СЛЕДСТВИЕ ПОШЛО ПО ВТОРОМУ КРУГУ

СЛЕДСТВИЕ ПОШЛО ПО ВТОРОМУ КРУГУ

Успех надо было развивать, и 26 ноября 1946 г. Алексей Протопопов-Медер обратился с жалобой на неприемлемые действия следователя к Верховному прокурору СССР. Такой должности в Советском Союзе не было, имелся Генеральный прокурор СССР, но либо таких тонкостей Алексей Михайлович не знал, либо такое обращение допустил намеренно, чтобы оградить от подозрений адвоката Чернину.

Рассказав о своих злоключениях, Алексей Протопопов-Медер обратился к прокурору с просьбой — принять меры, чтобы были исправлены намеренно внесенные следователем искажения в его показаниях, чтобы были приобщены к делу документы, из которых следует, что он австрийский подданный, мобилизованный в германскую армию, и чтобы были допрошены свидетели, подтверждающие его показания.

Одним из таких свидетелей, по мнению Алексея Михайловича, мог быть пленный полковник фон Рентельн, бывший в июле 1945 года выборным старшиной лагеря военнопленных № 9.

Но фон Рентельн в 1946 году находился под следствием по обвинению в военных преступлениях, и контрразведка тщательно разрабатывала его связи — искала укрывшихся сообщников. Жалоба Протопопова-Медера привлекла внимание начальства контрразведки.

Ни одна жалоба, написанная за время пребывания в плену Алексея Михайловича Протопопова-Медера, не была отправлена адресатам. Следователь приобщал эти жалобы к делу, и они, в конце концов, явились достоверным свидетельством беззакония и произвола, творимого коммунистическим руководством СССР. Правда, в случае возникновения каких-либо конфликтных ситуаций между сотрудниками контрразведки или контрразведки и прокуратуры эти жалобы и ходатайства могли быть пущены в ход как орудие сведения счетов. Видимо, это произошло и в данном случае.

7-я сотня 1-го полка русского корпуса в Югославии. Командир А. М. Протопопов.

Повторное следствие по делу немецкого военнопленного Алексея Протопопова-Медера началось с того, что от ведения дела был отстранен майор Герасимов, не сумевший выполнить волю начальства и осудить невиновного. Новый следователь — им стал сам начальник отделения контрразведки Управления МВД по Новосибирской области майор Пастаногов — вынужден был приобщить к делу показания Александра Шевченко-Шевцова, 1894 года рождения, уроженца станицы Егорлыкская, агронома, содержавшегося в Кемеровской тюрьме № 1:

«ВОПРОС: Скажите, Шевченко, при каких обстоятельствах вы попали в эмиграцию?

ОТВЕТ: В 1916 году я окончил в Тифлисе школу прапорщиков, по окончании которой был зачислен в чине прапорщика в 123-й Козловский полк. Это было в 1916 году, в составе названной части я воевал в должности командира роты против немецкой армии. На Западном фронте в царской армии я был до 1918 года, т. е. до революции. В связи с революцией в России я уехал домой в станицу Егорлыкскую, где прожил до 1920 г. Положение мое было неопределенное. Я лично хотел уехать за границу в Югославию, и в ноябре 1920 года я Черным морем, на английском пароходе выехал в Югославию, где снял комнату в Белграде. Живя в Югославии, я работал на разных работах, к тому же мне, как русскому эмигранту, Сербское правительство выдавало 400 динаров. Там я окончил сельскохозяйственный институт.

ВОПРОС: Другие русские граждане в Югославии были, и откуда они туда попали?

ОТВЕТ: В Югославию после революции русских эмигрантов попало очень много, по неточным данным около 35 тысяч человек. В числе эмигрантов были люди буржуазного происхождения и офицеры царской армии. Русские в Югославии работали по всей стране.

ВОПРОС: Чем занимались русские белоэмигранты в Югославии с начала Отечественной войны Советского Союза с Германией?

ОТВЕТ: Русские белоэмигранты в Югославии в начале войны Германии с Советским Союзом начали формироваться в Русский корпус. Его формировал бывший полковник царской армии Скородумов. В 1941 году в этот корпус людей забирали по мобилизации, под угрозой расстрела. Затем формирование этого корпуса немцы поручили Штейфону. Он также русский полковник.

ВОПРОС: Для какой цели формировали Русский корпус в Югославии, и кто его формировал, т. е. какое правительство?

ОТВЕТ: Русский белоэмигрантский корпус формировался по инициативе немецкого командования под руководством немецкого майора Лехтентера. В корпусе инструктора были немецкие, целевое назначение этого корпуса, как нам объявили, — выезд на русско-немецкий фронт для борьбы против советской власти.

ВОПРОС: Какой личный состав Русского корпуса — из добровольцев или мобилизованных был, дайте ваши показания?

ОТВЕТ: Личный состав Русского корпуса был только из русских белоэмигрантов, казаков, солдат и офицеров царской армии и другой буржуазии. Эти люди в большинстве своем в корпус вступили добровольно, но небольшая часть их была взята по мобилизации.

