Полтва шумит…

Полтва шумит…

Педагог и спортсмен Кригер, живя за оградой гетто, обучился слесарному ремеслу. Он был штукатуром, столяром, выглаживал металлическими стружками паркет во «дворце» Гжимека, работал монтёром и прорабом, ему доводилось выполнять обязанности инженера-строителя. Собственными руками он построил не один десяток бункеров для того, чтобы было где прятаться во время акций его знакомым и родным — старикам, женщинам и детям.

Но всякая новая акция и особенно последнее назначение Гжимека комендантом лагеря подсказывали Кригеру близость конца. Ещё в юности он перестал верить раввинам и надеяться на Бога и теперь не обольщал себя призрачными надеждами, авось пронесёт… Чем меньше оставалось мирного населения в северных кварталах Львова, тем всё неотвратимее приближался день, когда уже никакой бункер и самый надёжный аусвайс не спасёт. И вместе с тем Кригер верил, что наступит снова жизнь без гетто, без акций, без издевательств и преследований, подобная той короткой, но озарённой свободой и национальным равноправием жизни советского Львова, что длилась всего 22 месяца, и была внезапно оборвана фашистским вторжением.

Ради одного возвращения этой жизни стоило жить и переносить стиснув зубы неслыханные унижения. То, что случилось в Сталинграде, заря победы, взошедшая над далёкой Волгой, помогали Кригеру в самые тяжёлые минуты отчаяния и отгоняли мысли о смерти.

Он вышел сегодня осторожно из квартиры на улицу, предварительно запрятав в «бункере» жену и детей, и был очень удивлён, обнаружив на лужайке перед своим блоком трёх незнакомцев. Все они были в серых комбинезонах, похожие на мастеровых, — рядом в чемоданчике находился инструмент. Они лежали на мураве и покуривали. Кригер так отвык от вида отдыхающих людей, не боящихся гестапо, что растерялся. Он снял кепку и сказал:

— Добрый день!

Все трое ответили кивками головы, а один из них, курчавый, с озорным вздёрнутым носом, повернул к Кригеру своё смешливое, веснущатое лицо и, щёлкнув крышкой табакерки, сказал просто:

— Закуривай!

Кригер осторожно присел на корточки около лежащих и, оглядываясь, взял натруженными пальцами щепотку табаку. Кивнув благодарственно, он свернул цыгарку и, чтобы завязать разговор, спросил:

— Как же вас пустили сюда? Гетто закрыто для арийцев!

Небольшого роста крепыш в кепке, лежащий напротив курчавого, засмеялся и сказал:

— Каналовый щур [1]всюду пролезет. Ты его не пустишь в ворота, так он под землёй проскользнёт.

— Значит, вы из городской канализации! — догадался Кригер. И тут же вспомнил, что вчера Руперт докладывал Гжимеку о забитых мусором трубах канализации. Прочистить их сами живущие в гетто не могли. Гжимек распорядился вызвать специалистов из города. И единственным из жителей Львова — неевреев — «король» гетто выдал этим троим пропуска в свои владения.

Вскоре, разговорившись с гостями из города, Кригep узнал, что они предполагают поработать в гетто долго. Канализацию здесь не осматривали и не исправляли с того дня, как северные кварталы были обнесены деревянным забором.

Кудрявого весёлого человека, который дал Кригеру закурить, звали Леопольдом Буженяком, Крепыш в клетчатой кепке носил фамилию Колендра, но охотнее всего откликался на своё имя — Антек. А бригадиром над этой троицей был самый спокойный и замкнутый, украинец Ярослав Коваль.

Его-то и повёл Кригер в блок дома 40 по Полтвяной показывать, где перекрывается вода. Пока они проходили по балконам, Коваль обнаружил, что в одной из пустых квартир хлещет вода. Он прикрыл кран. Потом, пройдя по забрызганному полу в спальню, посмотрел на разорение и покачал головой.

— Давно увезли? — спросил он Кригера.

— В последнюю акцию.

— А ты чего ждёшь? — спросил Коваль, глядя Кригеру прямо в глаза. — Или откупиться думаешь?

— Чем откупишься? — сказал Кригер грустно. — Вот весь мой капитал. — И он показал Ковалю свои ладони в шершавых мозолях.

— Тогда — вырывай, — сказал Коваль, оглядываясь. — Да я бы на твоём месте… Леса вокруг большие…

Нотка сочувствия в голосе этого пожилого человека, первые сердечные слова, услышанные здесь за два года, расположили Кригера к пришельцу. И он просто открыл ему свою тайну:

— Жена и дети у меня спрятаны. С ними не так-то просто бежать.

— Да, — согласился Коваль, — это багаж.

И замолчал.

