города. Типа той развалюхи, где я провел первую ночь после побега. Так что бытовые соображения победили половой инстинкт, и первую ночь мы провели в разных постелях. Точнее, я спал на полу, но на столь чистом и прокрахмаленном постельном белье, столь мягкими казались мне матрас и подушка, и я был настолько усталый, что сразу вырубился, едва прилег. Когда на следующее утро Лариса уходила на работу, я еще крепко спал. Она доверилась мне, оставила ключ в прихожей, а на кухонном столе сытный завтрак и любезную записку:

«Можешь приходить, когда хочешь. А можешь оставаться здесь, пока не найдешь нормальную работу и жилье — мне будет приятно».

Я блаженно потянулся и налил крепкого кофе из термоса. Небольшая победа, черт возьми!

Естественно, я воспользовался предоставляемой возможностью, весь день валялся на диване и смотрел телевизор. Во вторую же ночь мы с хозяюшкой общались уже более близко, предварительно несколько часов задушевно проговорив и опустошив бутылочку вина и чекушку водки. Интим сразу сделал наши отношения менее официальными и, надеюсь, ей понравился. В моем лице Лариса нашла интересного мужчину из Москвы, наверняка и планы на будущее начала строить. А коли так, то почему бы не ввести меня в круг ее знакомых, показать им столичного жениха? Ненавязчиво, конечно, но городок-то маленький, слухи быстро распространяются. Работала моя пассия в жилищном управлении Печоры далеко не последним человеком, имела обширные связи и немало серьезных (по местным меркам) знакомых. Почти каждый вечер мы ходили в ресторан, где собирались достойные люди города и почти за каждым столиком ей приветственно кивали.

Так прошла неделя или чуть больше. И Лариса сказала, что сегодня к нам придет семейная пара — видный военный с женой, которому в свое время она помогла в решении насущного жилищного вопроса. Очень важный человек. У них, мол, горячую воду отключили, а хотелось бы ванну принять. Ну, надо и надо. Но, видимо, желая подчеркнуть высокий статус будущего гостя, Лариса продолжала уточнять:

— Полковник он. Начальник всего управления.

— Какого такого управления?

— Самого главного — Печораспецлеса.

Я аж вздрогнул:

— УВД, что ли?

— Нет, еще больше. Милиция подчиняется МВД Коми ССР, а Печорспецлес входит в состав главных исправительных учреждений МВД СССР. Здесь несколько отделений, в каждом по 5–10 зон. И Олег Василега начальник над всеми, в чине полковника на генеральской должности.

— А ты откуда все это так хорошо знаешь?

Лариса хмыкнула. Уже потом я подумал, что, наверное, в прошлом этот Олег был ее любовником, и все эти подробности ей рассказывал.

И вот гости пришли. Он — высокий, статный, лет 40–43. Его жена Лена лет 35, очень красивая ухоженная женщина. Пока они мылись в душе, хозяйка накрывала на стол: салаты, закуски, жаренные цыплята, пиво и водка. Мы непринужденно общались ни о чем, я рассказывал все ту же легенду, что приехал сюда искать работу. Для большей правдоподобности привел историю о несчастной и неразделенной любви в Москве. Женщины сочувственно переглянулись, а Василега философски заметил:

— Что ни делается, к лучшему. Зато вот познакомился с такой прекрасной девушкой, как Лариса!

Лариса покраснела, а я согласно кивнул. Еще выпили, я рассказал несколько анекдотов — явно с бородой, но до этих мест еще не дошедших. Рассказал о последних московских стройках — этот репортаж я посмотрел в дневных новостях. После чего включили проигрыватель и стали танцевать.

Конечно, теоретически можно было использовать этот шанс и устроить день признания, но я пока не хотел рисковать. Четкий план действий еще не созрел, и я не спешил. Пусть катится, куда кривая вывезет. Или попадусь, или найду верное решение. Хотя забавно — мои друзья искали возможности для контакта с тем же Василегой или хотя бы его замом для решения моего вопроса, а я сидел и пил с ним водку, произносил тосты за любовь и за здоровье дам. В общем, познакомились, завязались нормальные отношения, потом даже какой-то праздник справляли в ресторане вместе с ним и его коллегами по управлению.