ВОПРОС: Как вы вступили в корпус русского формирования в Югославии?

ОТВЕТ: Когда стал формироваться Русский корпус, я сначала в него не вступал, меня к себе вызвал на личные переговоры сам генерал Штейфон и предложил вступить в Русский корпус в качестве агронома, а если я не вступлю, сказал мне Штейфон, то я буду предан полевому суду, и я вступил в Русский корпус. Мне названный генерал предлагал чин (звание) лейтенанта немецкой армии, но я отказался.

ВОПРОС: Назовите фамилии тех, кто являлся вашими близкими друзьями в Русском корпусе?

ОТВЕТ: Находясь в Русском корпусе в должности агронома корпуса, я обслуживал подсобное хозяйство корпуса и жил при штабе. Там я познакомился с майором немецкой армии и белоэмигрантом, корпусным интендантом Протопоповым-Медером Алексеем Михайловичем. Знакомство мое с ним было вначале чисто служебного характера, а затем мы стали личными друзьями. Он у меня бывал изредка на квартире в Белграде.

ВОПРОС: Что вам о себе рассказывал майор Протопопов-Медер Алексей Михайлович?

ОТВЕТ: Мне Протопопов-Медер Алексей Михайлович в 1944 г. в Белграде (Югославия) во время выпивки рассказывал, что он уроженец СССР, города Днепропетровска, именовал себя казаком русской армии. В 1917 г. Протопопов, будучи на русско-германском фронте, попал к немцам в плен, жил потом в городе Марибор, где и женился. Там же он окончил в Любляне железнодорожный институт и получил звание инженера. Из Германии он в числе городского населения Марибор отошел к Югославии, где он служил на железной дороге, не знаю в качестве кого. Там он служил до формирования Русского корпуса, с формированием Русского корпуса Протопопов A.M. в этот корпус вступил добровольно, ему немцы присвоили звание капитана, а потом за хорошую службу — майора. Протопопов был у немцев на хорошем счету, однако генерал Штейфон не любил Протопопова и неоднократно хотел снять его с должности. Но немцы защищали Протопопова и не давали снимать с данного поста.

ВОПРОС: Какой национальности был Протопопов?

ОТВЕТ: Протопопов был русским. Он мог так же, как и другие находиться в эмиграции, но он принял югославское подданство.

ВОПРОС: Почему Протопопов имеет вторую фамилию Медер?

ОТВЕТ: Мне эта история, почему он к своей фамилии пишет Медер, неизвестна.

ВОПРОС: Принимал ли участие в боях против советских войск белоэмигрантский корпус?

ОТВЕТ: Против советских войск корпус не воевал, а воевал против сербских партизан. В составе корпуса в боевых действиях принимал участие и Протопопов A.M. В 1944 году его откомандировали, он получил отпуск по болезни и выехал в Германию, в какой город — не знаю. И до осени 1944 г. я не знал, где был Протопопов.

ВОПРОС: Где вы снова встретились с Протопоповым?

ОТВЕТ: В ноябре 1944 года я был отправлен в Италию, город Амаро, где встретил майора немецкой армии Протопопова Алексея Михайловича. Он был в составе немецкой армии в казачьих частях под командованием генерала Доманова. Он был в должности командира офицерского резерва по строевой части.

ВОПРОС: Как попал Протопопов A.M. в армию генерала Доманова?

ОТВЕТ: Мне это неизвестно, но кажется, он попал потому, что называл себя казаком.

ВОПРОС: Против кого воевала армия Доманова?

ОТВЕТ: Армия Доманова воевала против советских войск и против итальянских партизан. В составе этих войск Доманова воевал и Протопопов.

ВОПРОС: Где в Германии жил Протопопов?

ОТВЕТ: Мне известно со слов Протопопова, что он жил в Берлине, у него из Берлина жена немка.

ВОПРОС: Что вы делали в Италии?

ОТВЕТ: Я когда прибыл в Италию в город Амаро, потом вступил в армию Доманова и выполнял обязанности пропагандиста в офицерском резерве.

ВОПРОС: Какое звание вы имели в армии Доманова?

ОТВЕТ: В армии Доманова мне присвоили звание капитана.

ВОПРОС: Какую пропаганду вы вели среди солдат армии Доманова?

ОТВЕТ: Я, будучи пропагандистом, читал историю Дона, Кубани и Терека офицерам резерва.

ВОПРОС: Когда вы попали в плен советским войскам, где?

ОТВЕТ: 9 мая 1945 года, место не помню где, нас пленили английские войска и передали советскому командованию в городе Юденбурге. В числе переданных был и Протопопов A.M.

ВОПРОС: Как вы попали в Австрию?