Вдвоём они отыскали и перекрыли ржавую баранку водопроводного крана и вышли на улицу. И тут Кригер упросил канализаторов принять его в их бригаду.

— Пока вы здесь, я буду помогать вам. Мне денег за это не надо. Я даром. Важно, чтобы вы Гжимеку сказали про меня. Тогда меня в город усылать не будут. Всё ближе к детям и жене. В случае акции — помогу им! — умоляющим голосом просил Кригер.

К Гжимеку ходить не пришлось. Всё было устроено через Руперта, и с этого полдня Кригер на правах специалиста и хорошего знатока канализации начал работать в бригаде Ярослава Коваля.

Они вытаскивали тряпки и прочий мусор из канализационных люков, закрывали воду в покинутых домах и в течение одного дня спустили большое озеро грязной воды, заливавшее уже край площади, так называемой «плацмузик», на которой Иосиф Гжимек иногда, чтобы разнообразить управление своим обречённым «королевством», вызывал сводный оркестр и дирижировал им, неизменно придерживая правой рукой автомат.

***

Никогда до этого раньше Игнатий Кригер и не представлял себе, каков круг обязанностей рабочих, называемых «каналяжами». Больше того, беженец из Лодзи в советский Львов, Игнатий Кригер, прожил в этом городе до немецкого вторжения 22 месяца и не знал, что под городом протекает самая настоящая подземная река — приток Западного Буга, воды которой впадают в Балтийское море. Если бы ему сказали об этом раньше — он, рассмеялся бы. Занятый организацией спортивных состязаний, оборудованием стадионов, теннисных кортов, рингов для встреч по боксу, он видел над собою то ясное, то туманное львовское небо и мало задумывался о том, что происходит у него под ногами, на глубине каких-нибудь четырёх-пяти метров под каменным покровом мостовых. Только новые его знакомые — Коваль, Буженяк и Колендра — открыли ему тайну существования во Львове подземной реки Полтвы, давшей название и его улице.

Ещё в восемнадцатом веке, когда вокруг предместья средневекового Львова, сохранялся пояс оборонных укреплений с каменными стенами, земляными валами и арсеналами, река Полтва протекала по городу открыто и являлась одним из естественных препятствий на пути у врагов, то и дело осаждавших город. Со временем, в связи с ростом города, её постепенно замуровали.

В настоящее время эта маленькая речушка, начинаясь поблизости лесопарка Погулянки, протекает лишь несколько сот метров открыто, а дальше продолжает своё течение через весь город в железобетонном туннеле на север, до предместья Клепаров, вбирая в себя все сточные воды городской канализации.

Театр оперы и балета, замыкающий собою главную улицу города, некогда называвшуюся «Гетманскими валами», стоит как раз над туннелем Полтвы.

Но самое удивительное, что услышал Кригер от канализаторов, была весть о том, что туннелем Полтвы можно пройти свободно под всем городом, даже не нагибая головы — надо только иметь фонарик и хорошо ориентироваться в её русле.

— А где кончается туннель? — осторожно спросил Кригер у Буженяка.

— Да вон за этим забором, — кивнул Буженяк в сторону северной окраины гетто. — Там стоит домик огородника, а за ним, шагах в тридцати, — выход из туннеля, и дальше через Замарстынов и Знесенье Полтва плывёт открыто.

— За забором… — протянул Кригер. — Тут-то и загвоздка… Вот не будь забора…

— Для смелого человека никакой забор не страшен! — сказал Леопольд Буженяк и хитро подмигнул Кригеру зеленоватыми глазами.

Канализаторы ушли из гетто ещё засветло, оставив на квартире Кригера свой ннструмент — тяжёлые разводные ключи, зубила и молотки. Они ушли, а он, бедняга, растревоженный их простым рассказом о подземной реке, никак не мог уснуть. Хорошо им было бросаться словами: «Для смелого человека никакой забор не страшен!» Забор-то можно сломать — это верно, но ведь все знали, что с наступлением сумерек за этим плотным дощатым забором с двумя рядами колючей проволоки, натянутой поверху, дежурят либо патрули полиции, либо «аскеры» — навербованные из предателей родины власовцы, националисты калмыки, бандиты из бывших шаек Булак-Булаховича. На поводках у них собаки. Вот и сейчас, выйдя осторожно из квартиры на улицу, Кригер слышит тревожный лай овчарок, бегающих за деревянной стеной.

Такая овчарка быстро учует беглеца, даже если хозяин её заснёт на траве, нахлеставшись самогона-бимбера, и, неровен час, на этот лай примчится с балкона виллы Гжимека острый синеватый лучик прожектора.

Кригер прислушивается к визгливому лаю овчарок, и в то же самое время слух его постепенно приковывается к другому. Под ногами у него явственно шумит Полтва. Она течёт в каких-нибудь метрах трёх-четырёх от фасада дома, закованная в бетон, и Кригер жадно прислушивается к её свободному журчанию.