Хорошо еще, что начальник Березовки не присутствовал. Лариса же все расспрашивала, как работа, какие планы, давай помогу… Я же отнекивался, а она особо и не настаивала: у меня были деньги, на ее шее не сидел. Опять-таки типичная ситуация: не побегу же на первое попавшееся место, надо найти что-нибудь получше, поденежнее. Истории о несчастной любви она поверила, и может, даже сопереживала. И все-таки однажды она проявила собственную инициативу в вопросе поиска моей работы. И обратилась за помощью… к Василеге:

— Давай все-таки устроим на работу Юру Айзеншписа. Толковый он парень, а слоняется без дела.

Полковник вздрогнул, пристально посмотрел на просительницу, и какая-то мысль словно стрельнула в его мозгу. Он сразу же снял трубку и позвонил в спецотдел:

— Скажи-ка, ты не встречал такой фамилии Айзеншпис?

Начальник спецотдела человек явно профессиональный, да и фамилия посложнее «Иванова» или «Петрова». Он переспросил:

— Не встречал где?

— Да хоть где!

— Да, что-то припоминаю, вроде проходила среди поселенцев. Минуточку, подниму картотеку… Точно, есть такой, в Березовке. Юрий Шмильевич, валютчик.

Немая сцена. Попытка сдержать собственные эмоции. И прорыв:

— Какой же я дурак бестолковый, как же я мог не догадаться! Совсем бдительность потерял. Ну, это же надо!!!

На этом самом эмоциональном месте рассказа Лариса неожиданно расплакалась, начав шмыгать носом и утирать глаза рукавом — ведь я обманул не только полковника, но и ее:

— Как ты мог так со мной поступить, Юра?!

— А что, ты хотела, чтобы я все конкретно рассказал? И так все белыми нитками шито — приехал, де к вам в «тьмутаракань» из столицы на работу устраиваться… Как же, такого не бывает!

— Как это не бывает? Едут за длинным рублем. И я поверила тебе, лгуну несчастному. И преступнику. И беглецу!

Произошел небольшой «семейный» скандальчик, затем легкая истерика, в косяк двери полетела и разбилась об нее пепельница, и я тихо скомандовал себе: «С вещами на выход». Я стал решительно напяливать ботинки, но Лариса меня не отпускала, мгновенно изменив тон голоса:

— Останься, врунишка, останься, мне будет плохо без тебя. А завтра, сказал Василега, ты должен прямо с утра к нему подойти в управление. Олег тебя знает чисто по-человечески, хорошо отзывается, думаю, не закроет в зону. Как-нибудь договоритесь. Только не вздумай деньги давать. Не купишь.

Денег у меня уже почти не оставалось, да и не такой он человек, это факт. Я чисто интуитивно тоже не ожидал от завтрашнего дня никакой гадости, ведь не прислали же за мной группу захвата. Наоборот, я верил в благоприятную развязку истории. Хороший психолог, Олег Павлович знал, что я никуда не сбегу. Да и куда?

С легким сердцем я встал рано утром и подъехал в штаб управления. Около половины девятого утра у подъезда остановилась черная «Волга» и Василега поднялся по крыльцу. Протянул руку (хороший признак), крепко пожал, поздоровался:

— Ты подожди меня, пока закончу с важными делами, тогда и поговорим.

На утренней оперативке решались вопросы снабженческие, режимные и уголовные — каторжанский край, 80 процентов всех преступлений приходится или на заключенных в зонах или на поселенцев. Как раз на моих глазах подъехала спецмашина и вывели двоих в наручниках — эти беглые поселенцы кого-то уже ограбили, их отловили и привезли на допрос.

Наконец, Василега освободился от текущих дел и пригласил меня в свой кабинет — площадью метров 30, стол буквой Т, ряд стульев вдоль стен и окон, портреты Брежнева и Дзержинского:

— Ну, рассказывай…

И я начал свою историю. Полковник слушал меня с нескрываемым интересом, до этого он успел узнать меня с совершенно другой стороны. Мое личное дело находилось в зоне, к которой приписана Березовка, и теоретически его легко можно было запросить. Но, словно не сомневаясь, что я буду говорить правду, Василега об этом не распорядился.