ОТВЕТ: Армия Доманова не хотела переходить на сторону союзных войск, поэтому английское и итальянское командование заявило ультиматум Доманову, дав ему три дня на эвакуацию в Германию, и мы с Протопоповым в составе армии Доманова из Италии ушли в Германию. Но по дороге в Австрии в городе Юденбурге были взяты в плен английскими войсками, затем переданы советскому командованию.

ВОПРОС: Протопопов в чине майора до какого времени находился и ходил в форме майора?

ОТВЕТ: Протопопов в чине майора был и будучи в плену у англичан, до дня передачи советскому командованию. В день передачи Протопопов снял с себя майорские погоны.

ВОПРОС: Какого политического убеждения Протопопов?

ОТВЕТ: Протопопов был большой противник нацизма, он проявлял симпатию к России, других убеждений не знаю.

ВОПРОС: Что еще можете добавить по делу?

ОТВЕТ: Больше по делу добавить ничего не могу».

Мы привели протокол допроса с соблюдением орфографии следователя.

Допрашивавший 9 августа 1946 года Александра Шевченко-Шевцова следователь имел целью добыть как можно больше доказательств, что Алексей Протопопов-Медер — русский, еще лучше — советский подданный. Но показания Шевченко свидетельствовали, что Протопопов издавна имел югославское гражданство, был офицером югославской армии, откуда попал в немецкую армию, на территории СССР не воевал, против Красной Армии не воевал. Для защиты это было главное, остальные показания Шевченко особого значения не имели.

Но следователь старался, как мог. Вряд ли эмигрант Шевченко знал про город Днепропетровск, для него это был Екатеринослав. Но следователь записал, что Протопопов родился в СССР, в Днепропетровске, и Шевченко поставил под протоколом допроса свою подпись. О том, как добывались показания свидетелей, рассказывает войсковой старшина Михаил Иванович Коцовский[31]:

«…B лагере появились следователи. Начались вызовы на допрос. Днем гнали на работу, а ночью на допрос.

Меня первый раз вызвал следователь в 6 часов вечера и держал до 5 часов утра, а в 6 утра я уже был на шахте, где должен был выработать 101 процент нормы.

Следователь, подполковник, встретил меня страшною бранью и угрозами револьвером. Я молча сидел и слушал все это. Состояние у меня в этот момент было безразличное, все мы ждали конца и молили Бога, чтобы скорее все решилось. Во время его ругани я, вероятно, улыбнулся, ибо он прекратил ругань и спросил, чему я улыбаюсь. Я ответил, что меня удивляет поведение офицера, носящего штаб-офицерские погоны. «Вас нужно не ругать, а вешать», — ответил он мне. После этого начался допрос, длившийся до 5 утра и вымотавший меня до такой степени, что я был как пьяный и только на морозе пришел в себя.

Такие допросы пришлось перенести десятки раз. Многих после такого допроса взяли в НКВД, в город Прокопьевск. Среди них были: полковник Скляров, сотник Дахин, лейтенант Невзоров, полковник Сомов, войсковой старшина Протопопов, полковник Кадушкин, полковник Фетисов, полковник Зимин, полковник Морозов.

Бывали такие допросы, когда следователь вызовет в 6–7 вечера, посадит против себя на стул, а сам что-либо пишет или читает. Вы сидите молча, смотрите на него. Через полтора-два часа задаст какой-нибудь не относящийся к делу вопрос, и опять два часа молчания, а если вы задремлете — беда вам будет: получите или удар по физиономии, или в одном френче поставят вас на мороз — «освежиться», как они говорили.

Сведения, данные на следствии, проверялись. На столе у следователя лежал лист бумаги, исписанный на машинке. Однажды следователь дал мне его прочесть. Там была описана почти вся моя жизнь в Югославии. Подпись была неразборчива».

Используя все эти методы, следователь мог фабриковать какие угодно показания. Правда, иногда попадались крепкие орешки…

Приобщив с большой неохотой показания Александра Шевченко-Шевцова к делу, майор Пастаногов приступил 6 декабря 1946 года к допросу подследственного.

С позиций юстиции казалось невероятным, что функции следователя и оперативного работника были совмещены в одном лице. Таким образом, добытые оперативным путем сведения автоматически становились юридическими доказательствами. Во всем мире сообщения агентуры, результаты несанкционированного прослушивания или подслушивания, перехваченные письма, украденные документы не принимались судом в качестве доказательств, на которых строилось обвинение. Но в Советском Союзе много лет существовал введенный Сталиным еще в 1934 г. упрощенный порядок судопроизводства, направленный на физическое устранение неугодных режиму лиц, групп и классов. История с Алексеем Протопоповым-Медером в этом смысле не была исключением.

Вызвав к себе подследственного, начальник контрразведки приступил к допросу. Чтобы поймать непокорного Протопопова-Медера на слове, майор Пастаногов избрал нехитрую тактику допроса: своей рукой в протоколе он записывал поставленный вопрос, после чего подследственный должен был своей рукой писать ответ и после каждого ответа — ставить подпись.

