Воздушные разведчики

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Воздушные разведчики

В Н-скую эскадрилью прибыл долгожданный эшелон с новыми самолетами. На разгрузку поспешили все, кто был свободен от дежурства и полетов, — техники, инженеры, летчики. Работали с охотой, весело, споро.

Командир эскадрильи майор Валуйко, опытный, бывалый летчик, с посеребренными ранней сединой висками обрадовался новым самолетам и в то же время забеспокоился: в последние дни налеты на аэродром участились. Фашистские бомбардировщики с авиационной базы в Северной Норвегии прилетали и утром, и днем, и вечером. И если они обнаружат не собранные машины… Страшно подумать! Выход был один — рассредоточить ящики, в которых находились аккуратно упакованные части самолетов, чтобы они не оказались объектом для бомбежки. А сейчас предстояла самая трудная задача: срочно собрать машины.

«Поручу Токмачеву, — решил майор Валуйко. — Токмачев — лучший в эскадрильи летчик, отличный организатор».

Высокий, худощавый капитан с живым, сильно обветренным лицом вошел в землянку командира.

— Явился по вашему приказанию, — отрапортовал он.

— Капитан Токмачев, немедленно займитесь сборкой самолетов. Один самолет соберете для себя.

В глазах Токмачева промелькнула радость и тут же исчезла, когда Валуйко уточнил:

— Как только освоите новую материальную часть, слетаете в разведку.

«Опять в разведку, когда же наконец в бой?» — огорченно думал Токмачев.

— Все машины должны быть собраны в кратчайший срок, — закончил командир.

* * *

Срубленные низкорослые сосны, молодые березы и вороха зеленых веток лежали около каждой площадки, на которых поспешно собирали новые самолеты.

Николай Иванович Токмачев, проверив, как идут дела, пришел на свою площадку, где работали два техника, и принялся им помогать. Один из техников, пожилой уже человек, хорошо разбирался в новой материальной части. Токмачев настойчиво расспрашивал его о всех тонкостях эксплуатации материальной части. Капитан уже познакомился с формуляром, где были записаны тактические свойства новой машины, и сейчас старался на практике вникнуть во все «тайны», начиная от смазки шарниров, системы бензопитания и кончая электрооборудованием.

Он увлеченно слушал объяснения техника и, когда сигнал боевой тревоги прервал «урок», сказал с досадой:

— И работать мешают, и учиться спокойно не дают!.. — Николай Иванович, сердито махнув рукой, принялся вместе с техниками укрывать зеленью наполовину собранную машину. Теперь фашистские летчики увидят сверху негустой смешанный лес — и только.

* * *

Сборка закончилась благополучно. Личный состав эскадрильи все время был начеку. Стоило раздаться сигналу тревоги, как все площадки, на которых работали авиаторы, ловко и быстро маскировались зелеными деревцами.

Теперь истребители готовы к взлету; летчики, теоретически изучившие материальную часть, начали проверять свои машины в воздухе.

Первым освоил новый самолет капитан Токмачев. «Хорошая боевая машина», — дал он восторженную оценку.

Николай Иванович шел по вызову командира эскадрильи на командный пункт, и в его сердце теплилась надежда: может быть, разрешат ему принять участие в воздушных боях с противником.

Майор Валуйко усадил его за дощатый стол, на котором лежала карта района боевых действий.

— Капитан Токмачев, вы должны не позже чем через пять — десять минут быть над целью. Вот здесь! — командир указал точку на карте. — Ваша задача: сфотографировать корабли противника до появления наших торпедоносцев, а затем после боя. Обстановка в районе вражеских кораблей и транспортов такова: облачность — десять баллов, высота ее — пять тысяч метров. Учтите, над конвоем патрулируют «мессеры» и «стодесятые». Их разгонят наши истребители. Залейте в дополнительные бензобаки горючее, а боекомплект не берите. На цель зайдете с территории противника. Сейчас полетите над морем к берегам Норвегии, чтобы вас не обнаружили. Если встретитесь с самолетом врага, уходите в облака с разворотом на запад и оттуда возвращайтесь обратно. Ясно?

— Ясно. Разрешите выполнять?

— Желаю успеха. — Майор Валуйко крепко пожал руку Николаю Ивановичу.