Во время беседы в кабинет приходили разные люди с докладами, протягивали мне руку, здоровались, представлялись. Я чувствовал себя неловко, статус-то не тот, но Василега его никак не подчеркивал. Впрочем, во время беседы меня все равно немного вжимало в кресло. Называть собеседника Олегом я уже не имел права, «гражданином начальником» — язык не поворачивался, оставался только «Олег Павлович». Я объяснил, что рисовал себе совершенно другую картину поселения, нормальное общежитие, а не палатку, полную грязи и комаров. Я человек столичный, даже в зоне сидел весьма комфортно. Вот и сорвался. Василега вроде как даже оправдывался:

— Да, мы ведь только строим поселок, нулевой цикл…

— И ко всему прочему, меня заставило уйти вот что, — я показал голову и пролысины на ней: — Так можно и все волосы потерять, срочно необходимо предпринимать меры. Но начальник Березовки пообещал скорее угробить, чем позволить лечиться.

Для Василеги моя болезнь оказалась неплохой причиной, за которую при желании можно ухватиться. Позвали майора, вроде как с медицинским образованием:

— Это наш поселенец, болезнь волос. Посмотри.

Майор с видом знатока стал щупать мою голову, но я понял, что он совершенно ничего в этом не смыслит. Тем не менее он произнес, нахмурив брови:

— Да, серьезная проблема… Похоже на инфекционное заболевание.

Полковник инстинктивно отпрянул, но я не стал разыгрывать инфицированного и вытащил ряд справок:

— Болезнь совершенно не заразная, но требуется комплекс лечебных процедур. Который в Березовке уж точно никак не осуществить…

Малость посрамленный майор что-то буркнул и ушел, а Василега поинтересовался:

— Водить машину можешь?

— Увы, нет.

— Жаль. Если бы водил, устроил бы в свое управление, в гараж, может, даже личным шофером. А иных вариантов нет. Еще недавно я оставлял в Печоре кое-кого из поселенцев, да получил нагоняй.

Тогда я спросил о судьбе известного мне художника.

— Во-во, из-за таких случаев нам и сделали предписание. Водители — единственное исключение. В общем, с Печорой тебе придется проститься, но есть в относительной близости два поселения, где тебя могут устроить и которые, наверное, могут устроить тебя. Станция Чикшино, южнее на 60–80 км, и станция Сыня 120–130 км чуть севернее.

Василега подробно рассказал о них, и хотя глобальных различий я не помню, а, может, их и не было, посоветовал ехать в Сыню:

— Это территория бывшего племенного совхоза, там поселенцы живут в общагах, а некоторые и в отдельных домиках, даже благоустроенных. Будешь работать по специальности в штабе отделения экономистом. Все-таки не сучки в тайге рубить!

Меня это несомненно прельщало, без наказания за побег и без тяжелой физической работы — прекрасный итог моих приключений. Я с благодарностью дал согласие на Сыню. Олег Павлович сразу же позвонил начальнику отделения полковнику Крупко и сказал, что направляет осужденного поселенца — толковый парень, желательно использовать по специальности. Срочно послали курьера за моим личным делом, а я же отправился к Ларисе забрать кое-какие вещи и попрощаться. Она пообещала навещать при первой возможности и приглашала приезжать на выходные, что я и делал. Не знаю, насколько крепкими являлись наши отношения, насколько искренними. Что по уши влюбился — не могу сказать, но нам вместе было хорошо и уютно.

В электричке на Сыню меня сопровождал капитан, дружелюбно болтая всю дорогу. Станция и строящаяся железнодорожная ветка на Усыньск (ныне большой город газовиков тысяч на 200 жителей), разделяла город на две части. Вольную — с хорошей столовой, клубом, магазинами и жилыми домами, где появляться поселенцам разрешалось только со спецмандатом. Впрочем, лично мне получать его оказалось совсем несложно. Мне верили, знали, что я не пьяница, человек степенный, с высокими связями. На другой стороне от станции находилась вотчина Печорспецлага, куда я и отправился с сопровождающим. Сначала зашли в спецотдел недалеко от станции и сдали дело, затем — в кабинет полковника Крупко. Он вызвал начальника отдела труда и зарплаты:

— Нужен грамотный специалист?

— Очень нужен. А вы знакомы с нормированием, со сметами?

— Конечно. Несколько лет этим занимался в Тульской колонии.

— Отлично. Тогда приходите завтра.

И я начал трудиться, причем не только в отделе труда и заработной платы, но и в отделе главного технолога, там не хватало квалифицированного нормировщика. В общем, за двоих, благо руки уже набиты.