Допрос был посвящен выяснению обстоятельств знакомства Алексея Протопопова-Медера с полковником фон Рентельном. Следователю важно было доказать, что между ними был сговор, что слова Протопопова о существовании его личных документов, подтверждающих австрийское, сербское и германское подданства — выдумка, обман следствия. Допрос длился без перерыва четыре часа:

«ВОПРОС: В своем заявлении от 26 ноября 1946 г. вы возбудили ходатайство о допросе в качестве свидетеля бывшего полковника немецкой армии фон Рентельна. Скажите, где и когда вам стал известен указанный вами фон Рентельн?

ОТВЕТ: Фон Рентельна я впервые встретил в лагере военнопленных № 9 в Зенькове, возле Прокопьевска.

ВОПРОС: А впоследствии где и при каких обстоятельствах вы встречались с фон Рентельном?

ОТВЕТ: Полковник фон Рентельн возглавлял военнопленных немцев в названном лагере. В то время я был командиром 2-й строительной роты и явился к фон Рентельну с документами, то есть с паспортом австро-германским, так как я предназначался для отправки с немцами на постройку лагеря № 2, но меня новый начальник лагеря не отпустил. Таким образом, мои документы фон Рентельн просмотрел и передал своему адъютанту, а тот, в свою очередь, начальнику лагеря. Кроме названного случая, я видел полковника фон Рентельна в суде, когда его судили, и в тюрьме, в камере № 43.

ВОПРОС: Дайте более подробные показания о встрече с фон Рентельном, произошедшей после суда.

ОТВЕТ: 21 октября 1946 года я видел полковника фон Рентельна в суде, когда его вели в зал заседаний. Говорить мне с ним нельзя было, так как конвой не разрешал, да и подойти невозможно было, так как меня выводили.

ВОПРОС: В своем заявлении от 26 ноября 1946 г. вы указали: «полковник Рентельн в Новосибирской тюрьме». Откуда вам стало известно о том, что в момент составления вами указанного заявления он содержался в тюрьме?

ОТВЕТ: По возвращении из суда я был отправлен в тюрьму, там проходил обыск и видел, как вывели фон Рентельна и повели в баню.

ВОПРОС: Выше вы показали, что, кроме встречи с фон Рентельном в Прокопьевском лагере, вы виделись с ним в суде. Теперь вы заявляете, что видели его в тюрьме. Возможно, вы еще где-либо встречались с фон Рентельном?

ОТВЕТ: Кроме указанного случая, я больше его не видел, и где он в данное время находится, не знаю.

ВОПРОС: В своих показаниях о вашей встрече с фон Рентельном в здании суда и в помещении тюрьмы вы не сказали об имевшихся между вами разговорах. Дайте показания об этом.

ОТВЕТ: Разговоров у меня с фон Рентельном не было, да и не могло быть, т. к. я его видел издали, а кричать я не мог, да и незачем.

ВОПРОС: Следствием установлено, что в октябре 1946 г. вы содержались совместно с полковником фон Рентельном в камере № 43 Новосибирской тюрьмы. Скажите, в каких целях вы пытались это скрыть?

ОТВЕТ: Совершенно верно, в октябре 1946 г. полковник фон Рентельн был переведен из больницы в камеру № 43, но я из этой камеры был направлен в камеру № 35.

ВОПРОС: Скажите, сколько времени вы находились вместе с полковником фон Рентельном в камере № 43, и объясните, почему вы пытались скрыть это обстоятельство?

ОТВЕТ: Сколько времени я был совместно с полковником фон Рентельном в камере, я не помню, но было несколько дней. Это обстоятельство я не скрываю, а просто понял вопрос так: когда я в последний раз, т. е. после суда, встречал или видел полковника фон Рентельна.

ВОПРОС: Вы опять говорите неправду! Выше вы показали, что, кроме вашей встречи с Рентельном в Прокопьевске, вы видели его в суде. Скажите, почему вы пытались скрыть ваше совместное пребывание с Рентельном в одной камере, в которой вы находились до суда?

ОТВЕТ: Как я показал выше, что я понял вопрос, то речь идет о времени от 21 октября до 26 ноября 1946 г. когда я подал жалобу. О том, что я был совместно с названным в октябре 1946 г. несколько дней, я забыл, и понял, что об этом меня не спрашивают, что вопрос относится к времени после суда, когда мне стало известно, что фон Рентельн находится в тюрьме.

ВОПРОС: Вы пытались скрыть от следствия свое пребывание в одной камере с Рентельном, что следствие в таком случае не будет знать о вашей просьбе, с которой вы обращались к фон Рентельну, уговаривая последнего дать показания о вашем австрийско-германском подданстве.

ОТВЕТ: Я не пытался и не пытаюсь скрывать свое совместное пребывание в камере с фон Рентельном. Я также не уговаривал его давать обо мне какие-либо ложные показания как свидетеля, потому что он читал мой паспорт австро-германский в июле месяце 1945 г. в лагере № 9 в Зенькове, причем в присутствии адъютанта полковника фон Рентельна — И. Г. Березлева.