Ведь это — журчание свободы!

Стоит попасть в её канал — и человек спасён. Кригер уже знает, что от главного туннеля во все стороны города расходятся ответвления, или коллекторы. Протяжённость одних бетонных каналов, сказал ему Буженяк, составляет свыше 14 километров. А кроме них есть каменные и кирпичные каналы то овальной, то круглой, то яйцевидной формы. Есть каналы 80 на 140 сантиметров, 150 на 230 сантиметров, а некоторые — и 305 на 225 сантиметров — куда просторнее тех бункеров, которые устраивал Кригер для своих знакомых.

Но как попасть туда, в этот подземный рай, где кончается царство Гжимека, Силлера и Вильгayзa?

Одержимый навязчивой мыслью о спасении, усиленной тревожным предчувствием гибели, Кригер, взглянув на звёздное нёбо, лезет в подвал. Там, под грудой прогнивших колёс, им уже раньше был вырыт небольшой бункер для жены и детей.

Кригер достаёт лопатку и при тусклом свете восковой свечи роет убежище вглубь, держа курс на подземную реку. Приходится рыть полусогнувшись, на коленях. То и дело лопата скрежещет по кирпичу, с трудом выворачивает плотный бут, и после такого скрежета Кригер долго слушает — не идёт ли кто, не обнаружили ли его кротовью работу. За углом, в этом же блоке, — «ваха» (караульное помещение полиции). Если подняться наверх, оттуда часто слышны глухие голоса полицаев. Они «режутся» от скуки в карты, пьют спирт «бонгу», делятся воспоминаниями о последней акции на «нелегальных», обогатившей не одного из них.

У Кригера болят колени, изредка похрустывает и ноет позвоночник, особенно когда он тащит на спине мешки с землёй наверх и, поминутно останавливаясь, рассыпает её в тёмном закоулке двора, за мусорным ящиком.

Он уходит из подвала на рассвете, чтобы поспать час-другой, и с восходом солнца возвращается снова в свою нору. Дети запрятаны в бункере под подоконником. Пепа спустилась с ним в подвал и караулит у выхода. Хорошо, что сегодня воскресенье. Гжимек, наверное, уехал с Валли Эльбенгрехт в её имение за город, часть полицаев ушла строем молиться в собор святого Юра и слушать там проповеди униатского митрополита Шептицкого о том, что «большевики будут обязательно разгромлены», ну, а еврейские милиционеры, пользуясь отсутствием «короля» гетто, вместе со своим «генералом» Рупертом тоже, вероятно, отдыхают на траве «плацмузик».

Плохо, что землю выносить сразу нельзя. Кригер насыпает её в бумажные и рогожные мешки в старые юбки Пепы, сохраняет до ночи. Он роет без устали час, другой, третий, так, словно слышит позади себя дыхание гестаповцев. А вдруг ещё сегодня вечером начнётся очередная акция? Но жажда жизни побеждает страх, усталость, темноту.

Наконец, к вечеру лопата стукается в каменную трубу. За ней, за этой преградой, — река Полтва. Кригер слышит её быстрый бег, кипение её воды. Но от течения реки его отделяют девяносто сантиметров железобетона, которого ни лопатой, ни киркой, ни ломиком так просто не пробить. Правда, он захватил с собою длинное зубило из ящичка с инструментами, что оставили ему рабочие канализации. Он высекает зубилом проворные искры, после каждого удара молотком зубило отскакивает, а в ушах раздаётся такой грохот, будто сотни кузнецов затеяли тут, под землёй, состязание в ударах по наковальням. Бетон крошится очень плохо. Ещё удар! Второй! Третий! Ноет в предплечье. Кригер полулёжа ударяет по зубилу ещё раз. Лёгкий хруст — и острый клинышек падает на сырую землю. Зубило сломано. Другого такого нет. В полном отчаянии человек с натруженными руками, пахнущий потом и влажной землёй, с мозолями, натёртыми до крови, выползает из глубокой норы. По выражению лица мужа Пена сообразила: дело плохо…

Поутру, в понедельник, пришлось Кригеру оправдываться:

— Зубило ваше сломал, — сказал Кригер Буженяку, — хотел коляску сыну поправить и сломал…

— Интересно, для каких таких гуляний тебе коляска понадобилась, — отвечал Буженяк, разглядывая обломок зубила, — и, между прочим, на железе так зубило не сядет. Бункер строил? Поможет он тебе, как мёртвому кадило. Вырывать отсюда надо, пока жив.

— А ты поможешь? — в упор спросил Кригер.

— За мной дело не станет, — сказал Буженяк неожиданно просто, — ты парень рабочий. А вот как другие — не знаю. Поговорим.