Поселение находилось в 9 км от станции, добирались пешком или на автобусе, на попутках или даже на лесовозах. Затем требовалось переехать речку Сыня по весьма ненадежным мосткам на забитых сваях, которые каждую весну сносило. И ты попадал на небольшой островок, со всех сторон окруженный речкой. Ранее, действительно территория советского совхоза, скотоферма. Вымирающий район, вольных несколько десятков, остальные — поселенцы. Всего не более 500 человек.

Там я неожиданно встретил Караханяна, мы посидели, выпили, поговорили о жизни, о знакомых, об этапах тюрьмы и этапах жизни. Но наши помыслы были обращены только к свободе — около двух лет осталось, не за горами. Незабываемый вечер: старые знакомые, схожие судьбы, люди одного круга интересов и желаний. Но если у меня все складывалось неплохо, дела Генриха шли не особо гладко. И он надеялся на мою помощь, сам не особо понимая, что делать.

А пока проходил день за днем, все достаточно интересно — новые знакомства, новая работа, новый климат — морозы под 40, разряженное пространство и безоблачное небо. Суровые места. В ясный день вдали виднелись горы полярного Урала. Местные поселенцы в основном занимались вывозкой леса на больших лесовозах на нижние склады или, как это называлось, на биржу. А валил лес в основном контингент зоны строгого режима, которая тоже находилась недалеко от станции. На бирже другие зеки делали пиловочный материал и грузили его на железнодорожные платформы.

Вскоре за небольшой магарыч я смог переехать в персональную избушку, где жил один: сени, кухня две проходные комнаты. Друзья-поселенцы помогли сделать недорогой ремонт, обошелся рублей в 50 и в ящик водки. В Печоре я купил приемник, маленький телевизор, стало достаточно уютно. Я отдельно питался, только ходил на проверку. Для собственных нужд самостоятельно колол дрова колуном, укладывал поленья штабелями. И это весьма благотворно действовало на нервы, успокаивало. Освоил и другие элементы сельской жизни, завел рыжую собачку-дворняжку и котенка.

Работа в конторе меня не утомляла и даже где-то нравилась — экономика, статистика, нормирование… На заработки в эти края приезжали молодые ребята и девушки, и с одной из Ир я закрутил небольшой романчик. Ходили в клуб, на танцы, обычно вечерами в пятницу или субботу. И тогда я не возвращался в поселение, оставался у нее дома в станционном поселке. В тех краях подавляющее большинство жило в бараках, с коммунальными кухнями и туалетами на улице. А у Иры квартирка в каменном двухэтажном доме, со всеми удобствами. Как-то во время моего отсутствия приехала Лариса, нашла избушку закрытой, заподозрила меня в измене. Отношения стали чуть прохладнее.

Вечерами у меня обычно собиралась маленькая компашка, выпивали, судачили. У друга Генриха, как тогда показалось, жизнь тоже стала потихоньку налаживаться — он уже не обрубал сучки, вкалывая точковщиком, не считал лес, а реализовал свои коммерческие способности и открыл магазинчик на вахтовом участке. Учли, что непьющий и хорошо умеет считать. Вахта находилась в лесу, километрах в 40–50 от лагеря, я пару раз приезжал туда, исключительно из любопытства. Такие же неприхотливые полевые условия, что и в леспромхозах, на приисках, что и у газо-нефтедобытчиков.

Живут в поселении от зарплаты к зарплате. День ее выдачи — пьяный день. Все разбредаются в поисках самогонки и водки и «злачных» мест, где можно в тепле выжрать пузырь — другой и завалиться дрыхнуть. Я никогда не понимал подобного свинства. Одно дело немного выпить в удовольствие, закусить, погутарить… Не скажу, что знаю особый толк в алкоголе, но в зоне водка мне перепадала, может, и чаще, чем многим другим, и немного расслабиться я не гнушался. Но не до полной же «отключки» бухать! Хотя здесь, в суровых северных краях, ежемесячная «отключка» являлась неотъемлемым образом жизни большинства. Хотя во многом, что и говорить, она провоцировалась безрадостностью и сложностью существования. Да и специфика северного изрядно разряженного воздуха такова — сидишь и выпиваешь, вроде все нормально, голова ясная, вышел на улицу — и повело. И многие падали в сугробы, и даже замерзали насмерть. Со мной сидел один музыкант, очень хороший гитарист Гриша. Он убил барабанщика своего же ансамбля в пьяной ссоре из-за какой-то юбки. И однажды после получки и попойки в жуткий мороз он упал в снег и уснул мертвецким сном. Спасти жизнь бедолаге удалось, но все пальцы рук пришлось ампутировать.