Капитан Токмачев хорошо понимал важность порученного ему задания. Его назначили разведчиком за высокое летное мастерство, за выдержку, за храбрость. И все же… если бы можно было принять участие в сражении, а не прятаться в облаках…

На аэродроме его техник нечаянно «посыпал соль на рану».

— Рисовать фашистов будете? — спросил он Николая Ивановича.

«Рисовать» — так называли в авиачасти фотосъемку боевых объектов.

— Да-а… — неохотно ответил Токмачев, надевая парашют. Он поспешно забрался в кабину, проверил мотор, опробовал рацию и дал знак технику, чтобы тот вынул колодки.

Самолет взмыл в воздух и устремился на север. Вскоре, изменив курс, Токмачев повел машину над морем, на запад.

Точно выполнив все указания командира эскадрильи, летчик оказался невдалеке от каравана противника. Вражеские самолеты группами кружились по секторам, охраняя с воздуха корабли и транспорты.

Пора начинать фотографировать караван. Но это не так-то просто… Фашистские самолеты ходят плотным строем. «Надо обмануть их бдительность», — решает Токмачев. Форсировав двигатель, он круто набирает высоту и прячется в облаках, затем стремительно и, самое главное, неожиданно для фашистов вываливается уже над кораблями. Послушный его воле самолет на предельной скорости несется над фашистским караваном с включенными фотоаппаратами.

Позади и ниже своей машины капитан Токмачев видит частые зенитные, разрывы.

«Запоздали…» — мысленно отмечает он и, развернув машину, снова прячется в облаках.

Первая часть задания выполнена. Теперь надо ждать, когда придут наши торпедоносцы…

Они появились в сопровождении истребителей точно в указанное время и, несмотря на мощный заградительный огонь зениток кораблей, сразу пошли в атаку на вражеский караван. Капитан Токмачев, поспешно покинув свое убежище в облаках, кружил над местом, где происходило морское сражение. Атаку торпедоносцев он видел впервые в жизни… Поверхность моря около плывущих кораблей вздыбилась. То тут, то там из глубин вырывались водяные столбы, крутились, как смерчи, и рушились, рассыпаясь брызгами. Но вот один фашистский транспорт, накренившись на левый борт, начал медленно погружаться в пучину.

Увлеченный фотосъемкой, Токмачев не заметил, как два вражеских самолета зашли сзади.

— «Ястреб», у вас в хвосте «мессершмитты», — услышал он по радио тревожное предупреждение и тут же, положив свой самолет в глубокий вираж, спрятался за спасительную облачную завесу.

Бой над морем разгорался. Воздушный разведчик с непрерывно работающими на борту фотоаппаратами носился над полем сражения, стараясь запечатлеть на фотопленке картину морского боя. Невдалеке он увидел мрачные гранитные скалы. Сверху казалось, что они загорелись от двух прижавшихся к ним пылающих кораблей. Через несколько минут скалы потемнели: вражеские корабли скрылись в водах Баренцева моря…

Выполнив задание, Токмачев возвращался на свой аэродром.

Погода изменилась. Неожиданно поднявшийся сильный встречный ветер, разорвав облака, угнал их далеко-далеко, туда, где море сливается с небом. И вдруг неяркую голубизну неба, освещенную скупым полярным солнцем, заслонил самолет со свастикой. Он бросился на Токмачева и выпустил длинную пулеметную очередь.

Пули застряли в фюзеляже, одна прошла совсем близко от кабины, оставив за собой дымный шлейф.

Спрятаться было негде — ни одного облака.

«Что делать? — молнией пронеслось в мозгу. — Снимки ценные… могут погибнуть…»

У Токмачева не было ни одного патрона, чтобы вступить в бой, и… все-таки он решил сражаться. Форсировав мотор до отказа, сотрясая воздух ревом двигателя, Токмачев бросился на вражескую машину. Фашист немедленно лег в вираж, было видно, что он вновь готовится к атаке. Снова воздух разрезали летящие пули, еще одна отметка появилась на плоскости его машины.

Токмачев словно слился со своей быстрой и верткой машиной. Он носился над морем, то круто взмывая ввысь, то резко снижаясь, почти задевая волну, то шел в лоб на врага, имитируя боевую атаку. Рядом с его самолетом пролетали пули, рвались снаряды, а Токмачев все продолжал свою отчаянную, бесстрашную игру.