ВОПРОС: Объявляем вам показания Рентельна: «Вместе со мной в 43-й камере тюрьмы сидел Протопопов-Медер, который просил меня дать показания на следствии, что он австрийско-германский подданный». Вы подтверждаете эти показания?

ОТВЕТ: Я не помню просьбы, указанной вами. Знаю, что фон Рентельн читал мой австро-германский паспорт, и знаю, что я австрийский подданный и германский подданный, а потому и указал его свидетелем.

ВОПРОС: Продолжаем объявление вам показаний фон Рентельна: «Я подтверждаю, что никаких документов от Протопопова я никогда не получал». Что вы можете сказать по существу этих показаний фон Рентельна?

ОТВЕТ: Я утверждаю, что полковник фон Рентельн в августе 1945 года, перед своим уходом из лагеря № 9 (в Зенькове), принял в присутствии своего адъютанта полковника И.Г. Березлева от меня мой паспорт (австрийско-германский), передал его своему адъютанту, и адъютант выяснял у коменданта- начальника лагеря, пойду я с ними строить лагерь № 2 или нет, тогда же мой паспорт и был передан начальнику лагеря № 9, а потому, чтобы напомнить это обстоятельство фон Рентельну, прошу с ним сделать мне очную ставку.

ВОПРОС: Далее свидетель Рентельн показал: «Протопопов-Медер просил моего совета, как ему объявить себя в лагере, не назваться ли немцем или заявить, что он русский». Вы подтверждаете показания Рентельна об этом?

ОТВЕТ: Это ложь, такого совета я не просил, и просить не мог, так как мои документы свидетельствуют, кто я такой.

ВОПРОС: Скажите, что рассказывали вы Рентельну о месте своего рождения?

ОТВЕТ: Я ничего не рассказывал Рентельну о месте рождения, так как сам твердо не знаю такового, а потому еще раз прошу с названным очную ставку.

ВОПРОС: Допрошенный по вашему ходатайству свидетель Рентельн показал: «Протопопов рассказывал мне, что он родился на юге России». Что вы теперь скажете?

ОТВЕТ: Такой глупости я рассказывать не мог, так как в действительности родился на юге Австрии, а не России».

В личном мужестве Алексею Протопопову-Медеру отказать было трудно. Оставшись один на один с контрразведчиком, от которого он зависел во многом, в том числе и по части условий содержания в тюрьме, он твердо держался выбранной линии поведения, прекрасно понимая, что это единственный путь к спасению.

Кое-какие результаты такого твердого поведения были налицо: состряпанное майором Герасимовым дело было возвращено на доследование. Правда, вместо военной прокуратуры, что давало бы некоторые дополнительные шансы, оно снова попало в контрразведку, но Алексей Протопопов-Медер понимал: дело, скорее всего, находится на контроле у вышестоящих властей и это может быть опасным как для него, так и для следователя.

Попытка уличить его в сговоре с полковником фон Рентельном не имела для подследственного существенного значения: на какую-либо статью раздела «Преступления государственные» она не тянула, а сроки наказания подсудимым в любом случае назначались по согласованному с Москвой регламенту. Скорее всего, майор Пастаногов пытался добыть для своего ведомства оправдательный документ, свидетельствующий о необычайном коварстве разоблаченного врага и прикрывающий царящую в новосибирской контрразведке халатность, благодаря которой имела место утечка совершенно секретных сведений — где содержится подследственный фон Рентельн. Это, действительно, были совершенно секретные сведения, и за плохую их сохранность майор Пастаногов мог попасть под суд.

Примерно в это же время, в конце декабря 1946 г. в лагере для военнопленных № 525 был допрошен военнопленный словенец Карл Дьяк, показавший, что знает Протопопова как белоэмигранта, и подтвердивший, что Протопопов был мобилизован в немецкую армию как офицер югославской армии.

Тогда же в Москве на Лубянке был допрошен Евлампий Кочконогов, уроженец Новочеркасска, бывший полковник немецкой казачьей армии. Он заявил, что знает Протопопова-Медера с 1945 года только под фамилией Протопопов и что из разговоров с другими офицерами ему известно, что Протопопов является уроженцем Ростовской области и до войны находился в эмиграции где-то в Европе. 3 января 1947 года майор Пастаногов вызвал к себе Алексея Протопопова-Медера, чтобы объявить ему об окончании следствия по обвинению в преступлениях, предусмотренных статьей 58-3 УК РСФСР. Никакого другого обвинения майор Пастаногов при всем желании (а оно было очень большим!) предъявить не мог: согласно указанию из Москвы эту категорию военнопленных можно было судить только по статье 58-3.

На протоколе об окончании следствия Алексей Михайлович написал:

«Следствие считаю не оконченным, прошу затребовать мои документы (австрийский паспорт 1918 и 1944 г., военную книжку, декрет о гражданстве в гор. Лютомер от 1925 г., медицинское свидетельство за 1944 г.), которые были сданы мною 12 июля 1945 г. в лагере № 9 в Зенъкове, из коих свидетельство об австро-германском подданстве оказалось в деле, лист № 204.