Эту слабость поселенцев по полной программе использовал надзорсостав. В «пьяный день» он работал в усиленном режиме, разыскивал пьяниц, погружая их штабелями на самосвалы и прямиком отвозя в штрафной изолятор. В этом поселении не как в Березовке, где 1–2 контролера, а добрый десяток. Точнее, злой. Усиленная вахта в дни зарплат проходила и на станции и за станцией, на вольной стороне, где можно было появляться лишь с разрешением и маршрутным листом. И когда в штрафном изоляторе набиралось 15–20 человек, начиналось их тотальное избиение. По одному выводили в комнату, напяливали шапку-ушанку и начинали… политико-воспитательную работу. Человек приобретал синяки, зато терял деньги, которые у него, как правило, отбирали. И это развлечение продолжалось всю ночь.

А бывает иначе — пьяные надзиратели от дикой скуки просто шатаются по поселку с одной мыслью — кого бы зацепить, кого бы больно побить? Не понравилась морда зэка — а такую «красоту» действительно на глянцевой обложке журнала не увидишь — получай в рыло! Или если сигарет с собой не носишь. Или если носишь, но плохие, подмокшие… Или… В общем, повод придраться всегда найдется. Это называлось «попасть под молотки». А после избиения могут еще на вахту затащить и там добавить тумаков. Однажды и в мою избушку ворвались, якобы, с проверкой, а у самих кулаки чешутся. Пять бугаев начали бегать по комнатенке, опрокидывать стулья и табуретки, требовать, чтобы показал, где водка и наркота спрятана. Мол, верные сведения, что я притон-рассадник здесь развел. Немного страшно, конечно, но я молчать и забиваться в угол не стал, а гневно возмутился:

— Что вы делаете? Хватит беспредельничать, не имеете никакого права.

В ответ один хулиганский жлоб меня больно ударил локтем в живот, но я не успокоился и продолжил негодовать. Более того, пустил в ход одну известную всем фамилию:

— Я буду… жаловаться.

Лишь после этой угрозы старший надзорсостава наконец прикрикнул на свою распоясавшуюся братию:

— Ша! Стоп! Тишина! Не бузить! Кстати, нет ли чего выпить, Айзеншпис? Вишь, до чего жажда ребят доводит.

— Есть выпить, есть, — пробурчал я, изображая жуткую обиду: — Так спросите по-хорошему, чего буянить-то???

— Хорошо, в следующий раз спросим.

Получив вожделенную бутылку, проверяющие потопали восвояси на горе другим сидельцам. А вообще яблоко от яблони недалеко падает: местный офицерский состав «выступал» столь же зло и непредсказуемо. Тот же начальник режима вполне мог пьяным заявиться в балок (он же гвоздодерка), где во время перекура отдыхал какой-нибудь поселенец, и начать лупить его безо всякой причины, для «острастки». И обзывая так, как не всякий стерпит. И иногда поселенец поддавался на провокацию, хватал топор и дико, истошно орал:

— Уйди, гад! Я тебя сейчас, суку, зарублю на хрен!

Провокация удавалась — угроза убийства уже очень серьезный проступок. Начальник уходил, а через несколько минут в балке появлялась надзор-служба, все отбирает, все отбивают… Вот и дружок мой Караханян как-то попал под кулаки беспредела полковника Крупко, начальника отделения. Его нрав был, пожалуй, самым крутым в поселении. В нетрезвом виде его тянуло на подвиги, он садился в оперативную машину и ехал по различным объектам не столько проверять, сколько опять-таки придираться к поселенцам. Все это оканчивалось мордобитием, штрафным изолятором на 10 суток, а то и запиранием в зону за всякие выдуманные повинности. Всегда существовали свидетели его хулиганских выходок, писалась масса жалоб, но когда приезжали проверки, все от страха замолкали. Поэтому злыдню ставили на вид и уезжали восвояси. И он начинал злобствовать еще сильнее.