Два краснозвездных истребителя появились совсем неожиданно, один из них с ходу зашел в хвост «мессершмитту» и ударил из всех пулеметов. Самолет со свастикой заскользил на крыло, охваченный огнем, и рухнул в море. К небу поднялся столб воды и тут же рассыпался блестящими на солнце брызгами.

«Благодарю, друзья!» — радировал капитан Токмачев.

Три истребителя строем возвращались на свой аэродром.

Когда сели, Николай Иванович выскочил из машины, подбежал к летчикам Рассадину и Бурматову и крепко обнял их.

— Если бы не вы, возможно, пришлось бы мне «купаться» в Баренцевом море.

В свою землянку капитан Токмачев вернулся хотя и усталым, но возбужденным: картина морского боя стояла у него перед глазами.

Когда в фотолаборатории проявили снимки, доставленные Токмачевым, стал ясным итог этого боя: эсминец, три транспорта и тральщик из фашистского каравана нашли свой конец в пучине Баренцева моря.

* * *

Все чаще и чаще приходилось Токмачеву разведывать пути вражеских караванов, фиксировать на фотопленке результаты морских и воздушных сражений. Его полеты стали дальними и рискованными. Но возвращался он всегда благополучно, отлично выполнив приказ командования, и хотя брал теперь с собой боевые запасы, вступить в бой с врагом ему не удавалось. Работа воздушного разведчика, серьезная, ответственная и опасная, в конце концов увлекла его. Он научился безошибочно определять с воздуха типы фашистских кораблей, изучил районы, где они предпочитали отстаиваться. В небе над Северной Норвегией Токмачев чувствовал себя так же уверенно, как над своим аэродромом.

В эскадрилью, которой командовал майор Валуйко, поступили сведения, что к берегам Северной Норвегии приближается караван неприятельских судов с военными грузами. Необходимо было уточнить местонахождение этих судов, навести на них наших торпедоносцев и высотных бомбардировщиков. Это ответственное и сложное задание поручили Токмачеву.

— Сегодня вы в последний раз летите на разведку, а завтра пересядете на ДБ-3. Подходящий для вас штурман уже есть, — добавил майор Валуйко.

Через сорок минут Токмачев уже летал над вражеским караваном. Ему оставалось лишь зафиксировать результаты атак торпедоносцев высотных бомбардировщиков.

Выскользнув из облака, он сделал заход, собираясь сфотографировать результаты морского боя, но навстречу ему сомкнутым строем кинулась четверка «мессершмиттов». Пришлось спрятаться в облаках.

«Вернуться? Но командованию важно, очень важно получить полную картину боя».

И Токмачев делает одну попытку за другой. Но «мессершмитты» каждый раз преграждают ему путь. Тогда он опять уходит в облака, чтобы через несколько мгновений снова вынырнуть из них…

Настойчивость Токмачева победила. Улучив момент, он под носом у «мессершмиттов» сделал отличные фотоснимки.

Вернулся Николай Иванович к обеду. Товарищи, как всегда, встретили его радостно, забросали вопросами.

— Сколько кораблей потопили? А какие корабли? Трудный был бой? Все заснял?

Отвечая товарищам, заметил среди них незнакомого ему старшего лейтенанта, с узким, сильно загорелым лицом, на котором выделялись полукружья густых красивых бровей.

Николай Иванович с интересом присматривался к новичку — взгляд твердый, серьезный, пытливый, движения быстрые, уверенные.

«Кажется, парень подходящий», — решил он про себя.

Его тут же познакомили:

— Новый штурман Андрей Александрович Карелин. Переведен к нам с Западного фронта…

— А я думал, с курорта черноморского прибыл, — шутливо заметил один из летчиков.

— У нас на Западном такая жара была, скорее на Кара-Кумы похоже, — в тон отозвался Карелин.

В этот же день Токмачев узнал, что нового штурмана назначили на его самолет.

— Что ж, будем воевать вместе.

* * *

Аэродром освещен ярким солнцем, а на горизонте уже клубятся лиловые тучи — жди перемены погоды. Поднявшийся легкий ветерок несет вместе со свежестью солоновато-горький запах моря.

— С вылетом надо торопиться, погода портится, — обратился к своему штурману Николай Токмачев. Он снял с головы шлем и подставил солнечным лучам густые светлые волосы.