Прошу мне сделать очную ставку со свидетелями: Клеевым В. Т., Коцовским М. И., Шевченко-Шевцовым А. С., Ленивовым А. К., Благородовым П. П., Волкорез К, Вифлянцевым А. Н.,Дьяк Карлом и Рентельном Эвертом, так как в объективность записи свидетельских показаний следователем не верю. Прошу вышепоименованных свидетелей вызвать в суд на разбор моего дела… Предъявленная мне статья 58-3 обвинения не соответствует назначению, ибо я австро-германский подданный, в германскую армию был мобилизован. Гражданином СССР я никогда не был, на территории СССР тоже никогда не был, против Красной Армии не сражался… Прошу дать мне возможность поговорить с военным прокурором, и только после разговора с военным прокурором подпишу настоящий протокол…»

Майор Пастаногов вынужден был сделать запись, что обвиняемый Протопопов-Медер отказался подписать протокол. Строго говоря, Алексей Михайлович был пока еще подследственным, обвиняемым он мог быть только в то случае, если его вина будет доказана, но такие тонкости майору были недоступны.

Возникла ситуация, крайне неприятная для следователя. Дело находилось на контроле, о неудачах следователей контрразведки знали теперь и в областном суде, и в областной прокуратуре, убедительных доказательств вины Протопопова-Медера не было, перспектива повторного возврата на доследование была вполне реальна. А это грозило и следователю, и его начальникам крупными служебными неприятностями вплоть до отстранения от должности и увольнения со службы.

1 марта 1947 года дело Алексея Протопопова-Медера было направлено в Москву в Главное управление НКВД СССР по делам о военнопленных (ГУП-ВИ НКВД СССР)[32] для рассмотрения в порядке надзора. Это было грубым нарушением законности: правом надзора за судебными и следственными делами располагала только прокуратура, но в отношении военнопленных такое за грех не считалось.

Телега советского правосудия медленно катилась по множеству сфабрикованных дел, пока не настала очередь дела Протопопова-Медера. 13 мая 1947 года руководство новосибирской контрразведки получило ответ из Москвы, подписанный полковником Лютым. Содержание ответа вполне соответствовало фамилии полковника:

«Ознакомившись с материалами следственного дела на заключенного Протопопова-Медера А. М. в предъявленном ему обвинении по статье 58-3 УК РСФСР отмечаю, что по делу необходимо провести доследование, а именно установить, когда Протопопов принял австрийское подданство.

Если Протопопов принял австрийское подданство после октября 1917 г., то в этом случае необходимо его состав преступления квалифицировать как измена родине и привлечь к уголовной ответственности по статье 58-1 пункт «б» УК РСФСР[33]. В случае невозможности доказать, что Протопопов принял австрийское подданство после октября 1917 г., необходимо будет перепредъявить ему обвинение по статье 58-4 УК РСФСР, соответственно с этим переоформить следственное дело, после чего направить последнее в военный трибунал. О результатах доследования и решении суда прошу донести в Оперативное управление ГУПВИ».

Это было полнейшее беззаконие. Главное управление МВД СССР по делам о военнопленных, государственный орган, обязанный заботиться о содержании военнопленных в соответствии с нормами международного права, требовал — во что бы то ни стало осудить военнопленного, и предлагал различные рецепты, как это сделать.

Следственные органы МВД СССР не были заинтересованы в установлении истины. Для них было безразлично, какое обвинение будет предъявлено военнопленному. В любом случае наказание было чудовищным по своей жестокости и несправедливости. Такое могло быть только в стране, где царствовал тоталитарный режим.

Через три недели после получения этой директивы из Москвы, 5 июня 1947 года, Алексей Протопопов-Медер был допрошен старшим следователем контрразведки лагеря для военнопленных № 199, куда он был на время переведен. В протоколе допроса говорилось:

«ВОПРОС: Вам вновь предъявляется обвинение по статье 58-1 «б» УК РСФСР, т. е. в измене родине. Признаете себя виновным по предъявленному обвинению?

ОТВЕТ: Виновным себя не признаю, так как советским гражданином я никогда не был. Подданным Советской России я никогда не являлся. Советская Россия для меня родиной никогда не была, а поэтому я и не мог изменить родине. Я подданный австрийско-германского государства.

ВОПРОС: А почему вы отказываетесь подписать постановление о предъявлении вам обвинения?

ОТВЕТ: Отказываюсь подписать постановление по моему обвинению, потому что я никогда инкриминируемое мне обвинение не совершал и не мог совершить, так как я никогда не являлся советским подданным.

ВОПРОС: Когда и где вы получили австрийское подданство?

ОТВЕТ: Как я пояснял на предыдущих допросах, попав в плен к австрийцам, я, по существу, не принимал австрийского подданства, а восстановил его, предъявив документы матери и деда.