Но когда массивные кулаки Крупко больно коснулись интеллигентного Караханяна, тот свою жалобу отправил весьма высоко, и я оказал ему помощь, сочиняя текст письма. Мы писали о творящемся беспределе, о бессмысленно жестких нравах местного руководства, упоминали множество других жалоб, которые уже были якобы рассмотрены, а затем почему-то оставлены без внимания. Поскольку обычно рука руку моет, это письмо шло прямиком зав. отделом Административных органов при ЦК КПСС Савенкову. А еще в Генеральную прокуратору и в МВД.

Наш «крик души» имел резонанс, и вскоре началось масштабное и детальное расследование. К нам нагрянула весьма серьезная комиссия с представителями прокуратуры, МВД, Административного отдела. Уж больно грамотно и складно мы написали письмо, уж больно много возмутительных фактов там приводилось. Боясь последующей расправы, запирания в зону и иных репрессивных мер, Генрих в письме назвал себя «осужденный поселенец X». И логично объяснял причину такой анонимности: «Я готов открыть свое имя, но только если в плане расследования начнут приниматься серьезные меры. А все не ограничится обычной профанацией, как уже неоднократно происходило. Мне пока еще жизнь дорога!»

На этот раз копали действительно глубоко, не покупаясь на предложения «выпить водочки и в баньку сходить попариться». Крупко понимал, что дело принимает нешуточный оборот и сильно нервничал, даже заикаться начал. Вместе с представительной делегацией в нашем поселении теперь часто бывал и Василега, явно выдерживая нейтральную позицию.

И вот как-то он вызвал меня и показал письмо, которое и вызвало столько шума:

— Это грамотный человек писал, не простой бродяга… Вот ты послушай, как гладко стелет, мерзавец.

Он поделился некоторыми яркими выдержками моего сочинения, при этом внимательно следя за моей реакцией. Я же, как можно равнодушнее пожал плечами:

— Да, гладко написано. Ну, может какой умный вольнонаемный постарался. А вы на меня подумали? Нет, я конечно этого Крупко недолюбливаю, но особо вреда от него не испытал. Может, благодаря нашему знакомству. Еще раз спасибо вам!

— Не ты, Шпис, не ты. Почти верю… На самом деле, я ведь многое знаю про Крупко и им творимые безобразия… Но у него «волосатая рука» в лице первого секретаря Воркутинского обкома партии, а это уже уровень, понимаешь? И хоть я его непосредственный начальник, да не могу освободить от должности. Вот такие пироги…

И вдруг Василегу осенила какая-то хитрая мысль. Наверное, мозг сработал по той же схеме, как в недавней истории, когда пришла Лариса хлопотать о моем трудоустройстве:

— Ага… Я сейчас приду. Подожди-ка меня. Надо кое-что проверить.

И он прямиком отправился в спецотдел, где хранились бумаги, написанные разными заключенными. Он сравнил почерк, вычислил Караханяна и захотел, чтобы я позвал его. Генрих пришел. Заметно нервничал, выглядел испуганным и угрюмым и явно ожидал подвоха.

— Я тебя пригласил по одному очень важному вопросу. Тут вот пришла жалоба, подписанная «X», а написал ее ты. Но ты расслабься, я никому ничего не скажу. Во многом ты прав, что уж тут!

Генрих с укором посмотрел на меня.

— Нет, Юра не виноват. Вот твое заявление на новую шапку, а вот «телега», я просто почерк сравнил. Но ты обязательно все расскажи комиссии. Справедливость восторжествует, мы все честно расследуем. Обещаю лично.

А его обещание многого стоило! Когда начались допросы поселенцев, сначала никто ничего не говорил. Но Караханян, понимая, что ему уже отступать некуда, проводил разъяснительную работу в массах. Прежде всего объяснял, что своим молчанием они обрекают себя на будущие беды. И вот уже поселенцы начали признавать описанные в письме факты, приводить новые, не менее вопиющие. Возбудили уголовное дело, Крупко отстранили. Мы победили! А тем временем наступила весна, снег растаял, и в свет выпустили новый позитивный закон. Или про амнистию, или какой-то иной законодательный акт, но многих заключенных стали условно-досрочно освобождать. И я решил воспользоваться этой радужной перспективой, благо приблизилось уже 3/4 полного срока. Прошло и 6 месяцев моей жизни на поселении, необходимых, чтобы начать ходатайствовать. Хорошую характеристику подписал начальник отряда Шулыгин, начальник колонии тоже не пожалел доброго слова. Наблюдательная комиссия от поселкового совета единогласно голосовала за мое освобождение — целый вечер пил с ее председателем и приглашал в гости в столицу:

— Давай, погуляем…

— Нет, не тянет что-то. А вот дочку хотел бы отсюда вытянуть, пусть уезжает из этой глухомани…

— Поможешь ей?