— Пусть прогреются! Скоро конец теплу, мне местные жители говорили: холода здесь наступают рано и держатся долго.

Токмачев сказал это спокойно улыбаясь, словно им предстоял сейчас очередной учебный полет, а не выполнение ответственного боевого задания. Делал он это сознательно: ему хотелось, чтобы Андрей Карелин выполнил его образцово. Токмачев знал, что новый штурман хотя и молод, но дело свое хорошо знает и уже успел отличиться в боях. Но раньше он воевал на Западном фронте, а Север и море были ему знакомы только по книгам. Зато, по-видимому, знакомы хорошо! Садясь в кабину самолета, он еще раз напомнил Токмачеву:

— В высоких широтах магнитный компас выходит из строя.

Николай Иванович молча кивнул: его мысли целиком были заняты предстоящим полетом. Надо было разведать: свободно ли море ото льда в высоких широтах и не грозит ли какая-либо опасность каравану с грузами для Мурманского порта.

…Уже около двух часов самолет-разведчик, пилотируемый капитаном Токмачевым, летел над морем. Внизу — вода, одна вода. Далеко позади осталась земля. Чайки давно повернули обратно, не сверкают больше белые точки над сердитыми сизо-черными волнами. А затем прекратилась и связь с землей. Стрелок-радист упорно, но тщетно вызывал землю. А тут еще надвинулись плотные облака и снежные заряды один за другим обрушились на самолет. Но летчик уверенно вел машину. Нахмурившись, он внимательно следил за приборами, чутким ухом прислушивался к работе мотора — нет ли перебоев.

В рубке штурман делал пометки на карте, сверял курс, скорость. На его смуглом лице — мечтательные темно-голубые глаза. «Море! Вот оно какое! Северное, неласковое, но наше, родное!»

Давно ему хотелось побывать на море. Еще тогда, в той, другой жизни, где не было войны и где была Таня, худенькая и задумчивая Таня, такая единственная и близкая. Давно ли он знаком с ней? Кажется, всю жизнь знал ее. А ведь впервые встретил немногим более года назад. Это было на студенческом вечере в университете.

Когда он увидел ее, то тут же решил, что должен ей что-то сказать. Правда, он тогда толком не знал, чем можно заинтересовать ее. Конфузясь, он подошел к ней, что-то говорил. До сих пор ему страшно подумать, что они могли пройти мимо друг друга, если бы он не переборол тогда свою застенчивость.

Таня выбрала для себя очень интересную и сравнительно редкую специальность океанографа. Андрей учился на физико-математическом факультете.

Они договорились, что во время летних каникул поедут вдвоем к морю. И с нетерпением ждали конца экзаменационной сессии.

А в июне началась война, и Андрея мобилизовали, послали на курсы штурманов. Успела ли Таня с больной матерью и маленькой сестренкой эвакуироваться? Где она теперь? Следы потеряны… Напрасно он пишет по старому адресу — никто ему не отвечает…

Вдруг штурман вздрогнул и впился взглядом в магнитный компас — с ним творилось что-то неладное: стрелка прыгала то вправо, то влево, отклоняясь от курса.

В чем дело? Что случилось? Андрей ничего не понимал. «Может быть, Токмачев что-то обнаружил и маневрирует? — подумал он. — Или увлекся и забыл на время компас? Нет, не похоже на него».

Стрелка компаса продолжала прыгать, и штурман, волнуясь, закричал в микрофон:

— Курс! Как держите курс?!

В наушниках сейчас же зазвучал спокойный голос Николая Ивановича:

— Курс держу точно. По гирокомпасу. Магнитный вышел из строя. Отказал.

Андрей облегченно вздохнул, а лицо его покрылось красными пятнами.

«Хорошо, что Николай Иванович не видит меня сейчас! Как мог забыть, ведь сам же предупреждал о влиянии полюса на магнитный компас».

Штурман быстро сориентировался по солнцу: местонахождение самолета — семьдесят пять градусов тридцать минут северной широты.

…Токмачев вел самолет все дальше и дальше на север. Через некоторое время штурман услышал голос Николая Ивановича:

— Проверьте, нет ли где льда.

Андрей внимательно, до боли в глазах осмотрелся: внизу только свинцово-серые волны. Над ними плывут лохматые клочья разорванных облаков.

— Льда нет. Чистая вода.