ВОПРОС: Вы по национальности русский и родились в городе Новочеркасске, что подтверждается вашими ответами на опросный лист, заведенный в лагере военнопленных, и вашими показаниями от 13 декабря 1945 года…»

Доведенный до истерики старший следователь оперативно-чекистского отдела лагеря для военнопленных № 199 капитан Толкачев объявил Алексею Протопопову-Медеру об окончании следствия по обвинению его в преступлениях, предусмотренных статьей 58-1 «б» УК РСФСР — измена родине.

Это была самая страшная статья, предусматривающая в виде наказания смертную казнь, а после ее отмены — лишение свободы сроком на 25 лет.

В данном случае под изменой родине понималось, что Алексей Протопопов-Медер принял задолго до Второй мировой войны югославское, а затем германское подданство. Но применять к нему статью, карающую за измену родине военнослужащих Красной Армии не было никаких оснований. Уголовный кодекс РСФСР, на основании которого предъявлялись обвинения Протопопову-Медеру, был утвержден в 1927 г. Иными словами, коммунистическое руководство СССР придавало закону обратную силу.

Собственно, такой политики коммунистическое руководство РСФСР, а затем СССР, придерживалось всегда. Вскоре после окончания гражданской войны ВЦИК[34] и СНК РСФСР обратились к находящимся за рубежом в эмиграции солдатам и офицерам белых армий с призывом вернуться на Родину, пообещав за это амнистию тем, кто не запятнал себя военными преступлениями. Но обнаруженные в 1992 г. документы, долгое время находившиеся на секретном хранении в архиве КГБ, свидетельствуют, что всех вернувшихся ожидала расправа. Амнистии не подлежали все те, кто имел чин младшего унтер-офицера и выше. Подобная история повторилась и в 1954 году, когда председатель КГБ Иван Серов сообщил в ЦК КПСС, что за рубежом находится свыше 450 тысяч «невозвращенцев» — бывших советских граждан, по разным причинам отказавшихся вернуться в СССР после Второй мировой войны. Серов указал, что в случае возникновения военного конфликта между СССР и США и Великобританией эти люди будут использованы западными властями в качестве живой силы. Серов предложил объявить амнистию всем этим людям, в том числе и тем, кто служил в РОА, казачьих частях, полиции, жандармерии, в разведывательных и карательных органах. Был подготовлен проект Указа Президиума Верховного Совета СССР об амнистии. Но в секретных приложениях к письму Серова говорилось, что все вернувшиеся будут направлены в ссылку, в лучшем случае в Казахстан, в районы освоения целинных земель…

Алексей Протопопов-Медер отказался подписать подготовленный капитаном Толкачевым протокол об окончании следствия, заявив, что имеет ряд ходатайств.

Написанное им ходатайство сделало бы честь самому квалифицированному юристу. Прежде всего, Алексей Михайлович обратил внимание на то, что предъявленное ему дело содержит 325 листов, в то время как в Москву посылалось дело, в котором было всего только 238 листов. Значит, делал справедливый вывод подследственный, следователь по каким-то причинам изъял из дела 77 листов важных документов и свидетельских показаний, наверняка свидетельствующих в пользу подследственного.

Далее он потребовал вызвать и допросить свидетелей Клеева, Шевченко-Шевцова, К. Волкореза, Г. Волкореза, Ленивова, Овсяника, Березлева, поскольку очные ставки с ними были проведены тенденциозно, с грубым нарушением закона.

«Следователь угрожал свидетелям каторгой, оскорблял меня, мою жену, нацию, к которой я принадлежу со всей семьей. Показания свидетелей на очных ставках 17–20 февраля 1947 г. записаны не полностью, извращены и запутаны, на поставленные мною свидетелям вопросы отвечал и формулировал ответы сам следователь, а не свидетели. Следователь задавал свидетелям наводящие вопросы и зачитывал им их прежние показания. Протоколы моих допросов составлены не с моих слов. При производстве очных ставок со свидетелями прокурор не присутствовал, но спустя три дня, т. е. 20 февраля 1947года, он протоколы подписал», — как писал в своем ходатайстве Алексей Протопопов-Медер.

Попросив приобщить к делу все изъятые материалы и документы, а также материалы контрразведки СМЕРШ, прекратившей (как он полагал) его дело в декабре 1945 года, и Кемеровского УМВД, прекратившего его дело в июне 1946 г., а также все семь личных его документов, сданных в июле 1945 г. в лагере № 9 в Зенькове, Алексей Протопопов-Медер вполне обоснованно указал, что обвинение по статье 58-1 «б» ему предъявлено неправильно, поскольку он иностранец, гражданином СССР никогда не был, на территории СССР ни до, ни во время Второй мировой войны не находился и против Красной Армии не сражался. Ходатайство заканчивалось требованием принять надлежащие меры к объективному ведению его дела.