Пьяный председатель тыкал мне в лицо фотографию какой-то толстухи, которую называл «ласточкой», и скоро уже не вязал лыка.

Характеристика, копия приговора, решения наблюдательной комиссии — все это ушло в Печору в народный суд. Василега позвонил председателю суда и попросил рассмотреть мое дело поскорее. А этот звонок много чего значил. Прокурор тоже обещал не опаздывать на заседание, которое назначили на следующий день. Со мной приехал начальник отряда, который выступил, зачитал решение наблюдательной комиссии. Суд удалился на весьма формальное заседание, и вскоре я уже был свободен. Сбегал за шоколадками для секретарши, чтобы быстрее напечатали определение суда. Вот оно, готово! Но требовалась еще справка из спецчасти. А уже пять вечера, все закрыто, и майские праздники на носу. С каким же нетерпением я ждал 3-го мая! Вроде всего два дня, хорошая погода, но как мучительно медленно двигались стрелки часов. Вдобавок, снесло мост, и я с провожающими двигался вброд в резиновых сапогах по шею. Но чего ради свободы не сделаешь! Основные вещи, телевизор, приемник я оставил Генриху, остальное имущество несли на вытянутых руках. Иногда и меня самого слегка приподнимали за подмышки, как самого маленького по росту. Мы изрядно вымокли и вымерзли и сразу же пошли отогреваться в баню по ту сторону Сыни, потом в спецчасть за справкой. А поскольку поезд Воркута — Москва останавливался только в Печоре, то с последней местной электричкой я уехал туда. Часов в восемь поехал к Ларисе, на прощальный ужин. Она хотела, чтобы после ресторана я поехал к ней, но я отказался — поезд уходит в пять утра. Мы простились, у нее в глазах стояли слезы. Мы пообещали списаться, я даже приглашал ее в Москву, но жизнь распорядилась иначе. И больше мы уже никогда не встречались.

На вокзале я купил место в комнате отдыха, но мне не спалось. Меня мучили радужные перспективы, я вскакивал и смотрел на часы, боялся проспать поезд. Соседи шикали. Не спалось мне и в поезде, на верхней боковой полке. Я лежал и смотрел, как в ночи проносились редкие огоньки затерянных станций и покосившихся избушек, где кого-то, как и меня, мучила бессонница.

Словно случайно залетевшие светлячки, огоньки таяли, и оставался лишь стук колес, с каждым оборотом приближавших меня к Москве. Я возвращался и наслаждался каждой минутой своего возвращения. Это сладостное ожидание жалко было отдавать сну, я сполз со своего лежбища и вышел в тамбур. Там нещадно смолил лысоватый мужичок с синими наколками на высохшей руке. Из «наших»… Нет, скорее из «чужих»:

— Что, братишка, тоже только откинулся? Куда путь держишь? Или не до разговоров?

Я молча кивнул. Мне не хотелось бесед с этим «братишкой», не хотелось расспросов «где сидел и за что мотал», тюремного сленга и тяжелых воспоминаний. Несмотря на долгий срок, я так и не стал принадлежать этому зарешетчатому миру, он оставался для меня чуждым и неприглядным. В принципе, достаточно интересная экскурсия, которая просто излишне затянулась. Ну да чего уж теперь жалеть, дело прошлое… Я возвращался.

Так закончилась моя Печорская эпопея. Кстати, несколько лет назад мне домой позвонил один молодой человек и представился сыном Олега Павловича. Говорил, что его отец тепло отзывался о нашем знакомстве, следил за моей судьбой и считал меня одним из самых интересных заключенных, прошедших через его систему. Молодой человек звонил не просто передать комплименты, он, якобы, мечтал попасть на сцену и просил моей помощи. Я был совсем не против, назначил встречу, но никто на нее не пришел.