Капитан Токмачев напряженно всматривается в небо: не появятся ли фашистские самолеты, впрочем, вряд ли они заберутся так далеко. И все-таки нужен глаз да глаз.

И как бы в ответ на эти мысли две машины со свастикой вынырнули из облаков. Фашистские летчики от неожиданности на миг растерялись.

Упустить такую возможность? Теперь, когда у него есть боеприпасы? Нет, нельзя, чтобы враги ушли невредимыми! Увеличив обороты двигателя, Токмачев стремительно пошел на сближение с вражескими самолетами. Штурман открыл прицельный огонь: одна из машин сначала взмыла вверх, а потом, кутаясь в черный шлейф дыма, перешла в отвесное пике вниз. Второй самолет поспешно скрылся в облаках.

Токмачев подвел итоги полета: задание выполнено, и не только выполнено…

— Разворачиваюсь домой, — весело сообщил он Андрею Карелину.

Тот возразил:

— Еще немного, Николай Иванович, пройдем для ровного счета до семьдесят шестой…

— Нельзя рисковать! Разведку закончили, повоевали. Горючего осталось в обрез, еле хватит на обратный путь.

И Токмачев решительно развернул машину.

Снова под крылом самолета бесконечное пространен во воды. Глазу не за что зацепиться, а компас показывает что-то совсем несуразное.

Пока светило солнце, Андрей ориентировался по нему. Но вот солнце исчезло, вокруг потемнело, пошел густой мокрый снег.

Николай Иванович повел самолет вниз. Пришлось идти бреющим полетом над волнами, едва не задевая крылом воду.

Дождь и снег вскоре прекратились, но туман сгустился еще сильнее. Самолет шел словно в молоке. Летчик и штурман зорко вглядывались в бесстрастную поверхность моря. Голос радиста прозвучал для них как клич победы:

— Слышу Мурманск!

Андрей занялся радиопеленгацией.

— Куда выводить, Николай Иванович? — весело спросил он.

— На Кильдин.

У берегов туман рассеялся, внизу зеленел остров Кильдин.

«Молодец штурман! Точно привел! Вот тебе и новичок! А каков в бою! С таким штурманом нигде не пропадешь!» — подумал Токмачев.

Он мастерски посадил машину на аэродром, с которого поднялся шесть часов назад. Стрелка бензиномера успокоилась на нуле.

Уже в землянке, восстанавливая в памяти события дня, Андрей Карелин размышлял:

«Если бы Токмачев послушал меня и пролетел дальше, мы, конечно, не дотянули бы до берега. Замечательный летчик Николай Иванович! Какой у него точный и уверенный расчет. Позавидовать можно».

Поздно вечером, когда товарищи легли спать, Андрей сел писать еще одно письмо Тане по тому же старому московскому адресу… Когда-нибудь Таня обязательно вернется домой и получит сразу все его письма. А сейчас он должен поделиться с ней, рассказать о первом полете над суровым Баренцевым морем, о первом в этих местах воздушном бое.

«Командир части лично поблагодарил нас за ценные данные разведки, а за сбитый фашистский самолет наш экипаж представлен к награде…

Хорошо летать с таким умелым, опытным и храбрым летчиком. Николай Токмачев, кроме того, чуткий и внимательный товарищ, он охотно все объясняет мне…»

В конце письма Андрей добавил:

«Таня! Единственная моя! Знай, что я без страха иду в жестокий бой с врагом за Родину, за тебя, Таня, за нашу любовь…»

* * *

Через два года после окончания войны я возвращался с курорта и остановился на несколько дней в Москве. В Малом театре перед началом спектакля в фойе я неожиданно столкнулся с Николаем Ивановичем Токмачевым. Мы сразу узнали друг друга. Он остался таким же стройным, худощавым. Темно-синий морской китель ладно сидел на нем. Вообще вид у него был молодцеватый.

Мы обрадовались встрече: давно не виделись, очень давно. Вернувшись в свой полк из госпиталя, я не застал ни Токмачева, ни штурмана Карелина, как и многих других товарищей: они воевали в других местах.

Перебивая друг друга словами «а помнишь?», мы унеслись мыслями в незабываемые годы. И боевые друзья, и суровые дни сражений в Заполярье встали перед нами как наяву.

О себе Токмачев рассказал скупо: «Служу на Дальнем Востоке, а сейчас собираюсь поступать в академию».