Наверно, никогда в своей практике органы контрразведки Новосибирской области не сталкивались с таким безудержно смелым протестом против фальсификации и произвола. Но за их спиной была мощная поддержка власть предержащих.

На следующий день, 6 июня 1947 года, капитан Толкачев, ничтоже сумняшеся, вынес постановление по этому ходатайству, адресованному вовсе не ему, а Генеральному Прокурору СССР. Рассмотрев ходатайство, следователь постановил:

«Ходатайство обвиняемого Протопопова-Медера А. М. о вызове в судебное заседание свидетелей Клеева, Шевченко-Шевцова, Волкореза К., Волкореза Г., Ленивова, Овсяника, Березлева оставить на усмотрение, ходатайства по приобщению к делу ранее изъятых материалов и личных документов, как не имеющие существенного значения для дела, на основании статьи 114 УПК РСФСР отклонить».

Тем самым следователь ориентировал военный трибунал, как следует ему поступать во время судебного следствия.

Это постановление было объявлено подследственному (капитан Толкачев назвал его обвиняемым преждевременно) под расписку. Но ходатайство, написанное Алексеем Протопоповым-Медером, все же не пропало втуне.

21 июня 1947 года заместитель военного прокурора войск МВД Западно-Сибирского округа полковник юстиции Латышев, рассмотрев направленное ему на согласование обвинительное заключение по обвинению Протопопова-Медера А. М. в преступлениях, предусмотренных статьей 58-1 «б» УК РСФСР, это обвинительное заключение отменил ввиду отсутствия события преступления. Дело в очередной раз было направлено на доследование.

Казалось бы, соображения, которые принял во внимание полковник Латышев, должны были сыграть решающую роль и для отмены обвинения по статье 58-3 УК РСФСР — ведь Протопопов-Медер получил иностранное гражданство давным-давно, когда никакого СССР на свете не было. Но не тут-то было.

11 июля 1947 года тот же полковник Латышев утвердил обвинительное заключение по обвинению Алексея Протопопова-Медера в преступлениях, предусмотренных ст. 58-3 УК РСФСР. Это обвинительное заключение, подписанное 7 июля оперуполномоченным контрразведки лагеря № 199 капитаном Аникиным, почти дословно повторяло то, которое было составлено 27 августа 1946 г. майором Герасимовым, с той разницей, что о национальности и гражданстве Алексея Михайловича было сказано, что он русский, принявший австрийское подданство в 1918 г.

Капитан Толкачев, неудачно пытавшийся выполнить указание начальства и «пришить» военнопленному Протопопову-Медеру обвинение в измене родине, от участия в деле был отстранен.

Капитан Аникин составил список лиц, подлежащих вызову в судебное заседание трибунала: Чегодаев-Саконский, Березлев, Шевченко-Шевцов, Вифлянцев, Клеев, К. Волкорез, Г. Волкорез, Ленивов, Телегин, Коцовский, Белый, Рентельн.

1 августа Алексей Протопопов-Медер направил в военный трибунал, где должно было слушаться дело, жалобу-ходатайство. Содержание ее мало отличалось от поданной 5 июня.

4 августа его вызвали в административное помещение 4-го лагерного отделения 199-го лагеря для военнопленных. В небольшой комнате за столом, покрытым красной скатертью, сидели четверо военных: председатель военного трибунала войск МВД капитан Сопин, члены трибунала капитан Сидоренко и старший лейтенант Волков, секретарь трибунала старшина Тетерин. Ни представителя обвинения, ни адвоката в комнате не было. Это был очень плохой признак.

Выслушав Протопопова-Медера, изложившего свою биографию, председатель трибунала разрешил ему заявить имеющиеся ходатайства… Они были несложными: привлечь свидетелей, которые могли бы подтвердить австрийское гражданство подсудимого, предоставить защитника — адвоката Чернину, работу которой готов был оплатить подсудимый из заработанных в лагере денег, приобщить личные документы, подтверждающие австрийское гражданство подсудимого и изъятые у него в июле 1945 года.

Трибунал удалился на совещание, и через несколько минут было оглашено определение:

«Рассмотрев в судебном заседании ходатайство обвиняемого Протопопова-Медера Алексея Михайловича о допущении адвоката для защиты его интересов, о вызове свидетелей по делу, указанных в списке обвинительного заключения, и о приобщении к делу изъятых у него во время пленения австрийского и немецкого паспортов в подтверждение подданства, военный трибунал

ОПРЕДЕЛИЛ:

ходатайство обвиняемого Протопопова-Медера о допущении защиты и вызова свидетелей удовлетворить, а в приобщении указанных им документов — отказать, так как в деле имеется справка, из которой видно, что документы, австрийский и немецкий паспорта, у обвиняемого Протопопова не изымались, дело слушанием отложить, а обвиняемого Протопопова-Медера А. М. этапировать в лагерь № 525 МВД СССР гор. Прокопьевск, по месту нахождения свидетелей».

Заседание трибунала продолжалось 55 минут. Обвиняемого увели.