— А где Андрей?

— Андрей тоже на Дальнем Востоке. Мы там вместе летали. Сейчас он демобилизовался, готовится защищать диссертацию. Скоро кандидатом математических наук будет, а там, глядишь, и доктором.

Рассеянность у Андрея прямо профессорская, только рановато появилась… Это могло печально кончиться для нас обоих…

Николай Иванович улыбнулся, вспоминая что-то.

Антракт еще только начался, времени у нас было достаточно.

— Случилось это зимой, наши бомбардировщики и истребители круглые сутки с небольшими интервалами поднимались в воздух: одни шли охранять суда, другие бомбить врага. Словом, жизнь на нашем аэродроме не замирала ни на час.

Мы тоже получили боевое задание: ночью сбросить бомбы на штаб фашистской авиационной дивизии. Полетели с Андреем, штурман он первоклассный, сразу привел на цель, бомбы положил точно, как по заказу. Но только я начал разворачивать самолет на обратный курс, нас поймали прожекторы.

В кабине стало светлее чем днем. А кругом чернота. Ослепило меня, но по приборам вывел машину из лучей прожекторов. Летим, а зрение ко мне не возвращается. После яркого света ничего разобрать не могу. Но меня это не испугало, знаю, что ненадолго, лечу спокойно. Действительно, вскоре вошел в норму, вижу знакомый аэродром, освещенный прожекторами. Я захожу на посадку и сигналю Андрею, чтобы он дал опознавательную ракету. А он… А он вдруг вместо ракеты… дает сигнал, который был установлен на прошлую ночь.

— Ну и что же произошло? — не выдержал я.

— Прожектористы увидели старый сигнал и, естественно, приняли наш самолет за вражеский. Лучи сразу погасли. А тут еще у нас правый мотор сдал. Вокруг темнота, ни зги не видно, но все же на посадку идти надо. Иду наугад, вернее, на память туда, где видел освещенную поверхность аэродрома. Сел благополучно. Вот тут уж я дал Андрею взбучку в первый и последний раз!.. Чуть было с ним не поссорились навсегда.

— А жаль было бы потерять такого друга! — сказал я. — Андрей хороший парень, мне он всегда нравился. А как его невеста? Помнишь, он через день письма ей писал?

— Татьяна к нему во Владивосток приехала. Поженились, — оживился Токмачев. — Хочешь посмотреть?

Он бережно извлек из нагрудного кармана небольшую любительскую фотокарточку. Андрей был в штатском костюме, на отвороте пиджака — Золотая Звезда Героя. Он мало изменился: та же улыбка. И у Татьяны такое милое и умное лицо.

— Ну как? — ревниво спросил Николай Иванович.

— Андрей совсем не изменился и на профессора не похож…

— А Татьяна? Она нравится тебе? — нетерпеливо перебил Токмачев.

Я уловил его взгляд, брошенный на фотографию, и нарочито спокойно ответил:

— Обыкновенная… На девчонку похожа. И чего Андрей так страдал…

Резким движением взяв у меня фотографию, Токмачев спрятал ее в нагрудный карман.

— «Обыкновенная девчонка»! — насмешливо повторил он мои слова. — Да она, наверное, раньше Андрея профессором станет!

— Вот и хорошо! — согласился я. — Андрей заслужил свое счастье.

— Верно! И Татьяна заслужила. Оба! — Голос Николая Ивановича потеплел.

Из театра мы вышли вместе, и Токмачев только и говорил о семье Карелиных. А ведь и о себе он мог бы многое рассказать. Правда, я знал, за что он получил Звезду Героя Советского Союза — это было еще в Заполярье. И хотя на Дальнем Востоке Токмачев воевал сравнительно недолго — пришла победа, он и там успел многое.

— Когда-нибудь встретимся дома за чашкой чаю, и я расскажу о дальневосточных воздушных боях, — пообещал он мне при расставании.

Пока мы больше не встречались, живем в разных городах.

Но от наших общих друзей я кое-что знаю о Токмачеве. Он успешно окончил академию и сейчас служит начальником штаба военного авиационного училища, передает молодежи богатый боевой опыт, накопленный в воздушных сражениях с врагом, воспитывает будущих офицеров.

И еще я узнал, что Николай Иванович нашел свою Татьяну. Да, представьте себе, его жену тоже зовут Татьяной.